Костя Зотов открыл глаза. Долго пялился в потолок, вникая в него, как в головоломку.

     Там было написано: «Костя + Лиля =»

     (Его подвиг, давнишний еще, когда мучился, любит она его или нет.)

     Уравнение он не дописал — ждал, какой ответ жизнь подскажет. Ну, а потом уже не до глупостей было.

     (... Что за хрень мне снилась-то, а?)

     Ну да ладно. Рядом сопела Лиля, живая и настоящая. Его Лильчик, Лиленок, Лилюсик. Его Пушистый Малыш.

     Костя сунул руку под одеяло. Нашел теплое бедро и погладил снизу вверх. Потом еще и еще, подминая дышащую, податливую со сна кожу.

     Малыш муркнул и перекатился на спинку. Ей было всего девятнадцать, но Косте она казалась кем-то вроде Венеры, посвященной, приобщенной и проч. Мысль о прежних ее мужчинах (Лиля не хотела говорить о них) сладко пекла ему нервы...

     Изображать опытного соблазнителя не было сил, и Костя, подвывая, накинулся на разнеженное тело.

     Сонная Лиля улыбалась. Соски ее колыхались, как ягодки в сметане. Было что-то пугающее в этом счастье — не сдержать свою страсть ни на полкопейки, отпустить ее без тормозов и выплеснуть прямо в любимую, в самую ее глубокую глубину...

     — А ты? — спросил он, когда смог говорить.

     — А я не хочу, — мурлыкала Лиля. — Я еще соооонная...

     Она сладко потянулась.

     Хотелось влезть в нее целиком, с головой и потрохами, и жить там, в обожаемом нежном теле, раствориться в нем, как в сливках...

     — Тебе хорошо?

     — Аааа... Оно все так растеклось там...

     — Как? Расскажи.

     — Да ну тебя... Я стесняюсь...

     — Ну расскажи!

     — Аааа... ну будто тебя внутри маслом смазали, горячим таким... и оно тает в тебе... ну Кость, ну не могу я о таком рассказывать! Ты куда?

     — По делам.

     — По большим?

     — Не очень.

     Они были вместе уже полгода, но Костя до сих пор не верил в свое счастье.

     (... Ччерт, ну что за дрянь снилась мне? Какой-то чувак что-то орал... Влезет же в голову!)

     Не верил, что красотка и обаяшка Лиля, в которую он так зверски влюбился, ответила ему взаимностью. Что теперь она всегда с ним, и ее можно трогать, гладить, целовать, прижимать к себе... И даже...

     (... Ччерт, ну как же оно туго всегда после этого дела... Хрен знает сколько торчу над унитазом...)

     Их любовь казалась счастливым сном. Вот-вот что-то случится, дунет какой-нибудь сквознячок — и все рассеется, как мираж. И снова проснется Костя один в своей комнате, снятой по знакомству за 30 баксов...

     Сзади грюкнула форточка. Спину окатила струя холодного ветра.

     Костя поднатужился, как мог. В унитаз упали три капли.

     (... Ччерт! Все, больше не выдавишь. Иди, иди. Да не беги! Ты в Бабая веришь, да? Или в вампиров? Вот щас один влетел в форточку...)

     — Лиленок! — бодро крикнул Костя, входя в комнату. — Лиленок... Ты где?

     В постели ее не было.

     Не было ее и в квартире. Ни Лили, ни ее вещей.

     Не было даже ее запаха.

     ***

     —... Какая Лиля? — говорили ему все. — Ты что, заболел?

     — Костинька, ты так много учишься, — заботливо кряхтела мама. — Давай к доктору, а? Помнишь Сизизмунд Палыча?..

     Никто никогда не слышал о ней. Ни родители, ни друзья, ни однокурсники.

     Бабушка, как обычно, не вникла и внушала Косте:

     — Ладно тебе убиваться-то. Одна Лиля ушла — другая придет. Знаешь, сколько таких Лиль? Твое дело молодое. Сотри ее из памяти! Сотри!

     — Стереть? — крикнул Костя.

     Он вдруг вспомнил, что орал ему чувак во сне.

     Тот орал:

     Я СОТРУ ЕЕ ИЗ ТВОЕЙ ЖИЗНИ!..

      — 1 —

     — Константин Иваныч, поздравляю! Мировая сенсация! Пресса от всех ведущих агентств... весь интернет гудит, и даже Мак-Моррен из Гарварда... А Китай-то, Китай! Знаете, что предлагает, да?

     — Знаю. Коль, я ужасно устал, — сказал профессор Зотов, проходя в лабораторию. — Три дня на ногах. Мне бы соснуть часок-другой...

     — Так давайте я в дежурке вам постелю, Константин Иваныч! Наталь Семенна разрешит, не думайте, мы с ней дружим...

     — Ну я прошу тебя, — устало протянул профессор. Коля Копейкин, его ассистент, секретарь, фанат, правая рука, курьер, лаборант и т. д. и т. п., был и незаменим, и невыносим. Иногда у него получалось быть тем и другим одновременно. — Прошу тебя, Коль. Вечером еще работать.

     — Работать? Я поражаюсь вам, Константин Иваныч! После такого доклада...

     — А кто за меня поработает? Мак-Моррен из Гарварда?... Через час зайдешь, разбудишь меня. Я закроюсь изнутри. Вот код, откроешь... Но только не позже.

     — Ок, Константин Иваныч. Отдыхайте. Отдыхайте... — пятился Коля.

     У него были влюбленные, как у девушки, глаза, увеличенные очками-оглоблями. Зотову вдруг стало противно.

     (... Ччерт! Хороший парень же... Талантливый...)

     Дверь мягко закрылась. Зотов подошел к ней и набрал код. Убедившись, что дверь заперта, подошел к койке. Сел на край, вздохнул. Посмотрел на часы.

     У него был час.

     Пятнадцать лет он ждал этого момента. 5898 дней (да, он считал их) — 5898 дней работы, бессонных ночей, борьбы, обмороков, унижений и снова работы, упорной, каторжной работы без отдыха и надежды.

     Надежда появилась только три года назад, когда явления, описанные им в теории, стали подтверждаться экспериментами, вызывая сенсацию за сенсацией. Открытая им наука — биопрограммирование — переселилась из «псевдонаучных теорий» в «молодые и перспективные дисциплины»; возможность работать с человеческим подсознанием, как с программной средой, успела превратиться из фантастики в модную теорию, а из нее — в норму. Зотов стал культовой фигурой в науке. И даже его невозможная идея о том, что жизнь — это Интерфейс, а сон — выход из Интерфейса в Программирование, в иное измерение бытия, где есть доступ к Центральному Компьютеру — даже эта идея вызывала уже не смех, а снисходительные вздохи: мол, у каждого гения свои причуды...

     И только он один знал, Для Чего Все Это Было Нужно.

     Еще не был проведен решающий эксперимент на человеке. Профессор знал, что теория не готова к нему, и сам себе казался блуждающим в тумане по золотому прииску: время от времени попадались самородки, но он не понимал жилы и не видел системы в своих находках. Единственное, что Зотов знал наверняка — что он на прииске, и самородков вокруг много.

     Но ждать он больше не мог.

     Глубоко вздохнув, он выпил серую пилюлю. (О ее существовании не знал никто. У него была еще одна такая, и третью он потерял, посеял где-то в Институте, растяпа...) Выложил на стол заранее приготовленную инструкцию Коле. Проверил аппаратуру, закрепил датчики на руках и ногах, лег на койку и закрыл глаза.

     Снотворное должно было подействовать быстро, за пять-семь минут. Тем более — он действительно сильно устал.

     Стараясь расслабиться, он думал о Ней.

     Он вытаскивал эти воспоминания, оберегаемые, как старые фотографии, из потайного отсека памяти, и они оживлялись со скрипом, не желая покидать своего убежища. Он думал о Ней, предполагая, что это поможет ему. Он не знал наверняка, но кое-какие основания для предположений у него были...

     Он думал о Ней...

     ***

     — Ччерт! Что за черт?

     Его кто-то разбудил.

     (... Уже прошел час?... Я ошибся в расчетах?... Коля пришел раньше?...)

     Зотов открыл глаза и обнаружил, что он не в лаборатории. Он в... (ччерт!)... в кабинке вахты, на проходной.

     Прямо перед ним сидела Наталь Семенна, всевластная вахтерша Института, гроза докторов и академиков.

     (... Что за хрень такая? Кто меня сюда притащил?)

     — Ну, чего глазенки-то вылупил? — нелюбезно осведомилась Наталь Семенна. — Попал поди, куда хотел.

     — Куда хотел? — переспросил Зотов, как попка.

     — А то! Знаю, знаю, чего пожаловал. Кралю-то свою найти хочешь?...

 

     Зотов дернулся. Наталь Семенна никак не могла знать...

     — А... — начал было он, и умолк.

     Стена за Наталь Семенной была полупрозрачной. За ней угадывался мерцающий хаос, похожий на туманности из картинок Google Space. И сама Наталь Семенна слегка просвечивала.

     — Она вить старая уж, поди. Тридцатник с харооошим гаком — эт тебе не ёшкин кот. Поди, тетка уже.

     Зотов молчал.

     — Все равно хочешь? Ну, знаю, знаю. Я-то всеее про тебя знаю, милок.

     — Где я?

     — Как где? Там, куда и пошел.

     — А... Почему вы здесь? Почему здесь все это?..

     — Ишь ты! Хотел, небось, сразу на Главном Компьютере поклацать? Не придуривайся. То, как здесь усе на самом деле, тебе видать низяяя. Иначе не откачает тебя Коля. Нельзя программировать из Интерфейса, а ты из него никуда не выпрыгнешь, дурашка, потому что ты и есть твой Интерфейс. Твое сознание то бишь. Вот оно и позасовывало то, что тут есть, в понятные для себя образы. Для твоего же блага, чтоб с катушек не съехал-то.

     Зотов молчал.

     — Но ничего, — вдруг сжалилась Наталь Семенна. Пойдем мы тебе навстречу. Указание такое было, это я тебе по секрету, слышь?

     — Она... была? Есть? Она жива? — еле слышно спросил он.

     — А то! И была, и есть, и жива.

     — Где она? — крикнул Зотов.

     — Да не ори, слышь ты, на меня. Года твои не те — голос на меня повышать-то...

     — Где... она? — спросил он шепотом.

     — Теперь свистишь, как зверок... Эх! Вот, держи, — Наталь Семенна сунула ему листок.

     Зотов жадно схватил его и прочел:

     Via Alegria, 217, Buenos-Aires, Argentina, 8.00— 20.00

     — Аргентина?... Это что? Она... здесь?

     — Здесь, здесь.

     — Огромное вам спасибо! — бормотал Зотов. — Спасибо, Наталь Семенна...

     — Да не за что. Не меня благодари.

     — А... еще один вопрос. Можно?

     — Ну, валяй, — недовольно буркнула Наталь Семенна. — Какой такой вопрос?

     — Кто... он?

     — Какой такой «он»?

     — Ну... Вы ведь понимаете. Кто ее... забрал от меня?

     — Эээ, милок! — Наталь Семенна покачала головой. — Придуриваешься опять? Сам вить понимаешь, какого уровня тут воля замешана, коль Он смог удалить ее из твоего Интерфейса со всеми драйверами, файлами и прочим мусором. Таких субъектов вам, тараканам двуногим, знатьне положено. Интерфейс зависнет. Не твоего ума это дело-то.

     — Ну, а все-таки? Должен же я знать своего врага?

     — Пизде тримандоблядской ты хуй ебаный должен, блядь! Отъебитесь, Константин Иваныч! Отъебитесь! — заорала вдруг Наталь Семенна, расплываясь радужным пятном. Лицо ее перекособочилось и проросло очками-оглоблями, продолжая орать: — Отъебитесь, Константин Иваныч!..

     ***

     —... Очнитесь, Константин Иваныч! Очнитесь!

     Оглобли материализовались и зависли над ним.

     — А? Что?..

     — Очнитесь... Фффух. Кажется, жив, — выдохнул Коля, поправляя очки.

     Вокруг зашумели.

     — Виа Алегриа, 217, Буэнос-Айрес, Аргентина, с восьми до восьми, — сказал Зотов, глядя в никуда. Потом привстал, как робот, на койке и нащупал на столе ручку и бумагу, заранее приготовленные.

     — Что? Что он говорит? Что он пишет? — гудели сзади. — На себе... героически... во имя науки...

     — Ви-а А-ле-г-ри-а, — приговаривал профессор, записывая заклинание, которое испарялось из памяти быстро, как дым. — Ар-ген-тина... Да? Добрый вечер, коллеги...

      — 2 —

     Виа Алегриа оказалась обшарпанным проулком на задворках города. Такси, как видно, было здесь чем-то вроде НЛО, и на Зотова, вылезающего из машины, сбежалась глазеть вся улица.

     Косясь на полуголых брюнеток (они казались ожившей массовкой мыльной оперы), он вошел в №217. И тут же, прямо в дверях, натолкнулся на смуглое плечо в розовых кружевах.

     — Sorry, — сказал он. — I need to find a same girl...

     (... Ччерт! Надо было не «girl», а «woman»...)

     — Гёлл? — переспросило плечо. Оно было голым и бархатным, как на фотошопных картинках. — Оу, си, си! Гёлл!

     Зотов попятился.

     Он не знал испанского, девушка не знала английского. Она была совсем молоденькой, лет восемнадцать (или хрен их знает, латинок, когда они созревают), и бархатно-кружевной, как с рекламы. «Фотошоп», — снова подумал Зотов, ерзая под взглядом масляных глаз.

     — Гёлл! Энтрар! Энтрар! Гёлл! — смеялась девушка и тащила его, ухватив за руку, наверх.

     — No, no, thanks... ты не так поняла... — бормотал Зотов, переходя на русский от беспомощности.

     Кружевные бедра латинки кричали громче ее голоса. Все эти пятнадцать лет у Зотова не было секса. Он не мог, не имел права...

     — Но... но... — бормотал он, растворяясь в масляных глазах, как в сиропе. Латинка видела, как действует на него, и улыбалась ему до ушей. Она была ребенком, вселенным в тело женщины, только-только созревшее. Именно это сводило его с ума в Лиле...

     Он не понял, как очутился в номере, как его раздели, уложили и легли под него. Он весь состоял из каменного стояка, который надо было окунуть в сироп бархатного тела — и тогда будет жизнь и счастье, а иначе смерть...

     Это было то самое, отчаянное, без тормозов, когда разум выключается, выпуская на волю тело и его безумный цветной жар. Так было с Лилей... Зотов колотился в счастливой латинке, глядя, как прыгают ее коричневые соски, и раздирался на части похотью и стыдом...

     Потом все смешалось, и бархатная плоть была везде — сверху, снизу и вокруг всего, и везде был крик, хрип и сладкая боль, и потом — опустошение, густое и липкое, как патока...

     — О! О! Матосигьентемуэнтэ! — восхищенно тараторила латинка, вцепившись Зотову в руку. — Дэмутатопэратобиенэсигуэнэляморэ!..

     Поникший Зотов, одевшись, вручил ей сто баксов, вызвав новый фонтан благодарности, и, не глядя на нее, вышел в облезлый коридор.

     Вниз вела лестница, которой он не помнил. Пошатываясь, он стал спускаться.

     И тут же увидел Лилю.

     Точнее, он увидел женщину, ничем на нее не похожую — коротковолосую (у Лили была грива до пояса), блондинку (Лиля была шатенкой), с наштукатуренным, видавшим виды лицом.

     Но почему-то сразу понял, что это она. И позвал:

     — Лиль?

     Она вздрогнула, вскинув голову (это был ее характерный жест). И так же тихо отозвалась — со смешным акцентом:

     — Костья?..

     ***

     — Я не смог... Прости... Я не знаю, как получилось... Я искал тебя все эти годы, пятнадцать лет... Я приехал за тобой... И встретил ее, и... Не знаю, как это... — оправдывался Зотов, держа ее за руку.

     — Я все время ждала, что ты вот так войдешь и позовешь — «Лиль?» Ждала-ждала, хоть и это самое... А сейчас не верю, и даже плакать не могу, вот... — бормотала Лиля все с тем же смешным акцентом, сжимая его пальцы.

     Они говорили одновременно. Потом выдохлись и замолкли, боясь глянуть друг на друга.

     — Пойдем ко мне, — сказала Лиля. — Пойдем.

     — Лилечка, я очень хочу, но... я не смогу, наверно... я не знаю, как это получилось... у меня пятнадцать лет не было... я тебя ждал... Боже, как глупо... — снова заголосил Зотов.

     — Хватит, — сказала Лиля. — Теперь я не так к этому отношусь. Пойдем.

     Они вошли в полутемную комнату, такую же, как у латинки.

     — Это мой рабочий кабинет, — усмехнулась Лиля. — Здесь я... А знаешь что?

     — Что?

     — Давай просто помолчим. Попробуем понять, что ты нашел меня.

     Она притянула его к себе, сжав руку. Зотов наконец решился ее рассмотреть. Его Лиля просвечивала, как трава в льдинке, сквозь маску морщин и косметики, сквозь вызывающую гримасу, впечатанную в уголки губ...

     — Я очнулась здесь, — снова заговорила она. — То есть не здесь, а в другом месте... неважно. Ты тогда вышел в туалет, а я потеряла сознание... наверно. Очнулась уже здесь, в Айресе. Эти бандиты, они как-то проникли к нам, оглушили меня, украли, да? Они набирали девочек сюда... Я все думала, как ты? Что они сделали с тобой? Как ...   ты меня нашел?

     — Это не бандиты, Лиля, — говорил Зотов. — Я не знаю пока. Творятся очень странные вещи, Лиля. Я не понимаю... но я пойму. У меня есть ключ. Я стал великим ученым, Лиля. И это все, чтобы найти тебя...

     — А я все это время... Ну, ты понимаешь, что я делала. У меня нет паспорта, нет никаких прав... Я как рабыня. Я только скопила деньги, много денег. Ну, вообще не много, но для меня... Восемнадцать тысяч. Это на старость. У меня уже мало клиентов, Костя. Я дешевая. Много молодых, красивых девок...

     Она замолчала. Молчал и Костя, сжавшись в неловком комке.

     — Лиль, — наконец сказал он. — Пойдем. Поедем со мной...

     — Меня не выпустят из страны, Костя. И... Зачем я тебе? Такая?

     — Пойдем, Лиль. Пойдем. Бери свои деньги и не бо...

     Лиля вскрикнула, глядя поверх Зотова.

     Тот обернулся.

     —... Оляля! Я вижу, историческая встреча состоялась! — сказал незнакомец, стоявший в дверях. Он говорил на чистейшем русском языке. — Он и Она обрели друг друга!..

     Голос его казался неуловимо знакомым, хоть Зотов был готов поклясться, что никогда не видел этого типа. Лицо его было ни красивым, ни отталкивающим, а каким-то средним, как фотороботы в полиции.

     Лиля глянула в глаза Зотову, и тот похолодел.

     —... Правда, Она успела постареть, — продолжал незнакомец. — А Он, судя по всему, не питает особого пристрастия к подержанным жрицам любви...

     — Кто вы? — спросил Зотов.

     — Ты знаешь, кто я. Догадываешься.

     — Я знаю, что ты мой враг, но не знаю, кто ты, — сказал Зотов. Он ждал этого момента, и теперь удивлялся, что почти совсем не боится. — Представься!

     — А зачем? Куда интересней быть Неизвестным Могущественным Врагом. Ведь ты сливаешь мне, Зотов, — сказал тот, входя в комнату. — Сливаешь по всем фронтам. И сейчас опять сольешь. Эй! Еби сюда! — приказал он Лиле.

     Зотов шагнул ему навстречу, но Лиля крикнула ему:

     — Нет! Не двигайся! Надо делать, как он говорит. Пожалуйста!..

     — Ага! Шлюха помнит, как было, когда она еще не была шлюхой... Латиночкой-то я вкусной тебя угостил, а, Зотов? Как же так: пятнадцать лет ждал свою Лилю, а тут взял и полез на первую встречную. А?... Смотри, Зотов, и вникай. Сейчас будет апокалиптическое порно. Так и быть, денег с тебя не возьму. Ты же нищий...

     В незнакомце было что-то неуловимо странное, хоть Зотов и не мог понять, что. Сдерживаясь, как мог, он стоял и смотрел, как тот срывает с Лили тряпки и ебет ее, голую, с обвисшими грудями. Отблеск из окна отсвечивал на его молочной заднице.

     Лиля вначале покорно стояла раком, но очень скоро стала выгибаться и кусать губы. В Зотова летели стоны и умоляющие взгляды — «я ничего не могу с собой поделать!» — а тот скрежетал зубами, глядя, как его постаревшая любимая корчится от похоти.

     — А-а, запела! — незнакомец шлепнул Лилю по бедру. — Смотри, смотри! — крикнул он Зотову. — Под тобой она так не пела! И не запоет!

     У Зотова потемнело в глазах, и он глубоко вдохнул, чтобы устоять на ногах. Лиля выла навзрыд, бодая бедрами своего любовника. Стон будто залепил ей горло и вылетал оттуда комками кипящей боли. Она давно и безнадежно кончает, вдруг понял Зотов...

     — Под тобой тоже так спускала, а? — орала задница сквозь Лилин вой. — Невозможно оторваться, да? Ты ведь даже отвернуться не можешь, Зотов. Не можешь!..

     На мгновение он с ужасом почувствовал, что действительно не может отвернуться.

     Потом пересилил себя, рванулся к окну и раскрыл его. В комнату влетел уличный гам, заглушив Лилины крики.

     Зотов высунулся из окна и какое-то время висел над мостовой, рискуя свалиться. Потом выпрямился, обернулся...

     Не было ни незнакомца, ни Лили.

     В постели сидела полураздетая латинка. Другая, постарше. Тоже красивая.

     — Хэй, — сказала она ему. — Квадромадрегульемосандоресоледад!..

     Она говорила, а Зотов пялился на нее, как на пустое место.

     Потом вдруг расхохотался.

     — Хэй! — обиделась латинка.

     Не обращая на нее внимания, Зотов направился к выходу. Вдогонку ему неслись оскорбленные крики.

     ***

     Враг отнял у него все.

     Он снова отнял у него Лилю, чудом обретенную и чудом же потерянную.

     Больше того: Враг отнял у него его жизнь.

     Зотов не сомневался в этом и, как только вернулся в центр города, специально вышел в интернет и пробил себя в Гугле.

     Нигде ни единого упоминания о профессоре Зотове, восходящем светиле мировой науки, о биопрограммировании, алгоритмах подсознания и прочих штуковинах, запущенных Зотовым в ноосферу.

     Зайдя в свою гостиницу, он спросил, не остановился ли здесь профессор Зотов, и получил отрицательный ответ.

     Его как бы не существовало. Никакие cogito* не меняли этого факта. Правда у Зотова был бумажник, а в нем — деньги и, что куда более важно, серая пилюля. Паспорт исчез.

     ________________________

     *Сogito ergo sum (лат.) — «Мыслю, следовательно, существую» — афоризм французского философа Рене Декарта. — Прим. авт.

     «Да, без паспорта никакое cogito не поможет... Эх ты, вражина! Пилюлю надо было похерить у меня, а не паспорт» — думал Зотов, стараясь не думать слишком громко.

     Несмотря на полное фиаско, он вовсе не чувствовал себя проигравшим. Там, на Виа Алегриа, он кое-что понял.

     «Заигрался Вражина и маленько выдал себя. Не выдержала душа поэта! Посмотрим теперь, кто кого...»

     Он еще не все, далеко не все понимал, но главное вдруг наметилось в нем дрожащей догадкой, и Зотов не пускал ее в сознание, чтобы не спугнуть. Такие мысли нужно думать ТАМ. В мире серой пилюли.

     Правда, теперь у Зотова не было ни койки с датчиками, ни лаборатории, ни безотказного Коли. Ничего: игра стоила свеч. За такой куш стоило рискнуть.

     С третьего раза он нашел таксиста, понимавшего по-английски, и попросил отвезти его в гостиницу, где не спросят паспорт.

     Поднявшись в номер, провонявший грибком, он сел на кушетку и снова прокрутил все в голове.

     Отступать было некуда.

     Зотов сунул в рот пилюлю и запил ее водой. Потом лег на кушетку, снова удивляясь тому, что почти не боится, и закрыл глаза.

      — 3 —

     — Ну, чегой опять приперся-то? — нелюбезно осведомилась Наталь Семенна.

     — Да вот, карга старая, в твои зенки-то позорные поглядеть пришел, — в тон ей отвичал Зотов, холодея.

     — Да ты ебнулся, что ль? Ща вытолкну тебя в запределье — и будешь куковать на Канатчиковой...

     — Нос у тебя шибко некрасивый. Коротковат, — задумчиво говорил Зотов, как бы не слушая ее. — Вытянуть бы.

     (... Ччерт, нельзя сомневаться. Нельзя. Нельзя!...)

     Он на мгновение представил себя Нео, останавливающим пули. Наталь Семенна исходила матом, но Зотов поднапрягся — и она вдруг выключилась. Лиловые накрашенные губы шевелились беззвучно, как у камбалы.

     Вытянув руку, Зотов подцепил ногтем кончик ее носа и притянул к себе. Нос тянулся за пальцем, как нитка соплей.

     Лицо Наталь Семенны перекособочилось. Зотов поднял другую руку, махнул ей, будто протер воздух тряпкой — и оно смазалось в бурую кашу.

     Вокруг заплясали языки пламени, но поздно: Зотов вытирал их невидимой тряпкой, и они исчезали бесследно, и с ними — проходная с мебелью, стенами и потолком. За ними проступал мерцающий хаос — то ли Ничто, то ли Нечто.

     Зотов трудился, пока невидимая тряпка не стерла последний остаток паркета. Потом выпрямился, не пуская предательский холодок в сердце, и осмотрелся.

     Он стоял на бездне. О том, как это выходит, задумываться было нельзя — он знал это и не задумывался.

     Вокруг мерцало Ничто-Нечто, не улавливаясь взглядом: как только тот пытался сфокусироваться на чем-либо — оно тут же ускользало на периферию зрения.

     (... Запределье... Что ж. Коль вытер Бабу-Ягу и ее избушку ...   на курьих ножках — значит, и свое нарисую... Только вот что — свое?)

     Он ведь еще ничего толком не знал.

     Кроме того, что Наталь Семенна — никакой не фантом его сознания, а программа, состряпанная Вражиной для его же, Зотова, облапошивания. Чтобы внушить Зотову, что здесь, в Запределье, он должен бояться могущественных сил, а сам ну ничегошеньки не может. Тогда как он может огого сколько. Как минимум — стереть эти самые могущественные силы невидимой тряпочкой, как пыль со стола. Как максимум...

     (... В обычном состоянии люди здесь спят. Благодаря серой пилюле мое сознание работает здесь, сохраняя равновесие и оберегая меня от жути Запределья, как скафандр. Итак... Вражина может отсюда программировать Интерфейс. То бишь — обыкновенную нашу реальность. Он может ставить и удалять события, вещи, людей, как программы. Гипотеза состоит в том, что все то же могу и я. Доказать ее может только эксперимент. Что ж...)

     — Начнем, — сказал он и удивился, что слышит свой голос. — Поиграем в демиурга, значит.

     Для начала было непонятно, что с Этим Всем делать. Нужен какой-то пульт управления. Главный Компьютер был разлит в мерцающем Ничто-Нечто, как молекулы в ваккууме. Он был неосязаем. Чтобы управлять им, нужно подобие Интерфейса.

     — Каким должен быть Главный Компьютер? А вот таким, — Зотов вытянул руку, и из нее, как из фонаря, брызнул свет. — Таким, чтобы из него можно было лепить реальность.

     Он водил лучом света по Запределью, рисуя на тьме некое подобие экрана.

     — Ну-ка... Свет мой зеркальце, покажи-ка нам... Покажи-ка нам жилище Кости Зотова утром 13 января 20... года.

     На экране нарисовалась, как живая, его комната с кроватью. На ней спал безбородый пацан Костя, обнимая Лилю.

     (... Тааак... Теперь нужно: а — пробраться в этого Костю, бэ — сделать так, чтобы тот вспомнил все, что знаю сейчас я...)

     Для этого требовалась, наверно, какая-то особая пилюля. Зотов не имел о ее составе даже приблизительного...

     — Стоп. Какие проблемы, если я здесь всемогущ?

     Зотов выхватил из бездны одной рукой пилюлю, другой — стакан воды. Выпил и отшвырнул стакан в никуда.

     — Так, а теперь койка. Пущай сознание едет по привычным рельсам.

     Он сотворил койку и улегся на ней.

     (... Вражина может стереть Лилю только тогда, когда я отвернусь от нее. Значит, не отпускать ее... Не отпускать Лилечку... Не отпускать...)

     ***

     Костя Зотов открыл глаза. Долго пялился в потолок, вникая в него, как в головоломку.

     Что за хрень ему снилась?

     А, да ладно. Рядом сопела Лиля, живая и настоящая. Его Лильчик, Лиленок, Лилюсик. Его Пушистый Малыш.

     Костя сунул руку под одеяло. Нашел теплое бедро и погладил снизу вверх. Потом еще и еще, подминая дышащую, податливую со сна кожу.

     Малыш муркнул и перекатился на спинку...

     (... Ччерт, ну что за дрянь снилась мне? Влезет же в голову!...)

     Вдруг Костя застыл.

     Клапан памяти открылся, и оттуда хлынуло цунами, мучительно захлестнув душу и нервы...

     —... Что случилось? Костинька? Костяяяя! — кричала и плакала Лиля, тормоша его. Костя только сейчас осознал, что громко кричит, и умолк.

     — Лиль, — сказал он хрипло.

     Это было невероятно: его Лиля, голая и юная, совсем юная, сидела прямо перед ним, бодая сосками воздух. Он видел ее сквозь ту, горькую Лилю в морщинах и косметике, как сквозь лед...

     — Кость, что это было? Приснилось? У тебя были глаза открыты...

     — Лиль, — Костя, всхлипывая, взял ее за руку. — Лиль.

     И замолк.

     — Что?..

     — Ничего... Я сейчас расскажу тебе много странных вещей, Лиль. Очень странных. В них трудно поверить, но я верю, что ты поверишь... Потому что, во-первых, я тебя люблю, а во-вторых, я думаю, что в твоей жизни тоже были странные вещи. Очень странные... И ты мне о них не рассказала.

     Лиля пристально смотрела на него.

     — Я прав?

     Она кивнула.

     (... Таааак!...)

     — Они связаны с мужчиной, который был у тебя до меня. Правильно?

     Помедлив, она снова кивнула.

     — Не думай, я вовсе не собираюсь ревновать. Все гораздо серьезней, Лиль. Это очень опасно, и я думаю — ты мне веришь, потому что сама знаешь...

     Она опять кивнула.

     — Я в туалет, ладно? — сказала она. — Вернусь и все расскажу

     — Нет! — крикнул Костя. — То есть... Мы не должны разлучаться, Лиль. Ни на миг. Не думай, что я спятил. Ты же знаешь... должна знать, как он опасен... Ты ведь знаешь его?

     — Да, — прошептала она.

     — Ну вот... Я тоже туда хочу. Сейчас мы пойдем туда, держась за руки, и не будем отворачиваться. Нечего стесняться, не маленькие...

     Вернувшись, пунцовые Костя с Лилей посмотрели друг на друга и нервно рассмеялись.

     — Вообще-то не до смеха, — сказал Костя. — Итак, этот человек. Расскажи о нем, Лиль. Расскажи все, что знаешь.

     — А ты скажешь мне потом, что случилось, да?... Я ничего не знаю, совсем ничего. Он так, знаешь, очень грубо ухаживал за мной. Было и прикольно, и лестно немного — ну, типа во какая я уже большая. Это было где-то за месяц до нашей с тобой встречи. Он был очень странный. Лицо у него... я никак не могла его запомнить. Оно девалось куда-то из памяти, как мылом намазанное, ну честное слово! И сейчас не помню.

     — Как его зовут?

     — Он так и не представился, прикинь?... Ну так вот. Один раз он совсем уже офигел, ну, я его и отшила. Еще бравировала — вот, типа, взрослых мужиков отшиваю. Приятно. А он говорит: ты, мол, пожалеешь. «Угрожаете мне?», спрашиваю. Почему тебе, не тебе, говорит. Смотри, говорит, что я умею! Знаешь, какова вероятность того, что на голову вон того мальчика упадет метеорит? Один из триллиона. Смотри... И вдруг — такой дикий рев с неба, и свет, и взрыв... И потом — этот мальчик лежит убитый, в крови... и рядом булыжник раскаленный, красный...

     Лиля стала всхлипывать, и Коля обнял ее.

     — Я страшно перепугалась, ну просто жутко, представляешь, да? А он говорит: звони, говорит, Родику. Это племяш мой любимый, помнишь его, да? Звони-звони, говорит... Я набираю Родика, внутри захолонуло все... «Привет, Родик», говорю... Не знаю, что говорить ему... «С тобой все в порядке?», спрашиваю... Да, говорит он мне, и вдруг крик... И удар, и гудки. Я поворачиваюсь к этому, как чумная вся, а он говорит: сбила машина твоего Родика. Нельзя по мобиле базарить, когда улицу переходишь...

     Лиля замолкла. Потом продолжила:

     — Мне так страшно было, что даже плакать не могла. Я еще заметила, что он вроде как бы прозрачный, сквозь него видно, что за спиной...

     (... Вот что было в нем странного там, на Виа Алегриа!... Фантом, программа, как Наталь Семенна...)

     —... Вспомнила начало «Мастера» — ну, помнишь, про Аннушку и все это?... «Что вы хотите?», спрашиваю. Один раз, говорит он, один только раз. «И потом вы от меня отстанете, да?» Да, говорит...

     — И ты согласилась?

     — Да... Я потом в церковь ходила... И знаешь, что?

     — Что?

     — Вот то самое... Он был у меня первым. А вторым — ты. И знаешь... Это было такое невероятное наслаждение! Мне было противно и страшно, но при этом так приятно, что... Я думала — умру. Почти сразу я начала кончать. Думала, что это дьявольское, и... Костя, ты его знаешь? Кто он? Кто?

     Костя вздохнул.

     Помедлил еще.

     И начал рассказ...

     ... Ты веришь мне? — в сто первый раз спросил он, когда закончил.

     — Не знаю... Ты точно не спятил? — шептала Лиля.

     — Надеюсь, что нет. Хоть и не уверен...

     Лиля уже давно была у него на коленях, а он гладил ее везде, где успевал. Полные, остренькие грудки ее кололи ему нервы...

     — Лиль, — сказал Костя и осторожно повалил ее. — Лиль... — повторил он, присасываясь к раскрытым губам.

     — Мммм....  

     ..

     Их бедра сами, на ощупь, приладились друг к другу и пустились танцевать медленный танец.

     — Лиииииииля, — выдыхал Костя, сладко скользя в любимом теле. — Я пятнадцать лет этого не делал...

     — Мммм! Фантазер ты...

     — Лиль! Ты мне не веришь, да? — Костя застыл, войдя в нее до упора.

     — Ну Кость! Проснулся, метался тут от каких-то кошмаров... Вот ты скажи, — говорила ему Лиля, сжимая в себе его член, — если этот Вражина может что хочешь делать с нашей реальностью, почему ты тогда до сих пор живой? Он же может тебя просто убить чужими руками, как убил метеоритом того мальчика. И никто на него не подумает. А?

     — Лиль, ну как же тебе не... — начал было Костя, но не договорил.

     Их кровать тряхнуло, будто кто-то ударил по ней снизу.

     — Ааай! Костя, что это? — завизжала Лиля.

     Не отвечая, Костя смотрел, как завороженный, на трещину, которая ползла по стене снизу вверх.

     Тряхнуло снова, вдвое сильней. Трещина доползла до надписи «Костя + Лиля =», свернула в сторону...

     — Землетрясение! — крикнул наконец Костя. — Бежим!..

     Но не успел. Трещина пробежалась по потолку и окольцевала его щербатой линией. На Костю с Лилей посыпалась штукатурка...

     Последнее, что помнил Костя — как надпись «Костя + Лиля =» летит на него вместе с потолком.

     4.

     — Где мы?

     Костя открыл глаза.

     Ничего не изменилось: взгляд скользил по такой же мерцающей тьме, какая была у него под веками. «Вот на что похоже Запределье», — вдруг понял Костя, — «на то, что видишь закрытыми глазами...»

     Его руки обнимали теплое тело. «Лиля?...»

     Костя посмотрел вниз.

     Он стоял, как и раньше, на бездне, а Лиля прижималась к нему, обхватив Костю руками-ногами, как обезьянка. Его член по-прежнему был глубоко в ней. Самое удивительное, что Костя не чувствовал никакого веса — только тепло ее тела...

     — Лиль?

     — Костинька, где мы? Мы умерли?

     — Не знаю. Это Запределье.

     — Запределье?..

     — Ну да. Страна снов, изнанка Вселенной. Отсюда можно программировать мир.

     — А... Почему мне не страшно?

     — Не знаю... Лиль, это чудо.

     — Что мы не умерли?

     — Нет. Что ты со мной. То, что я вернулся сюда, как только... ну, в общем, это понятно — я же переселился отсюда в молодого меня. А вот как ты со мной сюда проникла?

     — Ну, это же очень просто, — сказала Лиля. — Ты во мне, а значит, мы — единое целое. Когда мы делаем это, мы как одно, понимаешь?

     — Вот оно как... Значит, мы опережаем Вражину на один ход.

     — Он где-то здесь?

     — Да.

     В этот момент Ничто, лежащее перед Костиными глазами, сгустилось в ком мерцающей тьмы.

     Тьма быстро приближалась к ним, и Лиля вскрикнула. Чем ближе была тьма — тем лучше были видны сполохи красного пламени и багровый отсвет, сочившийся из нее. Костя видел, как в сумраке прорисовывается чудовищный силуэт с рогами.

     — Я так и думала. Господииииии... — Лиля крепко, как могла, вжалась в Костю.

     — Ну, и к чему весь этот пошлый маскарад? — спросил Коля у рогатого монстра, когда тот завис над ними. — Не мог выдумать обличье пооригинальней? Воспользовался пыльным властелином тьмы с голливудских складов?

     Казалось, монстр был озадачен.

     — В миру ты, значит, воплотился в среднестатистического россиянина. Взял среднее арифметическое всех наших мужиков и вывел эдакого Васю Вообще. А здесь решил, что Черный Властелин — самое то для Запределья. Пыль с рогов-то оботри!

     Монстр качнул рогами.

     — И, кстати, почему ты стесняешься показаться в настоящем виде? Прыщи у тебя, что ли? Здесь, в Запределье, стесняться нечего.

     Монстр отступил назад. Рога с хрустом отскочили от головы и канули в никуда. Вслед за ними багровое тело пошло трещинами, вспыхнуло и разлетелось, как фейерверк.

     — Вот не можешь без спецэффектов, позер, — сказал Костя, потирая обожженный лоб.

     — Да вижу, вижу, что ты уже ничего не стесняешься, — раздался знакомый голос. — Базаришь со мной, а сам ебешь свою телку. Эксгиби рулит!

     Костя закашлялся.

     — Что, не ожидал? — говорил ему Коля, выходя из тьмы. — А ведь думал же, думал, что это настоящий Черный Властелин с тобой играется, а? Или демон какой? Признайся!

     — Кто это? — спросила Лиля, приоткрыв один глаз.

     — Мой ассистент. Бывший, — сказал Костя.

     — Ох, меня уж и уволили, да? — гримасничал Коля, поправляя оглобли. — А может, это я тебя уволю? Из Института, из жизни, из мира — отовсюду? Я презирал тебя с первой минуты нашего знакомства, Зотов. Ты вытирал об меня ноги, а я расстилался перед тобой. И ждал... Ты решил перехитрить меня и всех, и стряпал свои вонючие пилюли сам, ночами, думая, что никто ничего не знает! Но ты недооценивал меня, Зотов. Я сам, слышишь, сам пришел к таким же выводам! Ты пустышка. Ты случайно сделал эти открытия, но так ничего и не понял. Как ты уже догадался, я заимствовал у тебя одну пилюлю... О, я сразу знал, что делать. Я сразу отправился в прошлое, нашел там твою телку и поимел. Ты бы видел, как она мне отдавалась! Как блядовала! Ну, я же не ты... Я могу запрограммировать любой оргазм, любой катаклизм, любое... А потом я стер ее нахуй из твоей жизни, а ты даже не допер, великий ученый!

     — Куда мне, — сказал Костя.

     — Вот-вот... А сейчас с тобой покончено, Зотов. С тобой и твоей телкой. Вас нет. Взрыв газа, домик тю-тю, тела из-под завалов так и не извлечены... А я — властелин мира! Я могу менять историю! Могу править Вселенной! Я могу... Я...

     Коля замолчал: Зотов поднял руку и все тем же лучом, светившим из нее, нарисовал вокруг Коли прозрачную сферу, вроде мыльного пузыря.

     — Ты что тут колдуешь, Мерлин?

     — Блокирую тебя... Все, Коля. Доступ закрыт.

     — Кааак? — Коля заскрежетал зубами. — Ну нееет. Ничего у тебя не выйдет.

     Он вытянулся во весь рост, раскинул руки — и пузырь лопнул.

     — Ха-ха-ха-ха! Колдуй еще! Мне нравится.

     Костя нарисовал вокруг Коли две сферы — одну в другой, как матрешки. Тот порвал их, как и первую. Потом сфер было три, четыре, восемь, двенадцать... Коля рвал их на клочки, и те летали вокруг, как осенние листья, замусорив Запределье...

     — Подожди! — сказала Лиля. — Так ничего не выйдет.

     — Почему? — спросил Костя, хоть и сам все понимал. Всемогущество на всемогущество...

     — Потому. Ты один не справишься. Надо вместе.

     — А как вместе?

     — А вот так. — Лиля вжалась покрепче в Костю, влипла в него промежностью, обтянула влажным нутром член... И подняла руку. — Давай. Три, четыре...

     Они стали рисовать вместе.

     Это была странная сфера. Таких не бывает на Земле, и в Запределье тоже, наверно, никогда не было. Она была и выпуклой, и вогнутой одновременно. Она была и внутри, и снаружи. И там, в ее невозможном двойном пространстве, остался Коля.

     Он пытался порвать ее — но рвалась только одна часть сферы. Как только рвалась другая — прежняя восстанавливалась. Рвалась выпуклая — оставалась вогнутая. Рвалая вогнутая — оставалась выпуклая.

     Сквозь зазеркалье было видно, как беззвучно кривится и кричит Колина физиономия. Двойная защита блокировала даже крик...

     — Все. Он в ловушке, — сказала Лиля.

     — А мы?..

     Они посмотрели друг на друга.

     — Он сказал, что мы умерли...

     — Он много чего сказал. Мы его победили. Вместе.

     Костя смотрел на Лилю. Сквозь ее лоб и щеки мерцало Запределье...

     — Обними меня покрепче, — сказала она. — Закрой глаза. И не смей не верить в нас!

     Он зажмурился и прижал к себе Лилю, чувствуя, как сквозь их гениталии проходит обжигающий вихрь, наполняя густой, тяжелой плотью прозрачные тела...

     ***

     Костя Зотов открыл глаза. Долго пялился в потолок, вникая в него, как в головоломку.

     Там было написано: «Костя + Лиля =Love».

     Когда это он дописал? Или Лиля?... И что за хрень-то снилась ему, а?..

     Ну да ладно. Рядом сопела Лиля, живая и настоящая. Его Лильчик, Лиленок, Лилюсик. Его Пушистый Малыш.

     Костя сунул руку под одеяло. Нашел теплое бедро и погладил снизу вверх. Потом еще и еще, подминая дышащую, податливую со сна кожу.

     Малыш муркнул и перекатился на спинку. Изображать опытного соблазнителя больше не было сил, и Костя, подвывая, накинулся на разнеженное тело.

     Сонная Лиля улыбалась. Соски ее колыхались, как ягодки в сметане...

     — А ты? — спросил он, когда смог говорить.

     — А я не хочу, — мурлыкала Лиля. — Я еще соооонная... Ты куда?

     — По делам.

     — По большим?

     — Не очень.

      (... Ччерт, ну что за дрянь снилась мне? Какой-то демон в очках, какие-то землетрясения... Влезет же в голову!)

     Их любовь казалась ему счастливым сном. Вот-вот что-то случится, дунет какой-нибудь сквознячок — и все рассеется, как мираж...

     Хотя — нет. Не рассеется. Костя сам не знал, почему он знает это.

     (... Ччерт, ну как же оно туго всегда после этого дела. Хрен знает сколько торчу над унитазом...)

     Сзади грюкнула форточка. Спину окатила струя холодного ветра.

     Костя поднатужился, как мог...

     — Лиленок! — крикнул он, входя в комнату. — Лиленок... Ты где?

     — Ммммм, — раздалось из кровати...