Ну, и что, что я люблю животных? Подумаешь — эка невидаль! Я ж не убиваю никого, никого ни к чему не призываю, никого ни к чему не принуждаю. Кто как хочет, тот так и развлекается, разве нет? Разве не так должно рассуждать просвещенное большинство в наш развитый век информации и интернета?

     Хотя, наверное, если бы мне действительно хотелось просвещенного большинства, оставался бы жить в городе. Зачем я поперся в эту тьмутаракань — в прямом и переносном смысле? Что я здесь искал? Счастья? Единения с природой? Так за него ж меня местные селяне чуть не бесом нарекли и крестятся всякий раз, как я мимо прохожу. Думают, я не замечаю. Глупые темные людишки. Да что они понимают вообще?

     А началось все... конечно, началось все с женщины. Все горести мира — от них. Я тогда на третьем курсе учился. А че — физик-ядерщик, чистенький, в халатике, всегда выбрит, коротко острижен и непременно в очках. Очки это обязательный атрибут недюжинного ума. У меня вообще-то зрение отменное, но в компаниях, чтобы подчеркнуть свой особенный статус, я носил очки-нулевки, честно спизженные из лаборатории.

     А она была самой красивой девчонкой из соседнего не то училища, не то техникума — честно, я даже не интересовался никогда. Она так смотрела на меня, будто я бог. Она готова была мне обувь облизывать, и только моя врожденная брезгливость мешала мне допустить такое безобразие.

     Целовалась она всегда как в последний раз — жарко присасывалась к моему языку, прижимаясь ко мне всем телом, извиваясь змеей. А я обожал ее волосы — они мне почему-то напоминали конскую гриву. Такие же мягкие, но при этом непослушные. Норовистые, как и их хозяйка.

     На четвертом курсе сыграли свадьбу. Приезжали ее родители — мама, похожая на «бабу на чайнике», такая же мягкая, деловитая и слегка потрепанная жизнью, и папа типичный тракторист. Он курил невероятно вонючие самокрутки, сплевывал себе под ноги и пересыпал свою речь такими витиеватыми ругательствами, что в какой-то момент я просто перестал вслушиваться в то, что он говорил. А зря. Как оказалось, они приехали, чтобы обсудить наши планы на будущее. И, как я узнал уже после выпуска, я согласился поехать жить в родную деревню своей дражайшей супруги. Что по замыслу ее папы должен был делать физик-ядерщик в богом забытом колхозе, не знаю, но ужаснуло меня даже не это, а то, в каких условиях мы должны были жить.

     Нам выделили полдома, то есть полторы комнаты с отдельным санузлом и входом, но с общей кухней. Вторую половину занимали какие-то местные калдыри, которые пропивали деньги за пай не то мужа, не то жены, не то давно сбежавших от них детей, не то недавно преставившейся тещи, и разводили тараканов и клещей.

     Пришлось немного напрячься, потревожить пару старых знакомых, но усилия не пропали даром — неприятные соседи съехали в пустовавший дом на самой окраине.

     А я занялся хозяйством. И даже сам удивился, как легко и быстро у меня пошло дело. За каких-то два года я привел в порядок двор и огород за домом, посадил сад, построил курятник. Через два года засадил пай жены зерном, поставил хлев и завел своих первых свиней. Потом купил корову, вторую, третью, развел коз и овец. Наше хозяйство крепло, росло. Единственное, чего я не делал, так это не забивал. Ну, не поднимается у меня рука на тех, кого я своими руками кормил, поил и доил. С птицей управлялась жена, а более крупных животных я сдавал на бойню. И каждый раз, загружая в машину очередную хрюшку или буренку, у меня в буквальном смысле сердце кровью обливалось. Мне казалось, что я предаю их, поэтому старался не смотреть им в глаза.

     А потом жена ушла. Не скажу, что это был гром среди ясного неба — я уже давно подозревал, что она гуляла от меня — но легче от этого не было. А ей мало было, что она просто ушла, так она еще и сплетни про меня распускать стала, мол, я себе такое большое стадо завел не ради мяса и молока, а ради секса. Смешно — я ж ради нас старался, а она сама меня все время попрекала: «Вот иди и целуйся со своими коровами».

     И однажды, вскоре после ее ухода, я пошел.

     Страшновато было. Кто их знает, как они к этому отнесутся? Выбрал самую смирную и самую маленькую телку, пристроился и...

     Нет, до блаженства это однозначно не дотягивало. Неплохо, но не более того. Если б она хоть как-то реагировала — стонала там или что. А она стоит себе траву жует да с ноги на ногу переминается. Однако с женой, бывало, я и такого не видел. И горячо у нее там внутри, и влажно. И просторно, как в большом зале филармонии. В общем, чувства остались двоякие.

     Несколько дней я свыкался с мыслью, размышлял, прикидывал. И, наконец, собрался с духом.

     Теперь я решил попробовать свинью — еще древние врачи считали, что по анатомии свиньи к человеку ближе, чем другие домашние животные.

     Хрюшка оказалась менее сговорчивой, чем ее рогатая соседка — она визжала так, будто я ее резал, а не совсем наоборот, брыкалась и несколько раз довольно сильно стукнула меня копытцем по коленке. Но это было куда приятнее, чем благосклонное равнодушие коровы. И ее резкие движения чем-то даже напоминали фрикции.

     Да, я остался доволен результатами этого эксперимента. Но на пару недель мне пришлось прерваться — ушибленное колено сильно болело, да и свинья как-то ненормально реагировала на мои появления. Она жалась в дальний угол своего загона и истошно верещала. Мне пришлось отправить ее на бойню...

     Потом была овца. Здесь пришлось действовать осторожнее — отделить «жертву» от стада (а для овцы это, пожалуй, самый большой стресс), подготовить «рабочую зону», выстричь шерсть, стараясь не повредить основной покров. Все время я с ней разговаривал. Конечно, она меня не понимала, но, видимо, интонация моего голоса, тембр — я старался говорить с ней так, как говорил бы с девушкой в подобной ситуации — воздействовали на нее успокаивающее. Когда я вошел, она даже не дернулась, лишь протяжно заблеяла. И вот это был бы настоящий кайф, если бы не плотный покров овечьей шерсти с запутавшимися в ней колючками, травой и навозом и не тошнотворный запах...

     Следующей я наметил козу.

     В принципе, подготовка и все прочее сильно напоминало овцу, но было меньше проблем с отделением ее от стада, не такая густая шерсть давала возможность избавиться от всего, что могло бы давать этот мерзкий аромат, а за небольшие рожки было удобнее держаться в момент пика. Правда, козе именно это и не понравилось...

     А потом в стаде появилась Она.

     Я до сих пор не знаю, откуда она взялась, но когда я заметил ее, загоняя однажды своих коз на вечернюю дойку, выглядела она плохо. Имя придумалось как-то сразу — Белянка, прямо как в той детской сказке. Там козочка тоже была довольно милой, но моя Белянка была куда более хрупкой и трепетной.

     Я тут же подхватил ее на руки и отнес в дом. Она дрожала как осиновый лист и жалобно мекала. Она была грязной и очень худой, но, несмотря на это, я обратил внимание на то, какой нежной была ее шерстка. Я держу коз разных пород, среди них есть и довольно редкие ангорские, которых стригут как овец — их шерсть ничуть не уступает овечьей по мягкости, а в чем-то даже превосходит. Но шерсть Белянки была еще мягче, чем у моих ангорцев. Она напоминала женские волосы, но была совершенно белой. И под этой белой мягкостью просматривалась бледно-розовая кожа, навевавшая уж совсем греховные мысли.

     Я усадил ее в угол у печки, укрыл теплым пледом, которым обычно укрывался сам долгими зимними вечерами, и вернулся в хлев.

     Что на меня нашло? Я размышлял и взвешивал свои действия пока доил свою живность, пока задавал им корм и воду, пока проверял бока и морды на наличие клещей и других кровососущих, и пришел к выводу, что козе не место в человеческом доме. Ее место в хлеву среди себе подобных.

     Поэтому в дом я вернулся с твердым намерением вышвырнуть нахалку...

     Но не смог. Она лежала поверх пледа, положив маленькую мордочку на вытянутые передние ножки, и смотрела на огонь в печи. Я боялся пошевелиться,...

  вздохнуть, чтобы не нарушить ее торжественного молчания. А потом она перевела взгляд на меня.

     И я упал перед ней на колени. Ее глаза были синими, а не желтыми или зеленоватыми, как у других коз, и ее зрачки располагались не горизонтально, а почти вертикально. Среди своих сородичей она была уродцем. Она просто не выживет в стаде!

     Я ладонями поднял ее мордочку и прижался губами к ее мокрому холодному носу. В ответ она ласково потерлась щечкой о мою руку.

     Потом я бережно отнес ее в ванную, намылил своим мылом ее нежную шерстку, потом аккуратно смыл, слегка поглаживая ее шелковистые бока и горячую кожу на совсем недавно начавшем расти вымени. Она не проронила ни звука, не брыкалась и не сопротивлялась.

     Затем я закутал ее в полотенце и отнес в свою спальню.

     Она по-прежнему молчала и внимательно наблюдала за каждым моим движением, пока я, стоя на коленях рядом с ней, перебирал пальцами белоснежные пряди на ее боках и почесывал кожу. И когда припал губами к ее вымени и провел языком по сладковатому сосочку. И даже когда чуть прихватил его зубами.

     Она тяжело дышала, раздувая бока, а я никак не мог насладиться этим удивительным ощущением — покорности смешанной с готовностью в любую секунду вскочить на ноги и с грозным видом поднять на рожки любого, кто бы оказался рядом. Кротость с горячностью. Податливость с несгибаемой волей.

     Я устроился позади нее, нежно обнял под мягкий животик и вошел. Она дернулась, замотала головой, пытаясь меня не то боднуть, не то лизнуть, задрыгала ножками, но я не стал останавливаться, как делал это с другими:

     — Тише, тише, Беляночка, — прошептал я в ее жесткое ухо, — тебе понравится.

     И она затихла, будто и правда поняла меня. Лишь изредка до меня доносился тонкий писк, когда я толкал слишком сильно. Но затем этот писк сменился... постаныванием? Кто-нибудь когда-нибудь слышал, чтобы козы стонали? Вот и я не слышал, а эта стонала, причем очень натурально. А внутри у нее все так приятно сжималось, и была она такой мягкой и шелковистой. И это ее вымечко — куда там этим грубым женским соскам?

     В общем, я кончил.

     Она обмякла в моих объятиях, ее дыхание стало ровнее.

     Засыпая, я думал, что вряд ли она останется до утра. И мне от этой мысли почему-то было грустно...

     А утром я проснулся от того, что шершавый энергичный горячий язык терся о мою щеку. «Вставай, вставай... « — как будто говорил он.

     И я встал. Да еще как встал!

     А она будто поняла, что мне нужно — рожками подцепила мое одеяло, сбросила его на пол, и тут же ее язычок засновал по моему члену. И я кончил. Вот так сразу, брызнув спермой в ее милую мордочку.

     С того дня Белянка осталась жить в доме. Она оказалась на редкость чистоплотной козочкой — все свои дела на кошачий манер делала исключительно в специально выделенный для этого лоток, предупреждая меня о том, что скоро мне придется его мыть. С удовольствием принимала ванну и кушала только из миски, поставленной на специальную подставку. Миску, кстати, она себе выбрала сама, и я не посмел ей возразить. Без хулиганства, конечно, не обошлось — через месяц мне пришлось избавиться от всех ковров, доставшихся от родителей моей бывшей благоверной, еще через месяц она убедила меня сменить мягкую мебель и кровати, а еще через месяц — купить новые занавески.

     Иногда я спрашивал себя — на кой мне это надо? Но возвращаясь домой и видя осмысленный взгляд ее синих глаз, я понимал, что иначе и быть не могло.

     Но не надо думать, что я стал для нее лишь обслуживающим персоналом! Она помогала мне, по мере своих небольших сил. Толкала тележку с сеном, когда я кормил свое стадо, носила воду из колодца, убирала со стола грязную посуду (часть тарелок, конечно, она разбила в первый месяц, но затем приноровилась, и даже маленькие фарфоровые чашечки после ее манипуляций оставались целыми). А еще она будила меня по утрам, по вечерам загоняла кур и гусей в их домики, никогда не путаясь и не ошибаясь, и дарила мне самую искреннюю и светлую любовь, какую я уже и отчаялся получить...

     * * *

     — Иван Иваныч, все это, конечно, трогательно и даже немного объясняет, но... вы же понимаете — вы очеловечиваете козу! — ее карие глаза поблескивали в свете от печи.

     Она поежилась, я поправил плед на ее плечах и подлил кипяток в ее чай.

     — Возможно, — я ухмыльнулся, — но я уверен, если бы вы познакомились с ней поближе...

     — Вряд ли, — она нервно дернула головой. — Коза она и есть коза.

     Я вздохнул...

     Ира появилась в моем доме вечером. На улице шел сильный дождь, поэтому животных я загнал еще засветло. Мы с Белянкой сидели на кухне — она недавно освоила кушетку и теперь с удовольствием сидела на ней, свесив задние ножки и выглядывая в окно. Капли дождя бешено барабанили по стеклам. Вдруг она спрыгнула на пол, подбежала к окну, выходившему во двор, и встревожено мекнула. Следом в дверь постучали.

     — Ну и погодка, — отдуваясь и смеясь, заявила эта красивая молодая женщина, едва я впустил ее в дом. — Насилу нашла вас.

     — Меня? — я удивился.

     В селе меня боятся настолько, что даже на улице прячут глаза. А о том, чтобы приходить ко мне в дом, и речи быть не может.

     — Как у вас тут уютно... — она прошла мимо меня в кухню. — И чисто.

     Белянка настороженно выставила рожки, на всякий случай спрятавшись за моей ногой. Я погладил ее по голове.

     — Я не представилась. Я Ирина Стерн, журналист из районной газеты. Мне поручили написать репортаж о вашем хозяйстве.

     — Очень приятно, — ответил я. — Иван Иванович Стахов. А это Белянка, — козочка чуть наклонила голову набок.

     — Знаете, я впервые в доме хозяина животноводческой фермы, — говорила Ирина, расправляя волосы и заглядывая поочередно во все комнаты. — Мне всегда казалось, что работа на ферме, работа с животными, это грязь, навоз...

     — Я по образованию физик-ядерщик — чистота для меня все, — пояснил я. — К тому же, мне было бы просто неприятно жить в грязи и навозе. Поэтому в доме я регулярно убираюсь. И у меня есть специальная одежда, в которой я работаю с животными, есть одежда, в которой я хожу в курятник, есть отдельная одежда для работы в саду и по дому...

     — Зачем так много? — удивилась она и обернулась ко мне, при этом прядь ее волос коснулась моего лица, и я ощутил ее аромат...

     — У животных... — я перевел дух, — тоже бывают болезни. Некоторые из них заразны, некоторые могут передаваться птице, и птица от этого может погибнуть. То же самое с птичьими болезнями для животных. Кроме того, есть самые разные паразиты, яйца которых могут находить в навозе и могут оседать на одежде или на руках. Это вопросы не только здоровья и товарности стада, но и моей личной безопасности и здоровья. Поэтому раз в неделю я чищу хлев, коровник, курятник и гусятник, устраиваю баню своим животным, овец стригу даже несколько чаще, чем рекомендуется — опять-таки, это вопрос гигиены и здоровья...

     — Вы действительно душой болеете за свое дело, — проговорила она с улыбкой, но серьезно вглядываясь мне в глаза.

     — Иначе... — я сглотнул комок, — какой смысл этим заниматься?

     — Ме-е-е, — сердито мекнула Белянка.

     — А зачем вы держите в доме козу? — Ирина нехорошо усмехнулась. — Разве это гигиенично?

     — Белянка моя помощница, — я расправил плечи. — Это очень чистоплотная коза, поэтому проблем с гигиеной у нас нет.

     Ирина презрительно хмыкнула и прошла в гостиную.

     — Я думаю, — заметил я, когда она, оттопырив — не скрою — аппетитную попку, стала рассматривать мою библиотеку, — что если вы пишете репортаж о моем хозяйстве, вам придется остаться здесь до утра.

     — Ну, у вас же найдется для меня уголок? — улыбнулась она игриво.

     — Да, у меня есть свободная спальня, — холодно ответил я. — Пойдемте, я вам покажу...

     Спальня моей бывшей жены находится в другом конце дома. Ее и мою спальню разделяет ... 

     довольно длинный коридор. Рядом с ней есть и туалет и ванная, поэтому я рассудил, что моей невольной гостье будет комфортнее именно там.

     Распрощавшись у ее двери, мы с Белянкой отправились ко мне.

     Было в этой журналистке что-то такое, чего не было даже у моей жены. Женственное, чарующее...

     Идя по коридору за Белянкой, я невольно вспоминал мягкие покачивания бедер Ирины, ее плавные жесты, ее грудной голос и хитрый взгляд. Все-таки коза никогда не сравнится с женщиной, какой бы нежной и мягкой не была ее кожа.

     И прижимая к себе этой ночью Белянку, целуя и лаская ее, я думал об Ирине. И Белянка была напряжена, как никогда — я чувствовал, как подрагивали мышцы на ее ножках, как она настороженно прядала ушами и молчала...

     Но постепенно все мысли из головы вылетели, осталась только Она, моя милая, моя нежная, заботливая, ласковая... Я ускорился и...

     Наткнулся на возмущенный взгляд Ирины.

     Белянка жалобно мекнула и спрыгнула с кровати, а Ира закрыла рот ладошкой, развернулась и побежала по коридору.

     — Ира, подождите! — я судорожно натягивал брюки, мысленно ругая себя за то, что не догадался закрыть входную дверь на замок, а только накинул цепочку.

     В коридоре мне в лицо пахнуло холодным напоенным водой воздухом.

     Я побежал следом, выскочил на улицу...

     Далеко она не убежала — поскользнулась босой ногой на вязкой глине и упала лицом прямо в лужу у самого крыльца. Я поднял ее на руки, не обращая внимания на колотившие мне в грудь кулачки, и занес в дом. И только сейчас заметил, что всей одежды на ней лишь промокшая насквозь моя рубашка, которую она, видимо, нашла в шкафу в спальне жены. Пропитавшаяся водой ткань облепила ее тело, не просто не скрывая, а подчеркивая выпуклые, напрягшиеся от холода соски, подтянутый животик и курчавые волосики на лобке.

     Я занес ее в ванную. Она тихо плакала, пока я возился с пуговицами и настраивал воду. А когда намыленная мочалка совершила первый пробег по ее гибкой спине, она посмотрела на меня так жалостливо, что у меня сжалось сердце...

     После ванной я укутал ее в плед, налил чаю и рассказал свою историю.

     — И вам совсем не хочется заняться любовью с женщиной? — она хлебнула из кружки, которую держала обеими руками.

     Я улыбнулся:

     — Женщины все сильно усложняют. С козой проще — приголубил, приласкал, накормил-напоил, и все, она твоя. А женщину надо добиваться, бегать за ней, подарки дарить. И даже если ты получил свое, если она оказалась с тобой в одной постели, это еще ничего не значит — ты еще не победил. Победил, это когда она на кухне у плиты стоит и кормит твоих троих детей. А до этого она тебе кровушки попортит. И даже когда она твоя, радоваться не стоит — не факт, что ты получишь то, к чему стремился, потому что женщины существа хитрые и двуличные. Им всегда всего мало. Денег мало, платьев — мало, хотя она и не носит их никогда. Косметики — мало, пусть даже она не красится. Украшений — мало. И внимания мало. И ведь не объяснишь, что чтобы заработать на те же платья, косметику, украшения, ты пашешь, как вол, что за день устаешь так, что единственное желание это посидеть в тишине, полежать на диванчике, расслабиться со стаканчиком чего-нибудь крепкого... Коза ничего не требует — корми-пои и все. Остальное — это мои прихоти. Вы правильно говорите, я ее очеловечиваю. Она мое оправдание перед самим собой, почему я еще не опустился, не спился и не спустил все, что заработал, пока был женат...

     — Но ведь не все женщины такие, — Ира подняла на меня взгляд. — То, что вам не повезло, еще ничего не значит...

     — Мне повезло, — я понизил голос. — Я встретил вас...

     Наши губы встретились. Кажется, где-то далеко жалобно мекала Белянка, но я не уверен.

     На ощупь она была ничуть не хуже, чем на вид — ее кожа была такой мягкой, податливой, и на ней не было этой гадкой шерсти...

     Я уложил ее на спину. Она покорно развела ножки, позволяя мне прикоснуться к самому сокровенному... и вдруг вскрикнула и вскочила. Белянка стояла, поставив передние ножки на край дивана, и бодала Ирину своими рожками, при этом угрожающе мекая.

     — Белянка, — сказал я строго, — прекрати сейчас же.

     Она посмотрела на меня печально и отошла от дивана.

     — Уходи, — приказал я.

     От двери она посмотрела на меня еще печальнее и выбежала в коридор.

     А мы продолжили наше увлекательное занятие...

     Утренний свет застал нас еще спящими. Ирина вымотала меня за эту ночь до такой степени, что я чувствовал себя почти как с жестокого перепоя.

     Я с трудом встал с дивана, зябко поежился и вспомнил, что так и не запер дверь. Быстро натянул штаны и вышел на крыльцо. Дождь перестал, ветер, поднявшийся к утру, раскидал остатки туч, но воздух все еще был влажным.

     Я потянулся и хотел уже вернуться в дом, как вдруг заметил чуть приоткрытую дверь в хлев. Странно, я ведь точно помню, что запирал ее.

     Надел на босые ноги сапоги, накинул на плечи рабочую куртку и, чавкая по жирной грязи, направился к хлеву.

     А почему так тихо?

     Сердце вдруг тревожно екнуло.

     Вошел в хлев и замер на пороге — все мои коровы, свиньи, овцы и козы...

     На стенах брызги крови, на полу красные лужи... и темные туши в загонах... Я даже сумел рассмотреть — на шее козы, лежавшей в луче света от открытой двери — две большие раны. Я, конечно, не эксперт, но я готов руку дать на отсечение — они в точности совпадают с рогами Белянки...