— 1 —

      — Рокки, Рокки взяли этой ночью!

     Эту весть принесла сорока. Прокаркала, опустившись на забор, почистила перья, взмахнула крыльями и полетела дальше — должен же кто-то оповещать мир.

     Лю, маленький бледный гиацинт, как сказал бы классик, бессильно опустилась на землю. Не то, чтобы арест был неожиданностью: После той драки, два дня назад, когда Рокки раскидал по углам изрядно не трезвую троицу, пристававших к ней парней, она все время ждала чего-то подобного. Особенно, когда выяснилось, что один из хулиганов, тот, кому сломали всего лишь руку, сын самого прохвоста полиции.

     Арест не был неожиданным, но это было печально. Правосудие в Старых Кирках малость распоясалось, разжирело и не хотело ловить мышей. Когда же выяснилось, что благодаря «слаженным» действиям местной и королевской полиции известный базарный вор Залька, не только ушел в недоступную Уфь, но и отхватил солидный куш по дороге, в городе стали поговаривать о срочной смене прохвоста. Правосудие опешило, испугалось и кинулось исполнять свой долг с таким рвением, что на снисхождение и надеяться не приходилось. А если принимать в расчет не только драку, но и сыночка (прохвост то его прибавить не забудет), то скучать теперь Рокки в каменоломнях лет пять, а то и все десять. И это за месяц до свадьбы — вот уж печально, так печально:

     «Ох, жаль парня то, жаль», — вздохнула соседка. Женщины, стоящие у колодца, сочувственно покосились на Лю: «И куда только боги смотрят?!»

     Из путеводителя по Старым Киркам:

     «Боги в Старых Кирках, а точнее их высеченные из камня копии, смотрели на север, на юг, на запад и даже на восток. Богов было пять, а ворот, у которых высились окутанные атрибутами изваяния, четыре. Западные, главные, выходили на основной торговый тракт королевства, обеспечивая городу и богатство, и милость владетелей. Охранялись они златотечным Реком, являющимся стихиями водной, коммерческой и, это говорилось шепотом, криминальной. В народе даже присказка ходила: «что вор, что купец — один бог». Статный, могучий Рек, гостеприимно опирался одной рукой на створку ворот, что не только не мешало в случае осады закрыть их, но и позволяло использовать божество как антитаранную преграду. Правый ботфорт статуи предназначался для сбора входной пошлины, левый был обустроен под алтарь. Вода, направленная боговдохновенным мастером прошлого по сложным трубообразным извивам, омывала Река, придавая ему таинственную неопределенность форм и изящество.

     Над южными воротами властвовала тучная Терра, расположившаяся полулежа в первой из роскошных грязевых ванн, занимающих верхние ярусы террасы долины, питающей город и снабжающей вином добрую половину королевства. Мраморнообнаженная, облепленная грязью богиня покровительствовала виноделию, плодородию, плодовитости, любви, браку и стихии земли.

     На востоке, около скромных пастушьих ворот застыл в позе а-ля-бди печальный Дух, бог поэтов, воинов, сирот, овец, врачей и воздушных стихий. Открытый всем ветрам он защищал город с этой стороны от периодических набегов хазар (примерно раз в тысячелетие), а в мирное время предоставлял свой алтарь пастухам.

     Капризный, то теплый и ласкающий, то обжигающий Фортель уселся в потоке природного огня у туннеля, ведущего к горным шахтам и являющимся северными воротами города. Бог судьбы не был слепым, но будучи самодуром, успешно руководил судопроизводством, посмертным наказанием и горнодобывающей промышленностью.»

     Именно к нему и отправилась Лю, через месяц после рокового сообщения. Девушка шла, поддерживая мать Рокки, и думала о том, что не будь переменчивый Фортель так любезен к ее жениху, она бы шла сейчас прямо в противоположном направлении — на юг к Терре Связующей. На площади у сидящего бога толпился народ. Сегодня, о, Форти! и как же скоро нынче правосудие, объявят приговор. Сколько же лет разлуки им предстоит!

     Знакомых видно не было. Хорошо, за последнее время Лю устала от вздохов за спиной и сочувствующих взглядов. Даже вездесущая Ася, обычно разъедаемая желчной завистью, и та взялась ее опекать. Хотя, конечно, чему тут завидовать. Народ на площади по большей мере мрачный, зевак мало. Дела то ведь мелкие, не всенародные. Помощник прохвоста оглашает пять приговоров — больше за день нельзя, по числу богов. Лю и ее родственники, как кровные, так и несостоявшиеся, уже четвертый день на площадь выходят, страшного слова ждут. Ох, Терра Заступница, помоги, скоси срок то! Сколько жертв принесли! Три барана, бычок, статуэтка золотая японская, вино, прочее. А уверенности нет. На Фортеля надежды, как на огонь в камине: чуть зазеваешься и ужин сгорел.

     Из оцепенения Лю вывел судорожный всхлип рокковой матери, но еще какое-то время до нее не доходил смысл монотонного оглашения.

     «... вышеозначенный Рокки сын Цыблы признан виновным в нарушении общественного порядка с нанесением оному тяжких телесных повреждений в неблаговидных целях и поругании власть осуществляющих в лице их отпрысков применением грубой физической силы, в виду чего и с учетом отягчающих обстоятельств, коими являются систематические поздние прогулки, истребление окрестных собак, поджег сарая у:»

      — Справедливый Фортель! О чем это они?!

      — Чего-чего. Нашли козла отпущения, вот и вешают на него всех собак, — подсказал услужливый шепот.

     «... согласно параграфу три статьи сто второй королевского уголовного кодекса в местном чтении, вышеозначенный Рокки сын Цыблы приговаривается к смертной казни через посредство Река Многоводного:»

     Дальше слышимость пропала, как и все прочие связи с реальностью. Очнулась Лю уже дома, на подушках. «Привиделось», — решила девушка, но, увидев мрачного отца, поняла все с абсолютной ясностью. «Стихии! За что!», — всхлипывала ее мать.

     Из путеводителя по Старым Киркам:

     «В центре города находится храм верховного божества, владеющего тайным знанием, не имеющего собственного лица и называемого Стихией стихий, богом аристократов. В «янтарных» играх ему приписывается магия астрала, но взрослые предпочитают делать вид, что подобные развлечения их уже не интересуют, а следовательно, солидности ради, редко вспоминают вслух оную ипостась. На площади перед порталом в храм возвышается огромный фонтан, населенный пивом и змеями, способными, если их вывести из пьяного транса, разорвать собаку, величиной с карликового бегемота. Портал соединяется арками с двумя ближайшими башнями слуг Река и Терры, от которых ажурным кольцом бегут воздушные переходы, связывая в мистический пентагранник ратушу, вассальный дворец, три остальные башни, Киркобанк и оружейную палату. Площадь Пяти Стихий особенно красива весной, когда цветет вишня, и начинаются недели мистерий:

     ... Жрецы обитают в башнях и подчиняются строгой субординации не только в клане своего бога. Самым старшим принято считать Верховного слугу Стихии стихий».

     Сейчас им был благочестивый Иней, седобородый старец с отрешенным лицом. Мудрец, постигший плетения бога, аскет, не порвавший с миром только из-за любви к копошащимся в нем, внушал уважение даже завистникам и врагам.

     Лю в последней нерешительности застыла перед входом в башню. Верховный слуга стихий жил в ужасающей доступности для нерадивых граждан: достаточно было, принося жертву, шепнуть пару слов Служащему слуге слуги бога, и за следующей жертвой ты получал ответ, день и время аудиенции. Лю не боялась, она все обдумала, да и отступать было некуда — не поговорив с Великим, она домой не пойдет, но: Но рука все медлила и не хотела подняться. Наконец, глубоко вдохнув, девушка приоткрыла массивную дверь и скользнула в темноту башни. Мохнатая портьера в конце коридора сама отъехала в сторону, избавив Лю от еще одного ада колебаний. Иней ждал ее. Небольшая округлая комнатка без окон, ковер на полу, свечи, гора свитков и книг, телохранители: лысый дымчатый волкодав и атлет тисилиец, одинаково могучие, невозмутимые ...

 и тупые. Обстановка уютная, располагающая к беседе серьезной и доверительной.

      — Твое дело важно и для меня, говори.

     Только тут Лю вспомнила, что надо выдохнуть, смутилась, зарделась и, вдруг, начала говорить.

     Ее жениха осудили на смерть. Нет, справедливость или истинность приговора ее не интересует. Она просит об отсрочке, всего на месяц: Если Верховный слуга Стихии попросит Верховного слугу Фортеля: Рек? О, она знает, как уговорить бога, которому отдали жизнь ее Рокки! Она поменяет тело на тело: Да, она говорит об обряде Сотворения. Она девственница, она отдаст себя богу, она надеется зачать: Ну и что, что уже семь лет у неистощимого Река не было детей от смертных. Это ведь ее последний шанс. Ее и Рокки. Если ребенок родиться, она получит право одного желания!... Верить? О, она верит, что ей еще остается. К тому же сейчас октябрь, а в это время девушки не предлагают себя толпами — бог скучает и может быть снизойдет до нее:

     «Да, будет так», — вероятно, последний аргумент убедил Верховного, и аудиенция закончилась.

      — Ты плачешь, Лю? Неужели благочестивый отказал тебе?

      — Н-нет, но, знаешь, как я боялась... — 2 —

     Под темные своды пещеры, не так высоко, но факелам их не лизнуть, шагнула Лю из узкого сырого коридора. На ней было свободное закрепленное на одном плече платье, то ли пеплос, то ли хитон. Она дрожала.

     «Рек, я есть для тебя, ты должен придти ко мне, должен, должен: И кто она такая, чтобы указывать богу! Но она верует, она хочет, она:» На секунду пролезло воспоминание: жесткие сухие крючки, а не пальцы старухи, проверяющей ее девственность. «О чем она думает! Ей надо верить, надо надеется. О, Рек! Великий, Текучий, Наполняющий блаженством, услышь и приди!»

     Девушка застыла под напряженными взглядами восьми мужчин, простите, жрецов, теней бога. Она уже все решила, пересилила стыд и дрожь, пробегающая по ней, была следствием босых ног. Надо скинуть хитон и шагнуть.

     Сколько раз за последнюю неделю Лю представляла себе Это, она еле дождалась полной луны. «Выхода нет. Из-за нее Рокки попал под власть прохвоста — ей и спасать его. Это долг! Она родит богу ребенка — для нее почет, нет — и для него смерть. Но мужчины, они же такие странные, они способны ревновать даже к богу!!!» Лю еще тогда, до встречи с Инеем, решила, что у них с Рокки все кончено, его отпустят, она родит ребенка, и ее семья переедет в другой район: не видеть, не знать. Но где-то все-таки теплилась мысль, что он поймет и простит. «Нет надеяться надо на худшее. О, Рек Журчащий! О чем она думает!»

     Лю стояла на краю ванны, хитон мягким шуршанием скользнул вниз. Призрачно-белая в мерцающей полутьме пещеры она вспыхнула, как голограмма на перекрестке взглядов. «Боги, а ведь они аскеты».

     Неприязнь, отчаяние — все отступило перед обжигающим холодом камня. Несколько секунд она лежала, обхватив себя руками, затем, подчиняясь властному голосу, раздвинула ноги и скользнула к воде.

     Ванна была устроена прямо под Источником мужской доблести неугомонного Река. Вода, отчего-то теплая, выбегала из отверстия в скале и, обогнув каменный карнизик, тоненькой струйкой срывалась вниз. Там, на расстоянии каких-нибудь пятидесяти сантиметров, ее принимало на себя ничем не прикрытое девичье лоно.

     Сначала Лю не почувствовала ничего кроме осторожного давления воды. Ее не торопили. Рек придет только тогда, когда она будет готова. Девушка вздрогнула: теплая струйка начала доставлять приятные ощущения. Омывая половые губы, вода задевала... Что именно Лю не знала, «правильное» воспитание и раньше делало не совсем понятным многое из забав ее подруг. Тайны рукоблудия, возможно, и помогли бы быстрее поймать нужную позу и тот момент времени, но: Наверное, не зря любвеобильному богу приводились лишь девственницы. Возможно, искушенные тела опытных красавиц становились не чувствительны к тонким ласкам воды.

     Внутренняя стесненность не давала Лю расслабиться в мыслях, но тело, потянувшись за удовольствием, зажило своей жизнью. Зажмурившись, дабы не видеть серые балахоны стоящих над нею рекивых Слуг, девушка отдалась зову бога. Бедра ее мелко вздрагивали, перебивая такт воды. Руки, вытянутые за голову, открывали упругую грудь с устремленными вверх и отчего-то ставшими до боли жесткими сосками, упирались в борт ванны, не давая ей избежать слишком приятных волн. Голова начинала кружиться, сердце периодически замирало, а вода, раздразнив одну точку ее не привычного лона, устремлялась к другой. Не сразу Лю поняла, как ловить этот ускользающий поток, как направлять его, заставляя стекать сверху вниз, дразня ознобом восторга. Ох!

     Струйка воды спокойно падала в ванну, ускользая сквозь отверстие в ее дне назад в гору и не задевая тяжело дышащую девушку. Все? Но удовольствие вспорхнуло, не успев оформиться. Решив попробовать еще раз, Лю раздвинула ноги и снова подставилась под струю. Вода заплясала на пике ощущений, обещанное блаженство судорожно зазмеилось по телу и: Конечно, было приятно, но уже по нисходящей. Отчаявшись, она села в ванной и омыла лицо. «На сегодня все», — прокаркал слегка дрожащий голос Слуги.

     Кровь прилила к юным щекам, которые и без того были нынче преступно румяны. Лю вскочила, завернулась в поданную огромную простыню, и обнаружила, что ей жарко. Резкий порыв вызвал головокружение, девушка опустилась на край уже не холодной ванны и выпила поднесенной ей воды.

     Это было в начале. Еще двадцать восемь раз придет она сюда. Еще успеет выучить не столь хитрую науку любви водой. Еще: Лю пересилит стыд, перестав замечать жрецов. Научиться не упускать блаженство, удерживаясь из последних сил под бегущей стихией и отдыхать лишь тогда, когда тело насытится от сладких содроганий. Ее душу начнет охватывать истома предвкушений, еще от вида и журчанья струй, а камень холодить приятно кожу. И за один приход она сумеет по два-три раза биться от восторга. Еще увидит Лю и удивится над головою в ванной кусок неба, там даже днем кружиться станут звезды, и проникать сырой осенний ветер. Так вот из-за чего не любят девы бросаться к богу в это время года, ну а зимою воды замерзают.

     «Еще двадцать восемь раз придет она сюда, но начало положено», — подумал Иней, — «Эх, было бы продолжение». Вот уже семь лет, как великий, златотечный, любвеобильный Рек стихии водной не подарил смертной женщине ни одного сына, да что там, и девочек то не рождалось. За что?!

     Мрачность скреблась на душе у Инея. Он был свят, в его служение Старые Кирки только приумножили рвение и богатство. Ничего, что могло бы прогневать бога. Ну, или почти ничего. Давно, очень давно, двадцать шесть лет назад: Но ведь Рек не является только семь! Или для бессмертных двадцать лет, что один миг?!

     Еще в юности Иней отличался фанатичным служением стихиям, зрелость встретила его в лице помощника Верховного слуги самого Фортеля. Единственным грехом своим считал он стремление достичь вершин служения, но оправдывал сие не корыстью, да карьерою, а необходимостью иметь возможности для просветления народа, к коему он особо способен был.

     В Тот год Инею намекнули, что Верховный слуга Верховной Стихии мудрейший Оги стар и слаб, и кроме него, благочестивого, ни о ком на этот пост и не мыслят. Сам великий охотно уединялся с предполагаемым приемником для бесед, делился опытом и тайнами. Иней впитывал премудрость на лету, старец бал доволен. И только раз пробежала тень по челу его, когда спросил он, прищурившись и пронзив взглядом: «А неужто не понимаешь сам то?» Иней ответил честно. Но мудрейший не стал объяснять: «Думай, не поймешь, отдам вместе с жезлом».

     И вот Оги не встал. Умирающий призвал Инея и Вара. Последний был Верховным слугой Терры Забавницы и слыл человеком умным, деятельным, но распутным, что благоразумно скрывал от мирян, но в тесном мирке жрецов шила не утаишь. «Зачем он здесь?» — неприязнь объяснялась нетерпимостью святого:... 

      назвался аскетом — полезай в кузов. «Может хочет мудрый Оги обязать его не грешить, связав словом с мертвым».

     Верховный поговорил с Инеем, тяжело вздохнул и отпустил последнего. Спускаясь с башни, тот думал, что жезл власти ему, вероятно, отдадут уже завтра — так плохо выглядел старик. Иней уже дошел до входа, когда вспомнил, что самое тайное знание, припасенное на потом, так и не открыл ему терпеливый Оги. Ужас охватил его, а вдруг уже не узнать! По традиции надо было подождать выхода Вара, испросить разрешения и вернуться, но страх, что мудрейший умрет раньше, толкнул его на безумство. Развернувшись перед изумленным охранником, Иней побежал наверх. Возможно, страж должен был задержать его, но Оги умирал, а кто станет естественным преемником догадывались все.

     Башня была высока, лестница крута, и запыхавшись, Иней остановился отдышаться. Сквозь стену донеслось: «Я рад, что ты знаешь, как происходит это. — У меня есть уши, ну и глаза: — Рад, хотя: Пообещай мне, Вар, что став Верховным, назначишь ты помошником Инея. Он свят и мудр, сумеет оттенить твои не слишком чистые деянья. — Не долго мне осталось куролесить, уж старость скоро (Оги усмехнулся), но я клянусь не забывать Инея. Ответь же мудрый, почему не он, а я наследую твой пост, и власть, и титул? — Достиг всего он истинною верой, он свят и я не смог ему сказать о важном, не захотел разрушить смысл жизни, вдруг он сломается, какой тогда мудрейший... Ну, а теперь прими верховный жезл, и пусть меня три дня не беспокоят, я должен умереть. Садись, поговорим еще о многом». В голове Инея все поплыло. Не помня как, спустился он, не выдержал и сел прямо на ступеньки. «О, Фортель! Это все твои капризы, не отпускаешь верного слугу. Но почему не я, а этот скользкий и изворотливый в грехах погрязший Вар! Кажется, выбери Оги наследником слегка туповатого, но крайне ревностного Туригу и то было бы легче». Неясно сколько провел Иней в забвении печали, но вывел его из себя шорох закрывшейся двери. Вар спускался по лестнице. Надо было бежать от позора, но нога не слушалась, и тут:

     Иней, так и не понял, что случилось (стихии бросились ему под ноги?), но Вар сорвался с лестницы и упал вниз. «О, боги! Вот он знак! Вы караете недостойного. А мне скромному слуге стихии, надо просто подойти и взять жезл». Не тени сомнения не возникло у Инея, ни тогда, ни потом, до этих семи лет равнодушия бога.

     Вар еще был жив, он стонал не в силах ни кричать, ни шевелится. Иней аккуратно, подавляя более брезгливость, чем сострадание, вытащил жезл из его руки. Новоявленный Верховный слуга Верховной Стихии стихий выпрямился, повернулся к выходу, и ему послышалась усмешка. Это было так дико, что он обернулся как ужаленный. Вар был мертв, настолько, насколько бывает мертв сломавший позвоночник, но он мог говорить, рассказать о его позоре, который столь своевременно закрыли боги. Бывший слуга Терры усмехался: «Напрасно, напрасно старик побоялся открыть тебе правду, я думаю, ты бы это вполне пережил». Вар потерял сознание, Иней не понял и бросился вон. Перед охранником он приосанился и вышел. Его уже ждали. Слуги стихий были сдержаны, вежливы и равнодушны, но глаза их вопрошали с алчностью: «Ну, что?»

     Вечером хватились Вара, и Иней вспомнил, что он входил к Оги, и даже предположил зачем. Но ведь Оги решил умереть и велел не входить три дня в башню. Разумеется, можно нарушить запрет, но это должен решать совет Верховных слуг, а не Иней, он ведь еще не Мудрейший, а ПРОСТО носитель жезла. Совет решил не входить, мало ли куда исчез беспутный Вар, а может на него наложили искупительное табу и т. п.

     Когда же в башню вошли:

     Иней двадцать лет не считал это грехом, божий промысел, нерасторопность людей, стихийное стечение интересов. И только теперь, когда уже ничего не вернуть, не исправить, не узнать, его посещают сомнения.

     Из путеводителя по Старым Киркам:

     «Гвардия города состоит сплошь из богородных. Великий Рек всех сынов своих наделяет могуществом и силой, что не дает возможности алчным врагам добраться до богатств города. Жители Старых Кирок, особенно влиятельные и уважаемые, охотно поощряют желание, обязательно добровольное, своих дочерей отдаться богу, что происходит довольно часто. Девушки отбирались по двум критериям: безусловной девственности и собеседованию, на котором выявлялись их устремления. В добрые времена от Златотечного рождалось по шесть-восемь сыновей в год, которые оставались при храме и воспитывались воинами. Матери, осчастливленные божественным вниманием, имели право на исполнение любого желания, но ребенка должны были оставить, хотя и могли сами кормить младенца, живя это время при храме. Последней привилегией аристократки обычно не пользовались. Рождение девочки для матери ничего не меняло, а храм пополнялся танцовщицей, работницей или служительницей Терры Вольнодоступной (каждому, точнее каждой по способностям) «. — 3 —

     Кагор, молодой пастух, усиленно поминая Терру, Фортеля и свойственные им непристойности, стремительно несся в гору. То есть, конечно, не несся, а карабкался, да и не слишком стремительно, но он был потный, уставший и отчего-то злой. Кагор искал овцу. Эта любимая Духом тварь как всегда потерялась. Уже седьмая за неделю! Так вся отара разбежится!

     Овца заблеяла, и услужливый Дух донес ее стон пастуху. Кагор прислушался, повертел головой, вздохнул и полез на голос. Место, куда он выбрался, юноше не понравилось. Не то чтобы оно было не живописным или мрачным. Просто когда-то лет шесть-семь назад тут обитал черный глухонемой, обладавший дурным глазом и скверным характером. Убогий жил отшельником, держал нескольких коз и крайне редко спускался в город, обменять что-нибудь на хлеб. Теперь место пустовало. Но народ рассказывал, что, однажды немой сам себя сглазил, посмотрев в источник, после чего упал в ращелену до смерти, а теперь бродит неприкаянным, дабы передать кому-то свое проклятье. Естественно, что эту землю вниманием не баловали.

     Кагор вздрогнул, идти страшно не хотелось. Будь проклята овца и Дух-ветер, пришелестевший уже совсем близкое «бе-е-е».

     Кагор стоял у небольшого родничка, любовно огороженного камнями, вода сбегала в округлую лужицу, закручивалась в водоворотик и исчезала сквозь щели внутри скалы. Еще шаг, и земля обрывалась. Пастух заглянул в темноту — высоко. Пропасть была узкой, противоположная стена — абсолютно гладкая, темная, нависающая под нелепым углом — почему-то напоминала зеркало. Не успев удивиться, Кагор увидел свет: красноватые отблески факелов внутри скалы. С испугу чуть не наскочив на родник, юноша посмотрел вниз и тоже увидел свет, только не такой четкий и яркий. Зеркало увеличивало.

     Тут он услышал возню в кустах, и обернувшись, нашел овцу. Потратив какое-то время на добычу этого мохнатого шашлыка, Кагор совсем собрался домой. Как вдруг его взгляд снова упал на «зеркало».

     Овца грустно вывалилась из рук. В причудливой глади скалы отражалась девушка. Черный мрамор ванны ослеп от молочно-юного тела с разведенными ногами, опирающимися на борта, за которые цеплялись руки. Движения ее были не сообразны: бедра мягко скользили вверх и вниз, словно в ответ на чье-то прикосновение, тело блаженно выгнулось, но кисти судорожно напряжены, а губа закушена. Как можно рассмотреть такие подробности в куске скалы, Кагор не знал, он и не мог знать — он был занят. Его мужское достоинство рвалось наружу, а рука уже что-то искала и втаскивала. Юноша застонал: вид открывавшийся между ее ног, увеличенный, приближенный, дразнил своей недоступностью. Груди девушки устремлялись к Кагору, темные вершины сосков жаждали прикосновения, пастух облизал вмиг пересохшие губы. Но девушке было не до ласк, она выгнулась, затрепетала, из последних сил удерживая себя в странной, но невообразимо волнующей позе. Секунда, и сильно оттолкнувшись ногами, прекрасная незнакомка скользнула прочь. Одновременно содрогнулся и он. Спазм, рука, до сих пор только оглаживающая, сжалась, выдавливая последние капли. Девушка лежала в ванне, расслабившись, подогнув ноги и чуть приоткрыв рот в не долетевшем стоне, ее рука, наконец, добралась до вздымающейся груди.

     Переводя дыхание, пастух посмотрел под ноги. В маленькой лужице родника плавали подозрительно белые волокна, закрутившись в воронку, они очень быстро ускользнули в скалу, оставив воду прозрачной и чистой. Подняв глаза, Кагор увидел, что девушка вновь раздвигает ноги и приближается к источнику невидимого блаженства.

     ... Овца обиженно мекнула.

     Свершилось! Лю взмахнула руками и закружилась по комнате. «Нет, надо еще подождать. Погоди радоваться», — услужливо пела осторожность. Но Лю не боялась: вот уже неделю она не ходит к источнику, вот уже неделю тело прячет обещанную для Терры кровь. О, великий Рек! Неужели свершилось, неужели ты заметил свою недостойную Лю!

     Две тени шуршали в портьерах:

      — Может он поймет, наконец!

      — Он же верует, — проколыхалось в ответ.

     Иней принял Лю в своей обычной комнате в башне. С тех пор как девушка ушла к источнику Река Водоструйного они не встречались.

      — Твоего Рокки отпустили. Через месяц ты сможешь видеть родных и его. Нет, погоди, прежде я хочу спросить тебя. Почему, почему за семь лет, долгих горьких лет, Рек выбрал только одну маленькую красавицу Лю? У тебя есть ответ?

      — В других не хватило веры.

     Веры, в них недостаточно веры! Конечно же! Чтобы привлечь бога мало красивого тела, мало раскрытых ног. Нужна не алчность желания, а невозможность представить себе жизнь без него — вера.

     В углу безнадежно заколыхалась портьера.