Данный рассказ основан на реальных событиях, и все описанные в нем действия и детали практически не искажены художественным вымыслом.

     Нетерпеливо оглядываясь по сторонам, Соня ждала Диму в условленный час на месте встречи. Его не было. А прежде он никогда не опаздывал. Десять минут, пятнадцать... Через полчаса она поняла — он не придет. Значит, лгал, все-таки использовал... Он такой же, как все. Правильно, что изменила. Она уже собралась уходить, как вдруг кто-то опустил руку ей на плечо. Обернувшись, она увидела... кого-то, отдаленно похожего на Диму. Плохо, небрежно одетого, в грязных ботинках, невыбритого и косматого мужика лет сорока с хвостом. А ведь он всегда был так опрятен и чистоплотен, и выглядел порядочно моложе своих лет... Робко подняв глаза, Соня соприкоснулась с его взглядом. Покрасневшие усталые глаза уставились будто мимо нее, не мигая. Он выглядел неадекватным, и девушка испугалась.

     — Дим, я думала, ты не придешь. — От растерянности она глупо улыбалась, а у самой все внутри дрожало от волнения так, что казалось, ее сейчас вытошнит на тротуар.

     — Я смотрел на тебя. — Тусклый безжизненный голос. Это был не Дима. Его тень.

     Ухватившись за него, из страха упасть, Соня потащила его в сторону кафе, где они часто сидели вдвоем, когда встречались. Дима молча плелся рядом, и Соня уже начала немного сердиться — какого черта он позвал ее на встречу, если только молчит? Еще и заставил ее ждать... Возмутительное неуважение!

     Кое-как усадив его за столик — он будто был пьян! — она заказала и ему, и себе чай, ибо Дима высказаться не пожелал. Так и сидел, молча буравя ее взглядом. Его молчание одновременно и мучило, и злило девушку. Какого черта? Не насиделся в паузе, должно быть. Так зачем же пригласил увидеться? Зачем вообще написал?

     Чай принесли, и он сделал попытку налить ей чашку. Руки у него дрожали, и он пролил почти весь заварник на скатерть.

     — Дай сюда. — Соня сердито забрала чайник и разлила сама.

     Чай выпили. Было тягостно. Соня, как дурочка, улыбалась, Дима со скорбным видом молчал. И вдруг она увидела, как в его глазах блеснула влага... Да ладно! Быть не может! Дима плакал. Просто смотрел на нее и молча плакал. Глаза стали красными, смуглое лицо потемнело, и слезинки, одна за другой, крупными каплями скатывались по щекам, собираясь на заросшем подбородке и срываясь вниз. Соне было невыносимо это видеть, и она, не отдавая себе отчета, отыскала его руку на столе и накрыла ее своей ладошкой.

     — Не надо, Дим... — Ей было так неловко. Не то чтобы она не подозревала, что мужчины тоже умеют плакать, но видеть как-то не доводилось. Особенно таких, как Дима — брутальных, серьезных, взрослых.

     Но Дима не успокоился, и к ее ужасу, принялся всхлипывать, отчего покраснел еще сильнее, и вот уже другие посетители начали замечать что-то неладное. Сгорая от стыда и неловкости, Соня погладила его по руке и снова попросила прекратить.

     — Я так по тебе скучала. А ты даже не говоришь ничего. Будто ты не рад меня видеть...

     — А я не скучал? — Дима спросил это с какой-то агрессией, будто в чем-то ее обвинял.

     — Почему же тогда ты оставил меня? — Обида с новой силой захлестнула девушку. Вспомнились все рыдания, бессонные ночи, что она проводила после их расставания одна, терзаясь невыносимой душевной болью. — Я тебя не гнала, ты сам, сам ушел!

     — Я хотел все понять. — Нелепо оправдывался он. В этот миг он выглядел жалко и ничтожно, и Соне впервые захотелось уйти от него.

     — Понял? — спросила так, будто нож всадила.

     — Понял. — Дима накрыл ее ручку ладонью и уставился ей прямо в глаза. Этот его взгляд... Ничего не нужно было объяснять, все слова были ущербными, их было бы недостаточно. Она и так все поняла, все стало ясно.

     — Дим, Дим... — Соне было так неловко под этим его честным и прямым взглядом. Казалось, он видит ее насквозь, читает в ее измаранной душе те гадкие сомнения, полные лжи, что она вбила в себя за время их разлуки, видит следы от рук другого на ее коже. Провалиться на месте хотелось. Как же она могла в нем сомневаться? — Дим, я... я не достойна этого. — Признаться сил не хватало, пускай он сам ее разоблачит, прочтет в уклончивом взгляде правду о том, что его предали.

     Но Дима ничего не увидел. Он и понятия не имел, какие противоречия раздирали Соню, какими угрызениями совести она терзалась сейчас. Он просто держал ее за руку и говорил ей взглядом: «Я хочу быть с тобой». Внутри у Сони что-то качнулось, будто тяжеленный маятник, а затем оборвалось и рухнуло вниз, всколыхнув все ее чувства, подняв волну, заставляя ее вспоминать каково это — в безмолвии говорить взглядом, сливаться на невидимом уровне и чувствовать это всем сердцем. Иначе быть не могло — это настоящее, единственное важное. Это любовь.

     Дима поднял руку и поднес к ее лицу, но не дотронулся, а замер, будто осязая тепло, которое излучала ее плоть. Оба они смотрели в глаза друг другу, все так же молча. Кончиками пальцев он коснулся ее подбородка, и медленно, осторожно, провел линию, очерчивая овал ее лица, сначала в одну, затем в другую сторону. Будто изучая ее лицо заново, он обрисовал все ее черты — пробежался по мягким щеточкам бровей, скользнул по прикрытым векам, спустился по ровному, прямому носу и задержался на нежных, непокрытых помадой губах. Он часто делал подобное, и в такие мгновения Соня чувствовала, как струится из него нежность и восхищенное обожание. Это были волшебные мгновения любви, нежной, духовной любви, которых у нее никогда и ни с кем больше не было. В кафе на них стали с интересом поглядывать другие посетители, и утонченная нежная близость оказалась осквернена их присутствием.

     Ничего не говоря друг другу, они тихо ушли из кафе, не сговариваясь, сели в такси — Дима был немного подшофе, без машины — выпил перед встречей коньяку, и куда-то поехали. Он назвал адрес, но Соня не расслышала. В любом случае, было не важно, куда. Важно лишь, что с ним. Машина остановилась возле какой-то типовой панельной пятиэтажки, Дима рассчитался и они вышли. Соня уже поняла, что они приехали к нему домой. Он и раньше звал ее к себе — и на дачу, в баню, и в квартиру, но девушка резко отказывала — еще чего не хватало, вторгаться на территорию другой женщины. Чувствовать себя лишней, бесправной, да и нехорошо это было, подло — ей бы не пришлось по душе, если бы какая-то другая сидела на ее диване и пила из ее чашек чай на ее кухне. Но теперь на все было плевать. Дима, Дима... Как долго она ждала его!

     Поднялись на третий этаж, он открыл обычную красную железную дверь «под дерево», и распахнул перед ней. В нерешительности потоптавшись на пороге, она выдохнула и зашла, однако замерла в темном коридоре, все же не решаясь идти дальше. Дима не зажег свет — на улице стемнело, и квартира была погружена в густой сумрак. В темноте он тихонько подошел к ней сзади и обнял. Почувствовав, как его руки обвивают ее, Соня чуть не расплакалась от нахлынувших чувств — неужели они вновь близки? И это не сон? Развернувшись к нему лицом, по-прежнему находясь в объятиях, она позволила ему отыскать ее губы. Желанный, долгий поцелуй заставил ее задохнуться от эмоций.

     — Дим, я сейчас в обморок упаду. — Призналась она, впиваясь пальцами в его тело.

     Он провел ее в комнату, и, не включая свет, усадил на диван — свое спальное место в этой квартире. Тихо сел рядом, обнял. И снова поцелуи... Очень скоро они переменили свое положение на горизонтальное — Дима лег сверху, и продолжил ее целовать. Было довольно темно, но все же они видели черты друг друга, блеск глаз, их выражение. И в глазах у них сейчас читалось одно и то же слово, до сих пор так и не озвученное. До одури хотелось быть друг в друге, забыв обо всем. Они даже не стали раздеваться — Дима, неотрывно глядя ей в глаза, освободил себя, а затем и ее от преград в нужных местах, и сразу же проник внутрь.

     — Только ...

  не спеши. — Попросила Соня. Ей хотелось прочувствовать каждый оттенок их близости.

     Он почти не двигался, очень, очень медленно давил ее собою, глядя в глаза, овладевая не только ее телом, но и душой. Соня чувствовала — что-то происходит. Нет, это не секс. Это нечто большее. Ей казалось, будто частичка ее души вышла из тела и сквозь кожу проникла в Диму, слилась с его душой, и это было самое восхитительное чувство, что она вообще когда-либо испытывала в своей жизни. Вот она разница — заниматься любовью и сексом. Теперь ей удалось ее прочувствовать.

     — Дима, Дима... — Она задыхалась, но не от страсти, а от внутреннего восторга, переполнявшего изнутри. Снова поток безумства захлестнул их, пробудил неутолимую жажду быть друг в друге одним целым, мучая от невозможности полностью насытиться этим невидимым слиянием. Всего было мало: слов было недостаточно, недостаточно объятий, поцелуев, прикосновений, воздуха нехватало, нехватало места в груди... Хотелось выразить ему, хотелось сказать... Чтобы он знал... — Дима, я люблю тебя. — Эти слова шли из глубины ее сердца сейчас.

     — Это правда? — Его взгляд опять стал таким страдающим, спрашивающим... — Ты любишь?

     — Люблю, люблю... — Все переполняло ее — восторг, радость, нежность, боль, страсть... От этого Соня почувствовала, как глаза наполнились слезами. — Люблю!

     — И я, и я люблю... — Дима прикусил губы и уперся подбородком в ее плечо. Соня ощутила, как по нему скатилась капелька влаги. — Люблю, сссука.

     Глубже, сильнее, но все так же медленно, он брал ее полностью, без остатка. Все, что только она могла ему отдать, она отдавала сейчас. Спустя недолгое время он набрал темп, погружаясь в страсть, и стал входить настолько глубоко, что Соне было немного больно, однако она все равно просила его:

     — Еще!

     Ей так хотелось близости: тесной, глубокой, подавляющей. Только бы не расставаться больше, не оставаться одной... Диме хотелось того же — он с такой силой сжимал ее, кусал, будто боялся, что она вот-вот исчезнет, если он ослабит хватку. Даже когда все закончилось, они все еще лежали, как приклеенные, обвивая друг друга руками, вбирая с поцелуями остатки любовного дурмана. Говорить было нечего, все было сказано на самом доступном языке — языке тела. В нем не было притворства, недосказанности и неточности, которые так часто, пусть и не намеренно, возникают в словах...

     Не помня, как прошла ночь, не подумав о том, куда делась его жена, утром Соня собралась и поехала домой. Это была единственная ночь, которую им удалось провести вдвоем, лежа рядом, обнимая друг друга, пускай эта ночь останется волшебной, неповторимой, без лишних объяснений. Соне хотелось сохранить эти нежные воспоминания, избежать банального утра.

     Их общение возобновилось, только встретиться пока никак не получалось — Дима постоянно находил причины, почему нет. Но Соня не беспокоилась — она верила его глазам. Прошло довольно много времени, листья почти полностью облетели, стало настолько холодно, что девушке пришлось купить сапоги и пальто — она ведь не рассчитывала на такую долгую поездку и с собой взяла лишь легкие вещи. Когда Дима настойчиво позвал ее в ресторан, она с радостью согласилась.

     — Сонь... — Заказали для вида какую-то закуску, ему нетерпелось начать разговор. Сегодня он был, как и прежде, в хорошей форме — в свежей рубахе, гладко выбрит, обувь сияла. Только глаза как-то странно бегали, и он не находил места своим рукам — они хватали все подряд: скатерть, салфетку, приборы. — Сонь, я хочу сказать тебе что-то.

     Она улыбнулась, предчувствуя что-то очень приятное. Ей хотелось снова услышать его «люблю». Одно дело сказать это ночью, в любовном угаре, другое — в лицо.

     — Давай. — Опустила ладонь на его руку, чтоб подбодрить.

     Дима, казалось, не мог найти слов, не знал, с чего же начать. Он то хмурился, поджимая губы, то сглатывал. И Соня почувствовала, что что-то не так...

     — Я тебе говорил, что все это неправильно. С самого начала.

     Начало не понравилось ей. Это были не те слова, которых она ждала. Но пусть он скажет до конца.

     — А ты отговаривала меня, просила не врать. Чтобы я не врал себе. Но я не врал. Может, я обманывал тебя, но себе я не врал, я точно знал, что я чувствую. Только тебе не говорил.

     Неприятный липкий ком заворочался в желудке Сони. Куда же он клонит? А Дима продолжал.

     — Я видел, что все заходит слишком далеко, тогда это напугало меня. И я соврал тебе... Но... — он привстал и достал из кармана какой-то лист бумаги, сложенный пополам. — Вот, держи.

     Недоверчиво повертев в руках бумажку, Соня осторожно раскрыла сложенный лист. «Свидетельство о расторжении брака».

     — Это что? — тупо спросила она.

     — Я хочу быть с тобой. — Дима опустил голову, разглядывая узоры на скатерти, ожидая ее ответа.

     О-хре-неть! Дима развелся! Соня была в ступоре. Радоваться? Ликовать? Или что нужно делать в таких ситуациях? Она не знала, и ощущала лишь растерянность и страх.

     — Что же ты молчишь? Ты не рада? — тихо спросил Дима.

     Господи... Да ведь он это ради нее, из-за нее... В глазах у нее потемнело. Пронеслись безрадостные, приземленные картины очередного замужества... Борщи, носки, унылые походы по магазинам, выходные на даче, сушащиеся на батарее мужские трусы, сбритые короткие волоски в раковине по утрам, звуки сморкания и чихания, доносящиеся из ванной, тупой, мещанский образ жизни... Разве могла процветать та утонченная нежность, прекрасная и хрупкая близость двух душ в такой серой банальности? Она не этого, не этого искала! Как же было прекрасно их общение до реальной встречи, волнительное, волшебное, чарующее! Ну почему оно не может быть таким всегда?

     — А ты меня вообще спросил, хочу ли я этого? — пробормотала Соня. — Я хоть раз дала тебе понять, что хочу за тебя замуж? Хоть раз намекала, чтоб ты развелся? Ты сам все решил, не спросив меня?

     Дима молча переваривал ее слова. Он еще не понимал, что ему отказывают.

     — Но теперь мы можем быть вместе. — Уточнил он.

     — Как ты думаешь, почему я дважды разведена? Ну не мое это! — Воскликнула Соня. — Вся эта совместная бытовуха, унылая серая жизнь... Ты восхищался мной, говорил, какая я талантливая, неземная, утонченная. Я думала, ты любишь МЕНЯ, а ты любил во мне только бабу? Я хочу скучать по тебе, читать твои сообщения, от которых мурашки пробегают по коже, хочу представлять, как ты поцелуешь меня, а потом встречаться и любить друг друга, без остатка, не отвлекаясь ни на что. Я не искала себе новой клетки. Я просто хотела, чтобы мы были друг у друга, и чтобы ты не отказывался от своих чувств, чтоб не врал! А ты — ты эгоист!!!

     Соня разозлилась, и с раздражением отдернула свою руку от Диминой. Он больше не будил в ней нежности, рассыпался иллюзорный портрет рыцаря с благородной и тонкой душой. Перед ней сидел самый обычный мужик, с мещанскими интересами, узким мышлением, жертва стереотипов. Как она могла быть так слепа? В чем тут можно было найти родственную душу? Ошибка, опять очередная ошибка, разочарование и пустая трата времени, чувств, сил...

     — Ведь ты говорила, что любишь... — До него, наконец, начало доходить, что он проиграл. Какие едкие слова, какие злые глаза, и это она, его Соня, нежный ангелок, вскруживший ему голову? — Как же так?

     — Я люблю, люблю!!! Но я не этого хотела. Нужно было думать не только о себе, тогда бы ты знал, что я к этому вовсе не готова. — Оправдывалась она. Ей все же было жаль его. Поцеловать его, что ли? — Я хочу быть с тобой, так, как раньше. Чтоб мы были друг у друга. Чтоб между нами было только самое лучшее, самое неземное и тонкое, а не грязная посуда и кредит за стиральную машину. Я так не смогу. Мои чувства разобьются об эти камни.

     — А у тебя они вообще есть, чувства-то? Ради тебя я разрушил свою жизнь. — В его голосе слышалась обида. Он обвинял ее в том, что сделал ...  

     сам.

     — Я тебя об этом и не просила. — Соня вновь разозлилась. Хотелось уйти. Нет, он не слышит ее. Не понимает. Он не принял ее такой, какая она есть. Он не готов мириться с ее внутренним миром, и не будет его уважать. Ошибка, очередная горькая ошибка... — Ты разрушил... А что ты там вообще разрушил? Будто еще было, что сохранять. Ты разрушил одинокое спанье на диване, еженедельные поездки на дачу, унылые беседы о том, что приготовить на обед, какие обои купить в коридор. Вот что ты разрушил, больше там ничего и не было. А теперь меня хочешь разрушить. Думаешь, я останусь нежным цветочком, смогу продолжать писать свои стихи, разбирать концерты, если мне придется обслуживать твои бытовые нужды и плодить тебе детей? В кого ты хочешь меня превратить — в подобие твоей жены, ой, прости, бывшей жены — неинтересную, ограниченную тетку, серую мышь, воняющую кухней, помешанную на закатывании огурцов и детском питании? Я не такая. И не буду такой. Эгоист.

     Ее несло. Чем больше она говорила, тем сильнее нарастало в ней негодование. И если бы Дима не прервал ее, она бы еще много чего ему сказала «приятного».

     — А я и не знал, что ты можешь быть такой сукой. — Дима чувствовал, будто она мечет в него отравленные стрелы своими словами. — Стерва.

     Он встал, набросил куртку и пошел к выходу. Не хотел позориться перед ней очередными слезами. Соня чувствовала себя ужасно. Хотелось крикнуть ему вслед «Стой!», но почему-то она промолчала, и только смотрела, как он уходит от нее. Навсегда. Вспомнилась порванная Димина рубаха в день их встречи. Это было не случайно, это был знак. Вот, значит, как все закончилось... Воспоминания пронеслись лавиной в ее голове — их интригующее знакомство, тонкая, прекрасная близость, доверие, уважение, дружба, а потом и чуткая нежность, ласка, чувства... Теперь все окончилось. Он ушел, но не в паузу. А совсем.

     Билеты были куплены, оставалась неделя до отъезда, и Соня считала секунды до этого момента. Прочь, скорее прочь отсюда. Забыть бы скорее. Как жгло ей душу это приключение! Дима не писал, не звонил ей, и она с горечью понимала — ну любит она его. Что бы там ни думалось ей от обиды, как бы ни подстрекал ее Марат, как бы ни разочаровывал ее сам Дима, но сердце не обманешь. Он жил там, тот самый Дима, с которым она познакомилась, с которым провела столько часов, переписываясь и открывая сокровенные душевные тайны. Этого Диму она любила, Диму из ее снов, Диму, чьи виртуальные поцелуи сводили ее с ума, чьи глаза с фотографии выражали такую нежность. А вот этого, серого банального мужика с тупым твердолобым убеждением о том, что жить и любить можно лишь в браке, под одной крышей, она вовсе не любила. И бежала от него. Ну почему, почему он не хотел ее принять, не хотел сохранить их чувство нежным и прекрасным, хотел осквернить его этой тоскливой бытовухой, от которой у Сони сводило скулы?

     Еле дотащив чемодан до вагона, Соня достала сигаретку — вообще, она не курила, но иногда, чтобы прочувствовать особый драматизм происходящего, можно было и сделать пару затяжек тоненьких с ментолом. Поезд стоял долго, можно было не торопиться. Настроение у нее было отупевшее, не верилось, что настала пора уезжать, что все закончилось, не оставив в душе ничего, кроме боли и опустошения. Так она думала, пока курила, изо всех сил стараясь не плакать, чтобы тушь не растеклась. Она ждала. Ждала его. Хоть Дима и не писал ей сам, он все же читал ее сообщения, которые она пачками отсылала ему в надежде достучаться, объясниться. Накануне она сообщила, на каком поезде и во сколько уезжает. Она надеялась, что он придет ее проводить, или... остановить. Сейчас был тот самый миг, Соня решила для себя — если он придет, если скажет «Стой», она... она останется. Но он не пришел... единственный шанс был утрачен безвозвратно. Хрупкие иллюзии, порожденные в виртуальности, разлетелись вдрызг о жестокую реальность, оставив в двух сердцах кровоточащие раны. Раны, которые, увы, были настоящими.

     Конец.

     P. S.

     Не заливай абсентом пустоту,

     Прости судьбу, что вхолостую била.

     Себе прости, что полюбил не ту,

     И мне прости, как я тебе простила.

     Прости, прости, прости...