Брайан лежал на кровати в полудрёме. Одеяло же не было похоже на одеяло, это была просто сероватая скомканная ткань. На столе догорала свеча. За окном чернела ночь, и северный ветер обдавал своим дыханием даже самые узкие щели. Я пристегнула Брайана наручниками к кровати. Он открыл глаза и поёжился.

      — Спокойно, — сказала я.

     Я разлила по пыльным бокалам тёмно-красное вино. Я легла на Брайана и стала целовать его густо накрашенные глаза, побледневшие, но всё равно тёплые губы и шею.

      — Мне так страшно жить, — простонал он, прижавшись ко мне, будто ища защиту.

      — Мальчик мой, а кому сейчас легко, — спросила я, положив ему руку на лоб.

      — Зачем ты приковала меня наручниками?

      — Чтобы ты не убежал отсюда. Вот скажи, что ты забыл вчера в чулане? А то я смотрю, ты как-то необузданно рыскал там.

      — Там верёвки! А ещё мыло. Я хотел повеситься, чтобы больше не мучаться.

      — Ага, а ещё там есть ножик. Тоже неплохой вариант, можно себе вены перерезать.

     Он замолчал, сражённый наповал моим ответом. А я продолжала:

      — Да и вообще успокойся, выпей со мной вина и живи нормальной жизнью, — и я поднесла к нему бокал.

     Он отпил.

      — Я не успокоюсь, пока ты не выпьешь до дна, — на полном серьёзе отозвалась я.

     Он выпил. Он не мог поспорить со мной. Я, осушив свой бокал, вцепилась руками в его волосы и стала страстно целовать. Спустившись ниже, я стала ласкать его член, приговаривая:

      — Милый, расслабься, всё в порядке.

     Сначала гладила руками, потом перешла к оральным ласкам. Полизывая его, я сказала:

      — Будь спокойным, всё у нас хорошо и тебя ждёт удовольствие, я могу дать его тебе, любимый, разве тебе мало этого, Бри?

     Я целовала его член, обхватывала губами, холила его, как хотела. И тут Брайан кончил бурной струёй на старую потрёпанную желтоватую простынь. Сперма была с примесями крови и гноя, и бедному Бри было очень больно. Он заплакал. Чёрная тушь потекла по его щекам, оставляя тёмные круги под глазами. Я целовала его лицо и пыталась стереть всё это безобразие.

      — Не надо плакать, мой хороший.

     Потом я посмотрела в занавешенное шелковыми старыми шторами окно и сказала:

      — А когда мне придёт время умереть от тяжёлой депрессии, моё бренное полуистлевшее тело, обдуваемое всеми ветрами, как намагниченное унесётся далеко-далеко, к вечно влажной траве и ядовито-жёлтым цветкам, чёрной земле со следами чужих неизвестных людей и мыслям о тебе.