9

      — Я думала — один, ну, двое,

     А больше — просто не смогу!

     Что будет тело — чуть живое,

     Иль сдохну, на втором кругу!

      — А я тебя предупреждала,

     Что станешь царствовать в ночи!

      — А под Володькой ты устала?

      — Да так! Но киску подлечи!

     Чудно, но я не помню боли,

     Хотя теперь — там всё саднит!

      — Отлюбишь вновь число любое!

     Ты, девка, — просто динамит!

      — Я Вовку знаю — не отлипнет,

     Пока что не зачнёшь под ним,

     Его заводят крики, всхлипы!

     Ты как? Под вечер повторим?

      — Не стоит: в теле сил — нисколько,

     И знаешь, чешется, меж ног,

     Ведь я попробовала только,

     Да своего вернула долг!

      — С тобой вернёмся к этой теме,

     Теперь же — спать, в родимый дом,

     И не забудь помазать кремом.

     Ну, отлежишься, и потом...

     Наш ствольный взвод тебя серьёзно,

     Как видно, ночью, распахал!

     И мой, потом, вломился грозно!

      — И изнасиловал, нахал!

     *

     Мне утра небо, как с овчинку!

     Башка гудит, а мыслей — нет.

     Воспоминанье вечеринку

     Суёт с издёвкой, нет да нет.

     В полубредовом наважденье

     Крутила память вновь и вновь

     Кино про чести пораженье,

     В желанье воскресить любовь.

     Жена давно ушла из бани,

     С подружкой новою своей,

     А у меня перед глазами,

     В ушах, всё, связанное с ней.

     *

     Мохнатым, раскалённым кругом

     День прокатился. Как не жил!

     Измучена жарой округа,

     А я себя лишь потрошил.

     А я забыл часы обеда,

     Полуденный, беспечный сон,

     Ни темени не знал, ни света,

     Лишь трибунал творил закон.

     10.

     Обед был поздним, оказалось,

     В дом собрались часам к семи,

     Гостей ватага разбежалась,

     Остались близкие семьи.

     Да так и легче, коль не видеть,

     Владевших суженной твоей,

     Кто видел, в непотребном виде,

     И будет помнить много дней

     Позор напившегося мужа,

     Из недотёп, и слабака,

     Сидящего, по чресла, в луже.

     На шее с биркой дурака.

     *

     К новой ночи воздух загустел.

     Сердце стонет в боли и тревоге.

     Милая, прости, что не посмел

     Увести от брошенной дороги!

     Что, в безумной жажде не узнав,

     Опоенья грязной страсти зельем,

     Не унес любимую, подняв

     На руки, от дикого веселья!

     Стыдно, сам не знаю, как я смог:

     Подошёл и уложил супругу,

     Первым был, под вздохи нежных слов,

     И отдал любить другим, по кругу...

     *

     Страшусь увидеть взгляд супруги,

     Укор за ночь черней ночей!

     Уже ни красота округи,

     Ни пекла спад не по душе.

     Чудно, что за столом лишь жёны,

     А где же бравые мужи,

     Из тех, кто с пьяной, обнажённой,

     Той ночью доблестно пожил?

     Галина долго не ломалась,

     За руку к бане подвела.

     Жена по стонам узнавалась,

     В оргазме бурном поплыла,

     И не посмел сей стон нарушить,

     Миг наслажденья погубить.

     Побагровели щёки, уши,

     Мелькнул вопрос: быть иль не быть.

     А сводня, будто угадала,

     И поспешила пояснить:

      — Она сама так пожелала!

     Уж так просила вновь любить,

     Что сердце дрогнуло в волненье,

     И я их в баню провела.

     Твоя ж, забыв про утомленье,

     По разу с каждым побыла!

     В измученном желаньем теле,

     Проснулась новая волна...

     Бедняжке, страстной в этом деле,

     Нужна мошонка не одна!

     Я прежде тоже испытала,

     И знаю этот сладкий грех:

     Сама стыдливо лепетала,

     Безумно жаждая утех!

     Вновь за стеной любимой хрипы

     Сменял протяжный томный вскрик —

     Там сладко проникали рифы

     В трюм корабля моей любви.

     Не долго длится передышка,

     И снова, радостная песнь.

     Я оглушён, как взрыва вспышкой,

     Смеркается несчастья день.

     Так, просидев в тоске, без срока,

     Примерно час, а может, два,

     Любимой стоны слыша только,

     Я, даже глаз не открывал.

     Вновь, слышу рядом Галкин шёпот

     Смириться с похотью жены,

     Мол, прежнюю её — прохлопал,

     И ей одни самцы важны.

     Учись ласкать жену по кругу,

     Коль без неё в душе беда,

     И отдавать без боли другу,

     Когда до боли голодна!

     Пойми. Она не станет прежней,

     И все мосточки сожжены,

     Когда всю ночь то — зло, то — нежно

     Спускали вглубь твоей жены!

     Восторг утех любви по кругу

     Вернёт жену под них рабой,

     А память семерых, супругу

     Как будто разведёт с тобой.

     И станет страстное томленье

     Отдаться множеству мужчин

     Толкать на поиск продолженья,

     Измен всё новых, без причин.

     Супруге до смешного мало

     Троих уже сегодня днём!

     И то, что с нею ночью стало,

     Ни ты, ни я — в ней не свернём!

     Там, у реки, ещё вначале,

     Под звёздным небом, на траве,

     Ей матку спермой накачали,

     А это «клинит» в голове!

     Поверишь? Злого не желаю,

     Уж так сложилось, так срослось!

     Все ощущенья помню, знаю,

     И мне сей путь пройти пришлось!

     В ней ощущенье; матка — мячик

     Внутри. Всё чешется, зудит,

     Так, что одно в мозгу маячит:

     Кто эту пытку прекратит!

     Сильней стыда или смущенья

     Стремленье утолить сполна

     Весь мир затмившее томленье,

     Нахлынувшее, как волна.

     Так будет повторяться снова,

     С тобой, а бросишь — без тебя,

     Чтоб ощутить в себе любого,

     Из крепких пенисом ребят.

     Что пожалели, и воткнули,

     И разложили на скамье.

     По кругу бабу крутанули,

     Пока она горит в огне,

     Не осуждай свою супругу.

     Теперь она совсем не та,

     Оставь её на сутки другу,

     И не пеняй на ворота

     На месте узенькой калитки,

     Пробившей девственный забор,

     Теперь свой груз везут телеги,

     Проигран будет с блядством спор!

     А, коль любовью окрутили

     Так, что готов махнуть рукой

     На всех, кто с ней сегодня были,

     И снова будут в день другой,

     То должен знать: она остынет,

     Поест, немного отдохнёт,

     И, вновь припрёт, и вновь нахлынет

     Безумной похотью пихнёт

     Под футболиста, тракториста,

     Соседа, слесаря, иль пса,

     Пока дурашка не смирится,

     Отдавшись всем, вплоть до отца!

     Поверь, ей лучшая награда —

     Твоя любовь в кругу других!

     Поверь, и я так Вовке рада,

     Что мир — минута на двоих!

     Ты, не стыдись, в том жизни проза!

     Поверь, тебя супруга ждёт!

     Вот брат мой кончит — нет вопроса!

     Он очерёдь тебе займёт!

     Нет, попрошу у нашей примы

     Тебе без очереди дать!

     Ну, хочешь спариться с любимой,

     И кончить в новенькую блядь?

     Пока совсем не растянули,

     Мой Вовка и его отец,

     Хотя, той ночью, ей впихнули

     И в десять дюймов «огурец»!

     Ну, я пошла. Там — пересменок,

     Решил любить — не уходи,

     А то — лишишься сладких «пенок»,

     Ведь только «прорубь» впереди!

     Вновь тишина на поле срама.

     Открыто банное окно.

     Галине не понятна драма,

     Ведь в ней все мысли про одно...

     Вдруг, средь смешливости мужицкой,

     Расслышал слабое: «пускай»,

     И снова скрипы половицы,

     И самки возглас «Ах!» иль «Ай!»

     Вернулась. Значимость хозяйки.

     Взгляд превосходства, свысока.

     Крива усмешка без утайки,

     Жест: в повелении — рука.

      — Идём, она тебя просила

     Не мешкать, и прийти скорей,

     Пока Володька с новой силой

     Не побывал сегодня в ней!

      — Всем — перекур! Муж всунет дуло!

     С усмешкой, после, для меня:

      — Супруга к бляди в круг воткнула.

     Любитесь, хоть в теченье дня!

     Сквозь строй ухмылок и усмешек

     Взошёл к жене, на эшафот,

     К измученной ...

 

     бардовой, нежной,

     И словно пламень взглядом шлёт:

     «Прости, — мне шепчет дорогая —

     Я не сдержалась, не смогла,

     Во мне волна растёт такая,

     Чтоб всем и каждому дала!

     Я не могу остановиться,

     Всё время хочется ещё,

     До безразличья, с кем сшибиться,

     И здесь желанье не при чём!

     Мне, видно, с чаем что-то дали,

     Я только чашку допила,

     И мысли так защекотали,

     Что, как безумная была!

     Ведь я сама их попросила,

     Чтоб облегченье испытать,

     Но необузданная сила

     Изнеможеньем, просит дать.

     И всё по кругу. Снова, снова,

     Мне надо, надо испытать

     Миг извержения мужского!

     Прости. Твоя супруга — блядь.

     Не уходи! Средь этой своры

     С тобой лишь буду по любви!

     Ведь вновь подпоют, сделав хворой,

     Чтоб мерзость закрепить в крови!

     Так говорят: на третьи сутки

     И добродетельную мать

     Введёт в сознанье проститутки

     Столь многочисленная рать!

     В ней постоянное желанье

     И стыд и совесть победит,

     Безумьем так сметёт сознанье,

     Что с сыновьями переспит!

     Осталось мне уже немного,

     Часам лишь сутки отзвонить,

     И зарастет назад дорога,

     Порвётся в мир любимых нить!

     Всё! Не могу, возьми, любимый!

     Со мною можешь делать всё!

     Мне ощутить необходимо,

     Как часть тебя меня возьмёт!

     Вдруг, в тело сладкой и развратной,

     Случайно провалил ладонь.

     Жена вздохнула ставшись ватной,

     И Сам пролился, будто конь!

     В моей душе вскипело море

     Желанья мести по вине,

     И укрепила мысль о горе,

     Отраве, спрятанной в вине!

     Взревел, восставший в яром гневе —

     Оторопели, сникнув враз.

      — Вон, говнюки! — Со свистом в небе.

     С ладонью кочерга срослась.

      — Вон, от супруги, сучье племя!

     Вон, блядодетельская тварь!

     Или прибью, уж дайте время,

     Иль покалечу инвентарь!

     Глядели все на отдаленье,

     Как одевал свою жену

     В полупрозрачное творенье,

     Не поминая ей вину.

     Своя, конечно же, не тянет,

     Хотя в нагрузку кочерга!

     Нет, мой цветочек не увянет!

     И не дождутся ни фига!

     А впереди была дорога,

     К которой вышел сквозь туман,

     А за спиной — граница строгой,

     Вчерашней жизни без ума.

     11.

     От удара стало тело ватным

     Свет померк, кромешный шум в ушах.

     Бил поленом, кто-то, аккуратный,

     Притаившись в рослых камышах.

     ...

      — Ты прости, что мы тебе вкололи.

     Нервы, честь и совесть пощадив.

     Трое суток сна, но не неволи,

     Отдыха, и только, подарив.

      — Где жена, и почему я дома?

     Дайте встать!

      — Ты только не дури!

     Батя свёз её в бордель укромный.

     Третьи сутки. Утром — забери.

     Там за ним должок в три сотни баксов,

     А она просилась на любовь,

     Он её и сдал по твёрдой таксе,

     Чтобы отработала за кровь.

     Ты ему влупил ногой в наследство

     Он на день лишился этих сил,

     И твоей, виновнице последствий,

     Фазер сатисфекшен наложил.

     Ей пол сотни мужиков-страдальцев

     В двое суток — плюнуть, это факт,

     Если навострилась отдаваться

     Без разбору, даже если брат.

     Мы его нарочно пригласили,

     Чтобы посговорчивей была.

     Как сестричка с братом голосила!

     И под ним два раза приплыла!

      — Сам вези, пока не покалечил,

     А с отцом я после разберусь!

      — Не спеши, ещё рабочий вечер,

     С бывшею твоей к утру вернусь.

     Да, браток, теперь она другая,

     Любопытство создало порок:

     Попросила, мужиков без края,

     И сбылось, да вот, тебе не в прок.

     Я, в бессилье изменить судьбину,

     Вдруг повесил голову на грудь.

     От стыда, что мощную дубину

     И теперь ей правит кто-нибудь.

     Зло, жестоко треплет, приминает

     Беззащитной проститутки плоть,

     И ему не надобна иная —

     Чьей-то, мужней, сладостней впороть!

     Но представить ужас всей картины

     Я не смог бы даже в страшном сне —

     Надо, чтобы сердце стало льдиной,

     Вот цена ошибки по весне!

     * * *

     Измождённой и усталой

     Введена была жена.

     Взглядом мужа не искала,

     Вся почти обнажена.

     Платья лёгкое творенье

     Больно било наготой,

     И являло откровенье

     Жизни грязной и шальной:

     Груди в пятнышках засосов,

     Зацелована губа,

     Вытекает сперма косо

     От побритого лобка.

     Гнёт усталости качает.

     Безразличье глаз, лица,

     И, в распухшести, не чает

     Пасть малиновость сосца.

     Той, которую вернули,

     Даже шага не ступить,

     За порог, ко мне толкнули,

     Проявив, привычно, прыть.

     Сорвалась тот час машина,

     Лишь оставив о себе,

     В память, чёрный след от шины,

     И помятость на траве.

     Оглядел жену до ванной.

     Не скулил, но, горевал.

     Как чужая! Богом данной,

     Нежных мест не узнавал!

     Безобразная бабища

     Не узнавши, говорит,

     Подобрав подол повыше:

     Я готовая, бери!»

     Между ног её зияло

     Темно-красное дупло,

     Булькало и истекало

     Белым, вроде, мне назло,

     Не по нежным лепесточкам,

     А свисавшим лопухам,

     Сигаретным уголёчкам,

     Где натыкал гнусный хам.

     Клитор, взнузданный навечно,

     Возбуждением томим,

     Застегнувшимся колечком,

     Нержавеечным, над ним.

     Он, распухший от ожогов,

     И прокола для оков,

     Мог бы мне поведать много,

     Да слеза туманит вновь.

     Платью порваны бретельки,

     Но держали флёра снасть

     Их садистские проделки,

     Не давали ткани пасть.

     Разглядел — в глазах стемнело:

     Поддержали ткань на ней,

     Две английские булавки,

     Приколов к соскам грудей.

     А она, не узнавала,

     Очумением полна,

     Села. Цены называла,

     Ноги тупо развела.

     Тут в глазах моих стемнело,

     Всё слезами заплылось,

     Но, кусая губы нервно,

     Разделял любовь и злость.

     На руках отнёс и в ванну,

     И из ванны, на постель,

     И в душе борделя рану

     Тронуть рвался, но не смел.

     Мной же преданной на скверну,

     На неверной жизни путь,

     Вымывал чужую сперму,

     Не сказав, хоть что-нибудь.