Микеле.

     Я сидел на берегу и смотрел на волны, медленно набегающие и отступающие назад. Никогда не устаю от этого зрелища, мне нравится неторопливость и неотвратимость движения воды. Наверное, это мой способ смириться, принять жизнь такой, как она есть, мой способ жить дальше.

     Море отражало синеющее над головой небо без единого облачка. Здесь это редкость — обычно небо серое и хмурое, затянутое облаками, солнце выглядывает из прорех в них ненадолго и снова прячется. Холодный, негостеприимный мир, скудная земля, дающая малый урожай как великую милость.

     Мой мир не такой. Мое море всегда яркое — синее на глубине, зеленое возле самого берега. Мелкий, почти белый песок, бездонное небо, горячее солнце. Оно отражается от песка и слепит глаза. И не знает, что такое лед.

     Снег и лед я впервые увидел здесь. И понял, что такое холод. В первую зиму я едва не умер от него. И не знаю, радоваться ли тому, что все-таки выжил.

     Я закрыл глаза. И снова ухнул в прошлое.

     Увидел колышущуюся передо мной огромную толпу. Почувствовал запах пота и кожи доспехов. Почувствовал рукоять меча в судорожно сжатых пальцах.

     Мой первый бой. Тогда я не знал, конечно, что он же будет и последним. Я стоял в третьем ряду и через плечи соратников пытался рассмотреть тех, с кем сейчас буду биться. Мне казалось, что их много, очень много. Я не мог рассмотреть ни одного лица, зато хорошо видел блестящие на ярком солнце острия мечей и наконечники копий. И каждое из них направлено прямо на меня.

     Тогда я понял, что боюсь. Боюсь боли и смерти. Это все по-настоящему. Это не учебный бой, где наставник все остановит при реальной опасности. Колени начали подрагивать от напряжения. Я стиснул зубы, испугавшись теперь того, что мой страх кто-нибудь заметит и покосился на стоявшего слева Сида. Он тоже напряженно вглядывался вперед, и я перевел дух. Я не опозорю себя и свою семью, я буду сражаться не хуже других. Я смогу.

     В отряд наемников я вступил по протекции двоюродного дядюшки, кузена моей матери. Он служил здесь уже шестой год, поучаствовал в нескольких походах и вскоре собирался на покой — говорил, что скопил достаточно, чтобы осесть на своей земле, жениться и завести детей. Меня он называл своей сменой — вот, дескать, поднаберешься опыта, тогда я уйду, оставлю тебя за себя.

     Для меня особого выбора не было — или наемник, или монах. Я пятый сын в семье, никаких надежд на серьезное наследство. Конечно, отец выделит мне небольшое содержание, но гораздо почетнее пробиться самому, не отнимать денег от приданого двух моих младших сестер. Монастырь меня не привлекал совсем, наша семья никогда не была особо религиозна, я хотел посмотреть мир, а тут очень вовремя дядюшка вспомнил о сестре и написал письмо. Ответ я привез ему лично.

     И вот мой первый настоящий бой. В отряде я уже две недели, успел поучаствовать в охране купеческого каравана, но там за пять дней пути не было ни одного происшествия. Зато в городе, куда мы привели караван, оказалось очень неспокойно — ожидали нападения морских разбойников. Пришла весть, что они уже ограбили и сожгли две рыбацкие деревни севернее этого городка и со дня на день их ждали здесь.

     — Мимо не пройдут, — со вздохом пояснил мне дядя. — Здесь бухта удобная, можно прямо к берегу подойти. И добыча неплохая — сюда на ярмарку со всей округи купцы собрались. Сами бы и ушли, да товар вряд ли бросить захотят, а с обозами управиться не успеют...

     Дядя был прав — корабли пиратов мы увидели тем же вечером. Купцы обрадовались нашему приходу несказанно и согласились заплатить за найм по самым высоким расценкам.

     А сегодня с утра на берегу выстроились друг против друга две маленькие армии — наша, основой которой стал наш отряд, усиленный городской стражей и вооруженными кто во что горазд горожанами и крестьянами из окрестных селений, и северян, намеренных захватить богатую добычу.

     Наш командир что-то громко крикнул, я не разобрал ни слова из-за стучащей в висках крови, и стоящие впереди пришли в движение. Я вслед за ними шагнул вперед и заметил, как колыхнулась нам навстречу темная масса впереди.

     Бой я не запомнил, только какие-то отрывки. Прямо надо мной взлетает меч, и я поднимаю свой, чтобы отразить удар. Боль в плече, как от вывиха, но рука двигается. Чье-то перекошенное лицо, открытый в крике рот. Человек, загородивший весь мир из-за огромного роста и его незащищенный живот, куда странно легко входит лезвие моего меча. Удар в бок, от которого я рухнул на колени. И почти успел подняться, когда увидел несущееся прямо в лицо лезвие. Этот удар я отразить не успел.

     Потом была боль. Много-много боли, даже не подозревал, что такое можно выдержать. Огнем горело лицо, я не мог открыть глаза и думал, что ослеп, но это не казалось чем-то ужасным. Гораздо хуже была боль — сначала казалось, что болит все, потом понял, что боль сосредоточена в плече и груди. Мир вокруг сошел с ума — он ревел и стонал вместе со мной, он кружился вокруг, он полыхал огнем.

     Гораздо позже я узнал, что был в бреду, на грани между жизнью и смертью почти месяц. Весь долгий путь по морю на север. Пришел в себя сразу и не мог понять, где нахожусь и что со мной. Невысоко перед глазами увидел дощатый потолок, доски были темные и плотно подогнанные. И влажные. И мир вокруг движется, покачивается. Корабль.

     Открыть глаза было больно. Хотел потрогать лицо, проверить, что с ним и не смог поднять рук, они не подчинялись мне. Я был слаб, очень слаб. И очень хотел пить. Попросить воды сил не хватило, и я уснул.

     Проснулся, услышав громкие голоса. Сначала не понял ни слова, потом до меня постепенно стал доходить весь ужас моего положения.

     Северные варвары.

     Наша няня была с севера. Отец не мог похвастаться особым богатством, но в нашем доме были и слуги и рабы. Хельга была рабыней. Отец купил ее после рождения первенца, когда маме понадобилась помощь и няня так и осталась при детях. Мы все ее любили, она была очень спокойной и знала много сказок. Ночевала она с нами и ее сказки были лучшими историями о богах и героях из всех, что я знал. Когда она появилась у нас, она не знала ни слова по-итальянски, потом, конечно научилась, но с нами предпочитала свой родной язык. Отец не возражал — он считал, что знание лишним не бывает. Поэтому язык Хельги был нам всем вторым родным. Поэтому же мы все обучались грамоте, математике и истории, а наша библиотека была самой большой из всех, о каких я знал, и занимала несколько комнат.

     И вот теперь я прислушивался к словам, по всей видимости, команды корабля, на котором я оказался. Произношение было не совсем таким, как я привык, но понять было можно.

     — Он там подох, наконец? — слова раздались совсем близко. — Молчит, не стонет.

     — Слава богам! — ответ прозвучал издали. — Хоть выспимся спокойно.

     Надо мной кто-то наклонился. Я открыл глаза и увидел совсем молодого парня, наверное, лет пятнадцати, светловолосого и загорелого до черноты.

     — Жив, на меня смотрит, — прокричал мальчишка и обратился уже ко мне — Пить хочешь?

     Ответить не получилось, пересохшие губы не слушались. Но он понял и так, поднес прямо к губам кружку с водой. Вода лилась по губам и щекам и была теплой, но невероятно вкусной.

     — Хватит. — Мальчишка убрал кружку. — Лекарь сказал понемногу.

     Я снова уснул.

     В следующий раз я пришел в себя, когда почувствовал, что меня подняли на руки. Открыл глаза и снова зажмурился — от яркого света слезы просто хлынули. Понял, что меня снесли на берег и не слишком аккуратно положили на жесткие доски. Снова открыл глаза. Я лежал в телеге, а рядом со мной громоздились какие-то тюки, наверное, добыча.

     Когда телега двинулась, я опять потерял сознание от боли — слишком каменистым был путь, снова открылась рана на груди.

     Новое пробуждение состоялось уже здесь, в усадьбе, которой предстояло стать моим домом. Я лежал в большой комнате и прислушивался к тихим голосам вокруг, постепенно выстраивая ...

  для себя картину моего нового мира.

     То, что я в плену, было очевидно. Для северян все пленники — рабы и я теперь один из них. Подтверждением тому была моя обритая голова и ошейник из грубой кожи, свободно висящий на шее. Надежда только на выкуп. Но очень маленькая — у отца не может быть достаточной суммы. Да и мало за кого северяне требовали выкуп. Значит, раб. Господь милосердный, почему я выжил?

     Через два дня я смог сесть. Ухаживал за мной молодой парень, но не тот, что на корабле. Этот выглядел постарше. И погрязнее. Весь день он был занят, помогал с лошадьми, поесть и попить приносил мне вечером, когда рабов отпускали отдыхать. Мое место было на лежанке, в дальнем от двери углу, а его лежанка — ближе к двери.

     Еще через несколько дней я неплохо представлял себе образ жизни, который вели здесь рабы — что-то увидел, о чем-то услышал. Парнишку звали Рауд, имя вполне подходящее (Рауд — рыжий) — его яркие рыжие волосы в солнечных лучах просто пылали — и он был единственным, кто обращал на меня внимание, остальные проходили мимо, не замечая.

     В усадьбе было больше двух десятков рабов, примерно пополам мужчин и женщин. Жили все в одном доме, разделенном перегородкой на женскую и мужскую половины. В перегородке была печь, обогревавшая весь дом, топилась с мужской половины. По летнему времени печь не топили. Постройка была добротная, с толстыми стенами, небольшие окна на зиму закрывали наглухо деревянными ставнями, а летом это были просто пустые проемы. Кроме рабов, в усадьбе были и свободные слуги, в основном охранники. По ночам было слышно, как они развлекаются в женской половине дома.

     Рабам-мужчинам туда было запрещено ходить. У них, с позволения управляющего, было свое развлечение. У самого входа была лежанка Дейла. Почти каждую ночь она пустовала, Дейл ночевал в чьей-нибудь постели. Позднее я понял, что он был кастрирован, кто-то когда-то отрезал ему мошонку. И нем от рождения. Каждый вечер Дейла разыгрывали в кости, его мнением никто не интересовался. А он давно смирился с происходящим, молча подчинялся очередному насильнику. На третий день моего пребывания Дейла выиграл мой сосед. Он взял его за руку, велев подниматься с лежанки и идти за собой. Подвел к своей постели и бросил:

     — Раздевайся.

     Дейл стянул с себя штаны и рубаху и замер, пока насильник стягивал свою одежду. Затем, повинуясь жесту, нагнулся, опершись руками о лежанку и выставив зад кверху.

     — Раздвинь ноги пошире.

     Молча повиновался. И болезненно сморщился, когда насильник, громко пыхтя, стал вставлять в него насухую свой член. Сидящие и лежащие на своих местах зрители подбадривали моего соседа и давали советы, тихонько смеялись в ответ на его злобное шипение — громко разговаривать и смеяться по ночам рабам было запрещено.

     Наконец, сосед полностью вставил свой член. Ухватив Дейла за бедра, он с силой стал долбить его зад. Каждое движение вперед сопровождалось шлепком живота о ягодицы. Насильник тихонько порыкивал от удовольствия. Его движения стали быстрее, он сделал еще несколько толчков и замер. Затем с чмокающим звуком вынул член и велел Дейлу:

     — Развернись и оближи.

     Парень молча встал на колени и обхватил губами уже обвисший орган. Моя лежанка была низкой и мне при неверном свете луны, проникающем через маленькие окна, была видна белая жидкость, медленно стекающая по бедрам стоявшего на коленях парня.

     Затем любовники легли на соседний лежак. Ночью я проснулся, услышав шлепки — мой сосед снова сношал Дейла, поставив его на четвереньки на лежаке. Лицо несчастного было совсем рядом и я увидел выражение безнадежной обреченности, тоски, исказившее привлекательное лицо парня, но никакого сопротивления насильнику он не оказывал — знал, что бесполезно. Кончив, сосед позволил Дейлу уйти к себе, а сам сразу заснул.

     Такие сцены повторялись почти каждую ночь. Иногда насильников было двое, и тогда Дейл не спал всю ночь, по очереди отдаваясь каждому или обоим сразу. Его не жалел никто — говорили, что у него и так самая легкая работа. Дейл работал в мыльне и прачечной, таская и нагревая воду, носил корзины с мокрым бельем. Мог поспать, если никто не купался и не стирал. Изредка его никто не трогал ночью, когда рабы слишком выматывались на работе, и было не до игр.

     Мой отдых закончился через неделю. Управляющий подошел к лежанке утром:

     — Хватит валяться, пора отрабатывать свой корм. Поднимайся.

     Я с трудом встал, зашатался от слабости. Схватив меня за плечо, управляющий подтолкнул к выходу. Я поковылял к порогу. Каждый шаг давался с трудом, но я шел. Встал в дверях, оглядывая двор. Прямо напротив был вход в хозяйский дом, туда мне и следовало идти, помогать на кухне. Слева — какие-то хозяйственные постройки. А справа шумело море. Задний двор усадьбы выходил на высокий обрывистый берег. Позднее я узнал, что с этой стороны и выстроена мыльня, где работал Дейл. Остальных рабов во дворе уже не было — они отправились работать на поле. Я побрел к кухне.

     Кухарка невзлюбила меня с первого взгляда. Иначе как падалью не называла. Впрочем, никакой особой пользы от меня поначалу и не было. В мои обязанности входило снабжение кухни водой из протекающего в дальнем конце двора довольно глубокого ручья, сверху прикрытого деревянными щитами от мусора, мытье посуды и чистка котлов. Раньше всю эту работу выполняла одна из рабынь, но ей подошло время рожать и ее отправили в деревню. Там она и останется, пока ребенку не исполнится пять лет и его не приспособят к какой-нибудь работе. Гуда справлялась много лучше меня — об этом я не однажды слышал и от кухарки и от ее помощниц. Оно и понятно — в первые дни мне не под силу было даже ведро воды поднять, не говоря о котлах, которые следовало отскребать от гари.

     Время шло, я окреп. Хуже всего было с подчинением — я никак не мог смириться со своим зависимым положением и грубостью обращения. За первые три месяца рабства меня дважды подвергли наказанию за непокорность и нерадивость.

     Не люблю об этом вспоминать — снова болит располосованная спина, хотя те шрамы давно зарубцевались. Наказание для рабов в усадьбе было одно — сначала плеть, потом колодки. Палачом был один из старых рабов, на вид ему было лет 60, но рука ни силы, ни твердости не утратила. Он был совершенно равнодушен к воплям и мольбам тех, кого наказывали. Мне велели раздеться, затем привязали руки в изголовье поставленной в наклон скамьи. Я услышал свист рассекаемого кнутом воздуха и на спину обрушился удар. Несмотря на всю мою решимость, промолчать я не смог, громко вскрикнул от боли, затем мои крики стали непрерывны, после седьмого удара я потерял сознание, мне на голову вылили ведро холодной воды и продолжили экзекуцию. Раб должен прочувствовать все — мне не давали уйти в небытие весь следующий день, проведенный в колодках. Спина болела, еще большие мучения доставляла невозможность ни выпрямить спину, ни упасть на колени. Солнце обжигало располосованную кожу, а воды мне не давали, кроме той, что стекала по лицу, когда меня обливали после потери сознания. Я сорвал голос, умоляя о пощаде. Когда на закате меня освободили от колодок, я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. До утра я пролежал там, где рухнул.

     После этого урока я старался исполнять все приказы сразу. Мной могли помыкать все свободные, всех я должен был называть господами. Но избежать второго наказания мне не удалось, слишком неуклюж я был, слишком нерасторопен.

     Второй раз отличался от первого еще большей жестокостью — мне не просто располосовали спину, раны еще и присыпали солью. Боль была невыносимая, мне казалось, что я схожу от нее с ума. К счастью, вылитые на меня два ведра воды (я снова терял сознание) смыли почти всю соль. Той ночью я даже смог доползти до своего лежака.

     Рабы меня сторонились, не заговаривали со мной — я был чужаком, говорил с сильным акцентом. Все они были местными — светловолосыми, светлоглазыми, рослыми. Большинство родились рабами. На их фоне выделялись только двое ...   — я и Дейл. Он, как и я, был с юга. Хозяин купил его во время одной из своих поездок. Темные волосы, темные глаза, скуластое лицо. Вряд ли мы были соотечественниками, на мои попытки заговорить по-итальянски он не среагировал. Скорее, араб, возможно, испанец. А имен у рабов нет, только клички. Их, оказывается, давал новичкам хозяин.

     Впервые я увидел его через три месяца. Он был в отъезде по торговым делам и вернулся с гостями. В доме устроили большой пир, а на следующее утро, пока гости еще спали, хозяин решил посмотреть на новое имущество. Новых рабов было трое — кроме меня, Рауд и высоченный молчаливый парень, проданный за долги семьи. Его имени я ни разу не слышал.

     Накануне вечером нам велели вымыться. Для этой цели в углу двора стояла большая бадья, наполненная водой. На зиму ее затаскивали в мыльню, но летом рабы мылись на улице. Мыться можно было каждый день, но рабы редко использовали такую возможность, предпочитая тратить время на отдых. Мои ежедневные помывки их, похоже, удивляли, но никто ничего не говорил. Этим вечером ко мне присоединились остальные новички.

     Утром нам велели идти в дом. Я впервые был на хозяйской половине, остальные, видимо, тоже. Управляющий, шедший впереди, остановился перед дверью и постучал. Ответил молодой мужчина.

     Первым отправили Рауда. Мне показалось, что он пробыл довольно долго, были слышны голоса, но что говорили, разобрать не удавалось. Управляющий, стоявший прямо у двери, слышал все. Он кивнул головой вышедшему мальчику, чтобы тот уходил и отправил в комнату молчуна. Тот вышел гораздо быстрее. Настала моя очередь.

     Я вошел в небольшую комнату, просто залитую солнечными лучами. Осмотрелся — похоже, это кабинет. У окна стол с какими-то бумагами, рядом шкаф, от двери вдоль стены — широкая лавка. Хозяин сидел в выдвинутом на середину комнаты кресле. Он рассматривал меня, я — его. Оказалось, он немного старше меня, лет двадцати пяти — двадцати шести. Волосы почти белые, глаза необыкновенные, радужка очень светлая и не сливалась с белком только из-за тонкого темного ободка. Гладко выбритое лицо — у местных редкость. Широкие скулы и почти квадратный подбородок. Даже когда сидит, видно, что намного выше меня, худощав.

     — Раздевайся.

     Я стал покорно стаскивать рубаху. Взялся за пояс штанов, глянул вопросительно.

     — Снимай все.

     Прошелся взглядом по мне сверху донизу.

     — Повернись.

     Я повернулся к нему спиной.

     — Подойди. Открой рот. Наклонись.

     Он осматривал мои зубы, как при покупке осматривают лошадей. Взялся за щеки, повернул голову вбок.

     — Закрывай.

     Я стоял совсем рядом и чувствовал грудью его дыхание. Он рассматривал мои шрамы. Я не видел, во что превратилось мое лицо, и не хотел видеть. Достаточно было ощущать стянутую кожу и чувствовать шрам пальцами. Но шрамы слева на груди и на боку я видел — безобразные, вспухшие рваные полосы ярко-красного цвета. Кожа вокруг воспаленная. За три месяца воспаление стало меньше, но совсем не прошло.

     — Как тебя звали?

     — Микеле ди Марино.

     — Я буду звать тебя Колль (Уголек).

     — Да, господин.

     — Хозяин. Называй меня хозяин.

     — Да, хозяин.

     Он протянул руку и дотронулся до шрама. Надавил, посмотрел мне в лицо, глядя на реакцию. Я постарался не показать, как больно. Он что-то увидел и улыбнулся. Положил ладонь мне на грудь с другой стороны, провел и сжал пальцами сосок. Я вскрикнул скорее от удивления, чем от боли.

     — Ты моя собственность. Весь — и душой и телом. Понял?

     — Да, хозяин.

     Его рука двинулась вниз. Он провел по животу, обвел пальцами пупок, двинулся ниже. Все это время смотрел мне в лицо. Когда его пальцы коснулись члена, я не смог сдержаться и охнул. Он сжал член не сильно, обхватил его ладонью, несколько раз двинул вверх и вниз. У меня уже несколько месяцев не было женщины. Я почувствовал, как мой член набухает, наливается кровью. Хозяин довольно улыбнулся. Его ладонь переместилась на мою мошонку, сжала ее. Я снова простонал. Хозяин меня отпустил.

     — Одевайся и иди.

     Я быстро оделся и вышел из комнаты. Туда зашел управляющий, велев мне отправляться работать.

     Той ночью Рауд пришел только под утро. Я услышал, как скрипнула открытая дверь, потом понял, что мальчишка укладывается. Уснуть не успел — Рауд плакал. Он делал это совсем тихо, но рядом зашевелился мой сосед, проснулся кто-то еще. Мальчик всем нравился за спокойный нрав и готовность выполнять мелкие просьбы. Никто не встал, чтобы утешить его. Все как будто знали, что случилось. Позднее я понял, что так и было.

     — К хозяину водили. Ничего, не убил ведь, привыкнет. — Сосед вздохнул и отвернулся, вскоре уснули все, кроме горько всхлипывавшего парнишки.

     Теперь он каждую ночь возвращался под утро. Больше не плакал — смирился. Через неделю на ночь не пришел молчун. Утром я видел его, когда все уходили на работу. Выглядел как обычно. Он пропадал две ночи. Настала моя очередь.

     Управляющий подошел ко мне за час до обычного окончания работы — мне предстояло отмыть еще два самых больших котла.

     — Оставь это и иди в мыльню.

     Я молча повиновался. Там увидел Дейла возле большого чана с нагретой водой. Дейл жестом велел мне залезать. Я снял одежду, залез, сел на дно, погрузившись в воду по плечи. Дейл взял тряпку, намылил ее и начал меня мыть. Закончив, велел выбираться и дал мне простыню, чтобы вытереть с себя воду. Махнул рукой в сторону двери, ведущей из мыльни в дом. Я хотел одеться, но он отрицательно покачал головой и снова махнул на дверь.

     За дверью оказался недлинный коридор, затем еще один с тремя дверьми. Одна вела в кабинет, следующая была приоткрыта. Я шагнул туда.

     Хозяин, одетый в домашние штаны и рубаху, босой, сидел на кровати. Больше в комнате не было никакой мебели, кроме скамеечки со стоящим на ней медным тазом для умывания и кувшином.

     — Сними это.

     Я снял единственную свою одежду — простыню, огляделся, куда ее положить, и просто оставил на полу.

     — Иди сюда.

     Я подошел. Хозяин показал на место рядом с собой, и я сел. Я догадывался, что меня ждет — понял из разговоров других рабов, что все молодые мужчины и женщины оказываются в хозяйской спальне, но надеялся, что достаточно обезображен, чтобы не пробудить подобных желаний ни у кого. Ошибался.

     Хозяин положил руку мне на затылок, притянул к себе и впился в мои губы. Я был растерян и позволял целовать себя, не сопротивляясь. Он оторвался ненадолго:

     — Приоткрой рот.

     Я приоткрыл и язык хозяина сразу оказался внутри. Наконец он отпустил меня. Встал.

     — Помоги раздеться.

     Я покорно стащил с него рубаху, потянул за пояс штанов, наклонился, чтобы снять их с его ног. Увидел прямо перед лицом напряженный член. Хозяин переступил, позволяя отбросить одежду, но придержал меня за затылок, не позволяя разогнуться.

     — Встань на колени, поцелуй его.

     Я опустился на колени и смотрел на подрагивающий перед лицом член, не в силах заставить себя повиноваться. Я не мог спокойно терпеть это унижение, остатки гордости не позволяли, но страх перед наказанием не давал открыто проявить неповиновение.

     Хозяин положил руки мне на уши и ткнулся членом в мой закрытый рот.

     — Открой. Ну?!

     Его окрик напомнил о наказании, и я послушно раздвинул губы. Член сразу оказался у меня во рту, надавил на язык, заставил закашляться и едва не вызвал рвоту. Хозяин ненадолго отпустил меня, затем продолжил.

     — Соси.

     Я попробовал, но член был слишком велик, не помещался во рту, а отстраниться не позволял хозяин. Из глаз, помимо воли, полились слезы, я кашлял. Наконец, пытка прекратилась. Мне позволили отстраниться.

     — Встань. Иди к кровати. Наклонись. Расставь ноги шире.

     Я повиновался. Наклонившись, оперся о кровать руками. Почувствовал прикосновение рук к ягодицам. Помяв их, хозяин с силой провел по моей пояснице, сжал бока. Снова раздвинул ягодицы. Я почувствовал прикосновение ...   его пальцев к анусу. Сжался.

     — Не вздумай мешать мне. Ты моя собственность, помнишь? Будешь сопротивляться, хуже сделаешь только себе.

     Я постарался расслабиться — он был прав. Снова почувствовал прикосновение, на этот раз хозяин приставил к анусу член. Одной рукой он придерживал меня за бедро, другой направлял член внутрь меня. Было больно, очень больно. Головка, хоть и смазанная моей слюной, была слишком велика, протискивалась в узкое отверстие с трудом. Я упал грудью на кровать — руки не выдержали слишком сильного напора. Наконец, головка прошла внутрь. Хозяину процесс очень нравился, он громко постанывал. Он начал двигаться, с каждым толчком входя в меня все глубже. Наконец я услышал шлепок его живота о свои ягодицы. Теперь он придерживал меня за бедра обеими руками. Его движения стали резче и когда член на всю длину входил в меня, его мошонка ударялась о мою. Еще несколько минут боли — и я почувствовал внутри струю его семени. Хозяин навалился мне на спину, отдыхая. Его член внутри меня становился ощутимо меньше. Он шевельнулся и приподнялся, освобождая меня. Вслед за вынутым из меня членом я почувствовал вытекающее семя.

     Никогда мне не было так плохо. Я был полностью раздавлен, чувствовал себя не человеком, а использованной вещью. Большего унижения не мог даже представить себе.

     Хозяин одобрительно похлопал меня по заду:

     — Отличная попка. Тугая и вместительная — с первого раза приняла меня всего. Принеси полотенце.

     Я разогнулся, чувствуя стекающее по ногам семя. Подошел к кувшину, налил в таз воды и обмакнул туда полотенце. Подошел к хозяину и, повинуясь его жесту, обтер его обвисший член, сразу зашевелившийся под моими руками.

     — Подмойся.

     Я вернулся к тазу. Сначала обтер полотенцем ноги, затем присел над ним, позволяя остаткам семени хозяина вытечь в воду, протер ягодицы. Хозяин все это время с интересом рассматривал меня.

     — Иди сюда.

     Я подошел к кровати.

     — Встань на четвереньки. Опустись на локти и на грудь. Расставь колени пошире.

     Я повиновался. Хозяин, присев сбоку, мял и поглаживал мои ягодицы, иногда его палец дотрагивался до колечка ануса, заставляя меня вздрагивать и напрягаться.

     — Это поза покорности и готовности. Так ты будешь встречать меня каждый вечер. Ты понял?

     — Да, хозяин.

     Он встал, затем кровать снова промялась под его тяжестью, руки легли мне на бедра, а член снова вошел в меня — на этот раз гораздо проще, внутри осталась часть его семени. Неприятные ощущения были, но уже не та острая боль, когда кажется, что тебя разрывает на части, а скорее жжение. Хозяин довольно зарычал и принялся долбить меня. На этот раз он не торопился кончать. Спустя некоторое время, он вынул член и перевернул меня на спину. Закинул мои ноги на плечи и овладел мной в этой позе. Войдя полностью, он замер, затем одной рукой обхватил мой член, второй продолжая придерживать меня за бедро. Заставил мой член напрячься, двигая по нему ладонью.

     — Дай сюда свою руку.

     Я протянул руку, а он заставил меня взяться за свой член и двигать рукой.

     — Продолжай. Хочу, чтобы ты кончил подо мной.

     Я повиновался. Это было странное ощущение — его член двигался во мне, уже почти не причиняя боли. Все мои ощущения сосредоточились на моем члене. Конечно, я и раньше занимался самоудовлетворением. Но никогда не чувствовал себя так. Мы вошли в один ритм, его толчки совпадали с моими движениями. Я первым достиг разрядки, выплеснув семя себе в руку и на живот. Он не дал мне передышки, наблюдая за моим оргазмом, чувствуя мои спазмы, продолжал сношать меня и кончил несколькими толчками позже. Освободил меня, позволив опустить ноги, и рухнул рядом.

     — Умничка. Мне понравилось.

     Он повернул меня на бок, спиной к себе, прижал и спустя несколько секунд уже спал. Я уснул вслед за ним. Этой ночью он разбудил меня еще раз, велев на этот раз, лежа на боку, поджать колени к животу и раздвинуть ноги. Полностью войдя в меня, он снова обхватил рукой мой член и на этот раз я кончил с ним одновременно, залив его ладонь. Он уснул сразу, даже не вынув из меня становящегося мягким члена. Через минуту тот выскользнул сам. Я снова уснул.

     Привычно проснулся на рассвете. Открыл глаза и понял, что не могу двинуться — хозяин обхватил меня рукой, закинул ногу на мое бедро, буквально вжал меня в себя. Я ощущал его всем телом, его дыхание грело мне шею чуть ниже уха. Я стал выпутываться из его рук и ног, он шевельнулся, освобождая меня. Я слез с постели и, подняв по дороге простыню-полотенце, вернулся вчерашним путем в мыльню. Дейл уже был там, смотрел на то, как я обливаюсь водой, смывая оставленные на мне ночью следы хозяина. Я оделся и отправился на кухню, пора было браться за работу.

     Хозяина я снова увидел в полдень, когда тащил два полных ведра воды через двор. Он стоял в воротах конюшни и смотрел на меня. Я прошел мимо, когда услышал:

     — Иди сюда.

     Развернулся и подошел к нему.

     — Оставь это. — Он кивнул на ведра.

     Я поставил их на землю и шагнул в конюшню вслед за ним. Там было почти темно и пусто. В дальнем конце в стойлах стояли две лошади, остальные были в поле. Хозяин шагнул ко мне, снова притянул меня за затылок, поцеловал. Я знал, чего он хочет и приоткрыл губы. Это было странно — целовать мужчину. Вторую руку он положил мне на поясницу, опустил ниже, сжал ягодицу.

     — Сними штаны.

     Я потянул за пояс, наклонился, переступил и остался в одной рубахе. Хозяин развернул меня спиной к себе и надавил между лопаток, заставляя согнуться. Я оперся руками в дощатую перегородку и спустя секунду почувствовал его член в себе. Снова было больно, как в первый раз. Я дернулся, пытаясь освободиться, но он только сильнее налег, удерживая меня за бедра. Почти сразу он вошел до конца и начал с силой накачивать меня. Каждое движение я чувствовал в себе, его член терся о туго охватывающие его стенки, я услышал довольное порыкивание хозяина. И почти сразу — тихий всхлип. Прямо на меня из-за перегородки уставились два испуганных глаза. Рауд — я только теперь вспомнил, что он обычно помогает на конюшне. Видно, уснул в сене, а мы его разбудили.

     Этот свидетель сделал унижение, испытываемое мной, совершенно невыносимым. Я закрыл глаза, не в силах сделать что-нибудь еще. Меня сношал мужчина, его живот с силой бил по моим ягодицам, а член ходил внутри. Спустя несколько минут я почувствовал пульсацию члена в себе, хозяин замер, наполняя меня своим семенем.

     Он отпустил меня, позволив одеться, еще раз поцеловал.

     — Придешь ночью.

     Я вышел из конюшни, подхватил ведра и двинулся на кухню, ощущая вытекающее из меня семя.

     Вечером я снова был в мыльне. Вытерся и не стал брать полотенце с собой, пошел так. Спальня была пуста, и я сел на край кровати. Хозяина не было долго, я прилег и задремал — все-таки предыдущей ночью почти не спал. Услышал, как открывается дверь и сразу открыл глаза. Хозяин стоял в дверях.

     Я не сразу понял, чего он ждет. Потом вспомнил — встал на четвереньки на кровати. Он прошел в комнату, одобрительно похлопал меня по заду и по боку, начал раздеваться.

     Первый раз снова был очень быстрым и болезненным. Он кончил после нескольких толчков и отпустил меня, позволив лечь на бок. Затем перевернул на спину:

     — Согни колени и раздвинь ноги.

     Он сидел, рассматривая меня, затем взял в руку мой член, заставил его напрячься. Медленно оттянул кожицу с головки, облизнул свой палец и провел им по чувствительному кончику, заставив меня застонать. Ему понравилось. Он стал медленно водить рукой по перемычке между мошонкой и анусом, слегка сжимать мошонку, двигать ладонью по члену. Он дразнил меня, не давая разрядки. Я уже извивался под его руками, тянулся сам к своему члену, но он не позволял завершить начатое.

     — Попроси меня.

     — Пожалуйста, хозяин, я вас прошу, пожалуйста... — даже не простонал, а прохрипел я.

     — Чего ты просишь?

     — Дайте мне закончить,...   испустить семя.

     — Проси лучше.

     Он наклонился надо мной, заглядывая мне в глаза.

     — Как?

     — Ты знаешь.

     Я знал, чего он хотел. Я презирал себя за слабость, но терпеть его ласки был больше не в силах. Я сам притянул его к себе и поцеловал. Он довольно засмеялся:

     — Умничка.

     Его рука плотно обхватила мой член, он сделал еще несколько движений и я кончил прямо в его ладонь.

     Той ночью он захотел, чтобы я сам насадился на его напряженный член. Он втащил меня на себя, так, что я оказался сидящим верхом. Впустить его в себя оказалось проще, чем я думал — после первого сношения внутри было влажно, член вошел легко. Мои движения он контролировал, придерживая меня за талию, приподнимая и опуская на себя. Я устал и в конце, почувствовав его оргазм, просто рухнул ему на грудь. Уже засыпая, ощутил, как он повернулся на бок, укладывая меня рядом.

     Уже неделю я не ночевал в общей комнате, каждую ночь проводя в постели хозяина. Я надеялся, что его интерес ко мне не будет долгим, но каждый вечер мои надежды рушились — управляющий по-прежнему отправлял меня в мыльню. Я очень уставал, почти бессонные ночи и изнуряющая работа днем привели меня в состояние полусна-полуяви. Я разбил две большие тарелки, которые мыл, и кухарка, разозлившись, несколько раз ударила меня по лицу мокрой тряпкой. Потом внимательно посмотрела на меня и поставила передо мной полную миску каши:

     — Ешь, а то на ногах не стоишь.

     Я не отказался. Видно, и впрямь совсем плохо выглядел — она не жалела меня даже в первые дни, когда я еле двигался, придерживаясь руками за стены.

     По ночам я не мог заставить себя полностью проснуться, чувствуя, как хозяин разворачивает меня спиной к себе и сношает, лежа на боку. Наверное, ему нравилась моя покорность.

     В тот вечер я подошел к двери хозяйской спальни, открыл ее и увидел, что мой господин уже здесь. На его постели лежала светловолосая женщина — я видел ее волосы на подушке. Хозяин лежал на ней, между широко разведенных ног, полностью скрывая ее под собой. Он мерно приподнимался и опускался, его ягодицы сжимались всякий раз, когда член полностью погружался во влагалище, и по бокам на них появлялись ямочки. Я подумал, что так же он выглядит и лежа на мне.

     Я вошел в комнату, закрыв за собой дверь, и остановился рядом с кроватью. В комнате пахло женщиной, молодой и здоровой. Один этот запах возбуждал, я чувствовал, как мой член напрягался. Хозяин посмотрел на меня, продолжая двигаться. Теперь я разглядел, что под ним на кровати рабыня — на шее у нее был тонкий металлический ошейник, значит, родилась в рабстве, без надежды на освобождение. Мой собственный ошейник был из толстой кожи — меня могли освободить за выкуп.

     Хозяин застонал — я знал, что он достиг пика удовольствия и сейчас кончает. Его ягодицы и бедра напряглись, он с силой вдавил девушку в постель. Через некоторое время скатился в сторону, давая мне возможность ее рассмотреть.

     Совсем молоденькая, светловолосая, с голубыми глазами. Она только теперь увидела меня и смотрела с испугом. Волосы надо лбом слиплись от пота. Все тело тоже было влажным, волосы внизу живота были заметно темнее, чем на голове. Между по-прежнему разведенными ногами виднелось вытекающее семя хозяина. Заметив мой взгляд, она свела ноги и выпрямила их, затем снова поджала, стараясь закрыться. Руками прикрыла грудь.

     Хозяин, лежа рядом и приподнявшись на одном локте, наблюдал за ней. Отвел рукой ее руки, сжал грудь, к другой припал губами. Поднял взгляд на меня:

     — Нравится?

     Я кивнул. Я давно не был с женщиной, а эта была красива. Полная грудь, тонкая талия, плоский живот, длинные ноги. Тело налитое, не худышка. Мне она понравилась.

     — Возьми ее.

     Мой член уже поднялся. Мне никогда раньше не приходилось обладать женщиной в присутствии другого мужчины. Но мне раньше и отдаваться мужчине тоже не приходилось. Разум протестовал, но тело реагировало вопреки ему. Я сел на край кровати рядом с девушкой. Хозяин сдвинулся в другую сторону, давая нам больше места. Девушка боялась меня, но возражать не осмеливалась. Мне хотелось, чтобы этот страх прошел. Я наклонился и поцеловал ее, стараясь сделать поцелуй нежным. Она замерла, потом ее губы дрогнули и она ответила, приоткрыв рот. Я стал целовать ее настойчивее, одновременно ложась на кровать рядом. Она подвинулась, позволяя мне лечь. Я сжал рукой ее грудь, потом начал целовать шею, спускаясь ниже. Каждый сосок я обвел языком, вобрал в рот и пососал, чуть прикусывая зубами. Ей понравилось, она тихонько охнула, руки обхватили мою голову, прижимая крепче.

     Я провел рукой по ее животу, продолжая ласкать губами грудь, и она послушно раздвинула ноги, позволив мне ощутить, как продолжает истекать из нее влага после недавнего соития. Я больше не мог терпеть и лег на нее, полностью покрыв собой. Член скользнул во влагалище, и почти сразу женщина сжала мышцы внутри, плотно обхватывая его. Я застонал и начал двигаться, мне хотелось продлить ощущения как можно дольше и поначалу мои движения были медленными. Но долго сдерживать себя не получилось — я уже почти ничего не соображал, толчки стали резкими и быстрыми, я начал кончать. В это время хозяин просунул руку между моими бедрами и слегка сжал мошонку. Наслаждение стало невыносимым, я стонал и испытывал, кажется, самый сильный оргазм в моей жизни. После него сил не осталось даже на то, чтобы отпустить девушку, с нее меня буквально стащил хозяин, укладывая посреди тесноватой для троих кровати.

     Девушка соскользнула на пол. Я увидел, как она намочила полотенце и стала обтираться, поглядывая на нас. Вернулась к постели.

     Я понимал, что хозяин на этом не остановится.

     — Встань на четвереньки.

     Я повиновался. Девушка стояла рядом с кроватью.

     — Поцелуй его, как меня.

     Рука хозяина лежала у меня на пояснице. Я почувствовал, как постель просела под тяжестью девушки, затем ее руки раздвинули мои ягодицы, а губы впились в анус. Ее язык двигался по кругу, затем раздвинул колечко и оказался внутри. Никогда я не испытывал ничего подобного. Моя мошонка подобралась, а член снова начал набухать. Девушка пальчиком начала ласкать перемычку между анусом и мошонкой, доставляя мне еще большее удовольствие.

     Хозяин отстранил ее и место языка занял его член. На этот раз первое проникновение было не так болезненно, как всегда, видимо, слюна девушки помогла члену легче скользнуть. Но внутри смазки не было и каждое движение, трение члена о стенки чувствовались очень сильно. На этот раз хозяин, уже получивший разрядку, сношал меня долго, то убыстряя движения, то делая их медленными. Девушка, просунув руку мне под живот, обхватила мой член и сжала его, начала двигать рукой. Скоро она добилась своего — я начал изливать семя в ее ладонь. Мой оргазм ощутил хозяин. Его движения ускорились, и я почувствовал внутри его извержение.

     — Люблю, когда ты кончаешь подо мной. — Он лежал рядом, по обыкновению повернув меня к себе спиной и плотно прижав.

     Девушка ушла. Я не знал ее имени, несколько раз видел раньше, она убиралась в доме. Завтра обо всем, что происходило этой ночью, будут знать остальные рабы и слуги — еще одно унижение, которого не избежать. Впрочем, пристрастия хозяина ни для кого в доме не тайна, а мое положение ничем не отличалось от положения остальных рабов. Но как же трудно было с этим смириться!

     Губы хозяина прихватили мочку уха. Он облизал ее, прошелся за ухом, двинулся ниже, к шее. На шее поцелуи сменились легкими укусами. Рука сжала мою ягодицу, потом скользнула вниз живота, к члену. Я напрягся, ожидая продолжения. Хозяин остановился и тихонько рассмеялся:

     — Спи.

     Две следующие ночи прошли как обычно. Мне казалось, что хозяин начинает терять ко мне интерес — ему хватало теперь одного соития, потом он позволял мне спокойно спать до утра, правда, и из постели не отпускал.

     На третью ночь он снова уложил меня на спину. Мои ноги были на его плечах, свой ...   член я обхватил рукой, а член хозяина размеренно ходил во мне. Я достиг пика, судорога наслаждения скрутила меня, заставив сильно сжать ягодицы, хозяин застонал и тоже излился. Я не услышал скрипа двери, но когда хозяин отпустил меня и лег рядом, оказалось, что у закрытой двери стоит Рауд.

     — Подмойся. — Хозяин подтолкнул меня к краю кровати.

     Я пошел за полотенцем, а мое место занял парнишка, оставив простыню, в которую кутался, у порога. С ним все произошло даже быстрее, чем обычно со мной — поставив его на четвереньки, хозяин сразу вошел на всю длину. Парень застонал от боли. После этого он не издал ни звука. Его ни разу не наказывали, но что происходит со строптивыми рабами, он видел не однажды, и в колодки не хотел. Он исполнил все, чего от него хотели — отдался хозяину, затем встал на колени передо мной и взял в рот мой член, старательно сосал его. А я не смог. Хозяин хотел, чтобы я отимел парня, но у меня ничего не вышло — член не стоял. Я никогда не испытывал вожделения к мужчинам, мне не хотелось обладать Дейлом, когда его сношали другие рабы. С Раудом случилось так же. Хозяин был недоволен, он отослал парнишку, но меня оставил. Той ночью он снова разбудил меня и заставил самого насаживаться на член. На этот раз он посадил меня на себя лицом к ногам и долго не кончал, накачивая меня, а кончив, сразу спихнул в сторону.

     С хозяином я ночевал почти два месяца. А потом он уехал. Меня никто не предупреждал, просто однажды управляющий не отправил меня в мыльню в привычный час. Я снова спал в общей комнате.

     Наступила осень. Здесь она была намного холоднее, чем у меня на родине. На окрестных полях закончили собирать урожай. После сбора урожая большинство рабов отправили в деревню на зиму, здесь для них работы не было. В нашей комнате осталось только пятеро мужчин — кроме меня, Дейла и Рауда, молчун и старый раб-палач, обычно он работал в хлеву. Мы все перебрались поближе к печи, которую теперь топили по вечерам. Но за день комната выстывала и спать было холодно. Дейла почти оставили в покое. Из тех, кто остался только молчун иногда забирал его к себе на ночь. Вскоре наступили настоящие холода, мы сдвинули свои лежаки и спали теперь все вместе, грея друг друга. Так сложилось, что Рауд и Дейл обычно ложились по обе стороны от меня.

     Меня холод просто убивал. Я никак не мог согреться. Выпал снег. Чтобы защитить от него двор, соорудили навес. Свет проникал через небольшие щели, его было совсем мало и во дворе почти постоянно горели факелы. Ручей замерз, но корка льда была тонкой из-за быстрого течения, мне каждое утро приходилось разламывать ее маленьким ломиком. Работы на кухне стало меньше и у меня впервые появилось свободное время. Лучше бы его не было! Меньше бы мечтал о несбыточном, о свободе.

     Чтобы выходить на улицу, мне выдали короткие свалянные из шерсти сапоги с широкими голенищами, их было легко надевать и снимать, и кожаную рубаху мехом внутрь, длиной почти до земли и с пришитым капюшоном. На руки я надевал колючие вязаные варежки, а на ноги — такие же носки. И то и другое было совершенно неожиданным подарком от кухарки, Сигне — она просто сунула мне их, пробурчав, что вязала сама. Я удивился, но принял подарок с благодарностью.

     Я обнаружил, что мне можно ходить к морю. Однажды увидел приоткрытую калитку за мыльней и подошел к ней. Остановился, оглянулся на управляющего, наблюдавшего за мной от конюшни. Тот отвернулся, и я шагнул за забор. Оказывается, от моря усадьбу отделяла узенькая полоса земли — я одолел ее в пятнадцать шагов и остановился у обрыва. Летом здесь, несомненно, можно было спуститься вниз, но сейчас ветер просто сшибал с ног и на такой спуск решился бы только безумец. Да и зачем? Насколько хватало глаз, внизу простиралась заснеженная равнина, только у самого горизонта виднелась темная полоса — то ли кончалась прибрежная наледь, то ли просто трещина. Я просто стоял и смотрел, пока не замерз совсем, потом вернулся во двор, спрятался за забором от ветра. Теперь каждый день я хоть ненадолго ходил на обрыв.

     Хозяин вернулся в преддверии Нового года. Вместе с ним в усадьбу приехали гости. В доме сразу оказалось очень много народа. В помощь кухарке из деревни привезли двух женщин и еще пятеро рабынь должны были убираться в доме.

     — Иди в мыльню. — Я обернулся и увидел за спиной управляющего.

     После возвращения хозяина пошла вторая неделя и я уже уверился, что интерес ко мне он потерял. Я знал, что все рабыни ночуют в доме, а не у себя — в их комнате по вечерам было совершенно тихо — и надеялся, что одна из новеньких привлекла внимание хозяина. Оказалось, что зря.

     Я вошел в пустую спальню и присел на кровать. Хозяин в последнее время пред отъездом не требовал от меня «позы готовности и покорности», поэтому я просто встал, когда он вошел. Прикрыв дверь, он шагнул ко мне, обхватил одной рукой за плечо, второй притянул голову и впился в губы. Он не торопился овладеть мной, хотя я видел степень его готовности и желания. Он целовал меня, гладил, рассматривал, снова целовал. Наконец уложил на бок, спиной к себе:

     — Раздвинь ноги.

     Я повиновался, почувствовал его руку на ягодицах, на анусе. Он вошел в меня, замер, потом начал медленно двигаться. Я отвык от этих ощущений, от боли. Помимо воли напрягся, но он не дал мне отодвинуться, придержав за бедро. Его рука привычным движением обхватила мой член.

     — Я хочу, чтобы ты кончил подо мной. — Он не проговорил, а прошептал мне в ухо эти слова, поцеловал.

     А я неожиданно почувствовал прилив возбуждения. Я не понимал, что происходит, да и не думал ни о чем. Все мои чувства обострились, движения его ладони на моем члене доставляли невероятное наслаждение, я застонал и сам начал двигать задом, насаживаясь на его член. Каждое мое движение приближало мою разрядку. Несколько минут — и мое семя выплеснулось в его ладонь. Он тоже со стоном удовольствия кончил в меня, и я ощущал, как его член толчками извергается внутри.

     — Умничка.

     Хозяин тихонько засмеялся, поцеловал меня за ухом, плотнее прижал к себе. А я... повернулся к нему и поцеловал. Так, как хотел, как мне иногда снилось ночами без него. Этой ночью я впервые за всю зиму не замерз. Он не давал мне спать, вытаскивал из сна, снова и снова овладевал. Он был неожиданно нежен и долго ласкал меня, как будто изучал. Оказалось, что я мгновенно возбуждаюсь от поцелуев за ухом, почти такое же удовольствие мне доставляют ласки спины между лопаток и сгиба шеи. Все это он проделал, добившись от меня небывалой активности. Я не просто терпел соитие, я двигался сам, включившись в любовную игру.

     Весь следующий день я пытался понять, что произошло ночью. Неужели я... соскучился?! По насильнику? Стыд за то, что я проделывал, просто жег меня изнутри. Я молился Богу, чтобы хозяин больше не заставлял меня испытывать подобное.

     Я снова ночевал в постели хозяина. Все стало по-прежнему. И все изменилось. Его больше не устраивала моя покорность, он хотел действий. Теперь каждое соитие предваряла долгая игра. Иногда его поцелуи и ласки заставляли меня кончить от нескольких движений ладони по члену. Он заставлял меня повторять то, что сам проделывал со мной, лаская и возбуждая. Хуже всего то, что мне это стало нравиться. Я старался сдерживаться, не делать ничего, что не требовал бы он. Но стал понимать, что стараюсь обмануть себя, не признавая очевидного. Хозяин во всем разобрался раньше меня.

     Я понимал, что это грех. Никогда не был особо религиозен, как и вся наша семья. Но добровольно отдаваться мужчине, принимать его ласки и... желать их? Такого Бог не простит. Я не видел никакого выхода.

     Теперь я ждал ночи. Отвечал на поцелуи, ласкал сам. Хозяину нравилось. Он ложился на постель на спину, позволяя мне делать то, что хотелось. У него тоже нашлись чувствительные местечки — кожа на горле, соски и внутренняя поверхность бедер. Он раздвигал ноги, сгибая в коленях и позволяя мне пройти языком по напряженному члену, мошонке, бедрам. Я понял, что ...   ему нравилось, когда я ласкал языком его анус, тогда мошонка подбиралась и член напрягался, становясь багровым. Такие действия заканчивались одинаково — он подтягивал меня на себя, насаживая на стоящий член, и начинал двигать, придерживая за бедра. При этом он не отрываясь смотрел на меня, не знаю, что хотел увидеть.

     В доме готовили большой пир — у хозяина гостили все ближайшие соседи, человек тридцать. Приготовления на кухне начались за два дня до него, работы было много, мы все просто сбивались с ног. Ночью я засыпал, едва мне позволяли коснуться головой подушки.

     В день праздника для помощи на кухню отправили всех рабов-мужчин. Управляющий следил за всем сам. Когда веселье началось, и служанки понесли первые блюда на стол, мне управляющий велел идти за ним:

     — Будешь прислуживать за столом, хозяин велел. Переодевайся.

     Передо мной лежала чистая одежда — верхняя и нижняя рубахи. Женские.

     — Чего ждешь? Поторапливайся, работы много.

     Я переоделся, оставив свою одежду на скамье у выхода с кухни. Нижняя рубаха оказалась закрытой, так что отсутствие груди у «служанки» не должно было быть очевидным. На голову повязал платок, скрывший мои короткие волосы, но не шрам на лице.

     — Будешь разливать вино.

     Я знал, что это самая трудная работа — кувшины были тяжелыми, гости трезвее не становились, и нужна была немалая ловкость, чтобы никого не облить, попасть в кубок, а не на стол.

     Я вышел в пиршественный зал. Мне ни разу не доводилось бывать там, я вообще не был нигде в доме, кроме кухни, кабинета и спальни хозяина. Помещение было большим, посередине стоял длинный стол, в дальнем конце к нему был приставлен стол поменьше, за которым сидел хозяин с самыми почетными гостями. Столы были хорошо освещены, гости ярко одеты и громко переговаривались. Я принялся обходить столы, доливая вино в опустевшие кубки — на длинном столе они были из серебра и бронзы, а у хозяина — из драгоценного цветного стекла, окованного золотом. У нас дома были такие, и я знал, как они ценны.

     Со стороны входа на кухню зал почти не освещался, здесь были глубокие тени, стоял стол с кувшинами вина, а рядом — с закусками для музыкантов, которые сейчас тихо играли, сидя у противоположной стены, за спинами гостей.

     Сначала все было вполне пристойно — гости ели, пили, обсуждали свои дела, шутили и смеялись. Затем настало время танцев. Музыканты ушли в соседний зал, вслед за ними отправились все женщины и те из мужчин, кто собирался стать их кавалерами, с ними ушел и хозяин. Примерно половина мужчин осталась за столами. В отсутствии женщин они стали вести себя гораздо свободнее. Служанок бесцеремонно хватали за зады, усаживали рядом с собой, щупали за грудь. Те не возражали — обычное дело. В темном углу у кухни кто-то из них уже стоял, нагнувшись, с задранной до головы юбкой. Моя фигура с трезвых глаз вряд ли могла привлечь мужское внимание — слишком маленький и худой. Но пьяным было уже все равно, даже шрам не отпугивал. Пока мне удавалось избегать слишком пристального внимания, отделался несколькими щипками за зад и бедра. Но служанок было мало, а желающих их поиметь — много, так что долго увертываться я не смог. Один из гостей поймал меня за талию и усадил рядом с собой, сразу запустив руку под подол. Я вывернулся, хотя почувствовал его пальцы на члене. Впрочем, он был слишком пьян, чтобы сразу понять, что нащупал, а уже в следующую минуту его внимание привлекла пухленькая девушка, только что слезшая с колен сидевшего по соседству мужчины. Она не возражала против нового ухажера и сразу уселась на освобожденное мной место.

     Я отправился за новым кувшином вина. Здесь, в темноте, меня поймал еще один охотник. На моей талии сомкнулись руки, мужчина прижал меня к себе, я почувствовал запах вина.

     — Нагнись. — Рука надавила мне на спину, заставляя наклониться, опираясь руками о стол.

     Я узнал голос хозяина и подчинился. Он сжал мои ягодицы руками, поднял подол. Небольшая пауза, пока он развязывал пояс, и его член вошел в меня. Совсем рядом еще кто-то из гостей сношал служанку, я слышал шлепки по ягодицам и довольное постанывание девушки. Хозяин начал двигаться. Он был пьян, поэтому кончить быстро не мог. Служанку уже отпустили и гость ушел, пожелав хозяину «хорошенько порадовать девушку». Минут через двадцать движения хозяина стали глубже и резче, и я почувствовал в себе его семя. Он вынул член, погладил меня по голой ягодице и опустил подол. Я выпрямился, чувствуя жидкость, стекающую по бедрам.

     — Иди, жди меня в спальне.

     Я увидел управляющего, который, видимо, наблюдал все произошедшее. Он кивнул мне, позволяя уйти из зала.

     В спальне хозяин появился только под утро. Он был так пьян, что рухнул на кровать, не раздеваясь. Я проснулся, услышав, как он вошел, помог дойти до постели. Кажется, он даже не понял этого, упал на подушку и уснул. Я стащил с него обувь, раздел, с трудом ворочая тяжелое тело, перекатил подальше от края и лег рядом. Он не заметил бы моего отсутствия, но идти через дом, когда явно не все гости угомонились, не хотелось. Я встал и задвинул засов на двери.

     Уснуть снова я не смог — не давали покоя мысли. Что сегодня случилось? Зачем был этот маскарад? Я давно привык к положению раба и не рисковал проявлять недовольство, но смириться в душе было намного сложнее — унижение было слишком болезненным. Женское платье, чужие руки, ощупывающие меня. А если среди гостей есть содомисты, я могу завтра оказаться в чужой постели? Мне было плохо и страшно от этих мыслей, но ничего сделать я не мог.

     Я ушел, пока хозяин спал, весь день работал на кухне, с ужасом ожидая ночи, но меня больше не трогали.

     Гости разъехались через три дня и все это время я не видел хозяина ни разу. На четвертую ночь я снова был в его спальне. Я вошел, закрыл дверь и остановился возле нее. Он сидел на кровати, разглядывая меня:

     — Иди сюда.

     Я подошел, сел рядом, повинуясь его жесту. Он обнял меня, поцеловал, заставив откинуться на постель. Я приоткрыл рот, но не смог заставить себя ответить на поцелуй. Он не обратил на это внимания, продолжая ласкать меня, целуя и покусывая шею, поглаживая грудь, сжимая соски. Он продолжал опускаться поцелуями ниже, обвел языком пупок, чуть прикусил кожу под ним, опустился с кровати, встал на колени между моих опущенных раздвинутых ног. Его рот вобрал мой член, заставив его напрячься, а ладонь слегка сжала мошонку. Он никогда раньше не делал ничего подобного — это была моя роль. Его движения были ласковы и настойчивы, я не мог удержаться и застонал, прижимая его голову к себе обеими руками, мои пальцы запутались в его волосах. Он не отпрянул, а еще глубже вобрал в себя мой вставший член, втянул его в себя. Несколько движений, и мое семя толчками потекло в его рот, я чувствовал, как он сглатывает его, ощущал движения его кадыка. Когда он отпустил меня, я опустился на колени рядом с ним, целуя его, собирая с губ вкус собственного семени.

     Я больше не мог оставаться безучастным к его прикосновениям, сам положил его ладони на свои ягодицы, прижался к нему, низом живота чувствуя его напряжение и желание. Он снова впился в мои губы и я ответил, впуская его язык в себя, посасывая его. Он развернул меня к себе спиной, я расставил ноги и выгнулся навстречу его движению. Я даже не почувствовал боли при проникновении, так велико было желание. Он двигался медленно, останавливался, наклонялся, проводя языком по спине между лопатками. Каждое такое прикосновение отдавалось во мне волной жара. Мой член снова напрягся, с кончика стекала тягучая жидкость. Его движения ускорились. Я подавался ему навстречу, стараясь доставить удовольствие и испытывая его сам. Он застонал и начал кончать, одновременно просунув руку мне под живот и сжав мой член. Этого оказалось достаточно, чтобы я тоже извергся. Судорога оргазма заставила меня сжаться, еще сильнее почувствовать пульсацию его члена внутри. Его стоны стали громче, я вторил ему. Он просто рухнул на меня, придавив ...   грудью к кровати.

     Мы отдышались, он отпустил меня, лег сам и уложил меня рядом, лицом к себе. Я рассматривал его лицо, покрытое капельками пота, провел по лбу, по скуле, стирая влагу. Он поднял на меня взгляд, потом сильнее прижал к себе:

     — Спи.

     Я так и заснул, уткнувшись лицом в его грудь, чувствуя его ладонь на бедре.

     На следующую ночь я снова застал хозяина с женщиной. Она сидела на постели, прикрывшись покрывалом, под которым явно не было одежды. Хозяин, полностью одетый — в кресле напротив нее. Этого кресла в комнате раньше не было, перетащили из кабинета. Я остановился у двери. Он оторвал от нее взгляд, перевел на меня. Улыбнулся. Я не чувствовал запаха соития. Он ее еще не трогал.

     — Это тебе. Возьми ее.

     Я посмотрел на сидящую девушку. Под моим взглядом она откинула покрывало и легла на спину, давая себя рассмотреть. Постарше меня, лет двадцати трех. Очень светлые длинные волосы, а вот брови и ресницы, волосы внизу живота намного темнее. Невысокая, пухлая — живот немного выдается, полные бедра и руки, большая грудь. А черты лица тонкие, сильно выдающиеся скулы, чуть впалые щеки. Большой рот с полными губами. Красивая.

     Я подошел к кровати, оглянулся на хозяина. Он улыбнулся и одобрительно кивнул. Я лег рядом с девушкой. Она меня не боялась. Сама потянулась и поцеловала, прижала мою руку плотнее, когда я сжал ее грудь. Притянула меня к себе. Ее рука опустилась вниз по моему животу, и она довольно мурлыкнула, когда нащупала напряженный член. Раздвинула ноги, позволяя моим пальцам проникнуть внутрь, задвигала бедрами, когда я начал поглаживать ее клитор. Скоро я почувствовал влагу, говорящую о ее готовности к соитию.

     Я лег на нее, помог рукой члену скользнуть внутрь. Девушка застонала, обхватила руками мои плечи, прижимая к себе. Я начал двигаться. Думаю, мне удалось продержаться не меньше получаса, то ускоряя движения, то замедляя их, чувствуя близость разрядки. Наконец я излился в нее и перекатился на бок, освобождая девушку. Только теперь я вспомнил о хозяине. Вначале я ждал его вмешательства, а потом полностью отдался ощущениям и обо всем забыл. Оказывается, все это время он сидел в кресле неподвижно, глядя на происходящее в его постели.

     Девушка приподнялась и потянулась ко мне, целуя. Я ответил, и мы снова сплелись. Она рукой помогла моему члену напрячься. Я перевернул ее на живот, подложив подушку ей под бедра. В такой позе попка соблазнительно выпятилась, внизу виднелась вытекающая на постель влага. Я овладел девушкой, сначала удерживаясь на вытянутых руках, а потом полностью подмяв ее. Теперь я не так сильно был поглощен процессом и услышал судорожный вздох нашего зрителя. Я поднял на него взгляд, оторвавшись от поцелуев девичьей шейки, и увидел, что рука хозяина поглаживает через одежду его член. Я продолжил.

     После второй разрядки мне понадобилась передышка. Девушка тоже получила удовольствие от близости, я чувствовал судороги ее оргазма и слышал стоны. Слышал и тяжелое дыхание по-прежнему сидящего в кресле хозяина. Он, кажется, с трудом удерживался от желания присоединиться к нам. Я не понимал, почему.

     Девушка встала на четвереньки и взяла в рот мой обмякший член. Она сосала его, стараясь поднять. Я услышал, что хозяин, наконец, встал из кресла:

     — Уходи.

     Девушка облизнула мой член, приподнялась, поцеловала меня в губы и соскользнула с кровати. Через секунду ее не было в комнате, а я наблюдал, как хозяин поспешно сдирает с себя одежду. Он лег рядом, наклонился надо мной, впившись поцелуем в губы. Его рука сжала мой член, заставив его немедленно напрячься. Ни о какой нежности не было и речи. Развернув меня к себе спиной, он сразу вошел в меня и начал с силой накачивать, давая выход скопившемуся напряжению. Я подмахивал ему, стараясь не выпустить его член из себя. В этой позе мой собственный член при каждом его толчке терся о постель, напрягаясь. Его разрядка была бурной, я чувствовал внутри горячий поток его семени, он стонал, а потом до боли поцеловал меня в шею ниже уха. Понял, что причинил боль и облизал пострадавшее место. Это стало сигналом к моей разрядке. Я кончил не так бурно, как он, и сразу провалился в сон, на границе сна и яви услышав:

     — Прости.

     За что?

     Жизнь вошла в обычное русло, дом снова обезлюдел. Ни одна из новых рабынь не привлекла внимание хозяина, их всех отправили обратно.

     Через две недели хозяин снова собрался в путь. На этот раз о поездке я знал — мне тоже предстояло ехать. Управляющий подобрал мне более удобную одежду для путешествия — меховые штаны и короткую куртку. Варежки и носки я оставил свои. Ехать предстояло верхом, с большим обозом и мне выдали нож, который висел теперь на поясе — в пути могли встретиться волки. Внешне я не отличался от остальных охранников, ошейник скрывала одежда.

     Нам предстояло путешествие на ярмарку. Что собирался продавать и покупать хозяин, я не знал, но сани были тяжело нагружены и двигались мы не спеша. Дорога была знакома всем, кроме меня, ночевали мы в придорожных трактирах и все ночи я проводил в постели хозяина, хотя мне, как его слуге всегда полагалась постель на полу у его кровати. Каждую ночь хозяин сношал меня, хотя старались мы этим заниматься тихо, не привлекая внимания остальных постояльцев.

     Я наслаждался путешествием. Впервые почти за год я смог покинуть усадьбу, я соскучился по езде верхом, мне казалось, что даже воздух стал другим — чище и вкуснее. Конечно, мой ошейник никуда не делся, но так хотелось насладиться хотя бы видимостью свободы. За хозяином я следовал всюду. Иногда ловил на себе его взгляды.

     Через десять дней мы прибыли на место. Оказывается, в городе у хозяина был свой дом. Обычно здесь жила пара слуг, но сейчас дом ожил — весь двор был заставлен санями, в конюшне ржали лошади, по дому сновали люди.

     Первые три дня я провел дома. Здесь у меня не было обязанностей, иногда помогал слугам. Наконец я увидел себя в зеркале. Не скажу, что меня так уж заботил внешний вид, было просто любопытно. Оказалось, что шрам на лице не так уж и страшен. Он начинался ниже левого глаза, пересекал щеку и заканчивался на подбородке. Кожа стянулась и образовала бледный тонкий рубец. Ничего особенного.

     Я мог ходить по всему дому и обнаружил, что здесь есть даже что-то вроде библиотеки — несколько десятков книг стояли на полках в маленькой комнате. Здесь же стояло старое большое и очень удобное кресло. Большинство книг оказались на незнакомых языках, одна, похоже, была даже на арабском. В некоторых были картинки, я с удовольствием их рассматривал. К огромной моей радости я нашел несколько книг на итальянском. Первая же из них оказалось сборником любовных историй, весьма откровенных. Была книга о похождениях плута и несколько рыцарских романов, какие-то научные труды. Я погрузился в чтение, даже не думал, что так скучаю по этому невинному занятию.

     В кресле я и задремал, благополучно пропустив обед и, кажется, ужин. Я проснулся в полной темноте, попытался нащупать свечу — видел огарок на подоконнике — и понял, что не один. Мне на плечи легли руки, щекой я ощутил дыхание, и мгновение спустя почувствовал на губах его губы. Хозяин.

     — Я не нашел тебя в постели.

     — Простите, хозяин, я уснул.

     — Вижу. Идем.

     Вслед за ним я по спящему дому дошел до спальни. Здесь горела одна свеча, показавшаяся очень яркой после темных комнат и коридоров.

     — Раздевайся.

     Я начал снимать одежду, наблюдая, как то же самое делает он. Мы одновременно шагнули навстречу друг другу и слились в поцелуе. Его руки оказались на моей талии, двинулись ниже, член напрягся.

     Утром мы встали до рассвета. Хозяин снова зажег свечу, оделся. Сел на кровать, наблюдая, как одеваюсь я. Потом наклонился и поднял с пола сверток:

     — Тебе.

     Я взял в руки подарок, развернул его. Это оказалась рубаха глубокого синего цвета. Ткань была тонкой и выглядела дороnbsp; — гой. По подолу, рукавам и вороту шла вышивка.

     — Спасибо....   Только...

     Куда я мог это надеть? Работать в такой не станешь — жалко. Кажется, он меня понял.

     — Будет праздничной. И твоей.

     Моей. Я сам — собственность, мной можно распорядиться как угодно. Даже убить. А это — мое. Я молча смотрел на подарок, не зная, что еще сказать. Он встал и вышел.

     Я все-таки побывал на ярмарке. Шел за хозяином по торговым рядам, смотрел на выставленные товары, на оживленных людей, слушал торговцев, расхваливающих свой товар. Хозяин купил нам по пирогу со сладкой начинкой — ничего вкуснее никогда не ел.

     В оружейном ряду мы задержались надолго. Тщательно рассматривали мечи и ножи, оценивали качество ковки, восхищались тонкой насечкой, украшающей клинки. От одного я с трудом заставил себя оторваться — никогда не видел меча лучше. Он просто лег в мою ладонь, прекрасно сбалансированный одноручный клинок. Качество ковки было выше всяких похвал. Такой клинок я никогда не мог себе позволить, даже будучи свободным человеком — слишком дорого. Вспомнив о своем нынешнем положении, отложил оружие в сторону и больше ни разу не позволил себе взглянуть на него.

     Свои торговые вопросы хозяин решал больше двух недель. Днем я его не видел, почти все время проводил за книгами. Мы встречались ночью. И почти каждое утро я получал подарки. Это всегда была одежда и я не уставал удивляться, что все вещи были мне впору.

     Ко времени возвращения у меня был целый гардероб, даже мешок понадобился для вещей. Кроме самой первой рубахи, остальные были проще и дешевле — рубахи, штаны, обувь. Летние и зимние. Даже куртка у меня теперь была своя, мехом внутрь, длиной до середины бедра, теплая и новая. На голову — шапка с длинными ушами, их можно было для тепла обматывать вокруг шеи.

     Дома управляющий позволил мне хранить эти обновки в ящике у входа на кухню и даже дал замок, ключ от которого я носил с собой на поясе.

     Теперь я сопровождал хозяина во всех поездках, исполняя роль личного слуги. Он стал брать меня с собой и на ежедневные тренировки, гоняя с тренировочным мечом по плацу. Мои обязанности на кухне почти полностью перешли к Рауду. Я стал охранником, неся службу вместе с еще пятью слугами — все они, в отличие от меня, были свободными и служили за плату. Правда, иногда кухарка по старой памяти отправляла меня за водой, если видела во дворе. Я не возражал.

     Я оставался любовником хозяина. Такое его постоянство удивляло всех в усадьбе. Оказывается, обычно он никем не интересовался больше одной-двух недель. При этом пол не имел значения — мужчины сменяли женщин и наоборот. Дольше всех до меня в его постели пробыл Дейл — три месяца. Я не хотел бы повторить его судьбу и стать развлечением для остальных рабов, когда надоем хозяину. Только вот от моего нежелания ничего не зависело.

     Каждую ночь хозяин по-прежнему сношал меня. Теперь не было нужды уходить от него рано утром и игры, начатые вечером, продолжались с рассветом. Он перепробовал все мыслимые позы, но любимой оставалась поза на боку. Ему все так же нравилось, когда я кончал под ним. Мне тоже нравилось все, что он проделывал со мной. При этом женщины, как и раньше, вызывали у меня желание, а вот мысль отдаться любому другому мужчине отзывалась тошнотой и спазмами в животе. Я не хотел думать о том, что со мной случилось, не хотел даже мысленно признавать, какие чувства испытываю. Пусть все идет как идет...

     Мы начали разговаривать. Раньше он предпочитал отдавать приказы, даже в любовной игре я всегда подчинялся его желаниям, мои его не интересовали. Теперь, лежа в постели в его объятиях после соития, я отвечал на вопросы. Его интересовали разные вещи — иногда мое прошлое, семья. Иногда то, как я жил в усадьбе. Мы могли говорить на самые неожиданные темы, однажды обсуждали вопросы веры. Он изредка рассказывал о своей жизни. Гораздо реже, чем расспрашивал обо мне. Мне нравилось, лежа головой на его груди, слушать рассказы о местах, где он успел побывать и представлять дальние страны и города, в которых никогда не был. Он оказался хорошим рассказчиком, мне бывало и грустно и смешно от его историй.

     Следующая поездка с торговым обозом оказалась гораздо опаснее, чем предыдущие. Мы охраняли всего три повозки, но груз был ценным — меха и драгоценные ткани с юга. Поездка не задалась с самого начала. Мы не успели до ночи доехать до обычного места ночевки из-за глубокого снега и подъезжали к трактиру в полной темноте. Пришлось отбиваться от волков — зима перевалила за половину, было морозно и голодно, они подходили прямо к жилью в надежде на поживу. Стая была большой, но мы ушли без потерь. А на следующем переходе нас попытались ограбить.

     Схватка была короткой — большинство нападавших были пешими, мы все верхом, так что задавить нас числом не успели. Мы потеряли лошадь — кто-то ткнул ее мечом в шею, пришлось добить. Таких столкновений на пути туда и обратно было еще три. Последнее — в двух днях пути от усадьбы. Места были уже знакомые, охрана немного расслабилась, за это нас и наказали. В этой стычке мы потеряли троих охранников, плюс двое раненых. Мне досталось сильно — ударом меча едва не перерубили руку. Я потерял много крови, и держаться в седле не мог, домой вернулся в повозке. Этого я не помнил, очнулся уже в постели.

     Меня положили в кабинете хозяина, по соседству со спальней. Здесь я не был с тех пор, как меня впервые привели для представления владельцу. Очнувшись, обнаружил, что лежу на широкой лавке, напротив окна. За окном был день, а в кресле за столом рядом со мной сидел хозяин, разбираясь в каких-то бумагах. Он сосредоточенно во что-то вчитывался, потом поднял взгляд на меня и увидел, что я не сплю. Он улыбнулся. Мне показалось, что его лицо помолодело, будто он избавился от какой-то заботы.

     Встать сам я смог только через неделю. Рука была туго перебинтована, меня шатало от слабости, но чувствовал я себя намного лучше. Хозяин проводил много времени за столом — что-то писал, считал, сверял записи. Помогал мне напиться. Я наблюдал. Кажется, ему это нравилось. Через пять дней я вернулся в его постель. Он был очень осторожен, стараясь не повредить моей руке во время соития.

     Еще через месяц мы снова отправились в путь. В поездках мы провели остаток зимы, всю весну и начало короткого северного лета.

     А потом в усадьбе появились новые гости — его семья. Оказывается, у него были три старших брата и две сестры, он самый младший. У всех остальных были семьи и усадьба наполнилась детскими голосами. В доме стало тесно. Настоящий семейный совет. Я вспомнил своих родных — у нас такие съезды случались по особо торжественным и важным для всех случаям.

     Мое положение при хозяине ни для кого не было тайной, он ничего не скрывал. Я вызывал недоумение. Меня рассматривали и обсуждали. Но никто не осмеливался высказывать хозяину какие-нибудь упреки. Постепенно я понял, почему. Благосостояние всей семьи во многом зависело от него. Его старший брат жил в унаследованном от отца поместье где-то на юге. Земля там была лучше, но поместье большой прибыли не давало. Остальным братьям предстояло определиться самим. Удача улыбнулась младшему — он успешно торговал, не боясь ввязываться в опасные авантюры. Одной из них было участие в том набеге, в котором я был захвачен. Добыча была большой, но вообще подобный способ заработка хозяина не привлекал — ему больше нравилась игра на рынке. В поисках выгоды он ходил с торговыми обозами далеко на юг и на восток. Он успешно торговал самым разным товаром, вкладывая прибыль в покупку земель. В результате каждый из средних братьев жил в собственной усадьбе, а сестры получили приданое и смогли найти обеспеченных мужей.

     Теперь вся семья была озабочена счастьем младшенького. А я был, видимо, тому помехой.

     Хозяин лежал в постели, подтянув меня к себе под бок. От него немного пахло вином.

     — Зачем мне наследник? У меня куча племянников, я не хочу жениться. А они не хотят этого понимать. — Сегодня был большой разговор. Я не присутствовал, но понять, что ...   речь шла о его женитьбе, не составило труда. Видимо, были и невесты на примете.

     Мое мнение его не интересовало, просто пожаловаться на любимых родственников было больше некому. Я слушал. Он поглаживал меня по плечу, иногда наклонялся, чтобы поцеловать. Я отвечал на поцелуй и выслушивал новые жалобы на родню.

     Я понимал, что братья и сестры правы — в его возрасте уже можно и нужно заводить семью, детей. Он и сам это понимал. И сопротивлялся. Не знаю, какое будущее представлял себе он, но мои собственные чувства приводили меня в недоумение. Я представил себе, что наши отношения закончатся — и... испугался. Как со мной могло случиться такое?! Он вправе решать мою судьбу, распоряжаться жизнью. Он может убить меня, покалечить, продать, да просто подарить кому-нибудь. У него будущее есть. У меня нет. Я раб, собственность. Я не должен испытывать человеческих чувств. Не должен...

     Я мужчина. Несмотря ни на что, я мужчина и плакать не могу, не умею. Но боль от этого не исчезает.

     Кажется, он что-то почувствовал. Наклонился ко мне, поцеловал. На этот раз поцелуй был долгим и нежным. Его руки ласкали меня, губы бродили по шее и груди. Поднял взгляд:

     — Ты мой.

     Конечно его. Я об этом помню.

     Он повернул меня спиной к себе, погладил по боку, сжал ягодицу. Я привычно подался к нему задом, раздвинул ноги, впуская его в себя. Боли при первом соитии больше не было. Его движения доставляли удовольствие. Мне казалось, что он что-то задевает внутри, заставляя меня выгибаться и стонать от наслаждения. Его рука сжала мой член. Нескольких движений хватило для разрядки, мы кончили вместе. Он не торопился отпускать меня, продолжая ласкать шею, поглаживая мой опавший член и мошонку, не выходя из меня. Я почувствовал, что его член снова начал наливаться силой. Он начал двигаться, сначала тихонько. Его толчки становились сильнее, я стал двигаться навстречу. Его новое извержение было не таким обильным, после него член сразу выскользнул из меня. Я ощущал стекающее на постель семя. Повернувшись к нему, я стал покрывать поцелуями его лицо в благодарность. Хозяин гладил меня по спине, прижимал к себе:

     — Мой.

     — Твой.

     Мы уснули.

     Остаток лета и начало осени хозяин провел в усадьбе. После сбора урожая мы снова отправились с обозом на ярмарку. Год был не очень обильным, цены были высокими, торговля шла успешно. Остановились мы в том же городском доме, и я с удовольствием вернулся к чтению. Прошедшей зимой хозяин учил меня рунам, мне не терпелось проверить, смогу ли я понимать написанное, хватит ли знаний. Занятие было увлекательное.

     На этот раз домой мы возвращались без обоза, отрядом в двенадцать человек. Видимо кто-то посчитал, что вся выручка у нас будет с собой, в дне пути от усадьбы на нас напали. Засада была хорошо организована — нам перекрыли путь в обе стороны, нападавших было больше двух десятков и все верхами. Нам пришлось принять бой. К сожалению, трое охранников погибли сразу, от стрел.

     Трудно описать бой. Мне казалось, что он длился бесконечно долго. Рука устала размахивать мечом, лошадь подо мной была ранена в бок стрелой и истекала кровью. Один противник сменял другого, и некогда было осмотреться. Лошадь рухнула, едва не придавив мне ногу. Я с трудом встал и оглянулся вокруг. Прямо на меня с поднятым мечом надвигался всадник. Он был ранен, но лошадь давала ему явное преимущество. Я увернулся от удара и, когда он мчался мимо, с силой дернул его за ногу. Получилось — он рухнул на землю, а лошадь без всадника почти сразу встала. Я добил упавшего и подошел к лошади. Она спокойно позволила взобраться на нее, не обращая особого внимания на крики вокруг и брызги крови, летящие от сражающихся людей.

     Это сражение мы выиграли, противник бежал. Но цена была ужасной — нас осталось пятеро, все ранены. Хозяин получил удар по голове. Он потерял шапку и волосы на голове у него были красными, кровь размазана по лицу — наверное, вытирал, когда заливала глаза. Я обмотал ему голову разодранной нижней рубахой — ничего более подходящего не нашел. Его пришлось привязать к седлу, сам он удержаться не мог. Я взял повод его лошади. Сам я отделался легко, стрела попала в ногу, в мякоть, пробила насквозь. Я вытащил ее, обломав наконечник и с трудом удержавшись в сознании от боли, потом перевязал. Остальные тоже перевязывали раны, кто как мог. Трупы пришлось оставить — на похороны ни у кого не было сил.

     Оказалось, что вести отряд предстоит мне, я лучше всех знал дорогу. Решил не останавливаться, гнать изо всех сил. К ночи мы были в усадьбе, и можно было больше не беспокоиться о раненых.

     Мне опять не повезло — рана воспалилась, и следующие несколько дней я провел в горячечном бреду. Снова выжил. Очнулся на той же лавке. Правда, в кабинете никого не было и я забеспокоился — неизвестно, насколько серьезной была рана у хозяина. Встать не смог и снова уснул. Когда открыл глаза в следующий раз, увидел уже привычную картину — хозяин разбирал бумаги. Голову украшала повязка, над которой топорщились волосы. Я невольно улыбнулся, от облегчения — жив и относительно здоров. Он поднял на меня глаза, заметил улыбку и улыбнулся в ответ.

     На этот раз я выздоравливал быстрее, встал в тот же день к вечеру. Правда, на ногу опираться не мог, прыгал на одной, поджимая больную. Хозяин помогал. Эту ночь мы провели вместе. Утром он протянул мне длинный сверток.

     — Тебе.

     Я, сидя на постели, развернул его и уставился на подарок, о котором не мог и мечтать. У меня в руке был тот самый меч, что запал мне в душу год назад на ярмарке. Я осторожно вынул клинок из кожаных ножен и любовался им. Поднял взгляд на хозяина и не смог ничего сказать. Он стоял напротив, внимательно глядя на меня, улыбнулся и молча вышел.

     Тем вечером с меня сняли ошейник. Я думал, что кожаный решили заменить металлическим — никакой надежды на выкуп у меня не было уже давно. Но ничего подобного — меня просто освободили. Управляющий привел меня в кузню и сам срезал с шеи «украшение», отбросив кожаную полоску в угол, в кучу мусора:

     — Хозяин велел.

     Хромал я еще месяц.

     Меня признали свободным человеком. Хозяин отдал мне документ, подтверждающий мою свободу. Теперь за службу я получал жалование. И мог вернуться домой. Мог. И не вернулся.

     Сначала была зима, трудно проходимые дороги. Потом оправданий не стало, а я оставался в усадьбе. Здесь ничего не изменилось. Я еще несколько раз побывал в поездках, участвовал в стычках. Жил, как раньше. И по-другому.

     Мне иногда казалось, что хозяин чего-то ждет от меня. Я спросил:

     — Хочешь, я уеду?

     — А ты?

     Я не знал, что ответить и промолчал. Остался.

     Мы лежали в постели. Моя голова — на его груди. Он только что меня отпустил. Я слышал, как успокаивается его дыхание, тише стучит сердце. Мне было хорошо, двигаться не хотелось, я засыпал. Он перебирал рукой мои отросшие почти до плеч волосы, иногда наклонялся и целовал в макушку. Одну руку я протянул вдоль его живота и накрыл ладонью член, доставивший мне недавно такое наслаждение. Он прижал меня крепче. Я повернулся и поднял к нему лицо:

     — Устал?

     Он улыбнулся, подтянул меня повыше, поцеловал в губы. Я ответил, чуть прикусил ему губу, сразу лизнул укушенное место. Почувствовал животом его напрягшийся член. Сердце в груди подо мной снова застучало быстрее, он приподнял мои бедра, проникая в меня, легко скользнув внутрь. Я начал двигаться. Он, не отрываясь, смотрел мне в глаза, его зрачки расширились, губы приоткрылись, он выгнулся подо мной, стремясь войти глубже. Я жадно приник к его губам, лег на него, продолжая двигать бедрами. Мой член напрягся. Я снова выпрямился, давая ему возможность увидеть мою реакцию. Он провел руками по моей груди, я приподнимался и опускался сам, а его ладони ласкали меня. Он стащил меня с себя и уложил рядом, прижав к себе спиной. Его член сразу вернулся в мой зад, а ладонь задвигалась на моем органе, давая возможность испытать еще один оргазм....   Я не сдерживался, зная, что как только он почувствует мой спазм — сразу разрядится в меня. Наши стоны слились. Еще немного и я услышал его спокойное дыхание — уснул.

     Я устроился поудобнее в кольце его рук. Не представлял уже, как можно спокойно заснуть иначе. И не хотел представлять. В последнее время я все чаще задумывался об уходе. Не хотел уходить сам и не знал, как смогу пережить, если уйдет он. Сколько еще мы будем вместе? Всю жизнь? Я-то не против. А он? Он о будущем не заговаривал. А я уже перестал врать самому себе и закрывать глаза на очевидное — я полюбил. Мужчину. Такая любовь — тяжкий грех и тяжкая ноша.

     Я уснул, так ни до чего и не додумавшись.

     А через неделю услышал от него:

     — На юг, в Италию уходит караван. Мы с тобой едем с ним.

     Я понял, что обрадовался, даже не знаю, чему больше — возможности увидеть родных или этому «мы с тобой».

     Путь по суше оказался много длиннее, чем по воде. Мы добирались до моих родных мест больше трех месяцев. Торопиться было некуда, в больших городах мы останавливались на 2—3 дня, вели торговлю, хозяин заключал договоры. А меня грызло беспокойство. Наши ласки стали просто исступленными. Часто в гостиницах, где стены наших комнат хорошо защищали от чужого любопытства, мы занимались любовью целыми ночами, засыпая лишь под утро. Мы были уже далеко на юге от усадьбы, и здесь стояла поздняя южная весна. Теперь и днем, когда останавливались для обеда и отдыха, он увлекал меня подальше от людей и, оставшись наедине, мы старались и не могли насытиться друг другом.

     Он прощался. Мне казалось очевидным, что возвращаться домой он собирается один, без меня. Я смирился и пользовался каждой минутой наедине, чтобы запомнить всем телом, каждой частичкой души мир, в котором мы вместе. Мира без него вообще не могло быть.

     Начались знакомые мне места. Теперь дорогу указывал я. Наш обоз должен был остановиться в ближайшем к моему родному дому городке на несколько дней, затем повернуть назад. Большинство наших товаров было распродано, новый товар хозяин будет закупать по пути домой.

     Мы прибыли после полудня и я решил, что навещу родных завтра, отправлюсь в путь с утра, дорога туда займет не больше двух часов, к вечеру вернусь.

     Ночью, лежа в его объятиях, я решился попросить:

     — Поедем завтра со мной. Познакомишься с моими родными.

     Я не решался посмотреть ему в лицо, свое спрятал у него на груди и ждал ответа. Он молчал.

     — Они тебе понравятся.

     — А я им?

     Я обрадовался — есть шанс, что согласится.

     — Тебя будут спрашивать, что произошло. Что ты расскажешь?

     Об этом я уже думал. Ни к чему родителям знать о рабстве — я уже знал, что требований о выкупе никто не отправлял. Меня, скорее всего, считают погибшим.

     — Скажу, что долго лечился, а когда оправился, снова подался в наемники. Охранял торговые караваны.

     — И не писал им?

     — Отправил два письма, ответа не дождался и решил, что они где-то затерялись. Вот и приехал сам их навестить, проведать.

     — А я?

     — А ты — мой наниматель, я в охране твоего обоза.

     Он снова замолчал. Я знал, что он что-то обдумывает и не торопил.

     — Ты... останешься со мной?

     Я слышал, как рядом гулко забилось сердце, ускоряя ритм. Поднял лицо, нашел взглядом его глаза. Радужка почти не видна, хотя света достаточно — три свечи на столике рядом. Волнуется?

     — Да. Если не прогонишь.

     — Прогоню?!!

     Он сжал меня до боли, отпустил, заглянул в лицо:

     — Я не могу тебя прогнать. Я не могу без тебя жить.

     Я замер. Он ни разу не сказал, что хочет, чтобы я остался с ним, не попросил. Он сильный. Просить должен я. И успокаивать тоже.

     — Я останусь. И пойду за тобой, куда скажешь. И буду с тобой, пока ты этого хочешь.

     Мы с ним гостили у моих родителей больше недели. На прощание я пообещал писать и приезжать, когда только смогу, и мы отправились в обратный путь. Домой.

     В усадьбу мы вернулись почти через год после отъезда. Когда подъезжали, я понял, что скучал по этому месту. Хотя по чему было скучать? Здесь со мной произошло слишком много плохого, я испытал унижения и боль. И здесь я встретил его — моего хозяина. Хозяина моей судьбы, моей жизни.

     На следующий день по возвращении я спустился к морю. Снег уже растаял, лед плавал в воде небольшими льдинками, исчезающими на глазах. Светило яркое солнце. Я сидел на берегу и смотрел на волны, медленно набегающие и отступающие назад. Никогда не устаю от этого зрелища, мне нравится неторопливость и неотвратимость движения воды. Наверное, это мой способ смириться, принять жизнь такой, как она есть, мой способ жить дальше.

     Море отражало синеющее над головой небо без единого облачка. Здесь это редкость — обычно небо серое и хмурое, затянутое облаками, солнце выглядывает из прорех в них ненадолго и снова прячется. Я вспоминал.

     Сначала услышал хруст камней под шагами, потом увидел тень. Он подошел и сел совсем рядом. Я привалился к его плечу, он обнял меня за талию, притянул поближе. Он рядом, он со мной, он мой. И будь, что будет.

     Эйвинд.

     Я всегда был очень любопытным. В детстве это сделало меня лучшим учеником нашего семейного учителя — я хотел научиться читать и освоил эту науку гораздо быстрее Ингвара, Вестара и Асгейра, хоть они и были старше и учиться, соответственно, начали раньше. В конечном итоге я остался единственным учеником — братьев гораздо больше интересовали воинские искусства.

     Позже любопытство заставило меня отправиться в первое путешествие и ввязаться в первую авантюру. Мне было шестнадцать и торговые партнеры, в чье дело я вложился своей долей родительского наследства, попытались меня обмануть — это было их ошибкой, а я получил возможность на практике убедиться в мудрости моего учителя, немало походившего в свое время с торговыми караванами, и авторов прочитанных книг. Меня считали везучим, а по мне, так везение ни при чем — каждый свой шаг я привык тщательно просчитывать, стараясь предвидеть последствия.

     Из книг я узнал, что люди ценят больше всего власть и деньги. Наша семья не принадлежала к кругу приближенных к правителю, поэтому масштаб моей игры во власть был весьма скромным — ограничился моим семейством. Отец умер, когда мне было пятнадцать, мама покинула этот свет двумя годами раньше. Ингвар, как старший сын, унаследовал поместье и взял на себя заботу о младших братьях и сестрах. Довольно скоро стало ясно, что ему едва удается сводить концы с концами. Он неплохо управлялся с хозяйством, но обеспечить будущее младших родственников не мог.

     Тогда я и решил попробовать свои силы. Наш сосед, старый знакомец отца, помог мне найти партнеров для торгового соглашения. Впоследствии я сам решал, с кем имеет смысл заключать сделки.

     Самой крупной и рискованной моей авантюрой стало участие в пиратском набеге. Я потерял в нем одиннадцать человек. Правда, прибыль перекрыла не только все расходы и компенсацию семьям погибших, но и дала возможность обеспечить сестер достойным приданым, обе они через полгода после моего возвращения уже были замужем за вполне обеспеченными людьми, и за их будущее мне можно было не беспокоиться.

     Выгоднее участия в набегах для меня были торговые сделки. Несколько моих караванов привезли товары с востока и с юга, я выгодно распродал их, что позволило приобрести несколько усадеб. Две из них отошли Вестару и Асгейру. Все мои братья женаты уже несколько лет и количество моих племянников и племянниц растет с пугающей быстротой. У Ингвара больше нет на плечах обузы в виде толпы необеспеченных родственников. А я стал вершителем судеб всего нашего семейства.

     Игры во власть мне прискучили. Я мог, но не хотел сделать их более интересными, выйти на более высокий уровень. Гораздо увлекательнее мне показались игры на рынке. Умение рассчитать возможную прибыль и избежать убытков показалось мне самым захватывающим занятием из возможных.

     Интерес к сексу проснулся у меня лет ...   в тринадцать, тут тоже свою роль сыграли книги — я нашел в них много описаний чувств и самого процесса соития. Моей первой женщиной стала служанка в доме отца. Мне было четырнадцать, она была свободной женщиной, старше меня лет на пять. Наша связь длилась недолго и оставила у меня самые приятные воспоминания.

     Все то же неуемное любопытство через три года привело в мою постель мужчину — молодого раба, купленного вместе с другими при покупке усадьбы. Я обнаружил, что удовольствие в постели мне в равной степени доставляет обладание и мужским и женским телом. Обычно я брал в постель рабов и рабынь — меньше хлопот, их не надо было соблазнять, и они выполняли все мои прихоти. Иногда ухаживал за свободными девушками, но вскоре обнаружил, что стал объектом охоты. Во мне слишком многие видели жениха, а жениться, и брать на себя новый груз ответственности, у меня не было никакого желания.

     В своей усадьбе я надолго не задерживался. Все дела в ней вел мой дальний родственник — когда-то он был женат на троюродной сестре мамы, а после смерти жены согласился стать управляющим у меня. Стейнмод отличался спокойным характером и железной волей — при нем в усадьбе всегда царил безукоризненный порядок. Он принял мой образ жизни безоговорочно и каждый раз, возвращаясь к себе, я мог рассчитывать на несколько новых рабов и рабынь, готовых согреть мою постель и удовлетворить жажду перемен.

     На этот раз он представил мне троих мужчин. Двое местных. Достаточно молоды, симпатичны. Третьим оказался смуглый черноволосый парень с удивительно синими глазами, обезображенный шрамами. Только увидев эти шрамы, я вспомнил, кто он такой. Моя доля добычи, привезенная из весеннего набега. Я сам выбрал его — мне понравилась настойчивость, с которой он целый месяц цеплялся за жизнь во время нашего возвращения. Значит, все-таки выжил.

     Шрам на лице у него практически был незаметен, а вот на груди и боку раны явно заживали с трудом. Спина у него тоже оказалась покрыта зажившими рубцами. Значит, Стейнмоду пришлось его наказывать. Строптивец. Еще интереснее. Он явно стеснялся обнажаться передо мной, но приказ выполнил. Мне понравилось то, как он реагировал на мои прикосновения — кожа немного подрагивала под пальцами, соски сразу напряглись, стоило тронуть один. Мошонка подобралась от первого прикосновения, а член стал сразу наливаться кровью. И у него покраснело лицо. Смутился или возбудился?

     Все-таки первым в постель я взял рыжего мальчишку. Конечно, ребенком он уже не был — дети мне в сексуальном плане никогда не были интересны, и в моей постели никогда не было никого моложе семнадцати лет. Ничего особенного в нем не оказалось, сначала плакал и просил не трогать, потом покорно выполнял все, чего я хотел. Парень быстро вошел во вкус, уже на вторую ночь активно подмахивал мне задом, хорошо и старательно сосал член. Мне хватило недели, чтобы им пресытиться. А паренек явно рассчитывал на большее, он постоянно попадался мне на глаза, не отставал ни на шаг, стоило только войти в конюшню, искательно заглядывал в глаза. Вряд ли ему так уж понравился сам процесс, скорее хотел стать моим любимчиком, устроиться получше. Я не осуждал такое желание, но и потакать не собирался.

     Молчаливый здоровяк за все время нашего тесного общения не проронил ни звука. Мне доставило удовольствие осознание, что я беру эту гору мышц, но отсутствие любой реакции быстро свело на нет мой интерес, хватило двух ночей.

     А вот черноволосый Уголек меня увлек. Его тело сразу реагировало на любое мое прикосновение. Я чувствовал его нежелание подчиняться, тем больше привлекала покорность. Мышцы подрагивали под моими пальцами, кожа краснела. Когда я первый раз поцеловал его, почувствовал неожиданный прилив возбуждения, мой член сразу встал. До сих пор мне не приходило в голову целовать своих наложников. Но его губы притягивали взгляд, я велел ему их приоткрыть и едва не застонал, погрузив язык в его рот. А когда он взял в рот мой член, мне стоило невероятного труда сдержаться и не излиться в него. Я остановился, когда он закашлялся. Отпустил, велел ему встать и идти к постели.

     Я не хотел испугать его — он сжался, стоило мне прикоснуться к колечку ануса — и взял так осторожно, как только смог. Член вошел в него целиком почти сразу, стенки тесно обжали меня и я больше не мог сдерживаться — ухватив его за бедра, качнул несколько раз и кончил. Я так налегал, стараясь проникнуть глубже, что он упал на грудь, опираясь о кровать и принимая меня. Одного раза мне было мало. Сам удивлялся тому вожделению, которое испытывал к нему. Я поставил его на четвереньки — самая удобная и безболезненная для него поза. Он снова напрягся, но во второй раз соитие вызвало у него слабый отклик, он принимал мой член спокойнее, внутри было влажно после первого сношения. Я перевернул его на спину, чтобы лучше видеть реакцию на свои действия. Его член был немного напряжен, и мне захотелось, чтобы ему тоже было хорошо. Я немного поласкал его, а затем велел продолжить самому. Я видел, как в момент своего извержения он прикрыл глаза и почувствовал, как стенки внутри сжимаются, обхватывая меня еще плотнее. Я сам излился в него, застонав от удовольствия.

     Я не отправил его восвояси, хотя давно привык спать один, он уснул в моих объятиях. Проснувшись ночью, я испытал новый прилив желания. Во сне я прижал его к себе и сейчас чувствовал низом живота ягодицы. Он шевельнулся во сне, плотнее прильнув попкой. Мой член сразу напрягся, я снова хотел его. Еще не совсем проснувшегося, я прижал его к себе, велел подогнуть колени и раздвинуть ноги. Он повиновался, я взял его, и этот раз снова заставил меня стонать от острого наслаждения. Я обхватил ладонью его член, уже немного напряженный. Кончили мы вместе. Утром он ушел, не разбудив меня.

     Я удивлялся себе, когда оказалось, что все утро вспоминаю прошедшую ночь. Такое со мной происходило очень давно, когда постельные радости были в новинку. Но сейчас? В конце концов, я решил, что не обязательно ждать следующей ночи, если хочу его прямо сейчас.

     Стейнмод сказал, что обычно он работал на кухне. Я вышел на задний двор, залитый ярким солнцем, и увидел его, набирающего воду из ручья. Одежда плотно обтягивала его зад, поднятый кверху. Отличный вид. Я почувствовал, как сразу напрягся член, придя в полную готовность. Он меня пока не заметил. Я пошел к нему, по пути заглянув в открытые ворота конюшни. Там никого не было. Очень удобно.

     Он обернулся, увидел меня и покраснел. Попытался поскорее пройти мимо, опустив взгляд. Я сказал:

     — Иди сюда.

     Он подошел. Вошел вслед за мной в конюшню, прижмурился после яркого солнца. Я притянул его, чтобы поцеловать, его губы шевельнулись в ответ. Мой член напрягся еще сильнее, доставляя мне неудобство. Я велел ему снять штаны, и он повиновался, а я не мог отвести взгляда от мелькавшей из-под рубашки округлой попки. Терпеть больше не было ни сил, ни желания. Я нагнул его и сразу вошел на всю длину. Он дернулся и я с запозданием понял, что опять причинил боль, но остановиться было выше моих сил. Я не дал ему соскользнуть с члена, начал двигаться в нем, с наслаждением чувствуя, как плотно он обхватывает меня. Он перестал сопротивляться вторжению, немного расслабился, принимая меня. И снова напрягся. Я начал бурно кончать в него, наполняя своим семенем его зад. Отпустил его, разрешил одеться и не смог отказать себе в желании снова впиться в его губы, чуть припухшие после первого поцелуя.

     Я с удовольствием смотрел ему вслед, переживая заново недавнее соитие и предвкушая то, что сделаю с ним ночью. Услышал позади шорох и обернулся. На меня смотрел рыжий парнишка. Наверное, был где-то здесь и видел все происходившее. Я еще раз удивился тому желанию, которое вызвал у меня мой новый любовник. Давно же со мной такого не случалось...

     Той ночью я застал его спящим в моей постели. Я вошел и замер на пороге, рассматривая парня. Совсем молодой, тонкие черты лица, небольшой рот, пухлые губы, чуть приоткрытые во сне....   Волосы совсем короткие, но даже так видно, что вьющиеся. Очень худой. И усталый.

     Наверное, я что-то задел, и он проснулся, услышав шум. Мгновение — и на меня уставились два сонных и невероятно синих глаза. Никогда не видел такого цвета, насыщенного и глубокого. Несколько секунд он недоуменно хмурился, всматриваясь в меня, потом что-то вспомнил. Одним гибким движением перекатился по кровати и замер на четвереньках, соблазнительно выставив попку вверх. Я вошел в комнату и принялся быстро разоблачаться, по пути не удержался, чтобы не помять упругие ягодицы. Я был уже готов, а его поза была такой притягательной, что снова все мысли об осторожности вымело из моей головы. Я причинил ему боль, не желая того, и мне захотелось загладить эту вину.

     Я уложил его на спину, велев раздвинуть ноги. Мне нравилось играть с ним, доставляя удовольствие нам обоим. Я рассматривал его интимные места, видел не полностью еще сомкнувшееся после соития колечко ануса, из которого медленно вытекало на постель мое семя — знак моего обладания его телом. На мои прикосновения он реагировал сразу — член напрягся под моими пальцами, мошонка подобралась. Перемычка между мошонкой и анусом оказалась очень чувствительной, он готов был излиться, но я хотел большего. Я заставил его проситьА потом в усадьбе появились новые гости — его семья. Оказывается, у него были три старших брата и две сестры, он самый младший. У всех остальных были семьи и усадьба наполнилась детскими голосами. В доме стало тесно. Настоящий семейный совет. Я вспомнил своих родных — у нас такие съезды случались по особо торжественным и важным для всех случаям.p о возможности кончить и в качестве платы за разрешение получил поцелуй. Не я его целовал, а он меня. Никогда не думал, что простой поцелуй может доставить такое наслаждение.

     Я захотел попробовать с ним позу, которую до сих пор практиковал только с женщинами. Посадил его верхом на себя и заставил насадиться на мой член. Ощущения были невероятными — повинуясь моим желаниям, он двигался сам, меняя глубину проникновения. Кажется, он даже не осознавал, что качается на мне по своей инициативе, я только придерживал его, не давая полностью соскользнуть с моего члена. Я кончил, а он сразу после этого рухнул на меня и уснул с моим членом внутри. Я осторожно стащил его, уложил спиной к себе, он шевельнулся, устраиваясь поудобнее в моих руках, прижимаясь еще плотнее в поисках тепла. Это простое движение неожиданно вызвало во мне волну нежности. Мальчишка, доверчивый и очень чувственный мальчишка.

     Мне понадобилось еще несколько дней, чтобы понять, как выматывают его постельные игры. В отличие от меня, он не мог отдыхать днем. Да и моя растущая с каждым днем привязанность к нему стала пугать. Сначала я попытался сдерживаться, но это оказалось очень трудно — чувствовать рядом его тело, знать, что он покорно выполнит все, чего я так хочу, и не брать его по несколько раз за ночь, ограничиваясь одним-двумя. Тогда я решил прибегнуть к давно известному способу — отвлечься на нового любовника. А лучше любовницу. Из деревни прислали новую рабыню, и Стейнмод уже показал мне ее — вполне симпатичная, только показалась мне слишком запуганной. Управляющего, похоже, удивляло, что девушка еще не побывала в моей постели.

     Я приказал привести ее пораньше. Она смотрела на меня так, будто ей впервые придется разделить постель с мужчиной, хотя Стейнмод рассказал, что она не девственница, даже была беременна, но ребенок не выжил. По ее фигуре о беременности догадаться было нельзя — стройная, с плоским животом без белых полосок растянутой кожи. Груди большие для ее роста и фигуры. Впрочем, в постельных играх она оказалась мастерицей.

     Она сама, без моего приказа стянула с меня одежду. Разделась. Опустилась на колени и взяла в рот мой член. Она просто втянула его в себя, заставляя напрячься, глубоко заглотила. Я едва сдержался, чтобы не кончить ей в горло. Отодвинув ее, я лег на кровать, предоставив девушке возможность проявить себя. Должен сказать, она умела ласкать — на мне не осталось ни одного местечка, где не побывал ее язык. Когда я уложил ее на спину и провел пальцами между ног, нащупывая и поглаживая клитор, почувствовал, что она просто истекает влагой от возбуждения. Она взялась рукой за мой стоящий колом член и потянула меня на себя. Я не стал отказывать в такой настойчивой просьбе, лег на нее и начал двигаться, вжимая девушку в кровать. Ее внутренние мышцы плотно обхватили мой орган, доставив дополнительное удовольствие. Она активно подмахивала, подаваясь ко мне при каждом моем толчке. Кончила почти сразу, как только мой член оказался в ней, и я чувствовал, как содрогается в судороге разрядки ее тело.

     И все-таки, я не был настолько увлечен процессом, чтобы ничего не замечать вокруг. Услышал, как открылась и закрылась дверь, его дыхание, участившееся при виде происходившего в постели действа. Поднял голову и увидел, какими глазами он смотрит на девушку подо мной, как напряжен его член. Я кончил, наполнив семенем ее влагалище, отпустил ее, и только после этого она заметила зрителя. Ее зрачки снова расширились от страха и женщина, несколько минут назад так раскованно ведшая себя со мной исчезла — на ее месте снова была перепуганная девушка, старавшаяся прикрыться от его взгляда руками. Издевался кто-то над ней в постели, что ли?

     Я надеялся, что она отвлечет меня от желания его близости. Напрасно. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что он мне нужен гораздо больше, чем тихонько стонавшая подо мной в момент оргазма женщина. Я понял, чего хочу.

     — Нравится? — Он с трудом оторвал взгляд от обнаженного женского тела. Конечно, нравится, можно было и не спрашивать. Он даже ответить не смог, только кивнул.

     — Возьми ее.

     Он просто окатил меня волной благодарности. Он хотел ее, он напрягся, как струна, потянувшись к ее груди. Вот не думал, что мне нравится дарить подарки, пусть даже и такие необычные.

     Он обращался с ней нежно и бережно. Так, наверное, обращаются с любимой женщиной. Неужели, он влюблен в нее? То, что она его не знает, было очевидно. А вот он? Может быть, влюбился издалека? Я почувствовал то, что с удивлением определил, как ревность. Я ревную?! Раба, который мне принадлежит, и жизнью которого я могу распорядиться как угодно? Даже убить могу. Сам. И убью, если пойму, что ему нужен кто-то, кроме меня.

     Я должен был показать, напомнить ему, что он мой. Он лежал на ней, сначала медленно, а потом все быстрее двигаясь, вдавливая ее в постель. Его попка после каждого толчка соблазнительно выпячивалась, и мне стоило немалых усилий удержаться и не взять его в тот момент. Удержала только мысль, что вдвоем мы раздавим девушку. Он застонал. Я просунул руку между его сведенных бедер, нащупал напряженную, подтянувшуюся мошонку и немного сжал ее. Его стоны удовольствия стали громче. Мое вмешательство явно понравилось, он долго изливался в нее, добавляя свое семя к моему.

     Я хотел, чтобы он понял — девушка с ним, потому что я этого захотел. Ее желания не было. Я поставил его на четвереньки, с трудом удерживаясь, чтобы не овладеть им, таким расслабленным и довольным после пережитого оргазма. Подозвал ее и велел проделать то, что совсем недавно она делала со мной. Я видел, какое удовольствие доставляют ему ее поцелуи. Она целовала его анус, а я видел, как напрягается только что мягкий член и снова подбирается мошонка. Я больше не мог сдерживаться и, отодвинув чересчур старательную рабыню, вошел в него ноющим от напряжения членом. Каждый мой толчок в него, каждое движение в тесном проходе отдавались в голове одной мыслью: «Мой! Только мой!». Я едва не рычал это вслух. А потом я вспомнил, как напряжен был член парня, которого я сейчас сношаю. Мне нравилось, когда он кончал подо мной и сейчас я не хотел отказывать себе в таком удовольствии, поэтому велел стоявшей рядом с кроватью девушке:

     — Подои его.

     Она не сразу поняла, чего я хочу. Но затем все-таки просунула руку ему под живот, помогая разрядиться....   Его судорога стала сигналом к моей собственной разрядке. Я отпустил его, просто рухнув на кровать, прижал его к себе спиной. Махнул девушке, чтобы уходила. Завтра она мне точно не понадобится, не сработал мой план.

     Я обнимал его, прижимая к себе, и по успокаивающемуся дыханию понимал, что он вот-вот заснет. Хотелось сказать что-то хорошее, поблагодарить его за удовольствие, которое он мне доставил. Не придумал ничего лучше, чем сказать:

     — Люблю, когда ты кончаешь подо мной.

     Кажется, он улыбнулся — я почувствовал еле заметное движение мышц лица. Его ухо было рядом с моими губами, и я прихватил мочку. Он чуть дернулся. Мне понравилось. Я двинулся губами ниже, поцеловал и слегка прикусил кожу на шее. Он теснее прижался ко мне, непроизвольно слегка выпятив зад, готовый снова принять меня. Я погладил попку, скользнул рукой ему на живот и с удовольствием обнаружил, что и член немного напрягся. Все-таки мой, он так легко реагирует на мои прикосновения. Хотя, мне до сих пор не приходилось видеть его с другими мужчинами. Может быть, он так же реагирует и на них?

     Через пару дней я решился на проверку. Рыжий все еще на что-то надеялся, то и дело старался попасть мне на глаза. Его-то я и велел прислать. Впрочем, игра с Угольком так увлекла меня, что я едва не забыл о собственном распоряжении. Мне нравилось видеть лицо любовника в момент проникновения члена. Он терпеливо переносил неприятные ощущения от первого вторжения насухую, но когда я начинал двигаться, он начинал немного подаваться, подмахивая моим движениям. На этот раз он сам обхватил ладонью свой член, едва я полностью вошел, и начал двигаться в одном ритме со мной. Его оргазм заставил меня тоже излиться — оказалось невозможно дальше сдерживаться, когда член плотно обжимают сокращающиеся в сладкой судороге стенки. Я вышел из него, позволил опустить ноги, которые поднимал себе на плечи — так в его попку было легче всего войти. У двери стоял мальчишка, наблюдая за происходящим в постели. Его сношать в такой позе у меня желания не возникало.

     Он уступил свое место подо мной новому наложнику. Рыжий с готовностью взял мой член в рот, помогая снова напрячься, а потом принял меня, привычно встав на четвереньки. Уголек молча наблюдал, но я не заметил, чтобы ему нравилось смотреть. Его член обвис и съежился. Я велел Рыжему помочь и ему. Парень встал перед ним на колени и принялся старательно сосать, без особого успеха. Член слегка напрягся, но сразу опал, стоило Рыжему подставить свой зад. Я помял ягодицы парнишки, стоявшего нагнувшись и опершись руками о кровать. Мои действия возбуждения у него не вызвали. А предложить ему самому отдаться Рыжему я, оказалось, совершенно не был готов. Да одна мысль о том, что до него кто-то дотронется, вызывала во мне настоящую ярость. Нет, делиться им с кем бы то ни было, я не хотел.

     Я велел Рыжему уходить, уже привычно подтянул к себе Уголька, повернул спиной, обнял, и уснул с мыслью, что идея пригласить второго парня сразу была никуда не годной. Той ночью я снова не дал ему выспаться. Мне нравилось смотреть на него и я зажег свечу в изголовье постели. Разбудил его, лаская и целуя. Он сонно жмурился, потягивался, плотно прижимаясь ко мне попкой. Я повернулся на спину и втащил его на себя. Посадил на напрягшийся член спиной к себе. И любовался, как мой член появляется и снова исчезает между его ягодицами. Он опирался руками о постель и выгибал спину, приподнимаясь и опускаясь на мне. Я старался всеми силами продлить наслаждение, но в конце концов кончил в него и позволил ему сползти набок. Когда я подтянул его повыше и обнял, он уже спал. Я еще немного посмотрел на него, задул свечу и тоже уснул.

     Каждую ночь он проводил в моей постели. До сих пор так долго удерживал мой интерес только один мой любовник — Дейл. Я привез его из своей первой самостоятельной торговой поездки на восток. Купил раба на рынке. Меня, как обычно, заставило это сделать любопытство. Вообще-то Дейлом его назвал я, его настоящее арабское имя для меня абсолютно непроизносимо. Парень родился рабом, еще в детстве его кастрировали, а потом обучили всем премудростям секса. Он много лет был чьим-то наложником, пока не стал слишком взрослым для своего бывшего хозяина. Так и очутился на рынке. Особым его достоинством считалась немота. Со слухом же было все в порядке. Я купил его и весь обратный путь развлекался тем, что учил его понимать мой язык. А он отрабатывал эти уроки в постели. Абсолютно безотказный любовник. Я спал с ним месяца три или около того, потом новизна ощущений прошла, и мой интерес пропал вместе с ней. Он ничему не был обучен, кроме постельных утех, и единственное, что его могло ждать, продай я его — бордель. Я оставил его в усадьбе, Стейнмод отправил его работать в купальню.

     Но я никогда не испытывал к Дейлу такой привязанности, как к моему последнему любовнику. Я хотел его видеть постоянно, хотел им обладать, я злился от одной мысли, что он может принадлежать кому-то еще. Конечно, в усадьбе никому и в голову не пришло бы покушаться на мою собственность, но этот разумный довод меня мало успокаивал. Я предпринял еще одну попытку разорвать эту странную привязанность к черноволосому рабу — отправился в очередную поездку по торговым делам.

     Не знаю, сколько раз я пожалел, что не взял его с собой в эту поездку. Сначала все было как обычно. Через неделю пути я не находил себе места. Охранники шарахались от меня, не зная, что вызовет мое недовольство. Я решил, что слишком привык к регулярному сексу и его-то мне и не хватает. Начал брать в постель служанок во всех придорожных трактирах, где мы ночевали. Одну девицу даже согласился подвезти до города, где жили ее родственники. За охрану в пути она все ночи проводила со мной. Не красавица, но фигурка хорошая — большая грудь, тонкая талия, крепкий зад. Она охотно отдавалась, стоило проявить интерес. Иногда даже во время обеденных стоянок я отводил ее за ближайшие кусты и задирал подол. Любвеобильная была девушка. И безотказная — через несколько дней пути я обнаружил, что делю ее с половиной охранников. Мой интерес к ней и сразу не был особо сильным, а теперь и вовсе пропал.

     На одной из ночевок я даже соблазнил молоденького хозяйского сынка. В постели он явно новичком не был — охотно подмахивал мне, когда я загнул его и взял, остался в постели на ночь, а утром я проснулся, почувствовав на члене его губы. Парень был симпатичный и ласковый, я хорошо заплатил ему за старание. Но обманывать себя не имело смысла — никто из этих случайных любовников не был мне нужен. Я просыпался по утрам с надеждой, что он спит под боком. Постоянно вспоминал его невероятные глаза и черные завитки на макушке, в которые так приятно было уткнуться носом, расслабившись после соития. Вспоминал его тело и то удовольствие, которое переживал каждый раз, обладая им, доказывая свою власть над ним.

     Я пожалел о том, что оставил его в усадьбе бессчетное количество раз. Но со временем стал вспоминать его спокойнее. Через четыре месяца, возвращаясь домой, я искренне считал, что избавился от непонятных и пугающих чувств в отношении него. Я не торопился с возвращением. Побывал с визитами вежливости у всех соседей — я пренебрегал этой обязанностью несколько последних лет, отговариваясь делами. Вместе со мной в усадьбу праздновать наступление Нового года приехали несколько десятков человек. Я предупредил управляющего о таком необычном нашествии гостей, но суета стояла невероятная. Развлечения следовали одно за другим. Так пролетели десять дней со времени моего возвращения. Я забросил дела и даже отвечал только на письма, требующие немедленного ответа. В постель я брал двух новых рабынь, но ни одна не заинтересовала меня дольше, чем на одну ночь.

     Рано утром, когда большинство гостей еще спали, а проснувшиеся не покидали еще своих комнат, мое присутствие понадобилось на кухне. Обычно все хозяйственные вопросы решал управляющий, но здесь речь зашла о закупке дорогого вина к предстоящему большому прощальному пиру,...   и Стейнмод не решился на такие траты без моего одобрения. Обсуждая покупку, я стоял у окна, когда внезапно понял, что по двору с двумя ведрами воды идет он. Мое сердце замерло, пропустив удар, а дыхание сбилось. Забыл, да? Успокоился? Он мне больше не нужен? А сейчас стою, глядя на него, и не могу вспомнить, о чем меня спросили. Я поспешно отвернулся от окна, закончил разговор и ушел с кухни, вернулся к себе. Весь день я не мог думать ни о чем, кроме того, что он совсем рядом. Тем вечером я велел Стейнмоду прислать его ко мне. Выслушав приказ, управляющий кивнул, но, уходя, задержался в дверях кабинета:

     — Господин Эйвинд... — он замялся, не решаясь продолжить. На него не похоже.

     — Что?

     — Он... В общем, его никто не трогал без вас. — Управляющий развернулся и вышел.

     Я смотрел на закрывшуюся дверь. Интересно, значит, он еще тогда что-то заметил и сделал выводы, раз не позволил никому тронуть Уголька и сейчас сказал об этом. Я испытал чувство облегчения, даже не понимал, как важно для меня было это услышать.

     Я вошел в спальню, увидел поднявшегося с кровати мне навстречу парня, и забыл обо всем. Самым важным в тот момент было его тело, такое податливое под моими руками. Я целовал его, гладил, рассматривал, узнавал заново. Мой член напрягся в тот момент, когда я первый раз почувствовал вкус его губ. Одежда мешала, и я нетерпеливо и неловко избавился от нее, не желая ни на миг отрываться от его тела и губ. Уложил его в постель и лег рядом, всем телом ощущая его близость и доступность. Смял и раздвинул руками его ягодицы, тронул сжатое колечко. Он дернулся и напрягся. Отвык, боится боли. Я не хотел, чтобы ему было больно, но сдерживать себя больше не мог. Я вошел в него сразу, одним движением, чувствуя, как он внутри тесно обхватывает меня. Начал двигаться, опустил руку ему на живот и сжал его уже напрягшийся член:

     — Я хочу, чтобы ты кончил подо мной. — Я поцеловал его за ухом, вспомнив, как его возбуждает такая ласка.

     Результат оказался выше всех моих ожиданий. Как будто рухнула какая-то преграда, мешавшая ему раньше отдаваться мне до конца. Я почувствовал встречное движение его попки, вбиравшей в себя мой член. Он застонал и начал активно подмахивать. Его член напрягся, и семя толчками полилось в мою ладонь. Я кончил вместе с ним. И в благодарность за доставленное удовольствие поцеловал в шею, чуть прикусив кожу. Его била дрожь. Он вывернулся из моих объятий, повернулся лицом и сам впился в мои губы. Его руки гладили мою грудь, он нащупал и немного сжал соски, заставив их напрячься. Его язык проник в мой рот, лаская и требуя ответной ласки. Я не хотел сдерживаться. Я целовал его везде, куда мог дотянуться. Он стонал под моими губами и руками, выгибался, подставляя под поцелуи самые чувствительные местечки. Он предлагал мне себя, просил о ласке и я не отказывал. Он подтянул колени под живот, прогнул спину, соблазнительно выставив попку вверх, потом потянулся и положил мою ладонь на мягкую половинку. Я сжал предложенное, потом развел его ягодицы, провел пальцами по анусу. Вместо того, чтобы привычно сжаться, он еще больше выпятил зад, подставляясь мне. Я со стоном удовольствия вставил в него давно напрягшийся член, начал двигаться в нем, исторгая и из него подобные стоны.

     Он уснул под утро, а я при свете свечи смотрел на лицо спящего в моих объятиях парня, пытался разобраться в том, что чувствовал. В теле ощущалась приятная истома — я был полностью измотан четырьмя соитиями. Такого со мной не было со времен ранней юности. И мое сердце сжималось... от нежности? Вот такого со мной не было никогда. Я испытывал нежность к доверчиво уснувшему рядом молодому мужчине, находящемуся в полной моей власти и так охотно отдававшемуся мне этой ночью.

     Он перестал сдерживать свою чувственность. Наши ночи превратились в сказку. Он был идеальным любовником, чутко реагирующим на малейшее мое желание. Он заводил меня одним прикосновением. И иногда его ласки приводили к тому, что я извергался, даже не проникнув в него. Я даже не думал, какими чувствительными могут быть некоторые части тела. А когда он целовал мой член, проходил языком и губами по мошонке, и, опустившись на колени между моих расставленных ног, трогал языком анус, у меня темнело в глазах от желания. Как только его язык начинал путешествие по моему сжатому колечку, моему терпению приходил конец, я подтягивал его на себя, оторвав от творящегося безобразия, и насаживал на член, к тому моменту готовый взорваться от напряжения. Мне нравилось видеть, как он опускается на жаждущий его орган, как начинает двигаться, стараясь не выпустить меня из себя. Его лицо краснело, черты лица искажались желанием. Его член тоже напрягался, и мне хватало нескольких движений, чтобы добиться его оргазма. Он замирал на мне, переживая сладостную судорогу, но сокращения его мышц внутри хватало, чтобы я тоже кончил в него. Он падал мне на грудь, обессиленный пережитым, и я осторожно стаскивал его с себя, укладывая под бок. Проводил рукой по его ягодицам, с удовольствием чувствовал между ними вытекающее семя. Мое семя, мою метку, знак, что он — мой, принадлежит мне.

     Днем я постоянно вспоминал то, что происходило ночью, с нетерпением ждал наступления следующей. Если бы не гости и мои обязанности хозяина, я не выпускал бы его из постели сутками. Он тоже скучал — я видел его нетерпение каждый раз, когда мы, наконец, оказывались в постели. Он как будто тоже хотел, и не мог насытиться нашими ласками.

     Мои гости собирались разъезжаться после большого пира. Я обсуждал со Стейнмодом последние приготовления к вечернему торжеству. Поднял глаза и увидел его во дворе перед дверью на кухню. Он смеялся, разговаривая с кухаркой. Меня просто накрыло волной ярости. Его лицо было таким счастливым, улыбка сделала его совсем молодым. Стейнмод сказал, что его никто не трогал без меня. Возможно, он имел в виду мужчин. А женщины? Кухарка была свободной и могла, возникни у нее такое желание, взять в постель любого раба. Она, конечно, была замужем. Но муж, кажется, жил с детьми в деревне, она уходила к ним на каждый свободный день. А ночевала здесь. И, видимо, постель ей согревал мой наложник. И вся его внезапная активность — вовсе не результат того, что он скучал по мне, как я решил. Просто он набрался опыта постельных игр — кухарка была старше его лет на пятнадцать, многому могла научить мальчишку.

     Я раздавил рукой кружку, которая почему-то оказалась в ней, швырнул осколки на пол и бросился в кабинет, не обращая внимания на кровь из пореза на ладони. Предатель! Изменник! Как он мог променять меня на нее?! Немного успокоившись и выпив принесенного управляющим вина, я смог размышлять спокойнее. Конечно, на его месте любой бы захотел устроиться получше. А Сигне он видел каждый день. И фигуру она сохранила, не расплылась на кухне. К тому же кухарка — хороший покровитель, от ее благосклонности зависела спокойная жизнь всей прислуги и рабов. Все эти мысли мало помогали. Я должен его наказать. Нет, о колодках речь не шла. Я придумал кое-что получше.

     — Нам хватает служанок для сегодняшнего пира? — Я вызвал управляющего, чтобы продолжить так неожиданно прерванный разговор.

     — Маловато, но справимся. Я заберу всех с кухни, отправлю Сигне в помощь Рауда. И Колль там тоже поможет.

     — Нет. Его отправь в зал. Развлечем гостей, одень его в женскую одежду. Кому-нибудь будет сюрприз.

     Стейнмод явно удивился моему решению, но возражать не стал. Он меня понял. Подвыпившие гости после начала танцев и удаления дам из-за стола, традиционно начинают вести себя весьма вольно со служанками. Поэтому за столом прислуживают только рабыни и те из свободных, кто сам вызвался — пьяные мужчины бывают очень щедры.

     Ему нравятся постельные игры? Он получит сегодня вечером даже больше, чем мог рассчитывать. В пьяном угаре распаленный мужик, даже обнаружив член у своей «подружки», вряд ли остановится. А для некоторых это станет весьма приятным сюрпризом. Еще и в очередь к нему встанут....  

     Я был невероятно зол. С трудом поддерживал беседу за столом, заставляя себя не смотреть на скользящую по залу фигурку с большим кувшином вина. Из него получилась довольно высокая худенькая девушка. Из-под головного платка выбивались непослушные темные кудряшки. Он ходил вдоль столов, подливая в кубки вино, иногда оказывался у меня за плечом, доливая опустевший кубок, тогда я видел его подрагивающую от напряжения руку. И упорно смотрел мимо, мне ни разу не удалось поймать его взгляд. Я пил, но не пьянел. Уже через час я задался вопросом, кого наказал своей выдумкой — его или себя? Каждый раз, когда он проходил слишком близко от кого-то из сидящих за столом уже изрядно выпивших мужчин, я стискивал зубы.

     Намного хуже стало, когда я на правах хозяина открывал танцы. Я вел за руку свою даму — дочь одного из соседей и очередную кандидатку в мои невесты, — и ловил себя на нестерпимом желании вернуться к накрытым столам. Мое воображение рисовало одну за другой самые непристойные и омерзительные сцены с его участием, которые могли происходить в соседнем зале. Я невпопад отвечал на обращенные ко мне вопросы девушки и с трудом дождался окончания танца. Теперь я мог вернуться. К счастью, по обычаю женщины за стол не возвращались, а вот я, как хозяин, даже обязан был это сделать.

     Я вошел в зал и остановился у дверей. Окинул взглядом все помещение. Картина была ожидаемая — почти все служанки сидели рядом с гостями, некоторые на коленях своих ухажеров. Слышался смех и весьма смелые комплименты достоинствам женщин. Его я не увидел. В той части зала, куда не проникал свет от стола, я заметил движение. Дыхание перехватило. Конечно, там и света нет, чтобы особо нетерпеливые гости могли без помех и нескромных взглядов приласкать приглянувшуюся девушку. Я шагнул в ту сторону, даже не думая, что собираюсь сделать. В этот момент он вышел в освещенную часть зала с кувшином вина и направился к столу. Я пристально разглядывал его одежду. Кажется, в порядке. Не похоже, что его только что отимели. Гость, в кубок которого он наливал вино, обнял его за талию и посадил рядом с собой на скамью. Вторая рука задрала подол его платья. Он вывернулся из не особо уверенных объятий, хотя мне показалось, что рука его ухажера проникла достаточно далеко, чтобы стало ясно, что перед ним не девушка. Впрочем, потеря не слишком расстроила мужчину — его место на скамье сразу заняла служанка, чей предыдущий ухажер мирно спал, положив голову на стол между тарелок — не выдержал неравной схватки с вином. Уголек продолжал путь по залу, уворачиваясь от щипков и шлепков тех, кому наливал вина. Кувшин снова опустел, и он отправился за новым все в тот же неосвещенный угол. Туда незадолго до него удалилась парочка с явным намерением сделать знакомство более близким. Я пошел следом за ним.

     Он тянулся за кувшином, стоявшим у самой стены. В такой позе его попка оказалась выпячена и обтянута платьем. Я в один шаг оказался за его спиной и обнял за талию. Он вздрогнул и решительно дернулся, попытался вывернуться из объятий. Я прижал его к себе спиной, чувствуя, как быстро и сильно напрягся мой член, упираясь в него через несколько слоев одежды. Совсем рядом кто-то сношал служанку, задрав подол ее платья до головы, девушка довольно постанывала и подмахивала кавалеру, иногда одобрительно что-то бормотала. Желание захлестнуло меня. Я велел ему:

     — Нагнись.

     Он, услышав мой голос, перестал сопротивляться и наклонился над столом. Я сжал его ягодицы и поднял подол платья. Несколько секунд любовался открывшимся видом, спешно развязывая пояс, чтобы освободить уже ноющий от напряжения член. Я вошел в него и начал двигаться, доказывая себе, ему и всему миру, что он мой. Я был невероятно напряжен, но окружающая обстановка делала происходящее слишком необычным. Мне никак не удавалось кончить, но и отпустить его я был не в силах. Он шевельнулся, сильнее сжимая ягодицы, и усилившееся давление на член помогло мне разрядиться в него. Я вынул из него обмякший орган, еще немного полюбовался его попкой, погладил ягодицы, потом опустил подол, не желая, чтобы кто-нибудь еще видел то, что я считал только своим. Я велел ему уходить отсюда и ждать меня в спальне. Определенно, мне понравилось, как он выглядит в женском платье, но если он еще когда-нибудь и наденет его, то только для одного меня.

     Мое настроение резко улучшилось. Весь остаток вечера я провел, развлекая своих гостей разговорами, несколько раз протанцевал с разными дамами, дочерьми соседей и их озабоченными замужеством дочерей мамашами. К концу вечера намеки последних стали совсем прозрачными и от танцев пришлось отказаться — я больше не знал вежливых форм отказа от чести стать женихом одной из моих гостий.

     Мужчины между тем занялись игрой в кости, к ним я и присоединился. Мне отчаянно не везло — не смог взять ни одной ставки, проиграв несколько десятков монет. Выпитое вино развязало мне язык, и я даже решился спросить у Стейнмода, весь вечер пристально наблюдавшего за порядком, про Уголька и кухарку. Поняв, что меня интересует, управляющий ответил одним словом:

     — Нет.

     Понял, что я слишком пьян, чтобы расшифровывать такие краткие ответы и добавил:

     — Он ни с кем не спал. Вообще. Он необщительный, почти ни с кем не разговаривает. А кухарка его жалеет, у нее старший сын — его ровесник и тоже кучерявый. Только белый.

     В спальне я оказался только под утро. Я был пьян, но не настолько, чтобы забыть, что он меня там ждет. Я понял, что не смогу признаться ему, зачем было сегодняшнее действо. Ну не мог я сказать ему, что ревную, что видел, как он разговаривает с Сигне и решил, что они любовники. Я предпочел сделать вид, что выпил больше, чем на самом деле, чтобы вообще не говорить с ним сегодня. Он спал, проснулся, когда услышал меня, зажег свечу. Он сонно жмурился, а я любовался им, позволяя отвести себя к постели. Он раздел меня и оттолкнул подальше от края кровати. Задвинул засов. Когда он встал с постели, я испугался, что он хочет уйти и успокоился, почувствовав под боком его знакомое тепло. Он прижался ко мне, я обхватил его, притягивая еще ближе. Он лежал неподвижно, но я чувствовал, что он не спит. А потом понял, что он всхлипывает. Совсем тихо, практически неслышно. Его плечи подрагивали, и он съежился в комок. Никогда еще я не чувствовал себя так гадко. Слов утешения я так и не произнес, не придумал. Он мужчина и вряд ли хочет, чтобы его хозяин видел эти слезы. Не помню, чтобы в жизни мне было хуже, чем когда я не мог утешить того, в чьем несчастье был сам виноват. Вино все-таки подействовало, и я уснул. Утром он ушел, не разбудив меня.

     Следующие три дня я провожал гостей. Они разъезжались постепенно, а у меня было время привести в порядок мысли и чувства. Я не звал его к себе по ночам. Я не хотел его видеть, мне было... стыдно? Вряд ли он сам видел в моем поведении что-то необычное — просто хозяин развлекался. Он меня и воспринимал только как хозяина, по имени не назвал ни разу, даже когда стонал от страсти в моих объятиях. Вот только я стал видеть в нем не просто раба, мою собственность, а человека. И когда только такое со мной случилось?

     Гости разъехались, а я устал от угрызений совести. Я велел управляющему прислать его ко мне. Он вошел в спальню и остановился у порога. Я позвал:

     — Иди сюда.

     Он сел на постель рядом со мной. Бледный. И... уставший? Даже не могу представить, чего он тогда испугался, может быть, решил, что я собираюсь отдать его кому-нибудь на ночь, или и вовсе продать? Я не был уверен, что он расскажет о своих страхах, если спрошу. Он сидел рядом, чуть отстраняясь, стараясь не притрагиваться ко мне. Обижен? Боится? Я решил действовать так, как умел. Обнял его, притянул к себе, преодолевая едва ощутимое сопротивление. Поцеловал. Его губы шевельнулись в ответ, но как же это отличалось от того, к чему я уже привык в последнее время! Он был как замороженный. И мне захотелось, чтобы он оттаял. Я заставил его откинуться на постель, покрывая поцелуями ...   все его тело. Мышцы на груди и на животе подрагивали под моими ласками. Я опускался ниже и ниже, пока не встал на колени перед кроватью. Его член был слегка напряжен, и я вобрал его в рот, сжал ладонью мошонку, помогая возбудиться. До сих пор я никогда ни с кем не делал подобного. Мой член целовали и ласкали губами многие, но у меня он был первым. Я с удовольствием почувствовал, как в ответ на мои поцелуи его орган напрягся. Он целиком заполнил мой рот. Я продолжал ласкать его, и ощутил его ладони на затылке. Он вжимал меня в свою промежность, стараясь проникнуть как можно глубже мне в горло, я не сопротивлялся, позволяя ему регулировать глубину проникновения. Он сношал меня в рот и хватило нескольких толчков, чтобы началось извержение. Его семя наполняло мне рот, я глотал его. Я почувствовал возбуждение, мой член напрягся. Мне понравилось. Я никогда не признался бы в этом, но мне понравился процесс такого соития и вкус его семени не был противен.

     Кончив мне в рот, он упал на колени рядом со мной и впился поцелуем в мои губы. Мы встали, он прижался ко мне всем телом, взял мои руки и положил на свою попку. Он подставлял под мои поцелуи свои губы, шею. Я развернул его спиной к себе и заставил нагнуться, надавив на спину. Он лег грудью на кровать, прогнувшись и выставив вверх свой зад, предлагая мне себя. Я вошел в него одним толчком, но затем замедлил движения. Мне нравилось смотреть, как он реагирует на прикосновения ладоней и языка, я гладил и целовал его, а он сам насаживался на мой член, выгибался и прижимался ко мне. Я просунул руку ему под живот и нащупал напряженный не меньше моего член, готовый извергнуться от малейшего прикосновения. Мы кончили с ним одновременно и так бурно, что я просто упал на него, вдавив в постель, а он лежал подо мной, не в силах шевельнуться. Наше тяжелое дыхание постепенно успокаивалось.

     Я привстал, освобождая его. Лег на кровать. Он лег рядом, поднял на меня взгляд. Он лежал, всматриваясь в меня, я смотрел на него. Он поднял руку и провел, лаская, по лицу. Я прижал его к себе и велел:

     — Спи.

     Он уснул почти сразу, а я еще некоторое время вглядывался в спокойное лицо рядом со мной на подушке и понимал, что попал в зависимость от этого человека. Сам я засыпал, сжимая его в объятиях, будто боялся потерять.

     Я помнил, с какой радостью он воспринял мое разрешение присоединиться ко мне, когда в постели была та молоденькая испуганная рабыня. Я решил сделать ему подарок — женщину, которая этой ночью будет принадлежать только ему. Велел Стейнмоду прислать ко мне одну из новеньких рабынь — ту, что вела себя со мной посмелее. Я отказался от женщины, но не мог отказать себе в удовольствии понаблюдать за ним.

     Девушка вошла в спальню, увидела, что я сижу в кресле и подошла, явно собираясь присесть на мои колени. Я отстранил ее:

     — Сегодня с тобой буду не я. Иди в постель.

     Она скинула простыню, которой была обернута по грудь, потянулась, провела руками по груди и бокам, искоса поглядывая на меня. Надеялась соблазнить? Я улыбнулся, но с места не двинулся. Девушка скорчила недовольную гримаску, но послушно забралась на кровать, и даже прикрылась покрывалом. Так мы прождали несколько минут, пока я не услышал его шаги в коридоре. Мне нравилось, что в спальню он всегда приходил обнаженным, я с удовольствием рассматривал его фигуру, сейчас мы делали это вдвоем с рабыней. Он остановился, закрыв дверь, и вопросительно посмотрел на меня.

     — Это тебе. Возьми ее. — Я кивнул на девушку, а она, поняв, что от нее требуется, откинула покрывало и легла на спину, немного раздвинув ноги, чтобы ее можно было оценить во всей красе.

     Он стоял, рассматривая девушку, потом шагнул к кровати и снова оглянулся на меня. Видимо, ждал, когда я присоединюсь. Я махнул рукой, разрешая ему действовать. Он очень бережен и нежен с женщинами в постели. Его ласки заставляют их довериться. Он гладил и целовал ее тело, а она льнула к нему, предлагая себя. Я не мог оторвать глаз от него. Его член напрягся, он приподнимался над ласкающей его девушкой и снова прижимал ее к постели. Она уже была готова принять его, широко раздвинула ноги, потянула его на себя за плечи. Вначале он еще посматривал на меня, но потом полностью увлекся женским телом.

     Он лег на нее, погрузив стоящий член во влагалище, и я смотрел, как он двигается, приподнимаясь и опускаясь. Его ноги и ягодицы напрягались с каждым толчком. Он замедлял движения, стараясь оттянуть разрядку, потом снова ускорял их. Сначала он удерживался над ней на вытянутых руках, потом обхватил девушку за плечи, подмял ее под себя. Теперь двигался только его зад, движения ускорились. Девушка под ним застонала, мне было видно, как сжимаются ее бедра, она подается вверх, выгибается, стараясь поглубже заполучить в себя его член, доставляющий ей наслаждение. Он замер, позволяя ей пережить оргазм, затем еще несколько раз качнулся, и я услышал такой знакомый стон — он изливался, наполнял ее своим семенем.

     Он освободил ее, лег на бок, так что я видел его поникший орган в окружении влажных черных волос. Он поднял на меня еще затуманенный наслаждением взгляд, и я с трудом удержал себя на месте. Я хотел его, такого расслабленного после оргазма. Я точно знал, какое удовольствие мог бы получить, взяв его в этот момент.

     Он вспомнил о моем присутствии, и мне показалось, что на его губах промелькнула легкая улыбка. Девушка потянулась к нему, припала к его губам, он ответил, снова склонился над ней, лаская податливое тело. Но теперь что-то изменилось. Я то и дело ловил на себе его взгляд, он наблюдал за моей реакцией. Теперь все его движения были рассчитаны так, что я мог в подробностях видеть, как реагируют их тела на взаимные прикосновения и ласки. Она накрыла рукой его член, начала двигать ладонью, он чуть сдвинул ее ладошку вверх, и теперь при каждом ее движении мне была видна заголяющаяся головка. Он перевернул девушку на живот, подложив ей под бедра подушку, и ее зад выпятился вверх. Если бы я уложил так его, его член упирался бы в подушку, у девушки таких проблем не было. Он медленно смял ее ягодицы, глядя не на них, а на меня, улыбнулся, приподнялся над ней и взял ее сзади. Его член вошел во влагалище, будь иначе, проникнуть было бы значительно сложнее. Он снова начал двигаться и перед моими глазами соблазнительно танцевала его собственная попка, выпячивающаяся вверх после каждого толчка.

     Мой член стоял, напряжение было таким сильным, что я судорожно вздохнул. Он услышал и повернулся, глянул на меня, продолжая сношать рабыню. Снова чуть улыбнулся, заметив мои мучения. Этот негодяй дразнил меня! Он видел, с каким трудом я удерживаюсь от того, чтобы взять его немедленно, и продолжал играть с нею для меня. Он снова довел девушку до оргазма и кончил одновременно с ней. Я, для того, чтобы не излиться прямо в штаны, через одежду сжал свой напряженный до предела орган у основания, и постарался отвлечься, закрыв глаза. Помогло мало.

     Теперь девушка стояла на четвереньках между его раздвинутых ног, обхватив член губами, и активно втягивала его в рот, стараясь снова поднять. Терпеть дальше эту сладкую пытку я был не в силах. Я выгнал рабыню и принялся стягивать с себя одежду, путаясь в штанинах и рукавах. Он не шевельнулся, когда ушла его любовница, лежал на спине, давая хорошо рассмотреть себя. Я лег рядом, впился поцелуем в его припухшие губы. На губах сохранился чужой запах и вкус, я хотел заменить их своими. Я не мог сдерживаться, не мог быть осторожным. Развернул его спиной, сжал руками ягодицы, раздвинул их и, наконец, оказался в нем, погрузившись сразу, целиком. Он, похоже, ждал и желал этого. Он подавался навстречу моим движениям, принимал меня охотно. Я иногда просовывал руку ему под живот и ощущал его напряженный член, трущийся о постель. Под моими пальцами он начинал подрагивать, готовый излиться, но я не давал ему разрядки — не одному же мне демонстрировать чудеса выдержки в эту ночь! Я кончил в него, сняв скопившееся напряжение, и только ...   после этого кончил он, третий раз подряд. Я хотел избавиться от чужого запаха на нем, покрывал поцелуями его шею и плечи, понимал, что доставляю боль, и завтра он будет в синяках, и не мог остановиться. Он засыпал в моих объятиях, повозился, устраиваясь поудобнее, теснее прижался ко мне попкой. Мне было хорошо. Я, наконец-то, смог сказать то, что должен был:

     — Прости. — Но, кажется, он меня не услышал.

     Через две недели мы отправились в давно запланированную поездку. Мысль о том, чтобы ехать без него, даже не возникла у меня. Мои постоянные охранники, узнав, что Уголек едет с нами, заметно повеселели. Вот не думал, что так отравил им жизнь в прошлый раз. Путешествие предстояло относительно недолгое, мы уезжали на 5—6 недель, на ярмарку в ближайший к усадьбе город. Я ездил туда регулярно и даже купил там дом, это было удобнее и дешевле, чем жить на постоялом дворе.

     Уголек оказался отличным наездником. Он сидел в седле как влитой и не самый смирный жеребец, доставшийся ему, безоговорочно подчинялся всаднику. А я уже подумывал продать это животное в городе, из-за злобного нрава никто не хотел на нем ездить.

     Я многое узнал о своем наложнике в этой поездке, о чем раньше даже не задумывался. В караване он единственный был рабом, но остальные охранники относились к нему, как к равному, даже немного покровительственно, — все они были старше, путь в город знали хорошо и привыкли к этой дороге. Парень же впервые оказался за пределами усадьбы. Я до тех пор не задумывался, до какой степени мало он знает о моем мире, а я о его. Меня интересовало его тело, теперь проснулся интерес к его душе.

     Он радостно и удивленно смотрел на все вокруг — заснеженный лес, поля, покрытые белым покрывалом, замерзшие реки, встречавшиеся на пути. Мы с трудом убедили его, что дорога, проложенная прямо по льду реки, безопасна, и лед не треснет под нами. Он так и не поверил до конца, но смело направил лошадь вслед за мной. Я видел, что глаза он при этом зажмурил и быстро что-то шептал. Молился?

     Мы останавливались на ночлег в трактирах. Можно было этого не делать, тогда путь был бы короче в полтора раза. Но время нас не поджимало, и я не хотел отказывать себе в удовольствии проводить ночи с ним. Мы с трудом отрывались друг от друга в постели, понимая, что уснуть в седле в дороге — не лучший вариант.

     Город его не впечатлил:

     — В общем-то, деревня. Правда, большая. В городах, которые я видел, дома каменные, в несколько этажей.

     Конечно, он же с юга. Там почти не строят из дерева. И города там гораздо больше.

     С первого дня дела захватили меня, я заключал договоры, встречался с торговцами и посредниками. На встречи меня сопровождали двое доверенных охранников. Домой я возвращался к ужину. В первый день на рынке, где я старался сориентироваться в ценах этой зимы, на одном из прилавков я заметил синюю рубаху. Точно того же цвета, что и глаза моего любовника. Купил, размер оказался подходящим.

     В первый же вечер в городе Уголек невольно устроил переполох. Я после ужина, где его не было, отправился в свою спальню. Решил, что он уже спит, устал в дороге и от новых впечатлений. В постели его не было, хотя вещи были в комнате. Верхняя одежда была на месте. А вот его не было. Я прождал около часа. В доме все уснули. А я начал паниковать. Мысль о том, что он сбежал, даже не пришла мне в голову. А вот попал в беду — это да. Я обошел весь дом, заглянул в каждую комнату, и нигде не нашел его. Свечу с собой не брал, хватало лунного света. Наконец, я вспомнил о библиотеке, оставшейся от прежних хозяев дома. Зашел в маленькую комнатку и вздохнул с облегчением — он спал в кресле, прижав к себе здоровенный том. Я подошел, вглядываясь в спокойное лицо, в лунном свете казавшееся почти детским, вытащил из рук книгу, он проснулся. Меня он не увидел, потянулся к окну, где на подоконнике стояла незажженная свеча. Я придержал его за плечи, поцеловал. Он сразу ответил мне, потянул на себя. Я поднял его на ноги, не отрываясь от губ.

     — Простите, хозяин, я уснул.

     Такой сонный. И такой желанный. Я не отпускал его руку, пока не довел до спальни. Закрыл дверь и зажег свечу. Мне всегда нравилось смотреть на него во время соития. Мы раздевались, и я не отрывал взгляд от обнажающегося передо мной тела. Мой член напрягся. Я притянул его к себе, поцеловал, подтолкнул к постели. Он лег на спину, а я склонился над ним, прокладывая поцелуями дорожку от губ, по горлу, по груди, до низа живота. Я взял в рот его член, облизал, выпустил. Придерживая рукой, оттянул кожицу с головки. Полюбовался на гладкий и упругий кончик, лизнул его языком. Он выгнулся дугой мне навстречу, согнул в коленях и широко расставил ноги. Я, продолжая дразнить его языком, сжал напрягшуюся мошонку, прошелся пальцами по перемычке, тронул анус. Колечко сжалось от моего прикосновения, член дернулся, и на головке показалась белая капля семени. Я слизнул ее, заставив его застонать. На большее моего терпения не хватило. Я встал на колени между его ног, поднял ноги себе на плечи и вошел в него. Его член я отпустил и он сразу обхватил его ладонью. Я начал двигаться, с удовольствием ощущая его ответные движения. В этой позе он был целиком в моей власти — попка открыта для проникновения, ноги я придерживал руками. Он мог только немного двигать бедрами, подаваясь ко мне. От меня зависело, как быстро мы достигнем оргазма. Я не стал мучить ни себя, ни его. Мои толчки совпадали с движениями его ладони на члене. Я почувствовал его спазмы и начал сам изливаться в него. Через несколько минут мы уснули.

     Утром я проснулся первым и вспомнил о подарке. Сверток лежал у кровати с вечера. Я подождал, пока он оденется, и протянул ему:

     — Тебе.

     Он смотрел на сверток, на меня, потом начал медленно разворачивать. Сел на постель рядом со мной, положил рубаху на колени. Он водил по ткани рукой, разглаживал ее, низко опустив голову. Я не мог видеть его лица. Наконец, он поднял на меня глаза:

     — Спасибо. — Помолчал, сглатывая. Снова опустил лицо. — Только...

     Я не понимал, что не так. Слишком нарядная? Потом понял — зачем ему такая? Куда он может ее надеть? На кухню?

     — Будет праздничной. И твоей.

     Да. Только его и ничьей больше. Рубаха будет его, а он — моим.

     Я покупал ему подарки каждый день. Выбирал одежду, старался, чтобы она была практичной — прочной и немаркой. Мне нравилось дарить ему эти вещи, он старался не показывать, но я видел, что для него очень важно иметь что-то свое.

     Дарить ему подарки — это было особое удовольствие. Я долго и придирчиво выбирал вещи, прикидывал размер, представлял, как он будет выглядеть, когда наденет то или это. Покупки для себя я делал гораздо быстрее и с меньшими переживаниями — оказалось, что мне его радость и благодарность за заботу очень важны.

     Никогда бы не подумал, что он так хорошо образован. Вечерами в постели, после соития, он ложился головой мне на грудь. Я спрашивал, а он с удовольствием рассказывал о прочитанных книгах. Ему было скучно, и читал он целыми днями. Раскопал книжку о различных растениях и просвещал меня в сельском хозяйстве. Вообще-то, мне показались интересными некоторые идеи — например, о смене культур на одном участке и возможности высадки не семян, а рассады. Я решил по возвращении посоветоваться со Стейнмодом — он лучше меня разбирался в таких вопросах.

     Я взял Уголька с собой, на ярмарку. В этот день никаких деловых встреч не намечалось, и мы просто бродили по торговым рядам. Он разглядывал все вокруг, смотрел на людей и выставленные товары. И ничего не просил купить. В конце концов, я привел его в оружейные ряды. Здесь-то я и заметил единственную вещь, которая его по-настоящему заинтересовала. Меч. Небольшой, не тяжелый, как раз ему по руке. Надо же, оружие. Я готов был стукнуть себя по лбу за недогадливость. Я слишком привык, что он — раб. Собственность. Человек, чьей судьбой я волен распоряжаться. Но родился-то он свободным. Судя по фамилии, в дворянской семье. Значит,...   его воспитывали, как воина. Он и есть воин, захваченный в плен во время боя. И наверняка ждал, что семья заплатит за него выкуп, хотел стать свободным человеком. Требования о выкупе я не посылал. Но на нем кожаный рабский ошейник, значит, он еще мог надеяться. На то, что вернется домой, вернется в ту жизнь, из которой оказался вырван. И в которой не будет меня.

     После возвращения в усадьбу я стал брать его с собой на ежедневные тренировки. Он оказался отличным мечником, гибким и подвижным, но в то же время сильным. Конечно, поначалу чувствовалось почти годичное отсутствие практики, но базовые навыки были хороши. Он сказал, что у него был учитель фехтования, какой-то известный в их краях мастер, который учил и его, и братьев. К тому же он владел метательными ножами и неплохо обращался с кинжалом. Меня ему победить не удавалось, но понятно было, что вскоре все может перемениться — он быстро набирал форму. К тому же он хорошо управлялся с луком, давая мне здесь большую фору, я никогда не считал лук серьезным оружием, другое дело арбалет. Но в меткости попаданий в цель чем угодно — стрелой, болтом или ножом — он меня, безусловно, превосходил.

     Я решил, что такого хорошего бойца можно с гораздо большей выгодой использовать в охране, а не на кухне, как до сих пор. Я поговорил со Стейнмодом, он был недоволен моим предложением дать оружие в руки рабу. Но возражать мне открыто не стал, согласившись принять любое мое решение в этом вопросе.

     А я в какой-то момент понял, что если Уголек решится на побег, я не буду его искать. Я оформил бумаги о предоставлении ему свободы, но не отдал. Не смог, не готов был к тому, что он захочет уйти, не хотел его потерять.

     Теперь он сопровождал меня в каждой поездке в качестве охранника. Впрочем, каждую ночь мы по-прежнему проводили в одной постели, за исключением тех, на которые приходились его дежурства. Зима была удачной, торговля давала хорошую прибыль, и я уже присмотрел пару неплохих участков, которые собирался прикупить к весне.

     С очередным небольшим, но ценным обозом мы отправились на исходе зимы. До сих пор нам почти удавалось избегать неприятных встреч, ни дикие звери, ни разбойники нас не тревожили. В эту поездку судьба решила отыграться за все спокойные месяцы — мы встретились со стаей волков и четыре раза на нас нападали любители легкой наживы. В общем, все стычки мы пережили спокойно, кроме самой последней, в двух днях пути от усадьбы.

     Я не слышал о разбойниках в наших местах последние два года. Да, собственно, напавшие и не были настоящей бандой — какой-то сброд, плохо вооруженный и организованный. Но их было человек тридцать, а нас — семь. Они задавили числом. В первые же минуты двоих охранников стащили с лошадей и убили, таким образом сократив отряд на треть. Нашим единственным шансом была скорость, повозки были почти пустыми, из возниц пострадал только один. Его повозка шла последней, и нам удалось привязать поводья лошади к задку саней, шедших впереди. Верхом оставались только мы с Угольком. Мы скакали вслед за повозками, прикрывая бегство обоза. Ушли. Последние разбойники отстали, и появилась возможность осмотреться и подсчитать потери. Двое охранников, несомненно, погибли. Мертвым оказался и возница, чье тело мы сняли с последней повозки. Еще один был ранен в шею, но рана не была опасной. Уголек тоже оказался ранен. Когда я подошел к нему, заметив, что он привалился к шее лошади, он начал заваливаться на бок. Я подхватил его, не дав упасть на землю. Его рука была в крови, на предплечье — глубокая рана, кровь продолжала идти. Я уложил его на повозку, куда положили и тело возницы. Возвращаться за остальными не рискнули, продолжили путь домой.

     Мы не остановились на ночь, дорога была знакомой, и хватало света луны, чтобы продолжать ехать. Я занял место третьего возницы и всю дорогу прислушивался. Сначала он лежал тихо, потом начал метаться, что-то бормотал, наверное, по-итальянски, я не мог разобрать, слишком быстро.

     Когда мы добрались до дома, он снова притих. Я на руках отнес его в свой кабинет, велев приготовить ему постель на широкой лавке. Лекарь из деревни осмотрел его, очистил рану, перевязал.

     — Он потерял очень много крови, рана была грязной, попали обрывки одежды, и успела загноиться. Я сделал все, что мог. Надеюсь, он поправится. — Лекарь ушел, объяснив, как менять повязку и промывать рану.

     Я весь остаток дня и всю ночь просидел рядом с ним. Он горел, лицо стало красным, губы, наоборот, побелели и обметались налетом. Он то и дело начинал бормотать, по-моему, звал мать. Иногда звал меня. Я отвечал, но он не слышал. Даже в бреду он называл меня только хозяином.

     Уснул я в кресле, которое поставил рядом с лавкой. На следующий день он затих — перестал бредить и метаться. Лоб, еще вчера пылавший, стал холодным, лицо почти сравнялось цветом с белой тканью подушки. Я снова послал за лекарем. Тот посмотрел раненого и удивился, что жар спал так быстро:

     — Он молодой, крепкий. Конечно, придется полежать еще несколько дней, но теперь он точно поправится. — Я, наконец-то, смог вздохнуть спокойно. До этих слов я сам жил как в лихорадке, теперь напряжение спало и я, оставив возле него одну из служанок, ушел спать.

     На следующие полмесяца я практически поселился в кабинете. Он лежал на лавке, я сидел за столом, занимался делами и все время смотрел на него, слушал его дыхание, когда он засыпал. К себе я уходил только спать. Слова лекаря меня успокоили, я и сам видел, что ему становится лучше, но как же медленно! Он смог подняться только через неделю. Я смотрел, как он неуверенно, на дрожащих от слабости ногах, подходит к окну, чтобы посмотреть на море, и был счастлив оттого, что он со мной, я его не потерял.

     Еще через пять дней он с лавки перебрался в мою постель. Лежать днем он больше не хотел, до дежурств я его пока не допускал, и он целыми днями читал, иногда выходил за ограду к морю. Оно пока было покрыто льдом, еще несколько недель должны были пройти до того, чтобы началась весна. Но ему нравилось стоять на берегу и смотреть вдаль. Здесь я его находил, когда отсутствие становилось слишком долгим, я не хотел, чтобы он замерз.

     В постели я боялся его тронуть, чтобы не сделать больно. Я скучал по нему, но готов был ждать еще. А он — нет. Мне приходилось быть очень осторожным, чтобы меньше тревожить раненую руку. Длительное воздержание сделало наши соития еще более желанными и сладкими. Я медленно входил в подставленную мне попку, начинал двигаться, стараясь быть как можно аккуратнее. Больную руку мы укладывали ему на бок, поэтому я не мог дотянуться до его члена, не тронув ее. Он сам обхватывал свой член, двигая по нему ладонью в одном ритме со мной. Я чувствовал его оргазм по сокращениям ануса и изливался в него. Мы оба хотели бы большего, я целовал его шею, плечи, спину. Он постанывал от возбуждения. Иногда он просил меня встать на колени перед ним, брал мой член в рот, обнимал меня здоровой рукой за ягодицы, притягивая к себе. Я двигался, стараясь не входить слишком глубоко. Его губы и язык заставляли меня испытывать острое наслаждение. Я кончал ему в рот, а он сглатывал мое семя, облизывал становящийся мягким член и мошонку.

     Он выздоравливал полтора месяца. В начале весны мы снова отправились в путь.

     В середине весны я получил письмо от Ингвара — старший брат писал, что семья давно не собиралась вместе, поэтому мне следует ждать гостей к концу второго весеннего месяца. Будет тепло, самое время для поездок с детьми. Брат хитрил — я прекрасно знал, что грядет очередной семейный совет. По мою душу.

     Идея, что мне следует жениться, обсуждалась не однажды. Моя семья упорно не желала признавать за мной право самому решить этот вопрос. Я не хотел брать на себя новую ответственность — слишком многое мне пришлось сделать ради благополучия родственников. А теперь они в благодарность за мою заботу стремились устроить мое семейное счастье. Предстояла очередная встреча по этому поводу.

     Я любил ...   свою семью. Меня радовала перспектива увидеть братьев и сестер с их «вторыми половинками», моих племянников и племянниц. Младших я еще не видел — Сигрун полгода назад родила близнецов и собиралась приехать с ними. С приездом родственников жизнь в усадьбе стала намного веселее.

     Сложившегося уклада жизни я менять не стал — Уголек по-прежнему ночевал со мной, и для родственников это не было тайной. К моему выбору любовников они всегда относились спокойно, и у меня не было оснований ожидать другого в этот раз. Я ошибался. Видимо, со стороны было заметно, какую большую роль в моей жизни он стал играть. У братьев и сестер он вызвал интерес и недоумение. Они пытались заговорить со мной на эту тему. Мне надоело искать способы ухода от неприятного разговора, и во время очередного обеда я заявил во всеуслышание:

     — Это моя жизнь. Я устраиваю ее так, как хочу сам. Прошу вас, не надо больше меня воспитывать, стараться исправить. Надеюсь, вы меня правильно поняли.

     Действительно, больше разговоров о моем наложнике при мне не затевали, но вот Стейнмоду устроили настоящий допрос. Я был уверен, что управляющий не даст себя в обиду и сможет отбить атаки чересчур настойчивых и заботливых родственников.

     После очередного ужина, на котором активно обсуждались достоинства нескольких молодых девушек, каждая из которых могла бы стать «прекрасной партией для молодого человека моего возраста и положения», я искал спокойствия в постели у моего молчаливого любовника. Уголек поразительно мало говорил. Сначала я думал, что только со мной он так немногословен, оказалось, это просто его особенность. Он почти никогда не заговаривал сам, только отвечал на мои вопросы. Очень редко спрашивал меня о чем-нибудь, еще реже его удавалось разговорить. Разве что о книгах и путешествиях, настоящих и вымышленных, он мог рассказывать мне, но и здесь предпочитал все-таки слушать. Он замечательно слушал и был единственным человеком, кому я не стеснялся пожаловаться на любимых, но слишком настойчивых родственников. С ним я мог быть самим собой — он не осуждал, не высмеивал. Просто слушал и сочувствовал или поддерживал.

     В присутствии родственников, после их настойчивых попыток устроить мою жизнь, я стал понимать, какую значимую роль стал играть в моей жизни этот молодой мужчина. Совсем незаметно для меня он занял в моей душе и жизни такие прочные позиции, что я не представлял уже, как мог бы обходиться без его присутствия рядом.

     Каждое наше соитие приносило наслаждение. Каждый раз, входя в него, двигаясь в нем, изливая в него свое семя, я хотел еще раз убедить себя, его и весь мир, что он — только мой. Я старался отметить его своей близостью, своим запахом, я не мог и не хотел отказаться от наших еженощных сношений.

     Тот год оказался очень урожайным. И в этом тоже сказалась наша с ним крепнущая связь — Стейнмод посчитал интересными вычитанные Угольком идеи и попробовал некоторые из них применить на практике. Результаты превзошли все ожидания — мы собрали самый большой урожай в округе и с выгодой продали часть его на осенней ярмарке.

     Мой успех не остался незамеченным — на нас напали, когда мы возвращались домой. Видимо, наблюдали за выездом из города, а среди моих людей осведомителей не было, иначе нападавшие знали бы, что брать у меня почти нечего — большую часть выручки я оставил в городе, договорившись о закупке большой партии товара, я готовил новую торговую экспедицию на юг.

     Мы попали в засаду, когда до дома оставался день пути. Сначала в нас полетели арбалетные болты, заметно проредив отряд, а затем в бой вступили всадники. На меня насели сразу двое, одному удалось удачным выпадом сбить с меня шапку, попутно раскроив кожу на голове. Кровь сразу стала заливать глаза, я старался стереть ее, но получалось плохо. Уголек бился рядом. Справившись со своим противником, он отвлек одного из нападавших на меня. Второго я вышиб из седла, оглянулся, стараясь понять, в чью пользу повернулись события. Успел заметить, что несколько моих людей убиты или тяжело ранены, и вынужден был встретить мечом еще одного охотника до кошеля, привязанного к моему поясу. Как закончилась стычка, я помню смутно — сказалась потеря крови, перед глазами все плыло, я с трудом удерживался в седле.

     Полностью я пришел в себя уже в своей постели в усадьбе. От выживших и узнал, что спаслись мы благодаря моему любовнику — он взял на себя руководство остатками нашего отряда и довел всех домой. Моя рана не была особо опасной, только большая потеря крови и вызванная ею слабость удерживали меня в постели два дня. Поднявшись, я немедленно разослал людей ко всем своим соседям — такое наглое нападение не должно было остаться безнаказанным.

     Мы смогли собрать большой отряд — больше сотни человек. После нашего рейда по окрестностям в округе не осталось ни одного разбойника. Напавший на нас отряд мы выследили и разгромили первым.

     Все эти события Уголек пропустил. Встав с постели, я узнал, что он тоже был ранен. Ему досталось больше, чем мне, снова началась горячка. Когда он, наконец, пришел в себя, карательная экспедиция, занявшая больше недели, уже закончилась. Он еще долго хромал на раненую ногу.

     Я все-таки решился отдать ему подарок, купленный почти год назад. Тогда, когда я впервые взял его с собой в поездку, я купил так понравившийся ему меч. Но подарить оружие, тем более такое отличное оружие, рабу, я не мог. Поэтому я отдал ему и документы, свидетельствующие о его освобождении. Для меня это было трудное решение. Свободный человек мог сам решать свою судьбу, я мог потерять его. Теперь он вправе был вернуться домой, уехать от меня в любое время.

     Я не заговаривал с ним о возвращении. Теперь он получал плату наравне с другими охранниками. Внешне наша жизнь не изменилась. Мы несколько раз ходили с караванами в ближайшие города. Только внутри у меня копилось напряжение — я не знал, чего ждать от будущего, на что надеяться. Не хотел удерживать его силой, мне важно было, чтобы он сам хотел остаться. А он молчал, как будто ничего не изменилось.

     Наши ночи по-прежнему были полны наслаждения. Мне больше не приходилось подталкивать его — он сам брал на себя инициативу. И в ту ночь он помог мне раздеться, сказал:

     — Садись.

     Я сел на край постели. Он подошел ко мне и сел на колени, обняв ногами за талию. Я придержал его за спину, прижав к себе. Наши лица в этой позе оказались на одном уровне, и он воспользовался этим, закинув руки мне на плечи и найдя своими губами мои. Наши языки сплелись, мы долго целовались, ненадолго отрываясь, и снова впивались в губы друг друга. Я видел, как его губы чуть припухают от наших взаимных ласк. Он тоже всматривался в мое лицо. Я опустил руки ниже, взялся ладонями за две мягкие половинки, приподнял его. Он опирался о мои плечи, не отрываясь от губ. Мой напряженный член начал медленно погружаться в него, он тихо коротко выдохнул мне в рот. Я полностью был в нем и чувствовал, как стоит его член, зажатый между нами.

     — Больно? — Я всматривался в его лицо, видел, как затуманиваются страстью глаза. Он поднял взгляд на меня, улыбнулся:

     — Хорошо.

     Он опустил голову мне на плечо, я целовал подставленную шею. Ему неудобно было двигаться самому, я начал приподнимать и опускать его на себя, чувствуя, как каждое движение заставляет его чуть сжиматься внутри, еще плотнее обхватывая меня. Я сам определял скорость и глубину проникновений. Он надавил мне на плечи, предлагая откинуться назад, я так и сделал и в результате он лежал на мне. Двигался теперь он. Я приподнял его над собой — хотел видеть всего. Он сел на меня, продолжая движения, давая мне возможность ласкать себя. Я сжал ладонью его мошонку. Он застонал, его член заметно дернулся. Я обхватил второй рукой покачивающийся передо мной орган, помогая ему разрядиться. Как обычно, его оргазм заставил кончить и меня. Приняв в себя мое семя, он лег на меня, выпуская из себя начавший опадать член, еще раз поцеловал, и потихоньку сполз мне под бок. Наше ...  

     дыхание медленно успокаивалось. Его голова лежала на моей руке, я обнимал его за плечи, прижимая к себе. Боком чувствовал тепло его дыхания.

     — Тебе совсем не больно принимать меня?

     Он помолчал, я почувствовал кожей его поцелуй.

     — Это... не знаю. Не больно. Когда ты двигаешься во мне, становится постепенно хорошо. Не могу лучше объяснить... Как будто так правильно. Только так правильно.

     — А ты... хотел бы... — Я замолчал, не зная, как спросить.

     Он освободился из моих объятий, приподнялся на локте, всматриваясь в мое лицо:

     — Хотел бы взять тебя?

     — Да.

     Он долго молчал, я думал, что не станет отвечать. Но он ответил:

     — Я хочу, чтобы тебе было хорошо со мной. Первый раз отдаваться больно. И потом боль пройдет не сразу. Но если ты хочешь попробовать, я... тоже хочу. Тебя.

     Мы уснули, тесно прижавшись друг к другу. А утром он решился спросить:

     — Хочешь, я уеду?

     Он стоял, отвернувшись от меня, я рассматривал его худую спину. Он был заметно напряжен, ожидая моего ответа. У меня перехватило дыхание. Я хочу?! Чтобы он уехал?!! Я только и смог выдавить из себя:

     — А ты?

     В нем как будто лопнула натянутая струна, плечи немного опустились, спина расслабилась. Он оглянулся на меня через плечо и улыбнулся. Остался.

     Из города пришло долгожданное письмо — все товары по договорам были доставлены, через неделю можно было отправляться в путь, на юг. Обоз собирался большой, путь предстоял дальний.

     — Мы с тобой идем с караваном в Италию. — Я всматривался в его лицо, заранее зная и опасаясь увидеть на нем радость. Обрадовался. Просто просиял. А чего было ждать — он больше двух лет не был дома, не получал никаких вестей. А мне плохо от одной мысли, что я сам отвезу его отсюда...

     Я выбрал самый долгий путь до его родных мест. Пользовался каждой возможностью затянуть наше продвижение. Он ни разу не дал понять, что эти задержки ему не нравятся.

     Я хотел видеть его каждую минуту. Наши ночи были просто пропитаны страстью. Его поцелуи были требовательными и нежными. Он отвечал на каждое мое прикосновение. Мы ласкали друг друга, касаясь каждой частички тел, стараясь доставить наслаждение и... запомнить. Часто вместо обеденного отдыха мы уходили подальше, туда, где никто не мог помешать, и снова занимались любовью.

     Но так или иначе, а наш путь подходил к концу. Он узнавал места, через которые мы шли, и город рядом с его домом был последним пунктом нашего трехмесячного путешествия.

     Я думал, что он отправится к родным сразу же после нашего приезда. Он остался до следующего дня. Этой ночью я позволил ему делать все так, как он хотел. Мы раздели друг друга, и он велел мне лечь на спину. Его язык начал неспешное путешествие по мне. Три свечи давали не очень много света, но я видел его голову, склонившуюся надо мной. Его отросшие волосы закрывали от меня лицо, легко касались меня. Он взял в рот мой член, медленно втянул его, заставляя напрячься, пососал. Отпустил, переместил внимание на мошонку. Облизал ее, двинулся языком ниже, по перемычке к анусу. Я согнул ноги в коленях и раздвинул их шире, позволяя ему коснуться языком сжатого колечка. Его язык несколько раз прошелся вокруг, потом погрузился в меня, раздвигая напряженные мышцы. Он оторвался ненадолго, шепнул:

     — Расслабься.

     Я постарался. Его язык вернулся в меня, проникая немного глубже. Я застонал. Он приподнялся и снова облизал мой стоящий член. Рукой оттянул кожицу, оголяя головку, облизал ее, поиграл языком. Поднял взгляд на меня:

     — Нравится?

     Я смог только сглотнуть. Он продолжил сладкую пытку — снова облизал головку, отпустил натянутую кожицу, взял в рот член. Я больше не мог терпеть. Подтянул его на себя, посадив верхом. На его лице мелькнула легкая улыбка. Он приподнялся и стал медленно опускаться на жаждущий его орган, пока не погрузил его в себя полностью. Я протянул ладонь и легко сжал его мошонку. Теперь застонал он. Его член тоже напрягся, но я не спешил ему помочь. Он начал двигаться, приподнимаясь так, что я видел под ним свой напряженный член, и снова до упора вбирая его в себя. Его движения ускорялись, становились резче. На кончике его органа показалась белая капля. Я протянул руку и после пары движений почувствовал, как он изливает семя в мою ладонь. Его судорога сделала наслаждение от движения моего члена в нем еще острее. Я начал извергаться в него. Он упал на меня, обхватывая руками, подтянулся по мне выше, нашел губы. Мы полежали так, отдыхая.

     Я перетянул его к себе под бок, повернул спиной и прижал. Он привычно повозился, устраиваясь в моих объятиях. Я уткнулся носом в его макушку. Он тяжело вздохнул, поцеловал мою ладонь, лежавшую перед ним:

     — Поедем завтра со мной. Познакомишься с моими родными.

     Я молчал. Он произнес слова, на которые я перестал надеяться, а я забыл все, что хотел ему сказать. Он повернулся ко мне лицом, но не поднял взгляд, спрятался у меня на груди. И оттуда глухо произнес:

     — Они тебе понравятся.

     В горле пересохло. Я сглотнул, и выдал:

     — А я им? — Ничего умнее в тот момент в голову не пришло. Я так долго готовился, подбирал слова, которые убедят его остаться. Я перебрал и забраковал столько вариантов! А сейчас он уговаривает меня поехать с ним к родным?! В голове был полный сумбур. Я потом так и не смог вспомнить, о чем спрашивал его в те минуты, и что он отвечал. В какой-то момент понял, что он молчит и явно ждет чего-то от меня. Я на секунду прикрыл глаза и спросил о том, что могло полностью изменить мою жизнь:

     — Ты... останешься со мной?

     Он, наконец, отодвинулся и поднял на меня взгляд:

     — Да. — Он сглотнул, отвернулся. — Если не прогонишь. — Снова уткнулся в меня, спрятался.

     Я схватился за него, обнял, буквально вжал в себя:

     — Прогоню?! Я не могу тебя прогнать. — Вздохнул и признал очевидное: — Я не могу без тебя жить.

     Кажется, он перестал дышать, замер в кольце моих рук. Потом приподнялся на локте так, что его лицо оказалось над моим, совсем близко, и твердо произнес:

     — Я останусь. И пойду за тобой, куда скажешь. И буду с тобой, пока ты этого хочешь.

     Лучшие слова в моей жизни.

     Мне кажется, его родные так и остались в неведении, что за отношения связывали нас с ним. () Мы жили у них неделю, и я успел перезнакомиться с огромным количеством его шумных родственников. Просто поразительно, как в такой говорливой семье вырос такой молчун, как он. Впрочем, его родня мне понравилась — они искренне радовались его возвращению и тому, как удачно сложилась его карьера. Он предпочел не ставить их в известность об истинном положении дел.

     Мы возвращались вместе. Возвращались домой. Я понимал, что проблем будет много, предстояло как-то решить вопросы с моей семьей. Но я был готов к любым трудностям, потому что он ехал со мной бок о бок, я мог видеть его, дотронуться до него. Мы иногда говорили, чаще просто молчали. Нам больше не нужно было прощаться, мы знали, что будем вместе. Я был счастлив.

     Нас не было дома почти целый год. В усадьбе меня ждало множество дел. Сразу после приезда я просто закопался в скопившихся бумагах. Я сидел в кабинете, разбирался в представленных управляющим отчетах, и понимал, что мне нужен помощник. Я точно знал, кто им будет. Пусть я никогда не смогу узаконить его положение при мне, но обеспечить его будущее в моих силах. Постепенно я введу его в курс моих дел и научу всему, чему он сможет и захочет научиться.

     Я отправился его искать. В доме не нашел. Значит, вариант один — у моря. Я вышел за ограду к обрыву, спустился немного по ведущей к берегу тропе. И увидел его. Он сидел на земле, подложив куртку и привалившись спиной к нагретому солнцем валуну, смотрел на волны, облизывающие берег. Его любимое место. Я подошел и сел рядом. Он подвинулся, уступая мне часть куртки, а потом прижался к моему плечу. Я притянул его поближе, обнял, уткнувшись лицом в нагретую солнцем макушку. Мой. А спина от камня холодная, еще простынет. Я улыбнулся собственным мыслям — мне никогда раньше не приходило в голову так заботиться о ком-то.

     Он мой, а я его. Полностью, во всем. Если он захочет, то и в постели. И у нас есть будущее.