Сколько себя помню, всегда стеснялся своей фамилии. Согласитесь, Валера Шапочкин — звучит достаточно глупо. То ли дело — Эроген Бабушкин. Здесь есть всё: и масштаб, и грация, и красота. А вот вам и история моего порнонима. С пылу с жару, так сказать!

     Дело было давненько, а годов мне, эдак, 18 было. В начале июня, задумав сплавить меня на летний период на деревню к дедушке, родители выперли меня из дому. Правда, никакого дедушки на сельской местности не обитало. Он как-то вышел из дома за папиросами и был таков. Жила там бабушка, выжившая из ума старушка. Историю про сиги как раз она и рассказывала всем заинтересованным пропажей супруга. С ума она, кстати, сошла еще до того самого похода за папиросами.

     Понимаете, я был еще тем хикки, нердом и затворником, поэтому покидать родную дыру я, ну ни в какую не собирался. Тем более дома жила та единственная женщина, что была со мной в самые трудные минуты. Да, пусть она и из резины, но темперамент у ней, знаете ли, погорячее будет, нежели у всяких там самок из плоти и крови. Но мамка с папкой нашли способ. Спрятали мою ненаглядную, а сами сказали, что та уехала в деревню, быкам хвосты крутить. Я легковерный и ревнивый, посему ринулся за своей любовью на первом же автобусе до Нижних Варенбухов, по дороге растратив все сбережения на вкуснейшие ХАЧины и питательные чипсики. Подъезжая к пункту назначения я понял, как дешево меня развели.

     Вот и что мне делать? Деда, того можно было хоть из рогатки обстрелять, а чем с бабкой старой прикажите заниматься? Но делать нечего и я решил скоротать в этой дыре ближайшее время до автобуса в обратный конец. Может посчастливиться выудить пару ассигнаций из старушечьей пенсии.

     Не спел я прибыть на деревенский чернозем, как тут же получил партийное задание. Бабушка-старушка встретила меня бранной руганью из которой я понял, что следует немедленно отправляться на огород, собирать колорадских жуков, лакомящихся картофельными листками.
— Жук — тварь вредная! Паразит и дармоед, как и ты, внучек. Тебя-то я прощаю за родство кровное, но коли хошь поисть укусна, давай колорадов трепи да дави, еби их животы! — настраивала меня на рабочий лад бабуля. — На вот табе баночку со скипидарчиком, собирай сюды. А как кончишь — мне няси.

     Так вам скажу, колорадских жуков я возненавидел всем сердцем, особенно после многочасовых ползаний под палящим солнцем. Будь прокляты те, кто повинны в распространении этих тварей по необъятным просторам нашей Родины! Но кушать-то хота и, чтобы хоть немного поесть, пришлось запихнуть свою гордость себе же в анус и ползать на карачках до гребаного заката.
Вот я, наконец, заполнил трехлитровую банку этой колорадской саранчой и направил свои грязные пятки в сторону старухиной хаты, показать плоды труда, так сказать.

     — Что справился с жучком? Тады садись за стол, протягивай крегли. — довольно прощебетала бабуся.
Что я и сделал. И вот уже передо мною дымится миска ароматной похлебки. Вооружившись гнутой ложкой и куском сухаря я лихо принялся хлебать, не боясь ошпарить небо. Люблю я жмуриться от кипятка, знаете ли. Давиться слезами, капать потом в тарелку. Есть в этом свой кайф!
— Ба, а это что у тебя в супе плавает? — вопросил я. Какой-то странный лук в бульоне был, вот я и решил поинтересоваться, чтоб мне мамка такую же бурду варила.
— А то колорад трепыхается! — сказала старая, — Ти укусна?
Я как сидел с разинутой зяпой, так и остался сидеть на месте. Ложка упала прямо на фирменные треники, обварив ляжку. Что у этой плесени в голове? Где она откопала такой экзотический рецепт?
— Ты с ума спятила, бабка треклятая? — взорвался я. — А на второе червей дождевых с сыром предложишь?
— Ты не кипишуй, внучок. — ровным тоном протянула бабуля. — Лучше иди переоденься в чистое. Я тебе уже вон, отутюжила.

     Войдя в залу я обнаружил две кипы белья. От одной из них пахло войной и смертью, а от другой — ссаками. Мне приглянулась последняя. Знаете, все эти хитровыебанные рюшечки, растянутые панталоны, понтовые платки с хохломой. Есть в этом что-то эдакое. Скинув с себя ненавистное тряпье, я облачился в женское одеяние и сразу же почувствовал гармонию с вселенной. Но скрипнула половица и я обнаружил у себя за спиной сгорбленную бабку. Она все это время находилась здесь, в комнате, в то время как я от вида дамского белья, совсем потерял концентрацию, внимание и бесстыже сверкал голыми ягодицами перед самым носом бабули.
— Ой, вы посмотрите на его. Аншлак на Волге! — издеваючи проскрипела старая. — Лучше б дедову пилотку примерил.
— Бабуля, покинь помещение, пожалуйста. — не выдержал я — Не могу, когда ты пялишься на мои чресла!

     Ковыляя и шаркая, бабушка с явным недовольством двинула к дверному проёму. Но шла она целую вечность, при том что я просто изнемогал от желания померить ее чепец. И вот только старушенция скрылась из виду, как я в ту же самую минуту полностью оголился и напялил тот самый головной убор. Понятия не имею, что произошло в следующий момент, но в голове моей неистово зазвучала «Играй, гармонь любимая!» и я, сам того не желая, пустился в пляс. Мистика да и только. Меня носило вокруг стола как одержимого снова и снова словно в каком-то сраном славянском хороводе. Заворачивая на очередной круг я заметил краем глаза кривую ухмылку. Это выражение скукоженного лица было мне знакомо. За моей спиной снова оказалась старая женщина. Но удивило не это, а то, как она в свои то преклонные годы так мастерски держится на виражах!

     С этим пора было кончать и я сорвал дьявольский чепец с головы и бросил под ноги.
— Старая, ты чего? — взъерепенился я. — Полегче на поворотах!
— Старая-то я старая, а вот ты чего это нагой по хате бегаешь да народ голой сракой удивляешь? — в сердцах воскликнула бабби. — Не думала, что ты у меня такой выродишься! Большой, а без гармони!
— Такой — это какой, а? — у меня уже зла не хватало. — Я нормальный, слышишь!!! НОРМААААЛЬНЫЙ!!!
— Кончай придуряться! — парировала бабуся, — и срам свой этот подальше убери, а то болтается ерунда эта. Совсем стыд потерял!! На что я дедовы кальсоны штопала?
— Не собираюсь я эти оризья одевать, понятно?! — решил я, Эроген Бабушкин, весь свой гонор показать.
— Сколько смеялся, столько и плакать будешь! — констатировала бабка и выудила из подола пучек крапивы. — На вот тебе по мордасям гадким! Совсем я посмотрю охамел, опущенец!

     Я трижды пожалел, что так радикально оголился и не оставил на теле хотя бы подтяжки для носков. Большая часть моего тела пострадала от бабкиных хлестких ударов, даже яички покрылись алыми пупырышками.
— Будешь знать как бабушку не слушаться! — орала ведьма. — Одевайся щажжа!
Делать нечего, пришлось вместо элегантных колгот напяливать дедовы подштанники. Пиджак на голо тело с килограммом советских значков. Пилотку водрузил на голову в последнюю очередь, тем самым поставил, так сказать, точку в перевоплощении. Вспомнились слова деда: «Коли брать, то Раневскую, и на три буквы послать могет». К чему он эту ересь нес — до сих пор ума не приложу!

     — Ну а коли собрался, сходи-ка дровы поколи! — раскомандовалась бабби. — А то после захода Ярила совсем холодит яичники ветрило.

     Взял я топор и вышел во двор, лишь бы не находиться в одной комнате с безумной старухой. Да и размяться не мешало бы, весь день как-никак сгорбленный хожу. Дровишки кололись споро и вскоро я согрелся и скинул дедов пиджак. Да, тело у меня для моих лет — закачаешься! Все ребра можно пересчитать!
С этими мыслями я продолжил колоть дрова, но внимание было чересчур рассеяно. Да еще это чувство дежавю как некстати. Казалось, будто я уже держал этот топор стоя вот так оголившись. И вот отвлекся я на свои мальчишечьи кофейные соски и вогнал топор по самую хряпку в башмак. Благо, дедовы калоши на пару размеров больше были, и я в очередной раз чудом избежал инвалидности!

     Уморившись за день, я решил не терпеть до дому и рухнул дрыхнуть в пустующую собачью ...

 конуру. Не обращая внимание на вонь я погрузился в сладкую дрему и проспал до самого обеда. А тут уже и день-деньской и в брюхе крутит. Продрав глаза и согнал с головы черную курицу и прокрался в сени, а там на столе (о, чудо!) целая крынка густого закисшего молока. Любил я, знаете ли, этот кисломолочный продукт за благотворное воздействие на мой истощенный кишечник.

     Наевшись простоквашки, я кинулся скакать по лугам. Было у меня чудесное настроение от замечательной погоды и свежего воздуха. Только вот не застраховался я от случайных падений. И вот поскользнулся по неосмотрительности на курином помете и угодил с размаху копчиком на плуг. От такой резкой боли помутилось в глазах и я потерял сознание. Странным образом это страшная травма заставила меня вспомнить неприятную правду из прошлого. Оказывается, я уже был здесь. Ночевал в хате стариков, едовал простоквашку и парил ноги в киселе.

     Как сейчас помню тот страшный день. Стояла теплынь, а мы топили баньку. Я чувствовал, что мир лежит у меня перед самым носом. Оставалось только пойти и взять его. Но перед тем как покорить мир следовало как следует помыться. Идти париться я не хотел, но вот посмотреть, как дед стегает бабку еловым веничком не отказался бы. Ждать оставалось еще долго и я пошел прогуляться на пригорочек. Был у меня там один могильничек — из одной ямы неглубокой торчала мина фашистская. Я всегда обходил ее стороной, но она притягивала словно магнит и ничего с этим не поделаешь. Боялся вот только я как-нибудь тронуть ейный хвостик, из земли торчащий, и отправиться к праотцам.

     — Но только не сегодня. — и я двинул обратно, в сторону баньки, насвистывая себе под нос.

     Как раз за первыми посетителями закрылась дверь, а я должен был быть следующим. Но просто сидеть и ждать своей очереди чудовищно скучно. И вот я уже смотрю в махухонькое запотевшее оконце, обтянутое бычьим мочевым пузырем, щурю глаз, а там то мелькает безразмерный зад бабуси, то прелые дедовы яйца. Дурота какая-то! Я думал, будет мутно, думал, экшн будет, а тут на тебе. Но только я подумал об этом, как дедова кочерыжка пришла в действие, а старухин целлюлит задрожал как студень. Мне, признаться, для разрядки хватило бы и простого веничного спанкинга, но никогда не знаешь, что за сюрпризы тебе жизнь готовит. Не то чтобы я кайфовал от вида совокупляющихся родственников, поймите меня правильно, но сама ситуация вызывала возбуждение. И чтобы как-то абстрагироваться от родственной связи, я подключал воображение и представлял... или даже лучше будет сказать, мысленно приделывал старикам пёсьи морды. Получалась эдакая собачья случка. Оставалось только додумать хвост баранкой и, уверен, Вам бы точно понравилось! Забыл сказать, меня довольно мощно заводит собачья любовь. Надеюсь, и вы не против такой сексуальной фантазии.

     Все было прекрасно, но я отвлекся (говорю же, у меня рассеянное внимание) и не заметил, как в окошечке показалась красная дедова физиономия. Тут и бабка заверещала и дверь баньки скрипнула. Рассвирепевший старикан уже выглядывал обидчика с крыльца на полусогнутых креглях.
— Выходи, подлый трус! Что, пидор гнойный, дрочить научили, а как спускать еще не проходили?
Я схоронился за навозной кучей. Дрожал всем телом и прекрасно понимал, что легко отделаться не выйдет.
— Раз, два, три, четыре, пять, я иду тебя искать, в рот тебя, блядь!

     Меня, здоровенного лба, впервые в жизни так знобило. Бежать было некуда и я решил сидеть тихо — авось пронесет! Пердун подбирался все ближе, а его ноздри вбирали воздух словно собачий нюх. Я уже вплотную прижался к перегнивающим испражнениям, как будто в них было мое спасение. Хотя... так оно и есть! Запах говнеца отобьет вонь страха, это точно! Нельзя было медлить ни секунды и я, собравшись с духом, начал погружать голову в бычьи какашки. Чем глубже я погружался в спресованные экскрименты, тем сильнее становился рвотный позыв, но по крайней мере становилось немного спокойнее. Перестали доноситься страшные ругательства деда и от этого сердце больше не уходило в пятки. Казалось, что я нахожусь в каком-то бомбоубежище, а вернее сказать, говноубежище. Конечно, я не дурачок и не ограничился засовыванием только головы в навоз, уже большая часть моего тела погрузилась в теплый коровий кал. Уже и задница скрылась под толстым слоем перегноя. Обезопасив себя, я на время притаился и напряг слух. К сожалению, вонища напрягала ноздри и мозг не мог как следует сконцентрироваться на звуках. Кроме того, мне прямо в нос попала солома, не успевшая перевариться в брюхе быка. Желание чихнуть стало невыносимым. Я попытался закатить глаза (говорят это помогает), но все тщетно и меня прорвало. Чихнув я даже немного нарыгал и... тут почувствовал как мою щиколотку схватила сильная мужская рука.

     — Что это ты там делал, пацан? Неужто гуся давил на бабуськины дойки? Что ж ты так позорно в куче навоза прячешься? Надо было не таясь, ко мне подойти, я б тебе за поллитры такое кино устроил! Хотя, хуй тебя знает. Ума нет! Может ты там на мои обвисшие чресла зыркал! Что скажешь? — дед так и держал меня за ногу. Я не мог вымолвить ни слова, тем более находясь в таком щекотливом положении.
— Так ты у нас фанат члена, получается? — хохоча вопрошал крепкий старик. — Может, хочешь моего контуженного откушать?

     Дедовы гениталии болтались как раз неподалеку от моего, извазюканного в навозе и немного рвоте, лица. Левое яйцо сильно перевешивало, колебаясь словно маятник. Я засмотрелся и вот меня уже во всю колотят по лбу залупой, больше похожей на разваренную сардельку, чем на головку полового члена.
— Ну, так скажи: «дед, я обожаю член!» и я отпущу тебя живого и даже почти здорового. От тебя требуется только сказать правду.
Я промычал что-то нечленораздельное.
— Я так и знал. — расстроился дедушка. — Придется тебе угоститься моим петушком, чтобы в педики определиться.
Тут из баньки выскочила бабка и закричала, что есть мочи:
— Не трожь, унука! У его еще и первого разу с женщиной не было, а ты его с пути истинного сбить удумал, к хую приучая!

     На лице деда промелькнула тень сомнения. Создалось впечатление, будто он действительно сожалеет о содеянном. По всему было видно, что в его черепной коробке протекает мыслительный процесс.

     — Да, пацан, у тебя еще вся жисть впереди, но от лобызания такой вкуснятины еще никто гомосеком не становился! — с этими словами он угостил меня своим черенком. Я неумеючи чвякал-хуякал, стараясь продемонстрировать весь свой небогатый сексуальный опыт ртом и не пасть в грязь лицом. Хотя, если вдуматься, падать ниже уже не представлялось возможным.

     — Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

     Преодолеть пространство и простор,

     Нам разум дал стальные руки-крылья,

     А вместо сердца — пламенный мотор. — пел деда, виляя бедрами и придерживая мой затылок за волосы. — Все выше, выше, и выше...

     ... дед явно был недоволен моими оральными способностями, потому как бросил горланить песнь на середине и, видимо поняв, что дальше продолжать не имеет смысла, разжал пальцы. Я отполз в сторону и, глотая слезы и дедову смазку, прибился к тачке. Тачка была старая, с кусками навоза, налипшими со всех сторон, но рядом больше никого не оказалось, чтобы утешиться и я обнял её. Бабка, та уже вовсю хлестала дедка хворостиной. Облеванный, обосранный и хуем опущенный я лежал на земелюшке и не мог понять, что же я сделал не так? Где в жизни повернул не там? Кто мы есть и откуда пришли, то есть, я хотел сказать, что есть поесть и куда вечером пойти? В общем, я не собирался так просто спускать всё моему обидчику!

     — Ты хер собачий! — крикнул я деду, прекратив жевать сопли.

     — Ты!!! — взревел белугой старикан и кинулся в мою сторону. Я бросился наутёк. Чтобы оторваться от взбешенного родственника я воспользовался говнотачкой. Конечно, скоростью она похвастаться не могла, но со стороны смотрелась как, ни дать ни взять, скутер! С понтом я взъехал на пригорочек,... 

      надеясь, что дед выдохнется и бросит погоню, но не тут-то было.

     — Я из тебя всю душу вытрясу и яичники вырежу! — ревел он, потрясая пудовым эрегированным членом. Видать, погоня разгорячила старперскую кровь, не давая опасть его хуйцу-кладенцу ни на минуту. Я был уже на вершине пригорочка, но не рассчитал скорости и опрокинул говнотачку на свой собственный хребет. Кто знал, что эта оплошность спасет мне жизнь. Дед совершенно не смотрел себе под ноги, в упор не замечая несовершенства почвы, глаза ему застила ненависть. Не удивительно, что он угодил прямо в яму с фашистской миной на дне. Меня накрыла взрывная волна, в ушах зазвенело. На лицо капнуло что-то густое и теплое.

     — Неужели кровь? — воззвал я к небесам, но нет, это оказалось всего лишь содержимое дедова кишечника. Как будто на сегодня дерьма с меня не достаточно! Такие вот голубцы с говном.

     От таких шальных воспоминаний меня даже слегонцухи повело. Неожиданный флешбэк напрочь выбил все мысли из головы. Я носился по лугам, как угорелый. Пытался отвлечься от открывшейся истины. Хотя, если подумать хорошенько, не так все и страшно. Хуем меня пусть и опустили, но расправу-то надо мной не учинили, руки-ноги целы. Правда провал в памяти немного беспокоит, но голова-то не гудит, мигрени не мучают, так что легко отделался, выходит.
Я обнаружил себя стоящим перед хатой. Был уже поздний вечер. Что я делал? Где я был? Этого я решительно не помнил. Ветры окончательно выдули все тревоги из моей шарабанки. На улице ночевать я не собирался и направился прямиком в сени. Чтобы не шуметь, я скинул галоши и взобрался прямо на печь. Баббка мирно сопела на своей койке. Тишь да благодать. Отчего не подрочить? И вот только я, Эроген Бабушкин, прикоснулся потной ладошкой к своему кончику, как послышался скрип пружин. Видать старушонке сновидение дурное мерещится. Но скрип послышался снова, а за тем и мерное перекатывание пожилого тела.

     — Я как погляжу, ты тут совсем освоился. — сказала она, подкрадываясь к печи. — Достойная замена деду растет!
— Ну, я это... стараюсь. — замялся я, пряча пенис в кольсоны. — Но до дедушки мне еще далеко. Как говорится, срать и срать.
— Это ты не торопись, внучок — сказала бабби и взгромоздилась на край печи. — Лучше скажи, чего это ты не спишь-то?
— Ну, я это... школу вспоминал. Учительницу первую свою, одноклассниц прыщавых, как мы с пацанами в саду яблоки рвали и как нас потом рвало.
— Дрочишь небось? — попала в яблочко бабка.
— Вы что, рехнулись? Таким только дети малые занимаются, да таджики вонючие.
— Пусть я и бабушка, но в первую очередь — женщина. Хоть это и было давно, и я уже почти забыла сладость бабьих утех, но списывать меня со счетов так просто не позволю. Было время, когда каждый уважающий себя мужик так и норовил на сенокосе мне под юбку заглянуть. И лобок мой, еще не такой седой, глянуть, и за груди, полные парного молока, ухватиться и пальчиком у меня там снизу поколобродить!

     Боже, что она несет. Даже делая скидку на возраст, она явно не в себе. Вот и еще обломала мне знатный передерг.

     — А я тебе кой-чего принесла, внучок. Самогончиком не угостишься. Бабка самолично гнала. — с этими словами она выудила из-за пазухи мутный пузырь непонятной жидкости. И чтобы показать, что эту дрянь можно пить, жадно приложилась губами к горлышку.
— Во, вучок, отведай варева. — и протянула мне бутыль.
Делать нечего и я сделал пару добрых глотков. Бодяга оказалась крепче, чем я ожидал. Было необходимо срочно занюхать это дело и я, не особо разбирая, использовал старухин подол.
— А ты тот еще шалун, как я посмотрю. — бабка недобро подмигнула. — Ты мне лучше скажи, кады женисся?
— Ба, хоть ты не начинай.
— А что тут такого? Я и правнуков хочу понянчить! — не унималась старая.
— Да на меня не то что ни одна краля не посмотрит, так даже и не плюнет в мою сторону! — разоткровенничался вдруг я.
— Ты, внучок, это в голову не бери, да сопли свои прибери. Ходи-ка сюда, ко мне на коленки, я тебя утешу.
Я так растрогался, что послушно уселся на старческие крегли. Бабби тут же принялась гладить меня по голове, как кота. Потом и по спине, и по низу живота прошлась.
— Спи, дитятко моё, усни! — пела она, убаюкивая меня. — Пусть черти не ебут твои животы!
Да, самогоночка оказалась убойной. Меня уже буквально срубило, хотя может это и от старухиной колыбельной. ХЗ.

     — С тех пор как дед ушел, у меня не было ни одной жаркой ночи в холодной постели. — изливала душу она. — Кому-то придется заменить старого пердуна на фронте любви. Кому-то, у кого только вчера первый волосок на яичке вырос. Но это ничего. Дело поправимое. Тут главное опыт. А его у меня предостаточно. Ты, я слышала, ученик способный. Какие у тебя там отметки по арифметике да по чистописанию??

     — «Хор» и иногда «удовл». Ударник я. В группе стучу. По тарелочкам.

     — Стучать плохо, внучок. А вот то, что ты еще не двоечник — это хорошо. Значит, и любить научишься. И не только по тарелочкам, но и по девочкам. Я хоть уже лет 50 как не девочка, но научить тебя кой-чему могу. Хо-хо-хо!
Нет, только не это. Я ушам своим поверить не мог. Неужели она готова заняться этим с собственным внуком, то есть со мной, Эрогеном Бабушкиным?!

     — Можно я просто лягу спать?
— А разве ты не помнишь, как бабушка тебе жись спасла?

     — Ебана жись! Ба, иди уже в свою пещеру, укройся с головой и оставь меня в покое!

     — Ты лучше не перечь бабушке, а дослушай до конца. Ты даже и представить себе не можешь, какой сказочный минет может даровать беззубый рот старика!

     Бабкины, разбитые артритом, пальцы гладили поясницу. Как так вышло, я не знаю, но в следующую минуту ладонь скользнула уже промеж моих волосатых ягодиц. () От такого поворота событий у меня встал колом.
— А это что у тебя, внучок, под кольсонами взъерепенилось? Неужто в жопчонке кнопочку инженеры поставили, а как нажмешь на её, так и женилка выростаить, как на дрожжах?!

     С этими словами она напрынула на меня и обхватила бедра ногами. Борьба была недолгой. За день я слишком вымотался, чтобы оказать достойное сопротивление. Только одна мышца была напряжена. Любовная мыщца. Она топорщилась с наглым видом из под облегающей ткани. Тем и воспользовалась старуха, содрав одним махом с меня кольсоны и напрыгнув на предательски вставший член. Было больно, почти так же, как в тот раз на футболе, когда мне бутсами отбили гуч. От вспышки боли и хруста рвущейся уздечки я вспомнил одну занятную деталь из прошлого, из того злополучного дня. Ведь, действительно, именно старая выволокла меня из под завалов дедушкиных ошметков, отмыла, накормила, в баньке попарила и спать уложила. И пусть мне сейчас было жутко противно и больно, но я готов был сделать все, чтобы расплатиться за спасение. Ведь за добро нужно платить добром! И никак иначе.
(продолжение следует...)