Предложили мне в нашей конторе покапитанить на учебно-производственом судне, УПСе, так сказать, пообучать курсантов. Я, как водится, попросил время, чтобы обдумать предложение. Выхожу из отдела кадров и нос к носу сталкиваюсь со своим бывшим товарищем по учёбе. Разумеется, тут же было решено встречу слегка отметить. И вот в ближайшем кабаке за кружкой пива я поделился с ним своими карьерными перспективами. После долгой паузы мой однокашник, отхлебнув из кружки, шумно выдохнул и заговорил:

     — Под закат перестройки, когда флот ещё сковывали цепи идеологического надзора, но свобода уже бурлила на кораблях, особенно в курсантских кубриках, довелось мне командовать судном, на которое тебя посылают. Привёл я как-то свой УПС в одну зачуханную страну на западном побережье Африки. Заход в порт был ужасен. Швартовка и того круче. Причальных стенок нет. О лоцманах и говорить не приходится. Вообщем, вымотался, не приведи господи! Думал, в порту отдохну. Но не тут-то было! На борту в том рейсе у меня больше ста курсантов стажировалось.

     — Слушай! Неужели мы сами когда-то такими же оболтусами были? — сделал лирическое отступление от повествования мой коллега и, отхлебнув пива, продолжил:
— А сам знаешь, платят им копейки. Из всей нашей нищей морской братии они — самые бедные. А всё же люди. Со всеми сопутствующими прибабахами. Но то, что мы увидели там, вообще никакому описанию не поддаётся. Это даже нищетой нельзя назвать. Хуже! Так вот, не успели мы начать разгрузку, как влетает ко мне в каюту боцман с глазами, диаметром шире столовых тарелок, и тянет на палубу, обещая продемонстрировать результат низкой оплаты труда советских моряков. Выхожу я с ним и вижу. По нескольким спущенным с борта трапам вереницей, один за другим идут на берег грузчики-негры, каждый с мешком на плечах. И все, как один, в ослепительно белых штанах. У них там мода такая. Всё бы ничего, но присмотрелся я и ахнул. У каждого негра на заднице квадратный штамп, гласящий о том, что это — не штаны, а предмет нижнего белья, попросту кальсоны, являющийся собственностью знаменитого на весь мир мореходного училища. Выходит, мои засранцы ещё с утра загнали по дешёвке грузчикам всё нижнее бельё, которое им было выдано накануне.

     — Вот ты смеёшься? — обиделся мой собеседник: — А слушай дальше. Это, как раз, ещё цветочки. Ягодки созрели, когда вечером слетелись к нашему судну, кстати, единственному тогда стоящему в этом маленьком порту, местные ночные бабочки. Проституция там не просто легализована. Если женщина не занимается этим, её в лучшем случае не поймут. Днём, разумеется, они — все добропорядочные африканки. А вечером собственные родители или мужья гонят их на заработки. А такса за процесс соития низка до уникальности. Банка тушёнки! Когда мне старпом доложил, что курсанты в провизионке всю тушёнку растащили, я не придал этому особого значения. Мало ли? Ребята молодые. Кушать хочется. Но вот утром!... Нет, всё по порядку, — мой однокашник нервно прикурил сигарету:

     — С наступлением темноты облепили эти жрицы любви нашу посудину до самого клотика. Лезут изо всех щелей и всё. Никакой силой их не удержать. И пошло... Затихать всё стало, когда у моих обормотов кончилась тушёнка. И тут... Появляется на причале такая штучка! Вообще-то мне негритянки никогда не нравились, но у них мулатки и метиски бывают! Отпад! Фигуристые! Корма — во!!! — мой собеседник развёл руками шире стола, за которым мы сидели.

     — Ты не подумай, — встрепенулся он: — Я всё это после узнал, а тогда... Короче говоря, один из моих недорослей, сбив все расценки, снял эту барышню за две банки. А самое страшное случилось утром, когда уже дома эта мадам в присутствии всей семьи за завтраком открыла банки, в которых оказался зелёный горошек! У моего недоросля не оказалось тушёнки, так он посрывал с банок с горошком бумажные этикетки, банки-то по размерам одинаковые, и расплатился с ней. А теперь представь. Стоит в моей каюте искренне возмущённая подлым обманом африканка, кстати, по их понятиям вполне приличная женщина, лейтенант полиции, я сам документы смотрел, и тычет мне в нос вскрытой банкой зелёного горошка. Мой друг невозмутимо пил пиво, пока я приходил в себя, вытирая выступившие на глазах от смеха слёзы. Потом осудительно покачал головой:

     — Ты не понимаешь всей серьёзности сложившейся ситуации. В то время, когда я вёл наитруднейшие переговоры, чтобы предотвратить международный конфликт, мой помполит накатал на меня телегу в пароходство. Да ещё умудрился переслать с дипломатической почтой. Так что, когда шли домой, я уже свыкся с мыслью, что капитанские вензеля с погонов мне придётся снять. Но не было счастья, так несчастье помогло. Тут, как раз, и Советский Союз приказал долго жить. Мы ещё в море были, когда коммунистов разогнали, и помполитов отменили. В родной порт он прибыл уже пассажиром. Донос опоздал, и разбираться с ним никто не захотел. Но пережил я тогда много и на УПС больше ни за какие пряники не подпишусь. И тебе не советую. Мой однокашник одним глотком допил пиво и грохнул кружкой о стол.