Утро. Я просыпаюсь с поздним зимним рассветом и понимаю, что сегодня тот самый день. Тишина царит в нашей трехкомнатной квартире. Родные и близкие разошлись по работам и институтам. Теперь в доме только я и мама. Я — фрилансер и на службу не спешу, а у мамы первый день отпуска.

     Я встаю, и как спал, в одних трусах направляюсь в туалет, отлить по-утреннему. Потом захожу в ванную комнату и тщательно обмываю свой агрегат: он мне сегодня пригодится. По полутемному коридору, я иду к комнате мамы и тихонько открываю дверь.

     Она спит, разметавшись на постели. Зябко поджатые ноги чуть разведены и согнуты в коленях так, что под одеялом образуются два холмика. Слезы умиления почти накатываются на мои глаза. Как же я люблю свою маму!

     Наша с ней история началась 11 лет назад. В прошлом тысячелетии и даже в другом городе. Мы тогда жили в тоже трехкомнатной квартире, занимающей половину одноэтажного дома. У нас был огороженный двор и небольшой огород, мама очень любила с ним возиться. Угощала нас экологически чистым продуктом.

     Мы — это папа, мама, я и мои младшие брат и сестра. Я — первенец, гордость родителей. Шалопай 14-ти лет и круглый — почти — отличник. Родители у меня молодые — отцу 36, маме 34 года. Младшие находятся под моей неусыпной опекой. Мы были очень счастливой семьей.

     Это случилось однажды ночью в начале сентября, когда занятия в школе только начались. Стояла не по-осеннему удушливая жара, я спал обнаженным под тонкой простыней, и все равно — в детской было душно, я тревожно ворочался и метался на постели. Мои младшие напротив счастливо сопели в две дырки — сам черт им не брат.

     Вдруг со стороны двора, через тонкие стены нашей хибары, я услышал какой-то странный шум. Будто кто-то пытается завести машину. Не может быть! Отец утром уехал на рабочей машине с шофером, нашу оставил во дворе. Он работал в крупной строительной фирме, возможны были внезапные командировки, а таскать собственную тачку по проселочным областным дорогам — увольте... Короче, это могли быть только бандиты-угонщики, а мать-то спит, я лично пожелал ей спокойной ночи.

     Тогда я поступил, как полный придурок. Натянул треники прямо на голый зад, выскочил в коридор, и, наскоро обув кроссы, выбежал во двор. И что я, интересно, собирался делать с бандитами: драться, душить голыми руками? Позже до меня дошло, что вызвать милицию было бы умнее...

     Как бы то ни было, стоя на крыльце, я увидел, что ворота во двор настежь распахнуты, а в отцовской белой «семерке» сидит какой-то мужик и преспокойно греет двигатель. Я подошел к двери водителя и заорал не своим голосом (басок только-только пробивался):

      — А ну выйди из папиной машины!

     Мужик повернулся ко мне лицом и понял, что это мой собственный папаша. При свете приборной доски было видно, что он чудовищно пьян. С тех пор, как он стал занимать руководящие посты в фирме, я его таким частенько видел. Даже слишком часто.

     На крыльцо вышла мама. В одной ночной рубашке и шлепанцах. Свет, бьющий из коридора, высвечивал ее крепкую ладную фигуру. Она с тревогой спросила меня:

      — Ваня, что происходит?

      — Папа пьяный и хочет уехать, — как-то жалобно промямлил я.

     Мама подошла к машине.

      — Саша, не дури, — сказала она отцу, — два часа ночи уже! Оставь машину в покое и иди спать!

     Отец только головой помотал. Она попыталась открыть дверь, но он защелкнул замок.

      — Немедленно выходи! — почти закричала мама. От волнения ее грудь ходуном ходила.

     Вместо этого отец стал сдавать назад, едва не отдавив мне ноги передним колесом. Мама, выскочив на середину двора, попыталась перегородить ему дорогу, но он виртуозно ее объехал и укатил восвояси. Я подошел к маме. Она запирала ворота.

      — Пьяный мудак, — пробормотала мама, но в ночной тишине я ее отчетливо услышал. Мне было очень плохо.

     Мама повернулась ко мне и увидела в полумраке, что меня всего трясет. Это был отходняк после мощного выброса адреналина. Мама прижала меня к себе, к своему теплому мягкому телу и погладила по голове.

      — Сынок, ну что с тобой?

      — Мне страшно за папу — он за рулем и совсем пьяный, — законючил я жалобно.

      — Не беспокойся, на дорогах ночью спокойно, а если его остановит ГАИ, то он у них переночует.

     О третьей возможности — заснуть за рулем и врезаться в столб — она не упомянула, но я хоть чуть-чуть успокоился.

     Мы вернулись домой, тщательно заперли двери. Мне очень не хотелось возвращаться в свою кровать, я разнервничался, мне хотелось какого-то тепла, ласки. Кое-как я сумел донести этот посыл до мамы.

      — Хорошо, идем к нам в комнату, мы поговорим, и ты успокоишься.

     В комнате она легла на широкую двуспальную кровать. Я сел в кресло так, чтобы смотреть маме в лицо. Люстру мы погасили и включили бра на стене. В комнате воцарился полумрак. Мама сегодня тоже укрывалась простынею, но сейчас она была отброшена в сторону, и я мог любоваться полными и ладными мамиными ножками, ее красивыми ухоженными ступнями. Мама была домохозяйка, она умело «вела» наш дом и имела возможность тщательно следить за собой.

     Меня по-прежнему знобило. Я мучился от бессонницы, потом испытал нервное потрясение. К тому же середина ночи... Короче, я определенно находился в измененном состоянии сознания. Мама села на кровати, поджав ноги и обхватив колени руками. Подол ее ночнушки опал на кровать, и мне стали видны мамины ляжки почти до самой попы. Трудно было оторвать взгляд от этой «картинки».

      — Может, сына, ты мне что-нибудь расскажешь? — спросила мама. — Какую книгу ты сейчас читаешь, какая на этот момент твоя любимая?

     Я был запойный книгочей, в семье надо мной посмеивались, но всячески в этом поддерживали. Во-первых, я не шлялся по улицам, и это помогало учебе.

      — Мне нравятся книги про Анжелику — маркизу ангелов, — ляпнул я, и меня аж передернуло от приступа страха: еще полгода назад мама запретила мне читать эти книги.

     Мама рассмеялась и шутливо погрозила мне пальчиком.

      — Ах ты, непослушный мальчишка... И тебе все было понятно? Там ведь много говорится о любви мужчин и женщин...

     Я чувствовал, что стремительно падаю в какую-то пропасть. Сердце бухало в груди, ладони и ступни вспотели. Без футболки, в душной жаркой комнате я почувствовал холод, меня знобило.

      — Я п-понял потому, что еще читаю Энциклопедию мужчины, к-которую ты подарила отцу на д-день рождения...

     Мама несколько мгновений недоуменно хлопала глазами.

      — Ну и развитый же у меня малыш, — наконец сказала она, — да что ты дрожишь?... Иди ко мне...

     Я сел на кровать рядом с ней. Она прижала меня к себе, крепко обняла в районе груди, и я невольно опустил руки на ее талию, положив ладони на пышные бедра, вытолкнувшие на свет божий троих детей.

      — Глупенький, я не буду тебя ругать... Я не давала тебе эти книги, потому что боялась травмировать твою детскую психику...

      — Я уже взрослый, мама, — пробурчал я.

     Она погладила меня по короткому ежику волос.

      — Конечно, взрослый... только маленький взрослый...

     Теперь мне стало жарко. Тошнота прошла, и я стал чувствовать, как внизу моего живота поднимается теплая волна. Я хорошо знал, что она предвещает. Мне захотелось быть очень близким маме, быть с ней правдивым до самого конца...

      — Мам, — осторожно сказал я, — а можно я тебе открою одну тайну?...

      — Конечно, сынок, от мамы ничего нельзя скрывать, иначе я не смогу тебе помогать... А я хочу быть очень заботливой и щедрой мамой... Я ведь очень тебя люблю и твоих брата с сестрой...

     Я ...

  теснее прижался к маме и крепко обнял ее бедра, опасаясь гневной реакции.

      — Я... я смотрел те две видеокассеты, что вы с папой прячете в бельевом шкафу...

     Мама вздрогнула всем телом, сжала меня, а потом слегка оттолкнула и посмотрела в глаза. Краска стыда заливала мое лицо, скулы сводило. Я потупил глаза и увидел чуть задравшийся подол ночнушки на маминых полных бедрах...

      — Как?... То есть тебя испугало то, что ты увидел?... Глупый, глупый!...

     Я покрутил головой.

      — Нет. Я только... (как же стыдно!) не мог понять, почему женщины так кричат и стонут, когда мужчины делают с ними ЭТО?...

      — А потом... понял? — голос мамы снизился до шепота. Я начал чувствовать стеснение в штанах. Глупая моя писька стремительно росла и мужала.

      — Однажды... когда я смотрел фильм... прости меня, мама!... я не удержался и стал дергать свою пипку... А потом... испытал оргазм, как это в Энциклопедии называют... Тогда я понял, почему тетеньки в кино кричат и стонут... Так ЭТО легче переносить... Если стонешь...

     Мама покачала головой.

      — Господи, господи, бедный мой малыш... Надеюсь ты не догадался показать эти фильмы Мише и Тане...

      — Конечно, нет, мама! — меня душило возмущение. — Они ведь совсем маленькие, им этого знать не надо...

     Она немного успокоилась.

      — Ну, хорошо, раз тебе хватило ума... раскрою тебе одну тайну... Женщины во время... секса... не всегда кричат, тут тетеньки из телека переигрывают... Чаще они просто стонут...

      — Знаю, — опять не подумав, брякнул я, — ты стонешь...

      — ЧТО? — мама вновь оттолкнула меня. Ее широко открывшиеся голубые глаза превратились в два озера, в которых я мог утонуть. — Что ты мелешь?...

     Я опять уставился на подол ее ночнушки.

      — Однажды я встал ночью пописать и услышал ЗВУКИ из вашей комнаты. Дверь была неплотно закрыта и я остановился посреди коридора... Ваша кровать скрипела очень, а ты... ты стонала!

      — И ты подсматривал? — спросила мама, не отрывая своего строгого взгляда от моей физиономии.

      — Н-нет... Мне было страшно... А потом папа захрипел, сказал «кончаю!», и скрип прекратился... и ты перестала стонать... Я побежал в комнату, даже не пописав...

      — Типичное поведение для твоего папаши... Кончаю, и хоть трава не расти, — мама как-то странно дышала, ее взгляд стал бегающим, неуловимым.

      — Это все, что ты мне хотел рассказать?

      — Только еще одно, мама... Только не ругайся! Я очень тебя люблю! И поэтому все говорю...

      — Ну!... Говори, не жмись, как красна девица...

      — Я с тех пор много раз делал маструбацию...

      — Мастурбацию.

      — Ну да... И все время я представлял тебя мама... как будто я и ты... ну...

      — Значит вот, кто повинен в том, что твои простыни стали дубовыми от засохшей спермы... Я сама и твоя бурная фантазия... но неужели нельзя пользоваться салфетками?...

      — Прости, мама... Я читал в энциклопедии про Эдипов комплекс...

      — И тебе хотелось причинить папе вред? — с тревогой спросила мама.

     Я снова обнял ее страстно, как маленький испуганный ребенок, вспомнил, что папа где-то там в темноте на улицах города...

      — Нет, что ты?! — взволнованно произнес я. — Я люблю папу, просто я... я ему завидовал, что он может с тобой, что ты ему разрешаешь... что...

      — Говори, что?!

     Я уткнулся лбом в податливое мамино плечо. В разрезе ночнушки я видел верх ее белоснежной груди.

      — Что ты ему даешь...

     От этого стыдного сладкого слова, которое не сходит с уст пацанов в школьном туалете, мой писюн болезненно заныл и задергался.

     Мама не оттолкнула меня вновь, наоборот обняла.

      — Вот так ночь открытий, — произнесла она совсем не злым голосом, — вначале алкаш-самоубийца за рулем, теперь еще и сын-извращенец... А я думала, что наша семья образец для подражания...

     Она внезапно встала с кровати и, подойдя к двери, закрыла ее на запор. Потом повернулась ко мне так резко, что подол ее ночнушки взметнулся вверх, открывая божественные ноги до середины бедер.

     Я сидел, ни жив, ни мертв. То есть живым во мне остался только орган, топорщащийся у меня в штанах. Я не знал, что может произойти в следующую секунду. Совершенно неизведанная территория для меня.

      — Немедленно сними штаны, — твердо сказала мама.

     Я испугался, но подчинился. Писюн торчал, как стойкий оловянный солдатик, и я прикрыл его руками.

      — Убери руки, — сказала мама.

     Я опять подчинился. Мама подошла ближе к кровати и долго на него смотрела.

      — Он очень красивый, — сказала мама, — как у древнегреческих статуй.

     Я страшно смущался, но не мог оторвать взгляда от маминых коленок. Они слегка дрожали.

      — А теперь ответь на вопрос.

     Я кивнул удрученно, готовясь к худшему.

      — Если я тебе дам, как дает деревенская баба на сеновале, просто и тупо, ты возьмешь меня, свою маму? Тебе хватит на это решимости?

     Голос у мамы был как-то истерично повышен, и даже со взвизгиваниями. По ее виду было понятно и мне, несмышленышу, что говорит она серьезно, говорит страшные вещи и требует ответа немедленно. Я вначале испугался, а потом робко кивнул, сглатывая набежавшую в рот слюну. Мои челюсти были так сжаты, что еще чуть-чуть и начнут крошиться зубы. Мама легла на кровать и вытянулась по струнке.

      — Надеюсь, ты внимательно смотрел ТЕ фильмы... Помогать я тебе не буду... Можешь присту...

     Голос ее осекся. Она дышала тяжело и быстро. Грудь высоко вздымалась. Я встал на колени перед мамой и осторожно поднял подол ее ночнушки. Открылись волшебные толстые бедра с жилками вен под тонкой кожей и низ живота. На маме были белые трусы. В полумраке мне было видно потемнение под тканью там, где сходились ноги и торс мамы. Я понимал, что это волосы на лобке. Внизу мама тоже была брюнеткой.

      — Сними их сам, я помогать не буду, — голос мамы был хриплым и ломким. Ей, кажется, было трудно дышать.

     Я с большим трудом заставил себя взяться за боковины маминых трусов. Руки тряслись, как у пьяницы с похмелья. Я тянул трусы вниз, а они сопротивлялись, будто живые. В районе маминых коленок я и вовсе запутался. Потом догадался поднять немного вверх ее ноги и, наконец, стянул с нее эти трусы. Я почувствовал, что в промежности они были влажные и пахли какой-то кислинкой, завораживающей мое обоняние.

      — Трусы — последняя линия обороны. Ты победил, теперь можешь взять меня!

     С этими словами мама раздвинула ноги, слегка сгибая в коленях. Мне стала видна ее пися — обрамленная короткими черными волосками, с многочисленными складочками губ, малых и больших. Я едва не упал в обморок, так билось сердце. Тем не менее, нашел в себе силы, чтобы пробраться между маминых ног и лечь на ее мягкий податливый живот. Мама не шевелилась, только шумно дышала. Точно, помогать не будет. Тогда я стал неловко тыкаться в ее пах. Ничего путного. Потом догадался обхватить руками ее полные бедра и чуть поднять вверх. Магическим образом мой член проскользнул в ее горячие недра.

     Мама опять вздрогнула всем телом. На этот раз волна удовольствия прошла вдоль ствола моего члена. Мне жутко понравилось это ощущение, ни с какой дрочкой не сравнится. Я хотел еще и стал двигаться

     внутри мамы взад-вперед, то отклячивая зад, то подаваясь вперед. Наши лобки сталкивались, мокрющая мамина пися хлюпала. Я прижался грудью к ее груди, терся о ...  

     мягкую ткань ее ночнушки и качал, качал, качал... Мама не кричала и даже не стонала. Она отвернула от меня лицо и крепко зажмурилась.

     Тогда я оглянулся через плечо и наблюдал волшебное зрелище, как мой зад елозит между маминых бедер. Как они, раздвигаясь, поддаются его напору, а потом тянутся за ним, будто боясь хоть на секунду прервать их сладкую связь.

     Мне было хорошо, мягко, горячо, скользко, приятно. А хотелось еще приятнее, и я стал ускоряться. Вдруг почувствовал, как мама подается вперед, стараясь глубже насадиться на мой член. Она мне подмахивала! Осознание того, что мама мне помогает, едва не свела меня с ума. Я стал дергаться на ней, как сумасшедший.

     Мама все сильнее поддавала, а потом так взбрыкнула бедрами, что приподняла нас обоих над кроватью. Внутри ее писи началась бешеная жаркая пульсация. Этого я выдержать не мог и с пушечной мощью выбросил все, что скопили мои яички за пять часов без дрочки.

     На пару мигов я вырубился, а когда открыл глаза, увидел, что мама смотрит на меня и улыбается очень доброй и ласковой улыбкой.

      — Тебе понравилось? — Очень! Мама, у тебя лучшая пися в мире!...

      — Конечно, с твоим-то опытом...

      — Нет, я это точно знаю!...

      — А как я даю?...

     Я поцеловал ее несмело в губы, темно-красные и мягкие, как вся она...

      — Ты... даешь, как богиня... Артемида или Афина Паллада...

     Мама опять улыбнулась.

      — Странно, а твой отец говорит, что я словно бревно в постели.

      — Ничего он не понимает!

     Я все также лежал на маме, не вынимая из нее свой поникший член. Она не была против, наоборот обняла меня, теснее прижимая к себе.

      — Теперь ты не будешь завидовать папе и желать ему зла?

      — Нет, конечно...

      — Ладно, наши приключения останутся нашей тайной. И все будет хорошо. Я буду давать вам обоим. У меня хватит сил, а папе об этом лучше не знать.

      — Как, будет еще раз? — удивился я.

      — Конечно, вся прелесть секса в его регулярности. Зачем тебе онанировать, если есть любящая тебя мама. Сколько хочешь меня, столько и еби.

     От этого — еще одного запретного — слова я снова завелся, почувствовал стремительно нарастающую эрекцию.

      — Мама, повтори пожалуйста это слово, — взмолился я.

     Мама как-то странно заерзала, а потом задрала ноги вверх так, что коленки ее прижались к груди. Я схватил ее под коленками, а мой торжествующий ствол заполнил ее внутри до отказа.

      — А теперь выеби меня, сынок, так чтоб чертям в аду страшно стало.

     И я попер на штурм... Как же мама ворочала подо мной своей большой мягкой попой, как хлюпала и чавкала ее писька! Меня кидало то вверх, то вниз. Я словно очутился на палубе деревянного парусника, попавшего в шторм. И конечно не мог долго выдержать подобного темпа. Теперь мама отчетливо стонала, а я старался стонать с ней в унисон.

     Почувствовав мое финальное ускорение, мама пробормотала:

      — Кончай в меня, не бойся...

     И с всхлипом «мамочка, мамочка» я стал накачивать ее матку своей свежей спермой.

     Мы еще раз занимались любовью в той же позе, а потом мама отправила меня в мою комнату. Вдруг вернется отец или младшие проснутся.

     На следующее утро я проснулся в десять утра, отдохнувший и посвежевший. Секс с мамой был лучше любого снотворного. Мишка и Танька были уже в школе, а я проспал. Натянув футболку и треники, я умылся и пошел на кухню. Там мама стояла у плиты и жарила оладьи. Я подошел к ней сзади и по-хозяйски, но все же с острасткой помял сладкую мамину попу. На маме были только короткие шорты и футболка.

     Она не сделала мне замечания, сказала только, что звонил отец: он переночевал у друзей и сразу отправился на работу.

     Мы сели завтракать за кухонный стол у окна во двор. Когда оладьи были съедены, а какао выпито, мама посмотрела на меня с кокетством и сказала.

      — Ах ты соня, школу пропустил... Но ничего, я тебе записку напишу... И чем теперь намерен заняться?

     У меня уже стоял.

      — Мам, хочу как ночью... Я тебя обожаю, каждую секунду хочу...

     Она поднялась со стула.

      — Тогда пошли в кроватку...

     Я придумал другое.

      — Мам, там, в одном кино, белая тетенька дала писю черному мужику прямо на кухне, она села на стол... Мам, ну пожалуйста, я так мечтал об этом...

     Она засмеялась.

      — Ну хорошо, только шторы задерни.

     Я встал и запахнул шторы, отделяя нашу любовную идиллию от жестокостей большого мира. Мама подошла ко мне и, внезапно встав на колени, спустила с меня штаны и с размаху насадила свой рот на мой вздыбленный член. Я громко охнул от внезапного удовольствия. После горячего какао ее рот был, как доменная печь. Мама начала бурно сосать, чмокая и сглатывая слюну.

     Она, то вводила член до горла, то облизывала головку и мои почти безволосые яички. При этом она не сводила с меня игривого, по-детски озорного взгляда. Я сходил с ума от наслаждения.

      — Ням-ням, — внезапно останавливаясь, произнесла мама.

      — Что? — у меня заложило уши, я плохо ее слышал.

     Мама вынула член изо рта и повторила:

      — Нравится? Как еще хочешь?

     Вместо ответа я вновь вдвинул член в ее рот и, взяв за затылок, стал усиленно ебать, стараясь проникнуть вглубь.

     Мама не сопротивлялась, послушно чавкая и раздувая щеки. Потом она притомилась и, чтобы перевести дух, заложила член за щеку. Моя головка раздула ее, как флюс или теннисный мяч. С этого мига я не употреблял слово «защеканка» в качестве ругательства. Это гордое прозвище имела право носить только моя мама.

     Но я не хотел кончать ей в рот. Я поднял маму с колен, снял привычным движением с нее шорты и трусы и усадил на стол. Мама развела ноги и подняла коленки. Я пристроился между ее ляжек. Высота стола была идеальной. Мама обняла мою поясницу ногами, прижав пятки к моим ягодицам, положила подбородок на мое плечо и сосредоточилась на ощущениях того, как я пялю ее тесную, сочную, горячую дырку. Она стала моей без остатка.

     Потом мы еще часа два еблись во всех комнатах и в разных позах, пока маме не пришлось прерваться на приготовление обеда. Борщ и жаркое были обалденными.

     С тех пор прошло 11 лет. Наша жизнь изменилась кардинально. Отец давно ушел от нас. Поменялся порядковый номер тысячелетия, мы переехали из провинции в Подмосковье. Неизменной осталась только наша с мамой любовь. Мы по-прежнему трахаемся со страстью молодоженов-сексоголиков. И по-прежнему таимся от Мишки и Тани, потому что они — оба студенты — никак не оставят нас в покое. Да еще полсумасшедшая тетушка, к которой мы собственно и переехали жить.

     И теперь, оставшись, наконец, один на один с мамой я пробираюсь в ее комнату, поднимаю одеяло и жадно припадаю к ее сладкой, изрядно мною потрепанной писе. Мама елозит ногами, но просыпаться не хочет никак — все-таки первый день отпуска. Ладно, в честь того первого раза, возьму ее сонной. Почему она мне тогда дала, мама так и не призналась. Да и неважно это.

     Я забираюсь на маму сверху, вставляю и ебу, ЕБУ, ЕБУ единственную женщину в мире, которая ценит и любит меня таким, какой я есть.

     КОНЕЦ

     20.11.08