Мы с мамой слишком увлечены друг другом, а потому совсем не замечаем, что тётя Ира уже давно наблюдает за нами. Я слишком заворожён видом гибкой вкусной женской фигуры, изгибающейся в похотливом танце. Мама очень красиво танцует.

     Нет, конечно, бесспорно, будь на месте тёти Иры любой другой человек, то он давно бы уже незаметно ретировался, чтобы не беспокоить свою сестру и племянника. Тем более, если ты нечаянно стала свидетелем ТАКОЙ семейной тайны. Но не такова моя ненаглядная тётушка. Но, впрочем, быть может, она просто обалдела от увиденного и просто-напросто не могла поверить собственным глазам?

     В баню мы с мамой пришли уже после Косаревых. Так что, ни она ни я уже и не думали, что кто-то из них подастся сюда. Странно, что ни я, ни мама не подумали, что к примеру, тётя Ира может забывать полотенце? Правда, меня потом сразу укололо сомнение. Так ли уж нечаянно в бане оказалась моя тётка? Не уж-то мама не закрыла за собой дверь? К тому же, зная мою тётку, если уж она всё же что-то заподозрила (а мама все эти три дня нет-нет, но шикала мне, что что-то старшая сестрица странно на неё косится), то в силу своего природного недюжего любопытства и невероятного таланта совать свой нос в чужие дела, тётка могла запросто всё подстроить.

     Мама пришла в баню позже меня. К тому времени, я уже распаренный, от разгорячённой кожи валит пар, в одном полотенце сижу в предбаннике.

     Я начинаю её умолять станцевать для меня. Уж я-то знаю, как она умеет танцевать. В конце концов, моя страсть к ней родилась после лицезрения её фривольного дико возбуждающего танца на кассете.

     Мама смотрит на стол, на гору презервативов на столе, потом снова на меня. Она вздыхает, улыбается мне.

     И начинает танцевать. Для меня. Медленно, волнительно двигая телом. Я любуюсь её красивым грациозным телом.

     — У нас с Ирой сегодня девичник... , — говорит мне мама, как бы между делом, красиво изгибаясь в талии и грациозным движением ставя свою ножку с красиво вытянутыми пальчиками на моё колено, — просто предупреждаю заранее.

     Я припустил мимо ушей её слова. Сейчас я не в силах оторвать от неё глаз. Она очень красиво танцует. И ничто иное меня сейчас никак просто не колышет. Какое-то время её попка волнительно покачивается прямо перед моим лицом, но я не успеваю схватить её ладонями, мама, предвидя моё движение, ускользает плавным пируэтом. Она с улыбкой взирает на меня, тонкие пальчики ныряют под резинку её шортиков и те начинают медленно сползать с её изгибающихся в медленном чувственном танце бёдер. Через несколько мгновений её ножка качнулась в воздухе, и шортики полетели в мою грудь. Теперь на маме только одна короткий топик и невесомые тонкие трусики. Я тону в маминых глазах, словно кролик, загипнотизированный удавом.

     Мама снова глубоко изгибается в спине, оттопыривая попку — и я не понимаю, как это у неё получается, — но её топик, казалось, сам по себе скользит с её тела. Её обнажённые груди непередаваемо восхитительно колыхаются в танце. Её соски в паре сантиметров от моего лица, кончики маминых косичек, в которые туго сплетены её волосы, касаясь меня, казалось, порождают во мне электрический заряд.

     Мне кажется, что я сейчас кончу. Да! Даже не касаясь мамы. Мысль о том, что мамочка так старается для меня возносит меня на невидимую высоченную гору. Это отдельное непередаваемое ощущение, когда женщина танцует для тебя. Особенно, если она ТАК танцует.

     Полотенце соскальзывает с моих бёдер. Мамины глаза устремляются на мой пах и в притворном ужасе широко распахиваются. Но порочная самодовольная улыбка на её губах говорит мне о том, что мама отнюдь не перепугана размерами моей мужской дубинки. А скорее даже довольно. Я не первый раз замечаю на её губах такую улыбку, когда она видит, как меня возбуждает её тело.

     Позади три дня неспешного пути по тайге. На новой стоянке, возле Красной речки нас уже ждали наши вещи, всё то барахло, которое мы не хотели тащить на себе. Сюда их привезли машиной. Понятное дело, что после трёх дней в тайге ты уже просто мечтаешь о бане или просто душе.

     Потом, я встречаюсь глазами с глазами тётки в дверном проёме. Нет, не то чтобы я прям вскакиваю в испуге и начинаю метаться. Слишком велико моё возбуждение. Да и тётушка моя почему-то совсем не выглядит обескураженной или испуганной. Даже улыбнулась мне. Улыбнулась именно так, когда люди просят прощения.

     Мало того, прочитав в моих глазах совершенно искренне пожелание ей, убраться отсюда подальше и как можно скорее (я был до того возбуждён, что всё о чём я мог думать сейчас, так это только о том, чтобы остаться наконец-то с моей родной мамочкой наедине), тётушка вроде как с пониманием кивнула и стала торопливо пятиться назад.

     Всё бы ничего, но мама заметила мой взгляд, который теперь был чересчур уж подозрительно для самой ситуации, когда мама дарила мне приватный эротический танец, почему-то был устремлён не на её тело, а куда-то позади неё...

     Понятное дело, мама оглянулась, а я так и крякнул с досады.

     Как это ни странно, с той ночи, НАШЕЙ с мамой ПЕРВОЙ ночи в спальном мешке под звёздным небом, прошло уже три дня, но я так и не стал мужчиной мамы. В полном смысле этого слова.

     Это было сущее проклятие. Вообще-то, в магазине кемпинга никогда не было проблем с презервативами. В конце концов, близость природы, чистый воздух, бурлящие древние инстинкты сподвигали обитателей кемпинга на частные любовные подвиги. Но всё-таки кемпинг был в жуткой глуши и перебои с поставками тут случались. В общем, в то утро... презервативов в местном магазинчике не оказалось.

     А мы должны были выдвигаться в поход через час с небольшим.

     Продавец, внушительный малый, немногим старше меня, даже опасливо отшатнулся от меня с такой злостью я посмотрел на него. Правда, как мне показалось, мама совсем не расстроилась, что я не смог разжиться непременными атрибутами для безопасного секса. Мне, даже показалось, что она едва ли не обрадовалась, пряча улыбку, что наше с ней любовное слияние, как мужчины и женщины, откладывается на неопределённый срок.

     С другой стороны, пусть секс в классическом понимании и был исключён, но всё же у меня не было недостатка в любовной ласке эти три дня и три ночи. О, больше скажу, как же я возмужал я эти три дня и три ночи! Теперь-то уже я каждую ночь шустро и сноровисто ставил палатку, без всяких понуканий со стороны моей мамы. И каждую ночь я наслаждался телом моей мамы, её умелыми ласками, всё ещё не веря, что это происходит со мной наяву и что вот эта страстная пылкая женщина в моих объятиях, это она, она (!) моя мама.

     Наверное, на теле мамы уже нет ни единого миллиметра, который бы не познали мой язык или мою губы. Она покрыта с ног до головы следами от моих зубов и засосов, будто пулемётными очередями, — когда я распалялся я категорически не мог сдерживать себя. Мама хоть и злилась, но было видно, что так-то ей очень даже приятна такая неистовая сила страсти, что начинала бушевать во мне, едва я сжимал её в своих объятиях.

     Был в этом даже и некий особый привкус, наслаждаться друг другом, но не переходить красную черту. И мне казалось, что маму это вполне себя устраивало. Сказать-то по правде, оно и меня не так уже сильно расстраивало. В том плане, мама и без помощи своей киски справлялась... Хм... На пять с плюсом.

     Мы ласкали и целовали друг друга, сливаясь телами в объятиях. Как же бесподобно мама умела целоваться! Я мог часами целовать её губы, нежно или жадно, взасос или едва касаясь своими губами её губ. Меня дико возбуждало, когда наши языки сплетались в игривой борьбе, стараясь попасть в рот друг другу. Может это удивительно, но поначалу, мне было достаточно чуть ли не этих поцелуев и тёплое сочное обнажённое тело мамы в моих объятиях. И судя по томному дыханию мамы и как её тело дрожало в моих объятиях, игра в поцелуи нравилась не только мне.

     Мама с удовольствием позволяла моим губам и моим пальцам играть во взрослые игры с её лоном. Я ...

  хоть и не мог похвастаться большим опытом в таких делах, но было очевидно, что мама просто балдеет, когда я вылизывал её киску. Сама она с готовностью брала у меня в рот и просто доводила меня до изнеможения своими оральными талантами. Я уж молчу про её пальцы, умело мастурбирующие моё мужское естество или про её грудь, в восхитительной ложбинке меж которых, мой член оказывался не реже, чем у мамы во рту.

     Уже на вторую ночь нашего пути, мы с мамой познали позу 69 и, по-моему, она пришлась по вкусу нам обоим. Во всяком случае, впоследствии, когда у мамы были «опасные» дни по её женскому календарю, а под рукой не было презиков, мы частенько забавлялись с ней именно так.

     Это сладкое безумие плоти повторялось каждую ночь. Я буквально не мог насладиться её телом. Возбуждение охватывало меня как нескончаемый ураган и, я в прямом смысле слова, просто заливал мою мамочку спермой.

     Мама смеялась и вздыхала с улыбкой, почему-то, каждый раз повторяя: мол, это ничего особенного, это просто самое обычное желание возмужавшего подростка поиметь взрослую зрелую женщину, щедро сдобренное, вдобавок, ко всему ещё и Эдиповыми напастями, — подчинить свою мать своим сексуальным прихотям. И что-то там про то, как Лидия Степановна обо всём этом мою маму предупреждала. И ещё мама была уверена, что это обязательно скоро закончится. Моя страсть к ней. Типа, запретный плод всегда сладок. Но вскорости я насыщусь и мой сексуальный интерес к ней иссякнет. И, мол, это будет нормально. Она не обидится. Ни капельки. В конце концов, это неправильно, когда родной сын вожделеет собственную мать.

     Я не мог врубиться, зачем она мне всё это шепчет, пока я старательно вылизывал её киску, умастив ступни её ножек себе на плечи или ласкал ртом её груди.

     Днём терпеть до следующей ночи мне тоже не всегда удавалось. Да и мама обычно не противилась, когда мы немного поотстав от Косаревых, сворачивали с тропы, я где-нить бухал маму на колени, и она послушно вбирала мой возбуждённый фаллос в своей рот, помогая себе пальцами, торопливо ублажая меня.

     Понятное дело, что так или иначе, но я каждую ночь покушался на то, чтобы всё-таки стать полноценным маминым хозяином, наполнить собой материнское лоно. В конце концов я жаждал этого всеми фибрами моего тела. Нет, дело тут было не в том, что мне физически чего-то не хватало. Говорю же, каждую ночь я засыпал, уставший, довольный и удовлетворённый. Моя мамочка в любовных утехах была на высоте и даже без помощи своей киски. Тем более для меня, как оказалось на деле, ещё неискушённого в любовных играх юнца.

     Желание обладать мамой носило характер скорее чисто мужского эгоизма. Поскорее застолбить свою территорию. Я не мог понять откуда во мне берётся это неистовое новое чувство, незнакомое мне прежде, сделать маму чуть ли не своей собственностью, привязать её к себе. Сделать маму своей женщиной, чтобы ни у неё и ни у меня уже не оставалось ни малейших сомнений в том, что отныне моя мама мне уже не просто мама, а именно, что моя женщина.

     О... Если бы я знал тогда сколько нового мне ещё предстоит познать! Как это нелегко будет делить женщину, свою мать, со своим родным отцом. И мне ещё повезёт, психика-то у меня крепкая, всё это выдержать: и укусы ревности, когда мой отец будет на супружеском ложе будет любить мою маму, и стыд и чувство вины перед отцом. Не знаю, как всё это не разорвёт и не похоронит меня.

     Особенно, когда родится Маша... Что там с тестом ДНК? Может он наверняка определить, кто там отец из двух кандидатов? Когда первый это мой отец, а второй это я? Группа крови у нас у всех одинаковая. Да и по срокам, когда мама едва успевала выпрыгивать из моей постели в постель отца, наверняка нельзя было определиться. У-хххх!!! Если, одним словом.

     Но всё это было впереди. А пока страсть и огонь, дикое желание обладать любимым телом, всё что мной владело. Женщина, в безответной огненной страсти к которой я изводил себя много месяцев, даже не мечтая о взаимности, теперь принадлежала мне, и я чувствовал себя бутылкой с шампанским, которую, долго и отчаянно трясли и вот... крышка сорвана, фонтан желания бьёт, как из пушки. Я был счастлив.

     Особенно меня возбуждала эта немыслимая перемена в маме. То, как незаметно и стремительно, моя мама, стоило ей оказаться обнажённой в моих объятиях, превращалась из моей матери в пылкую страстную любовницу, а потом наоборот, обратно в мою мать. В этом был свой особый непередаваемый смак, что возбуждало меня каждый раз с новой силой. Днём быть показательно послушным и образцовым сыном, так что дядя Антон и тётя Ира, не могли нахвалиться, взирая на эту семейную идиллию, а ночью...

     Я несколько раз за эти ночи нежно шептал маме на ушко, я обещал ей, что успею выйти на неё... ну... когда начну кончать. Она с мягкой улыбкой, но решительно качала головой. Мол, сам виноват, где презервативы? Я в конце концов, отступал, крыть тут было нечем.

     Пару раз я пытался овладеть ей стремительным натиском, когда мама уплывала в нирвану от моих губ, языка или пальцев, — а кончала она со мной исправно, знойная была женщина, горячая, дело тут было не в моём умении ублажать, — а я в это время раскидывал её ноги в сторону и уже был готов насадить её на свой каменный негнущийся кол из живой плоти... но мама, каждый раз мгновенно приходила в себя, как будто где-то внутри её киски срабатывал невидимый и неслышимый мне сигнал тревоги, и я получал решительный отпор. Правда, она не злилась на меня и не обижалась и через пару мгновений, будто компенсируя свою неуступчивость, её губы уже обхватывали мой член.

     На третью ночь я намекнул ей... ну, какая красивая у неё попка... просто шикарная... ну... я даже честно признался маме, что у меня никогда в жизни не было анального секса. Хм... Что-то как-то мои сверстницы на этот счёт анальное секса были недалёким, недостаточно продвинутыми и какими-то закомплексованными. От мамы я ожидал другого. Всё-таки уже взрослая женщина. Но она вдруг насупилась и в ответ только покрутила пальцем у виска. Я не сразу врубился. А потом даже и не поверил, но оказывается, мама ни-ни, в попу никогда, ни разу.

     В общем, вот так...

     Что бы Вы сделали, после трёх дней пути в тайге, снова очутившись в относительной цивилизации? Поставили палатку? Развели костёр? Бегом в душ? Устроили постирушку?

     Возможно. Но я, уже наученный горьким опытом, первым делом бросился в местный магазинчик за презервативами. Я купил аж пять пачек! Девица за прилавком, не смогла сдержать игривой улыбки, продавая мне сразу сколько контрацептивов.

     И именно эту гору пачек этих самых презервативов, горкой наваленных в ожидании мамы посередине стола в предбаннике и увидела первым делом моя ненаглядная дражайшая мамочка, когда следом за мной вошла в баню.

     Она покраснела. Очень мило и обворожительно. Вздохнула. Наши глаза встретились. Мама улыбнулась. И ЗАПЕРЛА за собой дверь бани. Да, да, заперла! Нет, не случайно, тётушка оказалась свидетелем маминого танца.

     И теперь, когда почему-то именно мне пришлось под шиканье тётки покидать баню. Ну... Пока тётушка утешала рыдающую на её плече маму... я забыл эти чёртовы презервативы на столе.

     ******

     В детстве я часто играл в индейцев. Спасаясь от бледнолицых нам, славным и отважным воинам из племени Могикан, приходилось устраивать засады и атаковать внезапным стремительным наскоком, — ведь только с этой тактикой у вас, вооружённых луками и копьями, есть шансы против парней с карабинами и кольтами. Одно дело приложить пластмассовую стрелу с резиновой присоской к верёвочной тетиве пластикового лука, прицелиться и ещё умудриться попасть! А совсем другое дело, вскинуть к плечу деревянный карабин или кольт к бедру, направить дуло на тебя, нажать на курок и громогласно тебе объявить: «Сёма, ты убит!!!».

     С деревянным индейским копьём дело обстояло ещё хуже лука, — с копьём наперевес добежать до цепи стрелков практически невозможно. Стволы, пластмассовые, деревянные, железные, неровной ...   жидкой стеной смотрят тебе в лицо. Курки звонко щёлкают и не успеешь ты сделать и дюжины шагов, как «Сёма убит!» долетит до твоих ушей не менее десятка раз. Ты закатываешь глаза, изображая адскую боль, падаешь на траву и красиво погибаешь, на прощание громогласно проклиная своих врагов и напутствуя своих соплеменников не сдаваться и отомстить за тебя клятым бледнолицым!

     Только засада. Только атака в спину. Только так у отважных и несгибаемых могикан есть шанс на победу в их благородной войне против безжалостных бледнолицых.

     Я вспоминаю эту игру, когда даже не дыша, крадусь на четвереньках среди густых кустов сирени. Нужно быть настоящим могиканом, чтобы не спалиться в этих чёртовых кустах, когда твоя мать и твоя тётка всего в паре метров от тебя. Мне даже страшно представить, что будет, если меня застукают. Ситуация ведь крайне неприглядная.

     Хотя с другой стороны, хм... уж никак не лучше той, когда моя тётушка застукала нас с мамой в бане. Я бы даже сказал, моё стремление подслушать разговор тётки и мамы — это чуть ли не детская шалость, по сравнению с тем, чему стала свидетелем моя тётушка в бане. Нет, конечно, подслушивать это ОТВРАТИТЕЛЬНО. И я, собственно говоря, как-то раньше никогда к этому пристрастия не имел. Но сегодня... Сегодня... Это было выше моих сил! Я должен был знать о чём сейчас разговаривают моя мать и моя тётка. Ибо несомненно, говорят они сейчас обо мне!

     Деревянный стол своим краем примыкал как раз к этому самому кусту сирени, в котором я, подобно благородному могиканину, притаился в засаде.

     На столе коньяк и шоколадка. Это у мамы с тётей Ирой, собственно, и называется девичником. Вообще, мой мамик и моя тётушка не только сёстры, но и первые подружки. Иногда, они вот так вот, под коньячок или вискарик, устраивают посиделки, болтают по душам, откровенничают.

     Вообще, тётя Ира та ещё оторва. Она была полной противоположность моей мамы. Она курила, выпить не дура, ну и собственно, по-моему, только дядя Антон и был единственным, кто пребывал в неведении о том, что его жена изменяет ему направо и налево.

     Правда, при всём при том, моя тётка была душой любой компании, смешливая и острая на язык, просто обожала пошлые шуточки и могла при случае и матюгнуться витиевато. Дядя Антон тот вообще в ней души не чаял. Буквально носил на руках. И надо сказать, тётка была хорошей хозяйкой и матерью, и обычно не сводила с мужа, когда он был рядом, влюблённых глаз. Хм... Была она была высокая, с небольшой, но красивой грудью, стройной фигурой и острым стервозно-весёлым характером.

     Девичник был в самом разгаре. По-моему, они уже обе были крепко пьяненькие.

     Дело в том, что сегодня дядя Антон сподобился на ночную рыбалку. Договорился с местным провожатым. Он меня всё звал с собой, но я наотрез отказался его сопровождать, — на эту ночь тогда у меня ведь были совсем другие планы. Кто же променяет жаркие женские объятия на какую-то там рыбалку? И кто ж знал, что вскорости нас с мамой спалит в бане тётка? И что теперь, я буду ох как счастлив оказаться на рыбалке с дядей с Антоном, подальше от ухмылок тётки?

     Зато, когда я отказался, тётка неожиданно спровадила вместе с ним детей, — Димку и Свету. Ну, а что рыбачит-то он собирался не с лодки, а с берега. Костёр там недолго развести, спальные мешки детей можно и с собой взять. Дядя Антон только развёл руками, глядя как запрыгали от радости его дети.

     Я же после бани, лишь мельком показался у наших палаток, млея от насмешливых взоров моей бесстыжей тётки и что-то невнятно буркнув, мол, пойду поищу каких-нить старых приятелей, отправился прочь, бродить по стоянке. Кроме нас народу тут было человек 200, никак не меньше.

     Мама, по-моему, чувствовала себя перед сестрой не лучше, чем я. Ну, да...

     Сказать по правде, всё случилось спонтанно. Хоть, что там скрывать я буквально умирал от желания узнать, — о чём же они там треплются?

     Деревянный стол, что рядом с нашим костром и расставленными вокруг палатками, за которым сейчас и заседали моя мать и тётка, — стоит прямо рядом с огромным развесистым густым кустом сирени. Вечерний свежий ветерок, внезапными порывами, нет-нет, но шумит вестями сирени. Уже довольно поздно, да и темноту сгущают широкие кроны вековых дубов, под сенью которых разбита местная туристическая база.

     На ум совсем кстати в эту минуту и пришли ещё детские воспоминания, как умел я когда-то мастерски устраивать засады вот прям в точно-таких же кустах сирени, так что ни один, даже самый бдительный бледнолицый не умел меня обнаружить, пока метко выпущенная стрела или брошенный кинжал не поражали его спину.

     — Ну, давай колись!

     — Ира...

     Я замер, обратившись весь полностью вслух. Чёртовы ветки и сучья пребольно кололись в самые неожиданные места на моём теле, но я был настроен стоически.

     — Слушай, если ты думаешь, что я тебя осуждаю, то ты глубоко ошибаешься! Что поделать, наши мальчики растут... Когда-то перед сном мы читали им сказки на ночь, а теперь они тащат нас в постель... , — тётка захихикала.

     — Ира!!! Да, что ты говоришь такое?!

     — Да, брось! Я просто вся горю от нетерпения! Ну, же! Рассказывай!

     — Да нечего рассказывать, Ир...

     — Ах... Да-да-да... Просто ты решила поднять мальчику настроение и исполнила ему шикарный стриптиз, да?

     — Ира!!!

     — Я не отстану!!!

     — Да, это всё твоя колдунья чёртова! — в сердцах восклицает мама.

     — Чего-чего!? Ты о чём? Ты о Захаровне что ли?

     — Да, ну тебя... Связалась я с тобой, вот чуяло моё сердце, добром вся эта дьявольщина не закончится.

     — Погоди... , — тянет, что-то вспоминая тётка, — это... Это когда твой Мишка замутил с той... как её звали-то?

     — Марина... , — глухо говорит мама, — она у Миши на объекте была его помощницей.

     — А, ну да... Точно...

     — Так ты всё-таки пошла, значит, к Захаровне? Поверить не могу! — вплёскивает руками тётка, — ОЧУМЕТЬ!

     — Да, ну тебя! — огрызнулась на неё мама, — ты, знаешь, я же не дура. Что я не знаю, что у Миши на каждом объекте всегда была своя походно-полевая баба? Я даже как-то никогда из-за этого и не переживала. В конце концов, он мужик, — много месяцев без жены... Что же ему? Но с этой Мариночкой... В отличие от всех его прочих блядей, в тот раз ничего не закончилось. Обычно, он возвращался с объекта и всё! Очередная его ППЖ оставалась в прошлом. А тут... Созванивались они, постоянные переписки по смс...

     — Ты и заволновалась... , — хмыкнула тётка, — ну, и правильно сделала. Семейное гнёздышко нужно защищать от хищниц. Но... Но... Нет, но всё равно я поверить, не могу, что ты всё-таки пошла к Захаровне!

     — Так ты же сама дала мне её телефон!?

     — Дала! Но зная тебя... Офигеть... Тем более, ты же сказала, — как отрезала, — что не в жизнь не пойдёшь ни к какой колдунье. Во дела! — тётка аж встряхнула головой, — Так, так, а дальше-то что? Что-Захаровна-то?

     Мама вздыхает.

     — Зелье приготовила, — опять вздох, — приворотное...

     — Понятно... , — хмыкает моя тётка, — дальше можешь не продолжать. Захаровна — это стопроцентная гарантия. Уж сколько мужиков она в семью возвращала от любовниц. Только причём здесь твой сын-то?!

     Снова вздох.

     — Давай ещё по рюмочке.

     Тётка не заставила себя долго ждать. Они впили. Мама опять вздыхает:

     — Зелье это... Не муж выпил, Ир... Его сын мой выпил. Сёмушка...

     Я чувствую, что сейчас поперхнусь. Чего-чего? — хочется мне в голос возопить, но моя тётушка меня опережает:

     — ЧЕГО-ЧЕГО? Да ладно!!! Как так?!

     — Да, случайно, всё вышло. Сёма кружки перепутал. Я чай вечером им обоим сделала... Да, какая теперь разница-то? Факт в том выпил не мой муж, а мой сын.

     — И?!!

     Какой нафиг чай? Это когда же? Вечернее чаепитие — это наша семейная традиция. Поди угадай теперь, что там и когда тебе в чай подмешали. Кстати, к чаепитию нас пристрастил как раз-таки дядя Антон. Он вообще, фанат чая, истинный чайный ...   гурман и гуру в одном лице.

     Теперь уже коньяк разливает моя мама. Они снова выпивают. Хрумкают шоколадкой.

     Голос мамы дрожит:

     — Ну... Верно ты говоришь, Захаровна — это стопроцентная гарантия. Месяца не прошло, как Сёму будто подменили... Я не буду тебе всего рассказывать. Но... Поверь, в моей жизни так никто всех из моих ухажёров столько не страдал по мне, как мой собственный сын.

     — Да-а-а... Де-е-ела-а... А к Захаровне ходила? — тётушка аппетитно закусила коньяк кусочком шоколадки.

     — Ходила... , — мама чуть не плачет, — рассказала ей, что зелье не тот выпил. Правда, не стала говорить, что это мой сын. КАК ТАКОЕ скажешь-то? Та просто сказала, что я дура. И всё. Мол, ничем помочь не может. И не хочет. Мол, я сама виновата, надо башкой думать, кому и как зелье подсыпаешь.

     — Оба-а-алдеть... — по-моему, для тёти Иры всё это не всерьёз, как будто ещё одна серия из её любимых мыльных любовных сериалов.

     — Напоследок только бросила мне. Я не сразу поняла, что она имеет виду. Мол, клин клином вышибают. Другого излечения от её зелья нет, — опять вздыхает мама.

     Тётя Ира что-то ей бормочет, толком не разобрать. Утешает, вроде бы. Но хоть и изволь, но явно подталкивает маму к продолжению.

     — Ох, намучились, мы... , — хнычет ей мама, — представляешь, даже к психотерапевту ходили... Что я только не делала... И скандалила с ним, и плакала, и уговаривала одуматься. Даже грозила, что к деду с бабкой отправлю жить. Но, Сёма... Ничего не помогает, Ир...

     Тётя Ира разводит руками:

     — Не, ну, а что ты хотела, сестричка, Захаровна — это стопроцентная гарантия... , — со своей обычной насмешкой медленно протянула тётка, — да уж... Вот это ты чуданула! Я бы даже сказала, — дров наломала! Ну и?

     — Что ну и?

     — Ну... , — тётушка хмыкнула, — а то ну. НУ, И-И-И-И?

     Мама, по-моему, ничего не понимает. Я, кстати, тоже.

     — Как ты с Сёмой? Ну... Мне же любопытно...

     Мама аж всплеснула руками:

     — И-Р-А? — она почему-то зашипела, — да как ты можешь ТАКОЕ... МНЕ? Я же мать! А он мой сын!

     — Так... А как же Сёма? Захаровна же сказала тебе, что клин клином... , — и впрямь всерьёз тупит тётка, — я так поняла, что тут без вариантов. Парень будет страдать по тебе, пока ты ему не отдашься, верно? Не... Ну, тут надо что-то решать? Ты же не эгоистичная сука? Приворожила парня, а сама...

     Тётка хмыкает. Мама, видимо, даже не пуляет, что над ней открыто потешаются. Я, правда, и сам от услышанного, как в нокауте: вроде всё слышал, всё понятно, а уразуметь толком не могу. Ни хрена себе, — зелье приворотное!?

     — Да, ИРА!!! Прошу тебя, перестань! Давай, не будем об этом!

     — Ага! ЩАЗЗЗ! — крякает от досады тётя Ира, вновь берясь за бутылку и наполняя обе рюмки, — это же самое интересное! Ой... Ну, в смысле... Всё-таки ты моя сестра! А Сёма мой любимый племянник! Мне же не всё равно! Мы же одна семья, в конце концов!

     — Да, нет у нас ничего, — глухо отвечает ей мама и добавляет для убедительности, — и быть не может ничего!

     — Ну-да... Ну-да... , — смиренно соглашается тётушка, — все мамы своим отпрыскам в бане приватный стриптиз танцуют. Не, ну, а что тут такого?

     Моя тётушка пьяно и нарочито противно хихикает.

     — Ира! Ну, перестань ёрничать! — уже не в шутку злится мама.

     Тётя Ира вздыхает:

     — Ладно, тогда я первая...

     Мне кажется, сейчас мы с мамой одинаково недоумённо взираем на тётю Иру.

     — Ой... Лена... Ты, правда, думаешь, я ничего не замечала? На тебя же Сёма так смотрит, что лучину к нему подноси, да костёр зажигай. А сегодня в бане... Хм... У меня сказать по правде, от сердца отлегло. Ну, в том плане, что я не одна такая. Вот! — выдохнула тётка одним махом.

     — Чего?

     — Того! — хихикнула тётка, — ты никогда не думала, почему я своего первенца-то отправила учиться аж в Питер? А? Вот то-то, сестрица...

     — И почему?

     — Покачану! — смеётся тётка, — чтоб от мамки уже отвыкать начал. Уф... По-другому, уж и не знала, как его отвадить от себя. Вот!

     Ну... Мама в шоке. Я в шоке. Тётя Ира, взирая на маму, довольная лыбится.

     — Давно, всё хотела тебе рассказать... Выговориться что ли... Да, только... Разве такое вот так вот запросто расскажешь? Но, смотрю, если у нас это дело, считай, что, семейное... , — она снова пьяно хихикает, игриво бодая маму макушкой в плечо.

     Я немного в ахуе. Андрей, старший сын дядь Антона и тёти Иры, меня на год старше был. Мы с ним особо не дружили. Ну, он нормальный обыкновенный парень. Но ботан ботаном. Как бы это сказать, — одним словом, не было у нас особых точек соприкосновения.

     Офигеть... Эт, значит, Андрюха, тётю Иру... Хм... Вот в жизни бы не поверил!

     Моя левая нога от неудобного положения затекла, и уже предательски немела, но я даже боялся пошевелить ногой, стойко и терпеливо готовый терпеть и не только это, лишь бы дослышать этот разговор до конца.

     — Подожди-подожди... Но... Как? Зачем? — моя мама в полном ауте, — в жизни бы не подумала.

     — А... , — махнула тётя Ира рукой, — всё Антон со своим чаем. Ты ж знаешь, какой он у меня Чайный фанат.

     — А при чём тут чай? — ничего не понимает моя мама.

     — Чайное безумие... , — усмехается тётя Ира и смеётся. По-моему, она уже крепко датая, — помнишь, когда я с Андрейкой на Мадагаскар летала вдвоём? Угу... Тогда нам знакомая мадам из турфирмы горящие путёвки подкинула, чуть ли не в полцены. Мы вообще-то, хотели с Антоном туда слетать. Но что-то у него там не заладилось, уже не помню. Ну... Мы и полетели с моим старшим. Дети тогда у мамы гостили. В общем, полетели с Андрюшей...

     Она снова ухмыляется. Глаза мамы, как две луны в полнолуние.

     — Давай-ка, ещё по одной, сестричка, — улыбается тётка, — ой, хорошо сидим!

     — Ты рассказывай-рассказывай! — подбадривает её мама, торопливо разливая коньяк в рюмки и распечатывая новую шоколадку, — ну?

     — Ага! Вот ты какая! — тётя Ира сделала маме козу, — а у самой так не допросишься...

     — Я умираю от любопытства! — честно призналась мама.

     — В общем... — протянула тётка, — есть там какой-то супер-пупер редкий чай, — царатанский. Его в общем, даже в самом Мадагаскаре не так уж легко найти. Собственно, говоря, он никому и даром не нужен. Кроме таких чайных гуру, как мой благоверный муж. Антон нам этот чай и наказал ему привести.

     Тётка стала расписывать, какие классные на чудесном острове пляжи, какие милейшие люди, климат просто необыкновенный и прочее, и прочее...

     — Ира! — острожилась мама, — ну, не тяни...

     Тётка снова захихикала:

     — Ну... Ты же знаешь моего Андрея. Он не твой Сёма. Андрюша у меня стеснительный, робкий. А в то лето, его депрессия аж живьём съедала. Гормоны мучают, — уже созрел, мужик уже, — природа своего требует. А с девушками... , — тётка вздохнула, — ввиду застенчивого нрава ну, НИЧЕГО не получается...

     — И ты...

     Тётка пьяно машет пушистой головой:

     — Да, нет... Говорю, всё из-за чая!

     — Да, какого ещё чая? — уже чуть ли не гневно восклицает мама, — что ты мне голову морочишь!

     — Ну... Который оказался марихуаной!

     — Что!? Какая ещё марихуана!?

     Тётя Марина взирает на маму, как на малое неразумное дитя и начинает терпеливо рассказывать:

     — Мы в тот день в горах были вместе с экскурсией, и в какой-то деревушке, на местном рыночке, нашли-таки этот клятый чай. Аж целую упаковку. Почти килограмм. Там вообще, на острове всё очень дешёвое. А тут... этот торговец, ка-а-ак заломил цену. Я уж пять раз рукой махнула, тяну сына за руку, — пошли, мол, — вернёмся домой без чая, ничего страшного. У Антона и без того этого чая сотни коробок. Переживёт.

     Тётка развела руками:

     — Но тот ни в какую. Мол, обещал папе чай и привезу. И баста! В общем, долго торговались, — купили этот чай. Из-за него, кстати, и опоздали ...   на наш экскурсионный автобус. Вот. Но это не проблема. Там французский почти все знают на острове, не зря же столько лет остров был французской колонией, а для меня, ты же знаешь, французский, считай, что второй родной. Да и так... Там преступность-то почти на нуле. Не страшно. В общем, сели на местный автобус. Но далеко не уехали. Какой-то блокпост на дороге. Всё по серьёзному, со шлагбаумом. Трое ребят полицейских. Чёрные все. Здоровенные амбалы. Сначала просто документы у всех проверяли. Там так-то место глухое, в горах...

     Тётка рассмеялась. Она снова потянулась к бутылке.

     — Ир... Может, уже хватит нам? Я уже никакая...

     — Нет-нет! Ты сейчас ТАКОЕ услышишь!

     Мама вздохнула, махнув рукой и они снова выпили.

     — Короче, у них там собака залаяла. Специальная какая-то. Нас с Андреем вывели из автобуса. Я вся перепуганная. Автобус уехал. Андрюшу в наручники... Вокруг никого, только горы... В общем, вроде как, у нас это и не чай никакой. А целый килограмм местной травки. Вот.

     — Ты серьёзно? Ничего себе! — мама участливо погладила её по голове, — погоди, но это же очень серьёзно! Целый килограмм! Ты мне никогда этого не рассказывал!

     Тётка со смехом отмахивается:

     — Да, чай, чай, чай это был! Ребятам там просто скучно было. Молодые здоровые. Кровь в жилах бурлит. Целый день одни на блокпосте. Только два автобуса за весь день, — тот который с экскурсией, а второй вот этот, на котором мы ехали. Вот они и развели нас с Андрюшей. Видят же, что не местные. Наплели нам с три короба, что, мол, это не чай, а наркота. Протокол составляют. Андрей в наручниках. Я реву, вся в истерике...

     Мама взирает на сестру в немом ужасе. Я сам в ахуе! Не фига себе история!

     — Стала им деньги предлагать. Ни в какую... В общем... , — тётка снова рассмеялась, — нет, это я потом, врубилась, что попалась, как полная дура. Что-развод-то был так себе, на троечку был, на дураков. Но это мы все опосля мудрецы. А тогда... Перепугалась до жути! Там, понимаешь, они меня даже и не пытались арестовать. Вы, мол, идите, дамочка, Вас не задерживаем. Ступайте-ступайте, ага. А вот сына вашего мы сейчас в тюрьму увезём. Короче, не буду томить, — ребята мне предложили телом сына выкупить. А то, мол, они, молодые и здоровые, на этом посту уже неделю с ночёвками, — все истомились уже по женской ласке. И к тому же никто, мол, из них ещё никогда не был с белой женщиной. Так и сказали.

     — Ну, а ты? — ужаснулась мама.

     — А что я? Согласилась...

     На маму сейчас нельзя было взглянуть без слёз. Тётка и та её бросилась утешать:

     — Да, ничего страшного... У меня, конечно, впервые в жизни групповой секс был... Вот... Но в кандалы меня никто не заковывал, кнутом никто не бил. Всё, в принципе, по обоюдному согласию. Никто меня не насиловал. Я же сама на это пошла. Правда, когда они на меня все втроём зараз залезли я думала, что помру. Но, понимаешь, опять же, я же была уверена, что ради свободы сына всё это выношу. Даже кайфова от этих мыслей было, серьёзно-серьёзно! Ух, мол, какая я самоотверженная мамашка! На всё готова ради сыночка родненького! Да и так, ребята никакие не звери, — уроды, конечно, — но не садисты, нет.

     — Я даже не знаю, что и сказать, Ира... — еле выдавила из себя мама убитым голосом.

     Но тётя Ира с улыбкой взъерошила ей волосы:

     — Да, всё хорошо... Слушай, не хочу, в твоих глазах, выглядеть полной шлюхой, но... Мне даже немного понравилось.

     — Ира!!!

     — Ну, что Ира? Говорю же тебе, я же сама согласилась. Так чего из себя изнасилованную овечку строить-то? К тому же... Хм... Как сексуальный эксперимент... Было даже интересно. Ощутить себя полной шлюхой в лапах троих чёрных обезьян. Скажем так, гамма новых ощущений.

     Мама что-то пролепетала, явно вконец шокированная этими словами, но так и не смогла ничего из себя выдавить.

     — Когда всё закончилось... , — продолжала тётушка, — Андрей всё это время в сарае там неподалёку сидел. Он не мог ничего слышать и ничего видеть, но, конечно же, всё понимал. На него было жалко смотреть... Нас потом даже на машине до ближайшего городка подвезли. Чай этот вернули. Извинились. Мол, следственная ошибочка вышла, — никакая это не марихуана, а обыкновенный чай. Вот.

     Мама матюгнулась:

     — Вот ублюдки!

     Тётя Ира пожала плечами:

     — Угу. Я им тоже так и сказала. Ну... И всё на этом. Никуда я жаловаться не пошла. Да и что бы сказала? Имели они меня строго в презервативах. После секса тщательно отмыли под душем, раза три намылив при этом мылом и мочалкой, — дабы ни единого следа их мужского присутствия на мне и во мне не осталось. В общем, послала их к чёрту и всё! Ну... Правда, чай, одним словом, я с тех пор не пью!

     — А Андрей?

     — А там всё хуже... Он же себя стал во всём винить... Вроде, как он чай купил... Места себе не находил. Ну... Я вечером стакан виски махнула для смелости и в одном халатике пришла к нему в постель, — тётка закрыла лицо руками, пряча улыбку, — не сказать, чтоб отпрыск долго боролся с искушением... В общем, вот так мой сын и расстался со своей девственностью. Тем более, что я ему сказала... Ну... Что с этими неграми на дороге, ну, мол, это всё была игра. Моя фантазия. Мол, что на самом деле, я знала, что там чай, а не...

     — Но зачем? Я не понимаю? — перебила её мама.

     Тётка воззрилась на неё, как на полную дуру.

     — Ты что?! Ты знаешь, по мне, так пускай уж лучше мой сын думает, что его мамашка нимфоманка и конченная шлюха, чем убивает сам себя от мысли о том, что его мать была изнасилована тремя обезьянами на дороге и он не смог её защитить. Это ж психологическая травма на всю жизнь!

     Правда тётка тут же издала протяжный сокрушённый вздох:

     — Ну... А вот с тем, что его мама конченная шлюха, готовая трахаться с тремя незнакомыми ниггерами на дороге, мой сын смирился довольно быстро. Ух... Он меня в ту ночь... До утра не отпускал от себя. Раз за разом...

     — Вот это да... , — медленно протянула моя мама, — Андрей?

     Тётка закивала головой:

     — Ага. Сама удивилась. То ли перезрел мой отпрыск, но в постели, ух, злой оказался до любви и ненасытный. Я уж и не помню, когда меня муж мой вот так вот до утра мучил.

     Моя мама покачала головой:

     — Слушай, Ира... Я даже не знаю, что сказать. Не знаю.

     — А ничего и не говори... В общем, оставшуюся неделю на острове мы провели с сыном, как любовники. Я даже больше ни одной ночи в своей кровати не спала. Мне, конечно, немного не по себе было. С родным сыном жить, как с мужчиной. Но не сказать, что я прямо-таки против была. Даже... , — тётка хмыкнула, — в общем, нормально всё было. Мне всё нравилось. Я с ним такое в постели вытворяла, у бедняжки моего даже глаза на лоб лезли. От удивления и радости. Сама не знаю, что это было со мной. Словами это, наверное, не описать, Лен... Вела себя с сыном, как течная самка.

     — Ну, а дальше? — глухо спросила мама.

     — А вот дальше... Ну... Наш медовый месяц с сыном закончился. Мы вернулись домой. Мужу чай его привезли, — тётушка хохотнула, — и ты знаешь... я как-то была уверена, что на этом у нас с сыном всё как бы само собой и закончится...

     — И не закончилось? — с усмешкой восклицает мама.

     Тётка машет головой, вскидывая плечи:

     — И не закончилось... Ещё целых полгода. И жила я этих полгода сразу с двумя мужиками. С мужем и с сыном. Это, конечно, словами не выразить. Ужас! Я бывало за одну ночь успевала под обоими побывать. Андрей он... Организм молодой, ненасытный. К тому же, Андрейка вроде бы с девушками такой пугливый и робкий, а со мной... Помнишь, когда Антон с твоим Мишей на спор вискарь наперегонки, дурынуды, пили на 7 ноября? Антон тогда, конечно, перебрал. Вот... Антона домой мы тогда с сыном привели, только спать в кровать уложили, а сын меня уже за руку цап и к себе в комнату ведёт. Особо даже меня и не спрашивая. Я его потому, в итоге, хоть Антон и против был, и отправила учиться в Питер. Так ведь дальше ...  

     продолжаться не могло. А то Антон только за порог, а сын меня уже раскладывает на ковре в зале или в своей комнате, а то и на родительским ложе. Я уж молчу, сколько раз он меня в ванной имел, дверь закрыв и включив воду, чтобы никто не слышал. Уж не знаю, как мы с ним ни детям, ни Антону не попались за всё это время. Я иной раз, Лен, едва только халатик успевала набросить на голое тело, когда ещё пара секунд и точно бы застал мой родной муж картину Репина «Не ждали»... Уфф...

     Мама трёт себе виски, выслушивая всё это:

     — Ну, а сейчас как?

     Тётушка довольно потянулась:

     — Не поверишь. А вот сейчас всё нормально. У Андрея девушка. Он вроде как после меня и забыл про свою застенчивость с девушками. Да и мы с ним теперь нормально общаемся. Совсем, как раньше. Мы даже никогда не говорим о том, что между нами было. Ну, про секс. Вообще. Как будто этого и не было. Сейчас, по-моему, сыну даже неудобно и стыдно об этом вспоминать. Ну, вот... Вот так вот...

     Перст тётушки устремляется в маму:

     — Теперь твой черёд, сестричка! Я хочу ВСЁ знать! — она звонко щёлкнула пальцами, — только сначала я хочу ЕЩЁ выпить!

     — Ира... , — мама аж вскинула глаза к небу, — может хватит?

     — Ну, уж нет! Когда ещё там посидим? Давай-давай! Утром отоспимся! Упсс, а бутылка-то пустая! Так, младшАя, а ну-ка бегом за второй!

     Они обе рассмеялись и мама хоть и с неохотой, но поднялась и пошла уже неровной походкой, покачиваясь, к палаткам.

     Уже было темно. Только костёр и давал неровные сполохи огня. Правда, местный туристический люд и не думал ещё готовиться ко сну. Лагерь гудел.

     Какая-то ветка под моей вконец окоченевшей от неудобного положения ногой предательски хрустнула. Я осторожно перенёс вес тела на другую ногу, разминая затёкшие мышцы. Мысли мои, как будто тоже затекли, что твой холодец. Но это уже по другой причине, — от того, что я услышал только, что. Но ещё бы! Такое-то не сразу переваришь.

     Бывает, что так вот сразу и не сообразишь. От чего именно окуевать в первую очередь? То ли от того, что тебе мать родная какого-то зелья колдовского намутила в чай, считай, значит, приворожила. Или от тех речей, что получается мой братец-ботан аж целых полгода во всю без оглядки трахал собственную мамашу?

     Как бы то там ни было, но я уверен, что в другой жизни моя тётушка была отличным охотником за могиканами. Потому, что я даже ухом не повёл, не чуя беды, пока её рука пребольно не сжала моё ухо.

     Совсем, как в детстве. Когда она таскала меня за уши за очередные мои проказы. Только теперь она была на полголовы ниже меня. Но не взирая на то, тётка вытащила меня, танцующего на ногах от боли в ухе, из кустов и одарила негодующим взором. Покачала головой. Её рассерженные глаза не предвещали мне ничего хорошего.

     — Твоё счастье, молодой человек, что сейчас вернётся Ваша мама! Но мы с Вами об этом ещё поговорим! А теперь, брысь, отседова, и чтобы я тебя больше тут не видела!

     Я не капельки не испугался. И если бы хотел, то легко, наверное, смог бы освободить своё ухо, — вряд ли тётка на деле оказалась бы сильнее меня. Но всё же сконфужен я был капитально. Сказать по правде, я даже глаз поднять не посмел на тётушку, до того было стыдно быть пойманным на таком постыдном поступке, как подслушивание.

     Ни сказав ни слова, я повернулся к тётке спиной и молча побрёл прочь.

     Вернулся я нескоро. В местном баре, под открытым небом встретил давних знакомцев, со многими из них годы назад я ещё играл в индейцев и ковбоев. Меня признали, весело зазвали в свою компашку. Да, признаться, я и сам был приятно удивлён и обрадован неожиданной встречей со старыми друзьями по кемпингу.

     Мы пили водку, разбавленную лимонадом, играли в карты, курили и весело болтали, вспоминая прошлые весёлые денёчки.

     Одним словом, когда я возвращался, было уже по-настоящему поздно, лагерь уже спал. И я был крепко пьян. Хорошо пьян. Да, впрочем, мне в те годы многого и не требовалось.

     В голове приятно шумело и мысли роились исключительно вокруг сегодняшнего разговора между тёткой и мамой. А ещё в преддверии секса... О... Значит, мамочка моя, меня приворожила? Только сейчас я стал понимать все свои козыри. Это как же её бедную совесть-то мучила, глядя как я страдаю по ней? Получается, это она себя во всём и винила, глядя на мои мучения от неразделённой страсти?

     Хм... Жалости я к маме никакой не испытывал. В конце концов, сама виновата. Нечего по колдуньям шастать. Тем более, что сам-то я во все эти бредни про привороты не верил ни на грош. И уж если, моя мама, чел с двумя высшими образованиями, да ещё и преподаватель высшей математики верит в подобную чушь... Хм... Как говорится, каждый из нас имеет право верить в то, во что ему хочется верить.

     За столом ни мамы, ни тётки, понятное дело, уже не было. Костёр потушен. Обе палатки спали в тиши и мраке. Думаю, они обе уже давно спали. Ещё бы... На столе сиротливо стояли две пустые бутылки из-под коньяка. Я даже покачал головой, бедная мама, утром будет умирать. Пить она никогда не умела.

     Ветер приятно холодил кожу. Я плюхнулся на лавку перед столом и снова закурил. Конечно, если мамка застукает меня пьяным, да ещё и сигаретой в руках, то беды не миновать. Но... Плевать! К тому же сейчас вряд ли у моей пьяненькой мамы хватит сил, чтобы выбраться из палатки.

     Моя пьяненькая мама... Мои мысли приняли другой оборот. Я курил, поглядывая на полог нашей с мамой палатки. Только тут я и вспомнил, что забыл презервативы в бане. Но возбуждение уже захлёстывало, члену уже было тесно в шортах. Плевать! Не тащиться же искать в баню презервативы?

     Я был достаточно пьян, чтобы отринуть прочь все сомнения. Щелчком пальцев я зашвырнул окурок в потухший костёр.

     Я хотел секса. Я жаждал свою мать. И сегодня у неё не было ни малейшего шанса избежать нашего любовного слияния.

     В палатке темно, хоть глаз выколи. Я торопливо сбросил с себя всю одежду. Нашарил в кромешной тьме маму. Она спала в моём мешке. Ого, это она меня, значит, ждёт? Но верно ведь, хоть и пьяная, но не дура же моя мама, понимает, что этой ночью никак ей не избежать моего члена.

     Я прижался к её сочному телу, с удовольствием упираясь в её бедро негнущейся возбуждённой живой дубиной. Подхватив женщину левой рукой под талию, а правой сразу попал в свободно распахнутый вырез халатика и всей ладонью накрыл ее левую грудь, которую стал мягко массировать, сжимая и разжимая теребя сосок.

     Я аж дрожал от нетерпения!

     Мама спросонья, вялая и расслабленная, видать, и не сразу поняла, что происходит, и даже было сделала слабую попытку запротестовать, но я левой рукой рывком по-хозяйски, чего раньше не позволял себе с ней, вздёрнул ее за подбородок и впился в ее приоткрытые губы.

     «М-м-м...», — слабо замычала моя мамик всё ещё с закрытыми глазами. А может уже и не с закрытыми. Темно было пипец, ни черта не разобрать. Да и я был пьян, честно сказать, под завязку. Но последнее, быть может, было и к лучшему. В том плане, что алкоголь порождал смелость и уверенность в собственной правоте и в этот раз отступать я был не намерен.

     Я резко потянул за тесемочку ее халатика, разбрасывая в стороны освободившиеся полы, оголяя вкусное родное тело.

     Не капельки, не колеблясь я, сдвинув в стороны её трусики, запустил средний палец между её ног и стал поглаживать её клитор. За последние деньки мне частенько приходилось ублажать мамочку ртом, так что по части женской анатомии я внушительно поднаторел. Губами я ласкал налитые груди моей самочки, нежно покусывая стремительно твердеющие соски.

     «Мм-мм-ум-мммм», — снова замычала уже сильнее моя мамочка и я снова впился поцелуем в её губы, решительно орудуя языком у неё во рту.

     Мама должно быть, понимая, что сегодня она не отделается от меня миньетом или дрочкой, забарахталась подо мной, но как-то вяло, неубедительно. Я своими руками без особых проблем крепко держал ослабевшую от выпитого женщину.

...  

     Один миг, и я уже пристроился между её ног, быстро и сноровисто избавив маму от трусиков, — она и глазом моргнуть не успела. И почти сразу же мои пальцы уже целиком нырнули в рыхлую влажную щёлку. Уххх... Моя мамочка стремительно намокала. А ещё только сейчас я и врубился, насколько безбожно она пьяна.

     Я даже довольно ухмыльнулся, — ну, всё... Ни малейших шансов на спасение у моей мамы не было.

     — «Не-е-ет... Не надо... ну, не надо... прошу... Мм-м-м-м... Ох-х... Мм-м-м... Нерх...», — шептала она невнятно, конкретно заплетающимся языком.

     Её голова в темноте смутным пятном металась по белой подушке из стороны в сторону. Я яростно мастурбировал пальцами её киску, уже прекрасно зная знойный и заводной темперамент моей мамули, что не устоять ей против яростного сладкого напора. И буквально через пять минут уже был вознаграждён, — с мамой стало что-то происходить, она явно поплыла. Она по-прежнему, всё ещё пыталась судорожно сдвинуть ноги, сдавливая мою руку в своей киске, её ладонь сжимала моё запястье, но нет-нет, вдруг глубоко прогибалась в спине, бросаясь бёдрами навстречу моим пальцам. И в этот миг её влагалище жарко обнимало мои пальцы, словно, мягкая нежная перчатка.

     Мама больше не просила прекратить, находясь в каком-то переходном состоянии, то ли ещё во сне, а быть может уже и наяву.

     В какой-то миг, я понял, что сопротивляться мама не будет. Всё же, хоть и был я пьян, но насиловать мамку родную точно не собирался. И посему, готовность мамы принять меня была для меня сущим давно желанным подарком.

     Я коротко выпрямился, нависая над распластанным подо мной женским телом, не вынимая влажных от любовных соков моей матери из её лона, свободной рукой сжимая возбуждённый член в кулаке.

     — Хорошая, хорошая мама. Мамочка... , — шептал я в каком-то исступлении и с этими словами, пристроившись вплотную между ног мамы, упёрся напряжённой раздувшейся головкой в налитые кровью от возбуждения половые губы.

     Я замер, пребывая где-то между двумя мирами яви и ирреальности, ощущая себя на краю Рубикона. Сосредоточившись на своих чувствах и ощущениях, я ждал наступления некоего чувства, а сказать, по правде и сам не знал какого, скорее всего это был страх перед тысячелетием табу, святостью женского храма жизни, который когда-то подарил мне жизнь и на который я не имел права покушаться. Страх перед кровосмесительным святотатством и страсть сражались с друг другом во мне, бушуя и сплетаясь, своей борьбой порождая во мне странное незнакомое и неизведанное прежде новое чувство, которое усиленно подкатывало изнутри, заставляя переходить испытывавшую мелкую дрожь от раздражения нервных окончаний в судорожные сокращения по всему телу.

     И этот момент Святотатства настал...

     Я медленно вошёл в свою мать. Это поразило нас обоих.

     Выгнувшись подо мной дугой и запрокинув голову назад, у моей мамы через приоткрытый рот вырвался сначала идущий откуда-то глубоко изнутри медленно нарастающий животный стон, перешедший в тихий крик. Её пальцы впились в мои плечи. Я чувствовал, как её ноги обивают мои бёдра. Она с силой прижималась ко мне всем своим телом, уже чуть ли, не повиснув на моей шее.

     Пригвоздив её, что твою распятую лягушку своим могучим возбуждённым колом к земле, несколько мгновений я силой, упираясь ногами и давя всей массой тела, давил-давил, стремясь войти в неё, ну, хоть ещё на пару миллиметров, как можно глубже. Жаркое тесное женское лоно плотно обнимало меня. В какой-то миг, я едва не кончил. Ей-ей, я был уже на самой грани. Женщина подо мной извивалась и сладко стонала.

     — Ах... Мм-м-мм... Вот мерзавец... , Ох, получишь ты у меня утром — в другой ситуации эти ласковые женские стенания распалили бы меня ещё больше, — негодяй... Ну, разве Т-А-А-А-К можно?

     По-моему, я даже сразу протрезвел. До меня не сразу дошло, что нет-нет, мой святотатственный Рубикон всё ещё ждал меня впереди. И что мне по-прежнему всё ещё только предстояло завладеть храмом моей жизни. И крепость тысячелетнего табу так и не была взята штурмом.

     Ибо... женщина подо мной не была моей матерью. Я как-то вдруг сразу осознал всё это в одну секунду. Угу. Я трахал собственную тётушку. Как там оно? Во! Снизошло, млять, озарение! Её голос, запах тела, да и на ощупь... Вот ведь, бред, я уже и сам не мог поверить, как это я умудрился перепутать одну женщину с другой. Ох, чур меня чур. Неужто так пьян?

     Какое-то время я тупо смотрю в упор в лицо тётки. Её глаза закрыта, она медленно извивается подо мной, до упора насаженная на мой член, её рот ловит кончик подушки, чтобы приглушить стоны, её пальцы царапают мои плечи.

     Ну, понятное дело. Мог и сразу додуматься! Дяди Антона не было, я тоже куда-то запропастился. Конечно же, они спать улеглись вместе, в одной палатке. Так-то в кемпинге безопасно, с охраной тут строго, но всё равно ночью-то по одиночке в палатках страшновато.

     Мама спит рядом. Теперь я совершенно отчётливо слышу её глубокое ровное дыхание. Не смотря на нашу возню с тёткой, её и мои стоны, она даже ухом не повела. Ну, у неё всегда так, — если выпьет хоть пару рюмок, — то и пушкой не разбудишь. Ну, а как они сегодня с тёткой навидалась... Хм... Они, по-моему, так уже лет пять, на моей памяти, не набирались. Хм...

     Это был писец. Я рывком вышел из тётки... И... И... Это был даже не я. Чёртов рефлекс. Я особо и задуматься не успел, как мои бёдра рывком качнулись обратно вниз. Я чувствовал, как словно нехотя раздвигались половые губки женского лона вновь пропуская в жаркую влажную тесноту головку моего члена. Тётушку снова подо мной аж выгнуло дугой и её дрожащие бёдра тесно приникли ко мне.

     М-да... Моё тело было категорически против того, чтобы разорвать имеющую место быть половую связь с этой горячей самочкой подо мной. Тело требовало разрядки сексуального напряжения. Учитывая, что вроде бы моя тётушка тоже не сильно возражала, то собственно и я тоже не нашёл в себе сейчас силы воли остановить то, что доставляло сейчас мне такое упоительное физическое наслаждение.

     Я не торопился, зная, что если ещё раз введу член полностью до конца, то уже не смогу остановится и кончу, скорее всего, уже скоро. Но торопиться не хотелось. И медленно неспешно входил, и выходил, вверх и вниз...

     — Да, разве ж можно так... , — стонала тётка подо мной, мечась головой по подушке. Но видимо, сам факт того, что именно так и можно с ней, и заводил её сверх всякого предела.

     Сейчас она выглядела совсем не так, как когда давеча держала меня за ухо и отчитывала аки нашкодившего мальчишку за то, что подслушиваю их с мамой разговор. Сейчас она выглядела совсем по-другому, как обычно выглядят почти все женщины, когда после определенного сопротивления допустив в себя самца, смиряются с происшедшим, и с ними можно делать потом почти все что захочется, и сколько захочется. В таких моментах уже все происходящее далее зависит от самца, от его сил и возможностей — женщина как правило позволяет все. И это заводило меня неимоверно. Ну... То, что родная тётка и позволяла мне делать с собой то, что мне хочется... Хм... И как захочется тоже?

     Я снова медленно насадил её до самого упора и снова её пальцы с силой впились в мои плечи. Не помня себя и уже не веря собственным глазам, я даже провёл ладонью по её лицу, словно, надеясь отринуть прочь видение и убедиться, что эта женщина, которой я владею, на самом деле моя мать. В следующий миг мои пальцы оказались в плену горячего жадного женского рта, который будто непроизвольно делал сосательные движения, приятно лаская кончики пальцев язычком.

     Ток наслаждения пронзил меня от пяток до кончиков ушей. Тётушка, походу, и впрямь была самая натуральная нимфоманка. Во-всяком случае, со мной она сейчас вела себя, как самая последняя течная сучка, видимо, особо и не переживая, что её трахает родной племянник.

     Я и сам не мог понять зачем это делаю, но подавшись невнятному импульсу, вытащил мокрые от слюны пальцы из женского рта, и вдруг ...

  легко, но звонко наотмашь шлёпнул тётку ладонь по лицу. Но я как будто чувствовал, что ей это понравится.

     — А... , — тонко вскрикнула она. Её глаза обожгли меня гневным взором. Но судя по тому, как мой член буквально обожгло волной влажного тепла, а тётушка снова с силой выгнулась в талии, бёдрами ещё крепче прижимаясь ко мне, я понял, что всё сделал правильно.

     — Нравится меня бить? — простонала томно тётушка, извиваясь со мной — хорошо... Но запомни, ты можешь бить меня только в постели...

     В этот момент я был готов поверить, что всё это сон. Я трахаю свою тётушку рядом со спящей мамой? И оказывается моей тётке безумно нравится грубый секс? Это не сон? Тогда, млять, что это?

     Я обхватил ладонями её за стройные ляжки и со всей силы потянув на себя, снова рывком вошел в нее до предела, шлепнув яичками по ее заднице.

     Удовольствие, которое я испытывал было трудно описать. Я двигал и двигал тазом, приятные судороги проходили по телу, ноющее чувство в члене и внизу живота все нарастало и нарастало, а приближения кульминационной точки все не было. Наверное, я просто перевозбудился, но, теперь казалось, я мог сношать ее вечно. Каким-то образом её ноги уже оказались на моих плечах и я, навалившись на неё всем, яростно и безжалостно таранил мою тётушку, мечущуюся подо мной. То медленно, то ускоряясь, то с бешенным остервенением долбя ее лоно изо всей силы, я никак не мог кончить. Это нельзя было назвать просто сношением — я просто ее драл! Это слово как нельзя больше подходило к тому, что происходило.

     Тётушка отзывалась на каждое моё проникновение, ее стоны только усиливали его эрекцию. Я точно не знаю, сколько раз она кончала, её накрывало раз за разом, словно волны накатывали на берег и после каждого оргазма не открывая глаз, облизывая губы с искаженным гримасами лицом, то зло стонала, то ахала, то подвывала, то замирала, выгибаясь дугой...

     — Хоро-о-шая тётя!!! . Ох, какая у меня тётя! Млять, да почему же я раньше с тобой этого не делал!? Тётушка, милая! Дорогая моя! — в каком-то экстазе чуть ли не нараспев выдыхал я и сам толком не сознавая, что именно там я несу, звонко шлёпаясь своими бёдрами о бёдра своей любовницы, — Получай! Получай, маленькая ебливая сучка! Это правильно! Это хорошо!

     Я продолжал ее накачивать, грубо лапая ее груди. Тётка, по-моему, кончила еще пару раз. Мы оба были уже в поту и порядком устали от бешенного темпа ебли. Про мирно посапывающую рядом мою маму никто из нас даже и не вспомнил.

     Так и не сумев кончить, я резко вышел из женщины, и нависнув над ней, снова с удовольствием наградил её ещё одной пощёчиной:

     — Я не могу кончить! Открой рот! Возьми меня в рот!

     От моей пощёчины тётушка снова томно изогнулась, сладко застонав в голос. Я и сам не мог поверить, что говорю подобные вещи родной тётке. А уж тем более, награждаю её шлепками, как какую-то дешёвую шлюху. Наверное, всё дело в том, что, слившись с ней воедино, я безошибочно, как это бывает у любовников, чувствовал, что именно этого она от меня ждёт, — грубости и насилия. Именно это её и заводит. И меня, походу, тоже.

     По-моему, тётку с новой силой пронзил ток возбуждения, она выгнулась, едва не встав на мостик подо мной и хоть и тяжело дышала, обильно покрытая потом, но послушно широко распахнула свой ротик, чем я тут же воспользовался. Я уселся едва ли ей не на грудь, поддерживая женский затылок ладонью и направляя напряжённую малиновую головку в её рот.

     Вмиг снова возбужденный до предела, я от удовольствия аж глаза прикрыл и лишь чувствовал, как член находится внутри горячего рта тётушки, а она, смакуя и посасывая меня, приятно ласкала язычком головку.

     Какое-то время я наслаждался ощущением своего члена в плену женского рта, отправляя его то за одну её щёку, то за другую. Иногда, вытаскивал его наружу, позволяя тётушке тщательно вылизать мои яйца и поиграться с членом, как с эскимо.

     Потом настал момент неизбежного глубокого проникновения в тётушкино горло. Нависнув на ней, я медленно двинул свои бёдра, прижимаясь к её лицу, как будто бы просто трахал её в рот. Тётка кашляла и давилась, но и не думала отстраняться от меня или просить пощады.

     — Соси, тётушка, соси меня! Соси, миленькая! — утешал я её громкими стонами, — О, как же у тебя хорошо получается! Да, ты окуенная хуесоска! Это ж надо!!!

     Я не торопился, медленно вжимая бёдрами голову тётки в подушку. Я сдерживал себя, хоть каждый раз и был готов уже кончить, когда мой член в опять погружался глубоко в её горло.

     — Да что же это!? Глубокая глотка! Это, что же семейная черта!?, — стонал я в голос в полнейшем восторге, — Чёрт! Чёрт! Расскажи мне, как у тебя это получается!? Хуесоска, млять!!!

     Я не торопился, прекрасно понимая, что могу запросто своим членом и задушить свою тётушку. Та и так, по-моему, едва-едва справлялась со мной.

     В конце концов, мои ноги затекли, нависать над женщиной было не очень и удобно. К тому же, новые мысли и веяния наполняли меня. Если уж тётка дозволяет мне делать с собой всё что угодно. То... У меня так-то ещё никогда в жизни не было анального секса.

     Я вышел из тётушки, мой член выскользнул их её рта с шумным чмокающим звуком.

     Я склонился над ней, и она неверно меня поняв, протянула ко мне руки, подставляя губы для поцелуя. Но я, отстранившись, только грубо шлепнул ее по заднице, уже вообще с ней, не церемонясь и громко приказал:

     — Тётушка... Встань на четвереньки!

     В темноте, вздёрнув бровь, она капризно хмыкнула, скрестив руки на груди. Но всё это была игра. Сомневаться даже и не приходилось. Я вновь наградил её пощёчиной, так что она снова сладко и протяжно томно застонала.

     А я грубо обеими руками перевернул ее безвольное нарочито покорное мне тело и одним рывком поставил на колени. Аппетитная задница красиво торчала передо мной в темноте. Аккуратный подтянутый животик и налившиеся тяжёлые груди провисли и как-то по-звериному возбуждали...

     — Тётушка... Я хочу кончить... , — бормотал я, обхватывая её за широкие бёдра и устраиваясь между её широко расставленных ног, — я уже не могу! Меня сейчас разорвёт!

     Она красиво прогибалась в спине, выпячивая мне навстречу задницу и видимо, несколько не возражала.

     — Не-е-ет! Только не так!, — враз очнулась она, когда моя напряжённая головка неожиданно для неё упёрлась в её шоколадный глаз.

     Я запустил ладонь в её волосы, сжимая их в голове и запрокидывая её голову назад. Но тётка не собиралась сдаваться. Тогда я честно признался:

     — Тётушка, я ещё ни разу не имел женскую попку! Пожалуйста, тётушка... , — свободной рукой я смачно наградил её пышную ягодицу оплеухой ладонью наотмашь, — пожалуйста!

     Её тело продолжало подергиваться от возбуждения.

     — Ах! — тихо всхлипнула она, когда я снова шлёпнул её по заднице и ещё сильнее потянул её голову за волосы на себя.

     — Тётушка! — уже требовательно повторил я, — ПОЖАЛУЙСТА! Я хочу твою попу!

     — Только пальцем сначала! — простонала она, изгибаясь в спине — разработай... И пальцы намочи слюной... И попку...

     Дважды повторять ей не пришлось. Под мирное глубокое посапывающие моей мамы, я щедро спустил слюну прямо в темнеющий глаз тёткиного ануса. И обильно смочив слюной указательный палец правой руки, медленно и неспешно, очень осторожно, преодолевая сопротивление женской попы, круговыми движениями целиком ввел его в анальное отверстие тётушки. Она мелко дрожала, пару раз дёрнулась, застонала, но я по-прежнему цепко сжимал её волосы в кулаке, удерживая её на месте, словно, норовистую необъезженную лошадку.

     Какое-то время с интересом, склонившись едва ли не вплотную лицом к ягодицам тётки, поступательными движениями пальца я сношал её попку. Тётушка терпеливо сносила всё это, даже не пытаясь сопротивляться.

     В какой-то момент возбуждение накрыло меня новой волной. Само по себе только это: трахать пальцем в задницу женщину, покорно позволявшую вытворять всё это с собой, — это ...   уже было чересчур для неокрепшей юношеской психики.

     Я выдернул из задницы тётки палец и дрожа от возбуждения упёрся в её шоколадный глаз торчащим колом членом. Но одно дело это палец вогнать в женский зад, а совсем другое дело, когда это уже возбуждённый мужской член. К моему удивлению, сразу член не вошел, мне приходилось с силой протискиваться, и моя тётя, открыв рот протяжно заскулила от боли, пока головка члена неумолимо проникала внутрь её глубин. Неожиданно упругие и напряжённые мышцы ануса крепко обхватили моё любовное копьё, так что даже мне самому было больно протискиваться сквозь эти крепкие объятия, и упорно не пускали меня дальше в глубину прямой кишки. Но я быстро сориентировался, отпустив волосы тётки и крепко обхватив её за бедра обеими руками, принялся с силой неумолимо натягивать её на себя.

     — Тётя! Ну же, расслабься! — даже я понял это, что это вина тётушки, что мне не удаётся в неё протиснуться, — помоги мне! Ну, же! Перестань сопротивляться!

     В раздражении, я даже коротко ещё раз, наотмашь, шлёпнул ладонь по женской ягодице. Казалось, на какое-то мгновение моя тётя отвлеклась и вдруг я, в одно движение провалился, войдя в нее целиком.

     Тихий приглушённый вскрик тётки, она торопливо вцепилась зубами в подушку, сдерживая себя.

     Я же ощущал себя самым настоящим её победителем. Да, и опять же, впервые в своей жизни, я был покорителем женской попы. Моё мужское эго пребывало в эйфории.

     Выждав некоторое время, давая и себе и тётушке попривыкнуть друг к другу, я стал неторопливо двигаться, медленно вводить и не до конца выводить член из заднего прохода стоявшей передо мной на четвереньках женщины.

     Я медленно качал, наслаждаясь новыми для себя ощущениями. Мои руки гуляли по телу полностью покорившейся мне женщины. Гладили её спину, ласкали её бёдра, оглаживали ягодицы. Склонившись ниже, грудью припадая к напряжённой изогнувшейся женской спине и желая доставить тётке большее наслаждение, я принялся одной рукой ласкать её киску, поглаживая её и ныряя пальцами внутрь, а второй мять её свисающую грудь.

     Тётка тихо постанывала, принимая меня в себя.

     Возбуждение всё более нарастало и постепенно амплитуда моих любовных ударов нарастала, упругие мышцы тётушки уже не так зажимались, но очень приятно держали мой член в своих объятиях. Прям самое то, как говорится.

     В какой-то миг, я вдруг врубился, что финиш близко, что он уже вот он! Моё тело горит, как в огне! И уже не отвлекаясь ни на что иное, вновь обхватил тётку обеими ладонями за бёдра и полностью отдавшись распиравшему меня возбуждению, принялся бешено долбить женскую задницу изо всей силы. Не знаю, может мне и казалось, но, по-моему, теперь уже моя милая тётушка явно мне подмахивала.

     А через минуту такой пылкой ебли я стал неизбежно кончать, обильно заливая анальные глубины моей тётки своим семенем. Наши стоны, — тётя-таки и тут умудрилась вдруг кончить, — шлепки бёдер о ягодицы, слились в один единый шум спаривающихся как животных людей. Я ещё долго не отпускал бёдра моей тёти, по инерции двигая в ней своим поршнем, который плевок за плевком, как из пушки, выстреливал глубоко в тётю щедрые сгустки спермы.

     Мокрые от пота, мы оба валимся в полном изнеможении ничком и шумно дышим, пытаясь восстановить дыхание. Я всё ещё пребываю в сладкой нирване.

     Я чуть ли не навалился всем телом на маму, так что та во сне даже поёжилась, спихивая меня с себя.

     Я улыбаюсь и нежно глажу маму по волосам, в темноте любуясь безмятежностью её красивого лица.

     И сам не соображая до конца, что творю, я медленно приблизил свое лицо к ней и нежно, но требовательно приник к её губам, втягивая в себя её губу. Мама спала. Но к моему удивлению, ответ последовал почти сразу же: нежный и гибкий, юрко, как маленькая змейка язычок скользнул в мой рот. Я так и вспыхнул. Дальше себя сдерживать смысла не было, и я рывком привлек тело матери к себе. Она задрожала, тихонечко застонав. Мои руки прошлись по гладкой поверхности бедра и по-хозяйски впилась всеми пятью пальцами в мягкое полушарие задницы матери. Она была только в одном лифчике и трусиках!

     Мы целовались как сумасшедшие, я навалился на неё всем телом, мамины руки обвили мою шею.

     — Ты очумел!?, — резкий шёпот тётки, а ещё более её пальцы, которые вновь сжали моё ухо, в один миг вернули меня в реальность, — ты что это творишь? Вообще, стыд потерял?

     Я медленно отстранился от мамы. Её глаза были закрыты, она улыбалась во сне. Потребовалось некоторое время, что высвободиться из маминых рук, даже во сне, она словно нехотя отпускала меня от себя.

     Я вздохнул и повернулся к тётке, всё ещё сжимающей моё ухо в пальцах. Тётка потащила меня из палатки, я еле успел подхватить свои шорты и майку.

     Через пару часов я обессиленно откидываюсь на спину, на деревянный топчан в бане.

     От нижней губы моей милой тётушки к моему члену тянется ниточка белой слюны вперемежку с моей спермой. Лицо у тёти Иры — все красное, разгоряченное. Она по-прежнему держит в руке мой к тому времени уже порядком измочаленный и натруженный член. Моя рука всё ещё обнимает её затылок. Минуту назад, сжимая голову тётушки в ладонях, я долго с темпом и мощью отбойного молотка, насаживал её рот на свой член. Просто пользовался её головой, как большой резиновой приспособой для ебли. И тётя сама, без малейших понуканий, позволяла мне всё это делать с собой. Тётка сидит на коленях на деревянном полу, между моих широко расставленных в стороны ног. Умостив свой подбородок на моё колено, она смотрит на меня:

     — Это ужасно, ужасно, Сёма! Думаешь, я не поняла, что ты перепутал меня со своей мамой? — она, всё ещё пьянющая, осуждающе смотрит на меня, — разве можно быть ТАКИМ грубым с мамой? Ну, ладно со мной... Но с мамой?

     Нет, я и раньше замечал, какие они обе, что моя мама, что моя тётушка, самые настоящие болтушки, стоит им только хоть немного пригубить алкоголя. И при том, обе ух как любят меня учить.

     Но сегодняшний поучающий трёп моей тётушки мне действительно интересен. А тётя говорит и говорит. Почти не умолкая. Даже когда мы трахаемся. Собственно, потому, в конце концов, я и засунул член ей в рот.

     Вообще, только, когда мы выбрались из палатки, — тётушка снова кутается в свой халатик, — я понял насколько она пьяна. Настолько, что мне пришлось поддерживать её за руку, чтобы она смогла дойти до стола.

     Оказывается, одна из бутылок коньяка опорожнена только наполовину.

     — Мне нужно выпить! — провозглашает тётка.

     Поймав мой удивлённый взгляд, тётушка только фыркает:

     — И сама знаю, что и так уже пьяная. Но... Меня только что трахнул во все дыры родной племянник! И пока для себя я ещё не решила, — то ли это я такая шлюха или всё-таки это ты меня изнасиловал!

     Я краснею и что-то бормочу под нос нечленораздельное, типа, вроде как, не шибко она и сама была против.

     — Что!?, — усмехается тётка, — а что мне было делать? Мать твою будить и ещё половину кемпинга?! Когда я просыпаюсь, а мой племяш меня целует взасос и лезет в мои трусики? В конце концов, я всего лишь слабая женщина...

     Она грозно отчитывает меня. Но теперь я сам пай-мальчик. Торопливо сбегал за рюмкой и новой шоколадкой. Потом ещё раз, чтобы принести тётки напиться сока.

     Мы оба, после нашей скачки, всё ещё красные и распаренные, как будто только что из парной. Моя тётушка болтает без умолку. О нас с мамой. Навострив уши, я слушаю. Она поучает меня.

     — Ты не доложен давить на свою маму! Дай ей время! Думаешь, легко вот так вот? Сначала грудью тебя выкармливать, а потом ложиться с тобой в постель?

     Её язык заплетается. Она закурила, я тоже. И тут же выслушал гневную отповедь, что крайне некрасиво курить в присутствии родной тёти. И что, она очень надеется, что имевший место быть между нами секс, не поколеблет её надзорно-родительский (а она всегда считала себя для меня, оказывается, чуть ли не второй матерью) в моих глазах. Чуть позже, она кратко ...  

     обрисовала мне все мои возможные проблемы, в связи с дурной привычкой курить.

     Мы сидели, курили. Тётя говорила, а слушал. О вреде курения. Потом, мы снова заговорили обо мне и о маме.

     Немного позже её ладошка медленно огладила мою шею. Тётушка покачала головой. Я недоумённо уставился на неё.

     — Я тебя всего расцарапала, молодой человек, — зацокала она языком, — а вся твоя шея в моих укусах.

     Она покачала головой:

     — Так... Пошли-ка в душевую. Мне надо принять душ. А тебя мы кремом смажем! — она вздохнула, — и ты, смотри, матери показываться днём завтра не вздумай!

     Воды в душевых не было. Так бывало, когда опустевал бак. Хм... Баня была неподалёку.

     Всё шло как бы невзначай, само собой, без лишнего наката. Как-то, почему-то само собой, то ли нечаянно, то ли наоборот специально (быть может, подспудно, мы уже оба хотели продолжения) мы решили мыться вместе. Причём не в большой парной, которая к тому времени уже совсем остыла, а в малой.

     Тётушка держалась на ногах сегодня несколько неуверенно. Мы говорили сегодня о многом, но неизменно, каждый раз наш разговор возвращался к маме. Как-то ненароком я даже исподволь многое выведал о личной жизни и моей матери, и моего отца. Про маминых любовников... Тётушка знала обо всех. В любом случае, махнула она рукой, никогда ничего серьёзного не было, всё только разовые развлечения, мол, женщине бывает так одиноко, когда её суженный пропадает на краю земли целыми месяцами. Одним словом, моя тётушка всячески обеляла маму.

     Правда, тётушка даже нечаянно проболталась, что у неё однажды был секс с моим отцом. И не так уж и давно. Случайно. Спонтанно. Она, правда, тут же осекалась, испуганно воззрившись на меня, а я сделал вид, что ни черта не понял.

     Но самое удивительное, что нам обоим теперь удавалось вести себя так, как ни в чём не бывало, словно, между нами тридцать минут назад не было безудержного любовного соития. Не менее странным была и тема нашего с тётушкиной разговора, — о перспективах моего с мамой романа и как я, если уж мне суждено стать маминым любовником, должен, по мнению тётушки, вести себя с мамой.

     Ещё в предбаннике, когда я как-то запросто скинул с себя шорты и майку, мой член начал оживать.

     Тётушка покачала головой, нахмурилась, стрельнула в меня глазами, но ничего не сказала. Меня почему-то ни её взгляд, ни моя эрекция не смутили ни капельки. Сама тётка осталась в халатике. Подхватив деревянный тазик, она вошла в баньку.

     Душевая была небольшая, а потому все местные обычно мылись в большой парной. Тётка почему-то решила побыть моей банщицей. Она вертела меня под душем, потом вытаскивала из-под воды, натирала меня мылом и тёрла мочалкой.

     У меня случилась уже самая настоящая эрекция, член окаменел, восставая и напрягся вновь до впечатляющих размеров, возвышаясь над бёдрами внушительной каланчой. И было уже никак невозможно не обращать на него внимания.

     Тётушка фыркала, с укором посматривала на меня. Но я лишь с вызовом встречал её взгляды. Уже и дураку было бы понятно, что это наша новая игра.

     Вытащив меня из душа, стараясь всеми силами не обращать внимания на мой стояк, она вытащила из своей косметички тюбик с каким-то кремом и принялась щедро мазать им мою шею и плечи. Кстати, моя кожа действительно была беспощадна исполосована её маникюром и щедро искусана. Странно, что я даже не заметил этого, когда мы трахались.

     — Семён... , — продолжала меж тем увещевать меня тётка, — ты должен понимать, даже если твоя мама станет твоей любовницей, то в любом случае, ты должен оставаться для неё самым преданным и верным сыном!

     Я внимательно слушал её.

     Её халатик от влажности в бане всё более намокал, делался всё более прозрачным. Ворот из-за неплотно завязанного пояска всё более распахивался, иной раз её грудь сверкала в вырезе едва ли не до сосков.

     Пока тётка меня мыла, а теперь тщательно натирала кремом, я то и дело нечаянно без всякого стеснения, хоть и не специально, задевал своим восставшим любовным орудие то её ногу, то бедро. Тётушка нет-нет, но с любопытством поглядывала на мой член, её лицо очаровательно заливалось румянцем.

     Она лишь только вскрикнула, не сделав ни малейший попытки отпрянуть от меня, когда я, обхватив её за талию, потянул на себя, усевшись на деревянную лавку, что шла вдоль стены.

     — Сёма! — укоризненно скривила она губы, с укором поглядела мне в глаза, пока я распахивал полы её халатика в стороны и неторопливо улаживал её на своём возбуждённом негнущемся члене.

     Мне пришлось ощутимо шлёпнуть её по заднице, чтобы она послушно опустилась киской на мой член.

     Потом, снова довольно быстро смирившись со свей новой ролью, моя тётушка неспешно покачивалась на мне, упираясь босыми ступнями в лавку, на которой я восседал. Это была неспешная медленная скачка, от которой её влажные волосы лезли мне в лицо, а её соски — мне в рот. Красивые жемчужные бусы подпрыгивали у нее на шее. Мои яйца тоже подпрыгивают в такт нашим неспешным движениям. Мои ладони жадно мнут её груди.

     Но мне снова пришлось наградить её пощёчиной, ибо моя тётушка упорно отворачивала голову и не хотела со мной целоваться. Но затем, почти сразу же, её горячий рот наплыл на мою губы, а умелый нежный язычок послушно скользнул глубоко в мой рот, теребя и лаская мой язык. Я удовлетворённо застонал.

     Уже скоро мы оба тяжело дышим. Моя тётя, обхватив мою шею ладонями, скачет всё быстрее, с силой обрушивая себя на меня. Пот течет по ее гладкой, разгорячённой коже, звонкие шлепки наполняют маленькое пространство бани. Упругие груди подпрыгивая, то и дело бьют меня по лицу, и я каждый раз снова пытаюсь поймать губами её твёрдые, как камень соски. Я сжимаю мягкие женские ягодицы в своих руках, помогая тёте, в её безудержной всё ускоряющей скачке.

     Всё это превращается в какой-то бесконечный сексуальный марафон на истощение. В течение последующих трёх часов я имею мою тётку в самых разных позах по нескольку раз, настоящий калейдоскоп из Кама-сутры, и сам не знаю откуда только силы брались. Но когда, я кончал в очередной раз, мы с тёткой приходили в себя, снова начинали принимать душ, помогая друг другу... и... низменно всё начиналось по новой.

     Мы пыхтим друг на друге — два идеально отлаженных механизма для секса, мы выполняем работу, для которой, собственно, и предназначены самой природой. Я отпустил мою тётю только тогда, когда казалось уже полностью иссяк, излив уже, наверное, недельный запас своего семени во все три её дырочки.

     О, все это время моя ненаглядная тётка кончала, как из автомата, даже не стесняясь показывать мне тот факт, что ей безумно нравится, что я пользуюсь ей буквально, как резиновой куклой для мужских утех. Вконец уже обессиленная, она и превратилась именно в куклу, которая уже ни на что не реагировала, и почти не шевелилась, лишь покорно исполняя чужую волю. Она поворачивалась, наклонялась, изгибалась, подставляла свое тело, открывала рот... И раз за разом кончала, кончала и кончала. Как заведённая.

     В конце концов, мы отрубились с ней прямо на полу в бане, когда она снова послушно скакала на мне, — в этот раз ей пришлось изрядно постараться, чтобы я, уже измученный и обессиленный, но тем не менее по-прежнему возбуждённый, смог кончить ещё раз...

     Мне приснился сон... Непонятный сон. В этом сне мой отец почему-то это мой дядя Антон. Он принц Персии в 7 веке. Ага, охренеть! И когда он умирает в бою, в сражении с арабами, в наследство от него, помимо прочего, мне достаётся его гарем, в котором, правда, всего две наложницы, — моя мама и тётя Ира.

     Но очень скоро, вступив в законное владение теперь уже моим гаремом, я убеждаюсь на личном опыте, почему моему отцу никогда не требовалось бОльшего количества женщин в его гареме. И мама, и тётя Ира пылкие страстные любовницы, вдобавок ко всему редкие затейницы и искусницы в любовных утехах. Они обе, воспитанные с детства в суровой школе бесконечного подчинения своему господину, преданно служили моему отцу и теперь не менее преданно служат мне.

     — Вставай, вставай! — будет меня тётка, как всегда в таких случаях на самом интересном месте, я как раз в своём сне прихожу уже в свой гарем и там они обе, мои наложницы, с нетерпением ждут меня, — ой, уже утро! Ну же, просыпайся! Одевайся, бегом, бегом!

     Я вздохнул и с неохотой раскрыл глаза.