Обратно мы еле дошли. Навалили столько, что нанятый катер — казанка, с трудом переваливала через волны, пробиваясь к острову. Маша и Вика в две руки такого наготовили с собой, что я невольно растрогался. Вот, давно мне вот так. Да никто! Только мать может в самый последний момент сунуть баночку грибов в багаж, уже переваливший за все мыслимые и не мыслимые ограничения по весу. Оставлял их я в некотором смущении. Почему? События последней ночи тому причина.

     Мы легли сразу. Вечер втянулся в наш дом, заполняя темнотой углы, простенки, потолки в комнатах, обступая кровать. Маша лежала, читала книжку, очередной какой-то пустой детектив, написанный рабами-писателями, и выпущенный под фамилией одной из известных писательниц. Виктория лежала в своей комнате, тоже что-то там читая или просматривая. Это было не важным. Важным было то, что мы все лежали и ждали. Я когда уснёт Виктория, Маша, когда та выключит свет, а Виктория ждала что-то от нас. После такого откровенного разговора, в котором мы расставили если не точки, то запятые в самых важных местах, мы все должны были что-то сделать. Но что? Развести «де труа»? Не знаю. Я не был готов. Да и Маша очень и очень волновалась. Ложась в кровать, она неожиданно для меня прильнула ко мне, зашептала на ухо, делясь своими волнениями. А если ей с Викой очень понравится? А если я западу на девчонку? А если жить вместе, то как нам быть со спаньём вместе? Очередь устанавливать? Признаюсь, таких вопросов передо мной не стояло. Но волнение Маши мне было понятно. Новый опыт привносил в жизнь и новые хлопоты, волнения.

     Я затушил эти «если», начав задирать ей рубашку. Она фыркнула, покосилась на дверь, но стянула с себя рубашку, пустив мои руки к чуть потному лобку, своим сочным губкам. Прикосновение пальцев к ним ударило её по нервам. Она чуть спружинила ногами, подталкивая мою руку, тихо хихикнула, закусила губу. Я же, уловив сосок губами, надавил на грудь, возвращая это тело обратно в тепло перины. Она поддалась мне, но начала хулиганить — щекотать мошонку своими пальчиками, вызывая у меня желание, откинуть одеяло, закинуть её ноги мне на плечи и дать члену возможность сбросить всё накопленное во время бани, вечерних разговоров. Порой мне кажется, что член это аккумулятор, втягивающий в себя сексуальные чувства, перерабатывающий их в конкретный объём спермы, который ты непременно должен использовать в этот день. Или в ближайшее время — два — три дня. Иначе болезненное состояние, угрюмость и, вообще, жизни нет. Поэтому, я зашептал ей на ухо о том, что сегодня наша последняя ночь перед долгой разлукой и мне хотелось не только ручных ласк. Она усмехнулась, стукнула по лбу, но ответила долгим поцелуем. После чего белой тенью пройдясь к стеллажу с книгами в общей комнате, взяла книгу, которую и читала сейчас. Но я чувствовал, как она хочет. Пальцы мои ныряли и ныряли между её ног, в промежуток, приоткрытый ею специально для меня. Она же делала вид, что читает.

     Не знаю, может это было игрой, но периодически она сжимала ногами мои ноги, придавливала пальцы, сжимая губки. А потом вновь отпускала. Но в какой-то момент она повернулась, и я понял, что она на грани оргазма. Такие глаза у неё были каждый раз, когда волна уже зародившись, накатывала издалека, предупреждая всё тело о своём приближении. А эти сжимания, просто доступный способ оттянуть эту волну. «Сделай, только тихо! Не хочу привлекать внимание Вики». Она впилась губами в меня, отпрянула, повернулась спиной, оттопыривая зад. Дрожащими руками, направляя член в пылающую от желания пиздёнку, она кусала губы. Не закричать бы. Нам потребовалось минут пять молчаливой борьбы под одеялом, сдерживаемых эмоций, дрожи напряжённых мускулов. В критический момент она впилась зубами в мою ладонь, заглушая рвущийся наружу стон. Укус был тем самым ключиком, которым открывают ворота в райский сад, под названием оргазм. Я заткнул рот подушкой.

     Когда говорят, что во время секса подавление проявлений эмоций сдерживает партнёров, снижает накал страстей, я не могу согласиться. Нам, в этой кровати, в этих сумерках, необычность вот такой ситуации, подавление стихии чувств, придало особую пикантность нашей близости. Я кончил так мощно тугой струёй, что даже почувствовал, как сперма мечется там, в тесноте, омывая мой член. Маша же замерла, недвижимая, явно стараясь восстановить дыхание. В тишине дома, нарушаемом только нашим прерывистым дыханием, лаем соседских собак, скрипом бродящего по дому невидимого мифического домового, которому Маша каждый вечер кладёт краюшку хлеба, наливает молоко, слышен был всхлип. Мы приподнялись на локте, прислушались. Так и есть, из комнаты Виктории. Маша посмотрела на меня, откинула одеяло, запуская холодный воздух внутрь горящей от нашей любви постели.

     — Плачет. — Она села, прислушалась. Всхлипы были слышнее. — Пойду, успокою.

     — Я с тобой? — Окинув меня взглядом, Маша отрицательно покачала головой.

     — Не в таком виде. И не сейчас. — Она схватила комок рубашки, подоткнутой под подушку. — Ты сиди. Это женский разговор.

     — Да? — По правде, идти мне туда не хотелось.

     — Да. — Она натянула рубашку, потом стянула. — Лежи. — И пошла туда, маня за собой голым телом. Интересно, а Виктория там тоже голая? От одной картинки, которую тут же услужливо нарисовало моё воображение, уставший член зашевелился. Виденное мною в бане, сейчас, в темноте избы, причудливо трансформировалось в сильнейший катализатор, запустивший в мошонке бурление. Член стал набухать, призывая уважительно относиться к его запросам. Натянув трусы, хоть как-то прикрывший бухнущий член, я прокрался к ним. Вика уснула на груди у Маши, а та лежала и гладила её по голове, смотря в потолок. Увидев меня, она покачала головой, показал глазами, чтобы я шёл обратно. Засыпал я в одиночестве, даже немного ревнуя Вику, оттянувшей от меня женщину. А, может быть, это было зря? Под утро, в сером полумраке, под мой бок, с одной и другой стороны, прижались обе, обхватили руками и заснули, оставив меня, каким я был — ошалёлым ото сна, с победоносно торчавшим членом. Но мне нравилось это. И неуспокоенный член не был мне укором. Вот у кого под боком, под одним и другим, спят две красавицы? Гарем из двух женщин, но наполовину. Одна из них женщина, которую я, а другая, которая мою. Вот и пойми в таком винегрете кто с кем и как? Уже садясь в лодку, я бросил последний взгляд на них, стоящих под одним плащом и сердце моё дрогнуло. Они провожали меня взглядами голодных женщин, истосковавшихся по ласке. Что же будет через два месяца, когда я приеду за Машей? Не получу ли пинка под зад? Но с другой стороны, даже если и получу, то мир разве сошёлся на этой женщине, пусть и сладкой до потери пульса, и девочке подростке, предпочитающий лесбийскую любовь мужскому вниманию? Нет! Просто цепочка событий растянется ещё дальше.

     ***

     По реке пошла шуга — смесь льдинок, не схватившихся в большие куски, обваленные снеговыми шапками. Мы занимались наведением порядка на острове, совершенно оторванные от большой земли, маячившей напротив берегами. Я учился всему — от того как правильно заточить лезвие топора до постановки квашни под пирожки. Меня это оттягивало от внешнего мира, где события летели как ласточки — быстро, еле уловимо, а главное, хрен поймёшь, зачем они туда летят!? Партнёр пошёл на все мои условия, и теперь у меня часть в бизнесе увеличилась, а вместе с ней увеличилась и головная боль. На рынке творилось что-то чёрт знает что! В какой-то момент я не выдержал, схватил лодку.

     На самом деле ситуация была ещё хуже, чем говорили мне по телефону. Я прямо чувствовал, как валится построенная мною башня. А может быть это к лучшему? Но тогда что делать? Именно в этот момент я вновь встретил Татьяну. Шёл по магазину, весь в своих мыслях, крайне неприятных, тяжёлых, а она навстречу с тележкой. Улыбающаяся, какая-то солнечная. Увидев меня, она даже подпрыгнула на месте или мне показалось. Но радость была не поддельной. Оттащив тележку в сторону, она вывалила на меня ...

 

     кучу новостей. Всяких. От чего в голове моей стала полная сумятица. Пришлось везти её к себе домой. Переступая через порог моей квартиры, она поменялась в лице, но удержалась. Да, понимаю, воспоминания, но это мой дом. Пока. Медленный тэт-а-тэт за скромно накрытым столом перерос в то, чего я боялся. Хотел и боялся. Ведь, там, в Верхнем была Маша, её жаркие губы и не менее жаркое тело, которое принадлежало мне. Ну, ещё и Виктории, наверно. Но это рвалось наружу, проскакивало между нами. Она точно запала на меня! Даже не скрывала это, купаясь в волнах флирта, сладкого и будоражащего. Эх! К чему тут политесы? Она же знает, что я знаю! Я просто встал, подхватил её на руки, понёс в спальню. Она сначала выгнулась, намериваясь соскользнуть, но увидев мои глаза, затихла, часто дыша. Чёрт побери! Какие духи!

     Снимать с женщины одежду, а особенно бельё, одно удовольствие. Вот сначала, зашуршав, соскользнул вниз поясок, охватывавший талию, гипнотизировавший внимание яркой бляхой. Потом зашуршала молния, разделяя спинку платья на две части, ослабляя давление на плечи, грудь, итак, стянутые лифчиком и его бретельками. Платье поколебавшись, всё-таки поддаётся, опустошённо взмахивая пустыми рукавами, оседает на кресло, оставляя перед тобой тело, прикрытое лифчиком, трусиками, и в нашем случае, колготками. Она прихватывает мои руки, смотрит в лицо в ожидании каких-нибудь слов. Зачем врать? Понимаю, ты хочешь услышать ложь, но её не будет. На ухо шепчется одно предложение «ты сегодня просто божественна». Что является правдой. Она красива в своей естественной грации, даже в тисках лифчика, трусиков, колготок. Женщина вздыхает, мнимая последняя линия обороны рушится, допуская руки к талии. Губы, ласковые шельмы, крадутся от плеч к животу, пересекая ажурную ткань лифчика, оставляя за собой дорожку поцелуев. Она тихо хихикает, но не останавливает их тихий, неспешный марш, а поощряет поглаживанием щёк, ершика волос, шеи, теребя верхнюю пуговицу рубашки. Губы возвращаются обратно, делая остановку на выемке между грудями, где гулко стучит её взволнованное сердце, выступают маленькие, еле заметные капельки пота. Она волнуется, трепещет от этих прикосновений, втягиваясь в игру ощущений, предложенную мною. Поворот спиной воспринимается как резкая смена декораций, но рука уже обхватывает её, прижимает, успокоительно мурлычится в ушко всякая дребедень, а вторая тянёт её руку назад, опуская на растущий бугорок на джинсах. Она замирает, чуть прикасаясь к нему ладонью через ткань. Да, сколько раз она трогала, мяла, сосала, баловалась членом мужчины, но каждый раз первое прикосновение это искорка, бьющая прямо ей в сердце, в ноги, ослабляющая последнее и ускоряющая ритм первого. Каждый раз.

     А потом руки начинают гладить бёдра, ощущая их еле заметную дрожь. Тонкими, еле ощутимыми прикосновениями пальцы идут сначала вниз, к самым нижним краям трусиков, где проскальзывают вдоль ткани, словно ощупывают стенку на предмет бреши, а затем идут вверх, к ажурной ткани лифчика. Она уже не волнуется, она уже желает более плотного общения с членом, телом мужчины, но сейчас игра в прикосновения самая лучшая игра. Пальцы касаются ткани, пробегают вдоль шва, задевая, словно ничайно, голую кожу, высекая из глубоко вдыхающей груди стон. Первый стон желания. Исследовав тонкую нить границы между голой кожей и лифчиком, пальцы ныряют назад, забираясь под бретельки. Она же трётся о выпирающий бугорок своей округлой попкой, закрывает мир от тебя отбрасываемыми назад волосами. Внутри неё сейчас симфония чувств, заставляющая забыть о внешнем мире, двигающая её тело в известном только ей ритме. А пальцы-шалуны, уже прихватили крючок на застёжке. Первый из трёх. Она подаётся чуть вперёд, давая возможность расстегнуть его. Небольшое усилие, крючок выскакивает, ослабляя давление ткани на грудь, и высекая искру второго стона. Стона нетерпения. Второй, третий крючок отпускают её грудь чуть больше второго размера, лишь подчёркивая чужородность лифчика на теле женщины. Руки устремляются вверх, ныряют под чашечки лифчика, пробегают точками касаний пальцев к упругой мягкости чуть потных грудей, достигая конечной цели своего рейда — упругих, чуть жестковатых сосков в окружении собравшихся морщинками коричневых кружочков. Она откидывает голову назад, упирается затылком тебе в плечо, стонет. Стонет, не сдерживаясь, мечтательно, добавляя в свою симфонию чувств новую краску звука. Третий стон — стон ожидающей выхода страсти, терзающей плоть безумством чувств в груди.

     А руки, после поглаживания этих точек божественной радости, продолжают двигаться вниз, протаптывая дорожку пальцами. Она же, не меняя позы, дышит громко, плотно закрыв глаза. Страсть уже теребит её грудь, плечи, слегка потряхивает бёдра, подбрасывая топливо в топку желаний, поднимая температуру тела. Она уже не горячая, а пламенная и только тонкая ткань трусиков находится межу нами. Женщина резко разворачивается к тебе, тянет ремень, путаясь пальцами в нём. Мои руки, внезапно отброшенные от тела, помогают ей, прикрывая сверху её пальцы, кисти рук. Джинсы сбрасываются туда же, где лежит уже майка и рубашка. Трусы она стаскивает сама, резко, одним движением, останавливаясь лицом на уровне колышущегося члена, освобождённого из плена ткани. Он магнит для её глаз, внимательно следящих за каждым его движением, вызывая какую-то детскую улыбку, словно она увидела леденец о котором мечтала весь день. Но руки её перехватываются твоими, она поднимается и замирает в долгом поцелуе. Только одна из рук, тискающих мои половинки задницы, ныряет между нами, шаря в поиске члена. Не давая ей прикоснуться к нему острыми коготками, выбивавшими микромолнии желания на моей коже, она разворачивается спиной, прижимается плотно, чтобы член чувствовался её спиной. Такая игра ей нравится. Она хохочет, довольная такими поворотами игры, трясёт волосами, щекоча твоё плечо, лицо. Возможно, что сейчас, она даже через волосы, рассыпающиеся, сбивающиеся в клубки, ощущает твоё тело, чувствует твоё желание, искрами бьющее из тебя.

     Колготки тонкой кожурой сворачиваются к коленям, освобождая тело от своих тугих объятий, выпуская в пространство нашей игры запахи волнующейся женщины, стремящиеся смешатся с моим запахом. Маленьким комком колготки отлетают в сторону, а руки продолжают путешествие, устремляясь вверх по ногам. Последняя преграда на их пути — трусики. Именно они — обязательная часть нижнего белья, которая должны быть снята только перед тем, как рухнут все преграды, лопнет последняя ниточка, сдерживающая наступление ЭТОГО момента. Руки прижимают ткань, а вместе с ней и её к тебе, половинки её задницы елозят ещё сильнее, выдавливая из тебя последние капли сознания, контролирующего процесс. Но руки помнят, что они должны сделать. Резинка поддаётся сразу, пропуская ладони под себя, туда, где всё уже томится в ожидании гостя. Волосики на лобке встречают пальцы ласково, покорно, шёлковым ковриком устилают дорогу дальше вниз — к горящему конусу вулкана. Она замирает, расставляет ноги шире, накрывает сверху, продвигающуюся под тканью колонну пальцев, своей рукой. Нет, она не останавливает их, она хочет быть вместе с ними, почувствовать этот момент. Пальцы скользят всё ниже, проходят какой-то очень горячий участок и... Рельефно, ощутимо выпукло внешние губки тыкаются в кончики пальцев. Вершина! Она замирает, а пальцы идут дальше, пропуская ладонь к уже пылающему входу. Ладонь нежно прикасается к сочным губкам, ласково придавливает, а затем чуть сжимает, выдавливая влагу вулкана на свою кожу. Она не стонет. Она мычит уже не в силах сдерживать себя. Трусики взлетают, размахивая разорванной резинкой, салютуя её нетерпеливости. Она тянет за собой на кровать, смотря в глаза не отрываясь. И я смотрю ей в глаза, видя в них, как меняется мир вокруг нас. Она прижимается плечами к тёплому меху покрывала, раскидывает в стороны ноги, часто облизывая иссушённые страстью губы, показывая мне свою покорность и готовность принять меня. Я нависаю над ней, ловлю её руку, направляя к члену. Да! Она с готовностью обхватывает пульсирующий столбик горячей ладонью, удивляется такой твёрдости, как-то суетливо двигается, устраиваясь удобней подо мной. Она уже ничего не понимает вокруг, она только чувствует. И это чувство говорит ей, что она должна быть чуть ниже, чем сейчас. Голова её уходит вниз, останавливается где-то возле солнечного сплетения. Сейчас. Она направляет член к началу, подрагивая о нетерпения.

     Головка скользнула по губкам, втиснулась в жерло пылающего вулкана и она взорвалась. Это не было криком, стоном, восклицанием. Это было кличем радости. Наверно именно такой звук издала Ева, приняв в себя Адама. И всё её дочери в ЭТОТ момент издают клич радости, изначально вырвавшийся из праматери. Сын Адама двигался всё ниже и дальше, стремясь проникнуть в самое сердце, дочь Евы, дрожа всем телом, принимала его, поощряя в его стремлении, забывая при этом все заповеди, правила, уроки, опыт. Она была женщиной. Женщиной желающей этого мужчину. И всё остальное в этом мире вокруг было второстепенным. Даже ядерная война.

     За окном в сумрачном воздухе большого города обозначилась утренняя заря — слабая, чуть заметная, но заря. Снег, покрывающий крыши домов, гаражей, машин, побелел, оживая по мере ухода темноты. Белый свет становился из серого белым. Здесь и сейчас. Я повернулся, шагнул от окна вглубь комнаты, туда, где на кровати спала, свернувшись в клубок женщина. Она — обмякшая, со спутанными волосами, счастливыми глазами — ничего не говорила, не просила, а, только сладко улыбнувшись, уснула, вжавшись в меня. Даже в ванную, обязательную женскую часть секса, она не пошла, оставив в себе моё многомиллионное «я». Признаюсь, в какие-то моменты женщины меня удивляют. То они беспокоятся об этом, то они на пустом месте устраивают истерики по поводу возможности забеременеть, а то вот так, раз, и всё оставить как есть, заснуть заполненной спермой. Действительно, дочери Евы со своим миром, своим пониманием. Хотя, мужчины с Марса, женщины с Венеры? Я усмехнулся. Враньё всё. Все мы с одного места. Только вот какого?

     Свою долю я уступил одному из партнёров. Посидел до того момента, когда она проснулась, позавтракал с ней и решил. И испытал облегчение. Даже на душе стало как-то радостно. Отчего весь остаток пути до станции прошёл быстро, без проблем. И дорога к повороту на Гиблое также заняла не так много времени. Бодро постукивая лыжными палками, проминая лыжами снег, продвигался я по снежной целине, волоча за собой санки с навьюченным барахлом. Я возвращался домой и по-другому эту дорогу я не мог назвать. Пистолет, так тщательно скрываемый во внешнем мире, теперь покоился во внешнем кармане, давая какую-то стабильность своего пребывания в лесу. Нет, медведя тут не встретишь — они все уже в спячку легли — а вот дурных голов можно.

     Лес, девственно чистый в своём дивном белом одеянии, молчаливо провожал меня, пробиравшегося сквозь него самым кратким путём до моей цели — острова. (Специально для — ) Белый свет, наполняя меня, заставил достать из рюкзака за спиной лыжные очки. После чего чуть отступил, продолжая скруглять и без того неугловатые формы природы вокруг. Тишина, нарушаемая только моим дыханием, треском ломаемых мною веток, убаюкивала, предлагая остановиться, подышать, насладиться видом снежного леса.

Женщина, сидевшая на расколотой молнией берёзе, делившейся практически у самого корня в два ствола, видна была издалека. Я сначала подумал, что мне показалось, но чем ближе я подходил, тем явственней она становилась. Подойти? Нет? До Гнилого ещё километра четыре, до острова, по прямой, три. Я повернул к ней. Вообще, разве призраки днём ходят?