Жар от раскаленных камней охватывал тело. Жжение начиналось от гортани, перехватывая ее так, что иногда было трудно произнести слово и приходилось даже делать передышку в разговоре, чтобы вновь набрать воздуха и продолжать речь, оно распространялось дальше, и сердце пульсировало неровно, какими-то отчаянными толкающими спазмами, грудь, живот — все было охвачено этим бесовским жжением, но в паху оно становилось совсем невыносимым. Яички воспаленно горели и их ломило так, будто по ним протопало по дороге на водопой целое стадо африканских слонов. Чтобы скрыть свое состояние, они лежали на животе, отчего жжение становилось еще невыносимей, и ворочались на камнях, ибо трудно было найти меж камней удобное место для своих напряженных и раздувшихся половых членов.

     Им было по девятнадцать. Все трое учились в одном институте, и это были их первые каникулы. И вот теперь они лежали на пляже, загорали, смотрели на полуобнаженные женские тела и терзались страшными муками полового желания здорового юношеского тела. Двое из них — Жора и Гога — еще не знали женщин, страдая от этого невообразимо и стесняясь позорного факта юношеской девственности, так как большинство их товарищей, по их словам, уже познали, уже любили и знали, где, что и как у женщин находится, и с чем это едят, и как это происходит, и рассказывали сладострастные истории о своих победах и своих ночах безумной любви. Третий — Андо уже был знаком с женщиной, этой женщиной была его молодая и веселая тетушка Магоша из Зугдиди. Она всегда останавливалась у них в доме, когда приезжала в Тифлис за покупками. И однажды, месяца два назад, жарким днем, когда за окном все плавилось, и он в одних плавках зубрил какую-то невероятно скучную книгу перед зачетом, они почему-то оказались одни в квартире, и непонятно как и для самого Андо они вдруг оказались голыми в объятиях друг друга, и Магоша своими унизанными громадными перстнями ручками вложила его половой член в какую-то сокровенную извилину собственного тела, который тут же и треснул, выплеснув из себя все свое наполнение и... тут раздался звонок, пришла с базара бабушка, вечером Магоша уехала, даже не сделав Андо никакого тайного знака или заговорщицкого намека на их особые отношения и их совместную греховную тайну, и Андо так и остался в смутной растрепанности чувств — можно ли все это, так мгновенно промелькнувшее, считать своим приобщением к контингенту настоящих зрелых мужчин, либо это лишь еще какое-то предварение, и настоящее приобщение ему еще предстоит... Впрочем, это не помешало ему пересказывать эту историю с присочиненными красочными подробностями целой ночи любви, в которой он, по его словам, совершал любовные подвиги, которым позавидовал бы быть может сам Автандил, а может и Тариэл, а Магоша в этом рассказе стала чуть ли не новым явлением в наше время царицы Тамар.

     И вот теперь они лежали втроем на пляже, отчаянно сражаясь с безумием охватившей их похоти. Андо буквально силой вжимал себя в землю, чтобы подавить шизофренический порыв — вскочить, например, прямо среди этой почти голой человеческой массы, рвануть с себя трусики, выбросив на волю стрелу своего невыносимого мучительства, и крикнуть на весь этот жужжащий и извивающийся плотью пляж: «Женщины! Смотрите, как сильно я вас жажду! Неужели никто не смилостивится над этой нечеловеческой страстью?!» И в горячечном воображении ему рисовалась невероятно живая сладострастная картина, как молодая девушка и с длинными белыми распущенными волосами, длинноногая и узкобедрая, и с упруго-обнаженной грудью склонятся перед ним на колени в замедленном благоговении и нежно касается его полового члена щеками, глазами, осыпает его нежными чуть веющими поцелуями, а затем также тихо и плавно склоняет его на себя, вкладывает его пронизавший пространство член в тайное удо собственного прекрасного и упругого тела, и они начинают совместный тихий танец любовного потрясения... Картина эта была столь мучительно явственной, что он вдруг почувствовал, как пробежали по его телу несколько болезненных судорог, и теплое разлилось по его животу и ногам...

     Разговор их касался, конечно, женщин. Они уже перебрали почти всех их, лежавших в самых возбуждающих позах вокруг них, и уже со всеми успели переспать и даже пресытиться. «Вон той я бы засадил», — говорил Жорик, кивая на раскинувшую ноги и обнажившую белый живот и краешек волосков вокруг лишь чуть прикрытого узкими плавками места мучительного любопытства. «А я вон той», — говорил Гога, указывая на другую девушку с красивой крупной грудью, которая была еле прикрыта узкой полоской бюстгалтера, выползающей из-под него во все стороны, как пышное сдобное тесто из слишком тесной квашни. Сквозь туго натянувшуюся поперечину видна была насквозь ложбинка между грудями с мелкими капельками пота, их боковые поверхности, не знавшие прикосновения солнечных лучей, белые и чистые, а, присмотревшись внимательно, можно было даже разглядеть краешек темного пятнышка соска...

     Иногда, чтобы остыть, они бежали в море, и море давало им временное успокоение от этого непреставаемого мучительства. Они громко и ожесточенно резвились, холодная вода охватывала их члены, снимая на время давление в яичках и половом члене. Но затем они выходили на берег, ложились на камни, и вновь поджаривал их медленно пылающий огонь сладострастного вожделения и неостывающей похоти, вновь возникали перед ними возбуждающие картины...

     Они жили уже три дня, но им никак не удавалось подцепить девиц. Каждое утро они говорили и убеждали друг друга, что сегодня это непременно случится, ведь все их друзья и знакомые постоянно говорили, как все это просто делается на курортах, как косяками ходят по пляжу девки всех сортов и мастей, которые только и мечтают за них ухватиться, как за трешку, стоит только их поманить, за ними побегут и отдадутся в их полное распоряжение любые девки...

     Неля появилась на пляже поздно. Утром она долго уговаривала свою подружку Раису пойти на пляж. Но та захандрила. У нее случилась «трагедия». Мальчик, с которым она познакомилась несколько дней назад и с которым она «ходила», точнее, днем они втроем проводили время на пляже, а по вечерам они уединялись вдвоем, и потом ночью Раиса будила Нелю и долго рассказывала той, сонной и ничего не соображавшей, как и что он ей сказал, как и что она ему ответила, как он ее лапал, как она сказала ему, что она не таковская, как, наконец, она отдалась ему совершенно случайно, он взял ее силой, а она оказалась застигнутой врасплох и не успела собраться и приготовиться к отпору, а то бы она ни за что ему не отадалась, и как она теперь страдает, что она отдала ему самое ценное свое сокровище, а он совсем и не заикается о женитьбе, словом, этот мальчик изменил ей, вчера она видела его на пляже в окружении каких-то пошлых и развязных девиц, и как она ни ходила вокруг, он откровенно и нагло показывал всем своим видом, что вовсе не знает ее и вообще не имел чести быть ей представленным, и потом она даже заметила, что девицы, эти наглые и рублевые проститутки, стали прямо в лицо ей смеяться, когда она проходила мимо их компании как бы случайно, направляясь к морю... «Не хочу видеть этих кобелей», — только и говорила Раиса на призыв Нэли, как ни убеждала та плюнуть на Витьку и хандру, так и не захотела она выйти из комнаты, лежала, уткнувшись на кровати в подушку. Неле это в конце концов надоело, она была весела и смешлива, трагедия Раисы ей была просто непонятна, и она, наконец, сказала, что пойдет одна.

     Мест на пляже почти не было. Она долго ходила, пытаясь пристроиться и найти места хотя бы на квадратуру своего полотенца, но весь пляж был устлан простынями и полотенцами, как будто это было не километровое пространство открытой природы, а хата заботливой хозяйки, застеленная половиками, пока, наконец, не обнаружила меж затененными полотенцами, простынями и одеялами галечника узкую прогалинку возле трех молодых парней явно грузинского вида. Неля расстелила свое полотенчико, ...

 сбросила одежду, открыв солнечным лучам, морскому воздуху и летавшим вокруг похотливым мужским и ревнивым женским взглядам свою хорошо сбитую фигурку, за которую ей совсем не приходилось стесняться, и крикнула мальчикам — «Постерегите место», и быстро сбежала в море.

     Море безропотно приняло ее в свои ласковые объятья, волна щекотала ее здоровое, наполненное молодой пульсирующей кровью тело, обволакивало ее нежными ласканиями, заставляя особо остро ощущать здоровье, силу, гладкость и упругость форм и покровов, и в то же время море объединяло ее в нечто единое и слитное со всем миром, со всеми людьми, плескавшимися поблизости и в отдалении и даже вообще далеко-далеко, как будто она была лишь маленькой клеточкой какой-то гигантской и единой протоплазмы чудовищного голубого живого существа, имя которому — МОРЕ. Это было так чудесно и так волнующе, ведь это было ее первое в жизни соприкосновение с этим ласковым живым чудищем, что настроение у нее возросло до каких-то совсем особых ступеней настроя, и она совсем позабыла о всех горестях Раисы.

     Ей совсем недавно исполнилось двадцать. Но сексуальные томления пока обходили ее стороной. Эта сфера чувства еще дремала в ней неразбуженным, лишь разве чуть потревоженным, сном, а когда все ее подруги переживали в предчувствии будущих или ощущениях настоящих чувств интимного свойства, она относилась к этому как к чему-то далекому и ей лично не угрожающему, хотя рассудочной частью сознания и понимала, что, возможно, и ей э т о предстоит, но все это говорил рассудок, но чувства молчали. Впрочем, ей уже приходилось несколько раз целоваться с мальчиками, ощущать на своей груди их вороватые прикосновенитя, их дрожащие прижимания, ощущать что-то твердое в их штанишках, что они так стремились прижать к ее бедрам и животу, и в этот момент движения их приобретали особую горячечность, но все это она воспринимала со стороны, как что-то не касающееся ее лично и конкретно, а это «твердое» ей даже нравилось обнаруживать и фиксировать. Сексуальная часть ее души еще спала детским сном, никакие чувства опасности еще не тревожили ее, потому к молодым людям она относилась со спокойной заинтересованностью, что и придавало ей очарование в их глазах, и влекло к ней с особой и ей непонятной силой...

     Она бросилась на нагретые камни, и тепло охватило ее слегка иззябшее в воде тело. Тепло снизу и облив солнечных лучей сверху заставили все ее тело сладко вытянуться, расслабиться, и было так хорошо, так сладко, что она забылась в этой нирване сознания.

     Из этой дремы ее вывел бархатный мужской голос. Она подняла голову и увидела мальчиков, лежавших рядом и сейчас предлагавших поиграть с ними в карты в качестве четвертого. Ей было так легко, такую воздушность она ощущала во всем теле, так напоена счастьем была каждая клетка ее тела, так ей хотелось поделиться этим своим настроем со всеми людьми, со всеми близкими и далекими, с несчастными и счастливыми, с пожилыми увядшими старушками и брошенными любовницами, в том числе и с этими мальчишками, такими юными и симпатичными, но в их глазах она мгновенно заметила, но это сразу же пронеслось вдаль, какое-то хищное блистание, и она тут же согласилась.

     Несколько часов промелькнуло в шутках, в совместных купаниях. Мальчики старались показать себя обаятельными кавалерами, ей с ними было весело, она шутила и много смеялась. Было так приятно ими верховодить, любое желание ее они выполняли мгновенно, бегали за лимонадом, покупали мороженное и орехи у шнырявших меж тел государственных и частных коробейников. В море они сопровождали ее в заплываах, и с ними она уплывала так далеко, как никогда не осмеливалась одна, и они плескались друг на друга, она топила их, но никто из них не допускал никакой себе вольности даже в самых, казалось бы, подходящих условиях суматохи и возни. Никогда еще и никто не говорил ей столько красивых и льстивых слов, которые так возбуждающе ласкали ее слух, рожденных впервые под этим солнцем и предназначенных ей и только ей. И невольно она сравнивала этих веселых сильных красивых особой и непривычной ей красотой обаятельных и остроумных и доброжелательных мальчиков с теми парнями, что окружали ее в родном сибирском городке, окруженном лагерями и зонами. Все они носили на себе печать алкогольного вырождения зачатых в пьяном угаре выблядков с дряблыми мышцами и синюшными лицами, да и сами в своем большинстве были уже созревшими аликами, речь их наполовину, если не на девять десятых, состояла из мата, и никогда ей не приходилось из их уст слышать красивых слов, метких фраз, похвал и лести в свой адрес. Здесь же были люди другого мира, мира дам и добрых кавалеров, и ей нравился этот новый мир, она чувствовала, как и сама становилась в этой атмосфере веселья и доброжелательности и красивей, и умней, как распускалась ее постоянно сжатая в напряжении мгновенного отпора душа. И хотя порой ловила она в их взглядах хищные блестки, замечала, как их взгляды раздевают, ощупывают и роются вдоль всего ее тела в неспешном скольжении от макушки до кончиков ног, вспоминала предостережения подружек об особой опасности грузин, но все это казалось ей пустым и незначительным по сравнению с той радостью, в которую погрузили ее сейчас эти легкие и ни к чему не обязывающие отношения.

     Солнце уже начало садиться, пляж постепенно пустел. Кто-то из мальчиков предложил закончить день в ресторане. Только для виду поотнекивавшись, Неля согласилась. Так ей не хотелось расставаться с этими ребятами, не хотелось уходить из этой новой для нее атмосферы.

     Ресторан был дорогим. Она много слышала о нем, но ей самой не приходилось в нем бывать. Мальчики заказали шампанское, икру, цыплята-табака, в ее честь музыканты исполняли ее любимые песни — мальчики швыряли деньги небрежными жестами, и это тоже было ей в новинку, она привыкла, что деньги в ее окружении считают до копейки и расстаются с ними как с кусочками собственного мяса. Она пила шампанское и еще какие-то неизвестные ей вина, смеялась и танцевала со всеми мальчиками подряд, но когда ее попытался пригласить танцевать какой-то чужой парень, она вдруг увидела, какими жесткими могут быть ее такие милые и нежные кавалеры. Правда, по временам к ней подступало чувство страха, она понимала, что ничего не дается даром и за все придется платить, не такая уж она была дура, чтоб этого не понять, но сейчас было так хорошо, и она отгоняла эти мысли. К тому же хмель все больше и больше кружил ей голову. И потому мысль о предстоящей расплате не казалась ей такой уж страшной. И она, конечно, догадывалась, какую плату ей придется предложить. Но и это не выглядело теперь таким уж чудовищным. В конце концов должна же она когда-нибудь расстаться со своей девственностью, а с одним из этих мальчиков-грузин, например, с Гогой — самым рослым и симпатичным — это может и лучше, чем с каким-нибудь сибирским Ванькой. Предчувствие это холодило ей грудь, и, чтобы заглушить этот страх, она веселилась еще громче.

     Уже была поздняя ночь, когда они вчетвером шумной компанией вывалили из ресторана. Она сделала робкую попытку расстаться с ними до завтра, но ребята шумно запротестовали, и стали говорить, что надо пойти на квартиру и там продолжить этот прекрасный вечер домашней хванчкарой, и еще что-то говорили и твердо держали ее под руки, и она чувствовала, что время расплаты настало.

     Ребята жили в отдельной пристройке в глубине сада и сами открыли дверь ключом, что лежал под камнем. В комнате стояло три койки, стол, графин с водой, но еще много места было в центре комнаты. Сердце ее оборвалось.

      — Может не надо, мальчики, — проговорила она, когда Гога и Жора подсели к ней и стали мягкими, но настойчивыми движениями расстегивать и снимать платье, расстегивать лифчик, лаская и целуя ей грудь и живот, сняли с нее трусики.

      — Что ты, Нелечка, это совсем не страшно, — твердили и повторяли Гога и Жора, продолжая ее раздевать.

     Она осталась на кровати обнаженная, и тут мальчики ... скользили по чьим-то телам, животам, половым членам, ягодицам и одновременно она чувствовала, как что-то жгучее нарастает внутри ее организма, боль, смешанная со сладостью, заполняла ее все больше и больше, и когда над нею уже был Жорик, это выплеснулось из нее каким-то диким стоном и ее затрясло в конвульсии, сжавшей тело, и она что-то, уже не помня и не сознавая, сжимала и рвала, корчилась и кричала голосом первобытной страсти...

     Наконец, эта какфония и оргия сладострастия закончилась. Все лежали без сил. Мальчики лежали счастливые и уставшие рядышком, а она вдруг ощутила, что неизвестно как она оказалась лежащей поперек их животов, также усталая и полная еще этих новых и таких сказочно прекрасных ощущений, о существовании которых она даже не догадывалась, и почемуто ни одна из ее подруг об этом ей не рассказывали.

     Она погядела на простынь. Она вся была испачкана, и несколько капелеккрови резко выделялись на ее мятой белизне.

      — Нэлечка, я эту простынь украду и повешу в общежитии над своей койкой вместо ковра, — сказал Гога. — Правда, Жора?

     Парни рассмеялись и вновь начали соревноваться в остроумии. Нэля лежала на этих голых мальчишках, на своих «расстрельщиках», как Ирина Бугримова на львах, подумалось ей, и внутри унее все смеялось. Она слышала, как соревнуются мальчики, ее мальчики, в остроумии, и рука вновь непроизвольно заскользила по их упругим и гладким телам. Это было так приятно, она ощущала, как вздрагивают они под прикосновениями ее рук, как постепенно вновь возникало в них желание, на глазах наливались таинственным соком и вновь устремлялись ввысь их молодые, впервые познавшие женщину половые члены. Она приподнялась, чтобы посмотреть на них, и села прямо на живот Гоги.

      — Нелечка, привстань на минутку, пожалуйста, — сказал Гога.

     Ничего не подозревая, Неля привстала, а когда вновь стала опускаться, то почувствовала, что ее встретил твердый оскал гогиного полового члена.

      — Вот так и садись, Нэлечка.

      — Ну, и хитрец ты, Гога, — сказала Нэля, усаживаясь на это живое и твердое, а затем стала равномерно подниматься и опускаться. Гога застыл под ней в муке сексуального страдания. Она положила ему руки на глаза, как будто только его взгляд мог смутить ее в этой, как ей всегда представлялось, совсем неприличной позе, и она стала делать ему «хорошо», пока не почувствовала, как выстрелило у нее внутри, и распиравшая и заполнявшая всю ее внутренность без остатка стальная масса стала съеживаться и выскальзывать из влагалища.

      — И я хочу, и я хочу, — закричали враз Жорик и Андо. И Нэля поочереди удовлетворила их, вновь отметив про себя бычий член Андо, который в этой позе проникал уже бог знает в какие глубины. Но того, что б ы л о, уже не повторилось, а боль от открытой раны становилась все сильней, и под конец только чувство неизвестно откуда и как возникшего долга перед этими ребятами заставило ее дать им всем удовлетворение. К тому же и акты продолжались теперь гораздо дольше, чем в первый раз...

     А потом кто-то предложил сбегать в сад и ополоснуться. Ночь была теплой и черной. И они выбежали в сад прямо в шикарных своих туалетах Адама и Евы, и плескались под краном, и шутили, и плескали друг на друга водой. И тут же Жора нарвал хозяйских яблок.

     Затем они вернулись в комнату и, растершись, посвежевшие расселись вновь на полу и стали есть яблоки. Достали вино. Все почувствовали страшный голод. Вино было легкое, но оно кружило голову, и всем было весело. Потом кто-то предложил пить вино с животика Нелечки. Идея всем понравилась. Неля легла на спину, в углубление ее пупка ей наливали несколько капель вина, и мальчики с особым смаком и шутками по очереди выпивали эти сладкие капли. А затем и Неля захотела попить с ихних животиков. И уже парни легли, и теперь она по очереди наливала в их пупочные углубления вино и слизывала его под визги мальчишек. И сначала она облизала пупок Гоги, затем Жорика, а затем, когда стала наливать вино в углубление андошкиного пупка, толи у нее дрогнула рука от хмеля, толи она решила пошутить, но она облила вином весь живот и весь андошкин половой агрегат. И тут Андо потребовал, чтобы Нелечка слизала вино с его письки, и Неля в тумане и хмелю, забыв уже обо всем, взяла в рот половой член Андо и стала его покусывать, ласкать языком и губами и заглатывать его и всячески играла с ним, пока не почувствовала, что парямо в гортань брызнула ей пахучая густая и терпкая струя, и она даже поперхнулась, а потом стала пить и глотать ее как возбуждающий и сводящий с ума напиток.

     А затем, естественно, этого же захотели и другие мальчики. Для забавы она взяла их члены вместе и ласкала их сразу и поочередно, и сама трепетала от возбуждения, ощущая тот невыносимый восторг и возбуждение, который вызывала у Гоги и Жорика эта столь необычная и неслыханная ласка.

     Потом они сидели кружком на полу, мальчики рассказывали ей всякие сексуальные анекдоты и истории из их студенческой жизни, а стаканы все ходили и ходили по кругу, тела их касались друг друга, и руки мальчиков беспрестанно бродили по ее телу, и она сама то и дело в шутку дергала их за их уже порядком потрудившиеся и уставшие половые члены, пока молодость вновь не взяла свое, и она увидела к своему ужасу, как снова ими овладело возбуждение, снова вздыбились их палки-оглобли, а ласки и поцелуи вновь стали тверже и горячей.

      — Нелечка, давай еще разок, — сказал Гога.

      — Нет, мальчики, эта дырка на сегодня свое отработала, сказала Неля и хлопнула себя по лобку.

      — Нелечка, неужели ты нас бросишь? Может давай в попку, — робко сказал кто-то из мальчиков.

      — Что вы, мальчики, это наверное... — она даже не знала, как сказать, так «за» пределами ее моральных представлений это лежало, — больно.

      — Нелечка, совсем не больно, — шумно завопили парни. Вот увидишь. Надо только письки кремом смазать, и все будет совсем приятно.

      — Ладно, мальчики. Сегодня я ваша королева, и я дарю вам все дырки своего тела.

     Это вызвало приступ нового восторга всех парней. И сначала Жорик, в затем и другие пояли ее в попку. Было тоже немного больно, впрочем, у нее было больно, кажется, всюду стонали влагалище, рот и гортань, грудь и губы от бесчисленных поцелуев, но и одновременно она ощущала какуюто новую и другую сладость в этой извращенной или просто «нерекомендованной» — хотя, собственно, когда и кем непонятно — связи между ней и дорогими ей мальчиками. Их возбуждение, их оргазм каким-то образом передавались и ей, доставляя и ей какое-то невысказываемое и неконцентрирующееся наслаждение и ощущение слияния и как бы перетекания в плоть и душу сексуального партнера. И эта «извращенность», от которой она бы с ужасом отпрянула еще несколько часов назад, совсем не казалась ей уже хоть чем-то постыдным. Это были мгновения, когда с нее будто спали все предрассудки, в которых она воспитывалась, и которые ей казались такими же незыблемыми, как невозможность питаться человечиной, все, что было хорошо этим дорогим ее детишкам и что было хорошо ей, сегодня казалось ей возможным, доступным и хорошим, и не было меж ними никаких запретов, они были открыты друг перед другом до самых глубин, и она была открыта им до последнего прикосновения и сокровенной внутренней клетки, и она ощущала их как бы какими-то лишь вот-вот отделившимися от нее частями собственного организма. В этом было чудесное наваждение, либо просто пьяная галлюцинация, она не знала и не хотела знать...

     А ночь длилась. Бесконечная, угарная, сумасшедшая, ночь другого мира, другого с у щ е с т в о в а н и я, и не было сил и не было желания ее остановить. И они вновь выбегали голыми в сад, и они вновь пили вино, и она пила вместе с ними, и уже не в силах от этого оторваться, она вновь и вновь ласкала их тела, целовала и кусала, вновь и вновь стремилась вызвать ... 

     в них желание и пылание, казалось ей было просто невыносимо видеть эти мягкие и покорно болтающиеся органы, которые встретили ее сегодня нацеленными в грудь стволами, ей нравились они именно такими — стальными орудиями испепеляющей жажды любовных сражений, и мальчики тогда казались ей мужественными солдатами, из стволов которых вотвот полетит огонь и смерть...

     Они были уже совсем пьяненькими, но молодость брала свое, и сексуальные силы вновь и вновь приходили к ним.

      — Может еще, Нелечка, — сказал кто-то робко из мальчиков.

      — Нет уж, братики, вы меня уже во все дырки попробовали, даже в жопу. Впрочем, у вас и самих жопы есть. А ну-ка, давайте друг с дружкой, а я посмотрю. Ну-ка, мальчики.

     В атмосфере этой ночи, когда, казалось, стало доступным и дозволенным все, когда рухнули, исчезли, растворились все табу и остался лишь вакуум абсолютной свободы, и это предложение вызвало взрыв восторга.

      — А что, давайте!

      — Парни, предлагаю караваном.

      — Как это?

      — Очень просто. Очень просто. Один к одному, другой — к другому.

      — Великолепно! Бросаем жребий.

     Бросили жребий на места в караване. Первый номер достался Жоре, второй — Андо, третий — Гоге.

      — Нелечка, — взмолился Жорик, а мне куда свою пушку девать?

      — Давай сюда, несчастненький, — сказала Неля. Она легла на пол и положила половой член несчастного Жорика между своих грудей. Мальчики составили караван, Андо вставил свой половой член в задний проход Жорика, Гога — в зад Андо.

      — Караван — поехали, — скомандовал Гога, и все начали дружно раскачиваться, пока караван не рассыпался, а все нелечкино лицо оказалось залито густой жориковой спермой.

     По дощатой мостовой сибирского городка почти каждое утро раздается женственный, но одновременно и явственно деловитый, стук каблучков. Прохожие с уважением раскланиваются со стройной моложавой в белой блузке, подвязанной под самое горло красной тесемочкой, строгом жакете и прямой юбке деловой женщиной. Этоуважаемый член городского сообщества заместитель председателя райисполкома Нелля Самсоновна.

     Много лет и много воды утекло с той греховной ночи, многое изменилось в жизни той юной и смешливой девчонки Нелечки. Она уже вышла замуж и довольно удачно, муж ее тоже уважаемый в городе человек — секретарь райкома партии, родила двух девочек. Да и сама сделала неплохую карьеру, добилась кой-чего в жизни. Большой каменный дом из белого огнеупорного кирпича полная чаша, во дворе красуется белый «Жигуль» с хромированными накладками. И многое еще было. Были и любовники, были и случайные связи в командировках и на курортах. Многое еще было. Но не было больше «того моря». Никогда уже больше она не ездила на это море ее юности, как ни уговаривал ее муж, хотя уж порой совсем близко они проезжали возле него во время отпускных вояжей. Но нет, обычно уступчивая, тут она становилась как кремень. Того моря она уже не найдет, а это же, но другое, ей не нужно. Ибо никогда не может Нелля Самсоновна забыть ту «ночь греха», когда стала она женщиной, а ее три дорогих «братика» — мужчинами. Дорогой, слишком дорогой ценой она заплатила за ту ночь свободы и безумных наслаждений.

     ... Под утро она уже не могла даже ходить, и мальчики отвезли ее на квартиру в такси. Так на квартире она и пролежала пластом все дни до своего отъезда. Но на мальчиков она не обижалась. Они оказались добрыми и заботливыми ребятами, каждый день навещали ее, приносили фрукты, цветы и сладости, сидели и болтали с ней откровенно и совсем не стесняясь и не утаивая рассказывали ей о своих новых сексуальных победах и приключениях. И она радовалась вместе с ними. Они пришли провожать ее на вокзал, и со всеми она расцеловалась. А потом Андо, страшно конфузясь, предложил ей денег. И она взяла. Ей они не были так уж позарез нужны, она вполне могла бы их отвергнуть с презрением. Но ей не хотелось унижать ее братиков, ставить себя какой-то «жертвой». Нет, она была их проституткой, «проституткой на одну ночь». Но она была честной проституткой, и сполна заплатила за все их финансовые расходы, за их трату душевных сил и доброты. И может у них никогда не будет такой безумной, такой отметающей все ночи, но пусть они считают, что это была «честная сделка».

     Но она заплатила дороже. Через некоторое время она вышла замуж за своего нынешнего супруга и ей хотелось вновь испытать т о безумное наслаждение, которое ее охватило в ту безумную ночь. Но все было тщетно. Э т о не приходило. Тогда, решив, что все дело в ее совсем сексуально тупом и безграмотном муже, она стала заводить любовников, и муж пару раз учил ее кулаками и ремнем, когда до него доходили слухи о похождениях его благоверной. Но все было безуспешно. Все ее любовники были на одно лицо, пресными и скучными типами, и кроме механического трения о слизистые ничего она не ощущала. И тогда поняла она, что пришла расплата за ту ночь греха, что навсегда суждено теперь ей оставаться фригидной и холодной женщиной. «Фригидочка ты моя» — звал ее иногда теперь муж. Она уже давно успокоилась, и он сам завел себе любовницу — молоденькую секретаршу, глупую и неумеху, но с упруго торчащими титьками. И она даже не стала на это реагировать, он вполне имел на это право, так скучна до зевоты была в постели его благоверная.

     Но не знал и не догадывался он, как часто в ночи его благоверная вспоминала три наставленных на нее ствола, заряженных полным боекомплектом юношеской страсти. Чашу сексуальных наслаждений, отпущенных бабе, видать, она до дна выпила одним приемом в ту грешную ночь, она слишком глубоко заглянула в бездну сексуальных радостей и безумств, и, видать, боги этого не прощают и карают, как покарали Еву, вкусившую от древа познания. Она слишком много «вкусила» за раз, и тоже оказалась покаранной... И где теперь ее мальчики? Помнят ли они ту ночь страсти и безумств? Может действительно Гога до сих пор хранит простынь со следами ее девственной крови? Она не знала. Она сразу же отказалась брать их адреса и давать свой. «Нет, мальчики, — сказала она, — встретились мы на миг, наполнили этот миг безумным счастьем, а дальше наши пути пойдут врозь, и нечего тут сочинять. Я буду помнить вас. И — прощайте». Лишь однажды, когда смотрела она по телевизору встречу с каким-то молодым грузинским академиком, вдруг заметила она на мгновение его хищный взгляд и даже закричала про себя: «Да это же Андошка, мальчик с красивым и большим писом». Но уже через мгновение взгляд его вновь наполнился беспредельной телевизионной пустотой, и она подумала, что может и ошиблась. Имя его она пропустила, а фамилия его ей ничего не говорила.

     Никогда и никому она не рассказывала про эту ночь. И лишь вот теперь, глядя на чуть не лопающиеся от живых соков юности формы своей старшей дочери, которой уже шестнадцать, а, если учесть акселерацию, то почти как ей тогда, думая о ее первой предстоящей ночи любви, ей безумно хочется рассказать, как все это было у нее. Но какой-то страх останавливает ее. Но может все-таки она ей и расскажет со временем. А пока все также регулярно приходит по ночам картина — ночь перед «расстрелом», и она, молодая и обнаженная под звездами мироздания, и три заряженных полным боекомплектом ствола целятся ей в грудь, словно готовые по команде пересечь ее жизнетворными струями. 1980 Небит-Даг