ГЛАВА ПЕРВАЯ

     Сквозь сон Эвелин показалось, что откуда-то доносился бой барабанов. Открыв глаза, она поняла, что барабаны — — вовсе не сон, врывающиеся в спальню звуки с каждой минутой становились все более отчетливыми. Торжественный марш! Эвелин спрыгнула с кровати и подбежала к окну. В просвет густой листвы растущего у дома дерева она увидела на плацу, начинавшемся сразу за лужайкой, солдат, построенных в каре. Что-то случилось! Но что именно? Чтобы рассмотреть получше, Эвелин нагнулась вперед...

      — — Мисс-сахиб Эвелин, что вы делаете? Ведь вы не одеты! А если кто-нибудь вас увидит?

     Эвелин вздрогнула и отвернулась от окна. Из-за барабанного боя она не услышала, как в комнату вошла Миана, ее няня-туземка.

      — — Миана, что там случилось? Зачем собрали всех солдат?

      — — Не надо смотреть, мисс-сахиб, для вас там нет ничего интересного. Они будут наказывать провинившегося сипая, вот и все дела.

      — — А в чем его вина? И что же они теперь будут с ним делать? Неужели расстреляют?

      — — Нет, нет. Наверное, сержант Фариг прикажет наказать его плетями. Проступок не так уж серьезен.

      — — Но что же такого он совершил? Расскажи мне, Миана.

      — — Хватит об этом, мисс-сахиб. Это не женское дело. Ваша мать будет сердится, если узнает, что вы суете нос в дела военных. Кстати, мне пора нести чай. А вы одевайтесь поскорее!

     С этими словами располневшая с годами смуглокожая няня, тяжело ступая по половицам, вышла из небольшой, но со вкусом обставленной комнаты.

     Эвелин подождала, пока шаги Мианы стихли в конце коридора. Подойдя к платяному шкафу, взялась за ручку. В этот момент вновь раздался призывный грохот барабанов. Эвелин схватила халат, накинула его на ночную рубашку, подцепила босоножки и тихонько отворила дверь. В коридоре никого. Бесшумно преодолев его, Эвелин спустилась по лестнице и вышла на свежий утренний воздух. Остановилась и осмотрелась. И здесь никого. Пригнувшись, она побежала к густому кустарнику, который тянулся сразу же за калиткой в невысоком заборе, сложенном из желтых каменных плит. Осторожно раздвинув ветки, Эвелин увидела парадный плац...

     Седьмой Ее Величества Королевы Виктории уланский полк был выстроен в полном составе. Взоры всех шеренг были обращены к центру плаца, где высился неотесанный деревянный столб. Здесь стоял сержант-сикх, отличавшийся могучим телосложением и густой черной бородой. Барабанный бой усилился. Послышалась отрывистая команда и двое ординарцев вывели из строя высокого человека, горделивая осанка которого указывала на его принадлежность к племени тхали. Эвелин видела его впервые. Ростом незнакомец явно превосходил шесть футов, он был до пояса обнажен, грудь отливала бронзой в лучах утреннего солнца.

     Стражи подвели тхальца вплотную к деревянному столбу, вытянули вперед его руки и накинули на запястья веревку. Через минуту он был крепко привязан к столбу, и тут же раздалась новая команда. Барабаны забили в полную силу. Чернобородый сержант, похожий на индийского Геркулеса, поднял что-то с земли. Это была знаменитая плеть-"девятихвостка», ее составляли длинные и тяжелые бичи из кожи, выделанной особым способом. Каждый «хвост» заканчивался туго скрученным узлом. Говорили, что мало кто может вынести наказание «девятихвосткой», если за нее берется специалист. А глядя на сикха-сержанта, можно было ручаться, что он это дело знает...

     «Девятихвостка» взвилась высоко в воздух и со свистом рассекла его. Первый удар обрушился на жертву. Эвелин впилась взглядом в тхальца, но тот стоял по-прежнему прямо, только прикрыл глаза... Перед каждым ударом зловещий свист предупреждал, что сейчас твердые как сталь узлы начнут сдирать кожу и вопьются в мясо. И спина тхальца готовилась к встрече со страшным бичом, он вздрагивал за долю секунды до соприкосновения с орудием пытки.

      — — Двадцать шесть!... Двадцать семь!

     На лице наказываемого не отражались ни боль, ни страдание. Может быть, он владел секретом йоги, умел отводить от себя любые ощущения, в том числе и болевые?

      — — Тридцать три!... Тридцать четыре!

     Вся спина привязанного к столбу человека уже представляла собой сплошное кровавое месиво, с боков свисали узкие рваные полоски кожи. Не отрываясь, Эвелин смотрела на происходящее. Сердце ее часто билось. Человек у столба был несгибаем, жестокая пытка не достигала нужных палачу результатов...

      — — Сорок пять!... Сорок шесть!

     Эвелин почувствовала, как на нее накатывает волна страшного возбуждения. Ей вдруг захотелось, чтобы боль от ударов «девятихвостки» стала еще мучительнее.

      — — Быстрее, — — прошептала она. — — Сильнее!... Бей его! Сильнее!

     Теперь Эвелин ловила каждое движение бича. Прильнув к кустарнику, она ощутила, как охватившее ее возбуждение сменяется острым дотоле неведомым удовольствием...

     И вдруг тхалец покачнулся. Окровавленное туловище накренилось, ноги подкосились... Через секунду у столба лежало нечто бесформенное... Но не безжизненное — — издали было видно, как измученное тело то и дело сводили судороги...

     Эвелин закрыла глаза. Ее подташнивало, ноги и руки онемели. Между ногами почему-то стало мокро. От этого ощущения затошнило еще больше. Потом надвинулся непонятный страх. Собрав все силы, Эвелин в последний раз посмотрела на кровоточащее тело и бросилась к дому.

     * * *

     Солнце собиралось садиться. Настенные часы пробили пять раз. Птицы в саду сбились в суетливые стаи, своим щебетанием возвещая о скорой прохладе. Послышался удаленный звук горна, предназначенный для солдат Ее Величества и говорил о завершении очередного дня их службы. Миссис Элизабет Беллингэм, жена командира полка, торопилась покинуть сад, мелкими шажками она семенила по посыпанной белым песком дорожке. Чтобы не запачкать длинную темно-синюю юбку, она аккуратно приподняла ее край и придерживала в дюйме от земли.

      — — Эвелин, ты не забыла про сегодняшний вечер? Пора одеваться!

      — — Она в ванной, мэм-сахиб, — — ответила вездесущая Миана.

     Когда до Эвелин долетели слова матери, она уже держала в руках полотенце. Перед ней на деревянном столике стояло небольшое круглое зеркало. Эвелин внимательно осмотрела свое лицо. В зеркале отразились большие голубые глаза и маленький, чуть вздернутый нос. Когда-то в детстве у нее были веснушки, теперь не осталось ни одной. Она приоткрыла рот и оскалила зубы. Все в порядке. Хотя не совсем — — у одного еще в прошлом году обломился кусочек. Но это незаметно. Эвелин плотно сжала губы, они показались ей бледными. Чтобы покраснели, надо их немного покусать. Так хорошо...

     Забросив за спину длинные светлые волосы, она взяла зеркало в руку и поднесла к грудям, снизу, сперва к одной, потом к другой. Критически посмотрела сверху и осталась довольна: в зеркале отражались почти идеальные полусферы почти молочного цвета. И в центре каждого — — как будто ягоды лесной земляники... Двигая зеркало вниз, Эвелин опустила его на уровень живота, а рукой обвела круглое углубление пупка. Сдвинула руку еще ниже, к пушистому холмику, сплошь покрытому вьющимися золотистыми волосами. Здесь она заколебалась, бросила быстрый взгляд на дверь, чтобы убедиться что она закрыта. Вытянула вперед одну ногу и положила на стул, стоящий рядом со столом. Осторожно поместила зеркало между ногами... Раздвинула рукой густо заросшие складки больших губ. Когда те открылись, появились другие, совсем маленькие губки... Эвелин нагнулась и нетерпеливо заглянула в узкий розовый канал... Еще раз смущенно оглянувшись на дверь, вдвинула чуть-чуть указательный палец в розовый вход. Тут же испугавшись вынула его и начала нежно массировать гладкую и влажную плоть. Сначала движения пальца были круговыми, потом стали продольными, более резкими, палец своей подушечкой надавливал на алеющую, трепещущую ...

 кожу малых губ. Назад, вниз и обратно — — к животу! Снова назад и обратно вверх! Еще! Еще! Еще! Инстинкт подсказывал Эвелин, что в этих движениях чего-то не хватает. А что, если потрогать эту маленькую почку, слегка нависающую над входом в раскрывающуюся глубину, если придавить этот комочек, а потом отпустить... Как это приятно! Какое наслаждение! А если этому пальцу (он совсем мокрый) помогать другим?

      — — Мисс-сахиб Эвелин, вы готовы?

     В панике Эвелин выпрямилась, убрала ногу со стула, положила зеркало на столик.

      — — Ваша мама ждет вас.

      — — Да, Миана, зайди пожалуйста. Ты поможешь мне одеться.

     Грузная няня, переваливаясь точно утка с боку на бок, вошла в комнату. В руках она держала новое платье Эвелин, сшитое из оранжевых кружев. Миана помогла девушке расчесать длинные волосы, вдвоем они разделили их на два отливавшие золотом крыла, сплели тяжелые косы, которые уложили на голове в виде короны. Потом няня затянула на Эвелин корсет из китового уса — — это сделало талию девушки удивительно узкой. После этого Миана поднесла Эвелин нижнюю юбку с накрахмаленным криолином и ловко надела ее сверху, через голову. Еще три минуты и на Эвелин уже было бальное кружевное платье. В то время, как Миана, неуклюже шевеля толстыми пальцами застегивала одну за другой перламутровые пуговицы на спине воспитанницы, Эвелин решила вернуться к тем вопросам, которые уже задавала утром.

      — — Миана, пожалуйста, скажи — — за что сегодня наказывали сипая?

      — — Когда вы перестанете быть такой назойливой, мисс-сахиб? С вашим любопытством легко можно напроситься на неприятности.

      — — Но я не спрашиваю ничего особенного. Мне просто интересно.

      — — Да я толком и не знаю в чем дело. Ведь этот сипай — — с севера, а здесь многие из тех мест пользуются дурной славой.

      — — Ну и что, что с севера? Чем он провинился?

      — — Я сказала, что не знаю. Наверное, отказался выполнить какой-нибудь приказ... Скорее, вам уже пора.

     Эвелин вздохнула. В гарнизоне Миана славилась тем, что была в курсе всех повседневных дел. Что бы ни произошло в семье английского офицера или в жизни солдат-сипаев, в тот же день это становилось ей известным. И в общем-то Миане нравилось, когда ее приглашали на чашку чая, чтобы посплетничать. Но иногда, по непонятными причинам, Миана делалась неприступной, из нее невозможно было вытянуть ни слова. Эвелин поняла, что сейчас как раз такой случай и с этим ничего не поделаешь...

     * * *

     Зал, в котором все было готово к танцам, сиял множеством огней. На эстраде расположился военный оркестр, сегодня он был представлен музыкантами кавалерийского полка — — это было заметно по алым мундирам, расшитым золотыми галунами. Красавец-дирижер взмахнул палочкой и полились звуки первого вальса. Женские платья, по большей части выписанные из Англии, соперничали друг с другом в стремлении не отстать от парижской моды. Среди блестящих офицерских мундиров попадались клетчатые юбки шотландцев, забавно выглядевшие над волосатыми ногами...

     На расставленных вдоль стен креслах восседали мамаши, не спускавшие глаз с дочерей, вальсировавших с молодыми офицерами. Женатые офицеры не танцевали, вместе со старшими командирами они собрались в противоположном от оркестра конце зала. Смуглокожие слуги лавировали меж ними, ловко держа на вытянутой руке поднос с фужерами. Однако, наибольшее удовольствие от бала получали, казалось, те, кто был вне зала. Снаружи, у каждого окна толпились закутанные в сари женщины, у многих на руках были дети. Завороженно наблюдали они за непонятным поведением круживших парами белых людей, расширенные глаза с изумлением вопрошали, как можно прилюдно предаваться столь интимному ритуалу.

     Откинув голову назад, Эвелин танцевала с недавно прибывшим в Индию лейтенантом. Ей нравился вальс, и она охотно отдавала себя во власть ритма музыки и крепких рук партнера. Опьяняющий экстаз сделал тело воздушным, невесомым, ни о чем не хотелось думать, а закрыть глаза и кружиться, кружиться...

     Внезапно Эвелин услышала голос своего отца. Да, это был он. Сейчас она и ее кавалер были возле группы офицеров, в центре которой стояли полковник Беллингэм и майор Грэнвилл.

      — — Что будем делать с сипаем? Ему сегодня здорово досталось? — — спросил Грэнвилл.

      — — с Абулшером? Вообще-то он неплохой парень. Только, как все эти тхальцы, слишком уж своевольный. Может заупрямиться и не выполнить приказ. Но выгонять его не стоит. Он ведь настоящий кудесник по части лошадей. Они слушаются его, как никого другого. Лучше всего было бы приставить его конюхом в дом к кому-нибудь из старших офицеров. Может быть, к вам, Грэнвилл?

      — — Нет, спасибо, у меня хороший конюх. Но я знаю, что ваша Эвелин часто ездит верхом по окрестностям. Причем одна. А это небезопасно! Что если вам взять Абулшера для Эвелин? Он стал бы, как раньше говорили, ее грумом.

      — — Гм, пожалуй, это хорошая идея. Завтра же утром поговорю об этом с Фаригом. Говорят, что на севере, у мусульман, принято относиться к женщинам с особым почтением. Во всяком случае, собственных жен они так оберегают, что держат их взаперти.

     И оба рассмеялись.

     Сердце Эвелин замерло, потом учащенно забилось. С эстрады неслись последние аккорды очередного танца. Эвелин кивнула лейтенанту, извинилась и торопливо направилась в сторону дамской туалетной комнаты. Но не вошла туда, а устремилась к выходу. Привратник открыл ей дверь и Эвелин вышла в сад.

     Попав из ярко освещенного зала в темноту, она остановилась. Наступившая ночь полнилась треском цикад и кваканьем древесных лягушек. А где-то далеко раздавался вой голодной гиены. Понемногу глаза Эвелин освоились, и она зашагала к конюшням, темневшим за оградой. Пройдя половину пути, она замедлила шаги. «Что я делаю? Куда иду? К нему? А зачем? Что я ему скажу?». Но ответов не было, перед глазами стояло манившее к себе бронзовое тело, вздрагивающая перед каждым ударом бича спина, стекающие по ней ручейки крови...

     За спиной девушки послышались тяжелые шаги. Испуганно оглянувшись, она узнала Насима, слугу своего отца. Он тоже узнал ее.

      — — Мисс-сахиб Эвелин, что вы здесь делаете?

      — — Я... я хочу видеть... Абулшера.

      — — Абулшера?!

      — — Да, его. Он теперь будет заниматься моими лошадьми, об этом я и хотела бы с ним поговорить.

      — — Зачем вам утруждать себя, мисс-сахиб? Я передам ему все ваши распоряжения. И прослежу, чтобы все было сделано.

      — — Нет, мне... мне надо самой. Будь добр, вызови Абулшера сюда.

      — — Как вами угодно, мисс-сахиб.

     Задержав на Эвелин удивленный взгляд, Насим удалился. Она стала ждать. Время тянулось томительно долго. Сейчас в Эвелин боролись два противоположных желания: броситься бежать отсюда и видеть человека, притягивавшего к себе, подобно магниту. Танцы еще, конечно, продолжаются. Там, среди огней и цветов, так уютно... И главное — — безопасно. Эвелин уже сделала шаг, но неведомая сила сковала ее движения. «Господи, как это глупо. Чего я боюсь? Он всего-навсего слуга. Какая я дура! Надо взять себя в руки... Господи, пусть он выйдет...»

      — — Мисс-сахиб...

     Голос был тихим, но в ушах Эвелин произнесенное слово прозвучало как выстрел.

      — — Вы... ты...

     Нужные слова не шли на ум Эвелин. Лицо тхальца выражало недоумение.

      — — Вы звали меня?

     Только теперь Эвелин взглянула на него. Ее удивило, что вблизи Абулшер оказался еще выше, чем представлялось издали. Тхалец был одет в длинную белую рубаху навыпуск, она доходила ему до колен. На голове не было чалмы, черные волосы были коротко подстрижены. Несмотря на темноту, Эвелин рассмотрела его глаза — ... — зеленые и холодные.

      — — Вы хотели видеть меня? — — повторил тхалец.

      — — Да... Я... ты будешь моим грумом, и я хочу покататься верхом завтра утром, еще до завтрака... Так что подготовь Вулкана к половине восьмого. А себе можешь взять Дэзи.

      — — Понятно. Будет сделано. Это все, мисс-сахиб?

     В заданном вопросе можно было различить замаскированную усмешку.

      — — Да, все. Но... — — — она запнулась. — — Надеюсь, ты можешь ехать верхом?

      — — Я не болен.

     Эвелин почувствовала, что у нее краснеют щеки. Своим вопросом она хотела выразить сострадание, а тхалец делал вид, что не понимает этого. Нахмурив брови, Эвелин промолвила:

      — — Так что, для тебя это нормально, когда тебя бьют?

     Тотчас зеленые глаза остекленели. И даже как будто засветились в темноте, подобно кошачьим. В какой-то момент Эвелин показалось, что Абулшер готов ударить ее. Следующая фраза далась ему явно с трудом.

      — — Это все, мисс-сахиб?

      — — Да, — — прошептала она.

      — — Я буду ровно в семь тридцать у вашего дома, мисс-сахиб. Салам.

      — — Салам.

     Перед мысленным взором Эвелин предстал человек, содрогающийся от ударов свистящего бича. Все-таки жаль его...

      — — Абулшер!

      — — Да, мисс-сахиб.

     Он остановился, но не повернулся, как это должен был бы сделать слуга. Лишь повернул голову.

      — — Нет, ничего.

     Абулшер невозмутимо продолжил свой путь к конюшням. Эвелин опять стало не по себе. «Какая же я все-таки глупая... как я могла позволить ему так унизить себя? — — Кулаки ее сжались от ярости. — — Ну, погоди, темнокожая скотина! Я тебе это припомню! Я научу тебя, как себя нужно вести!» Вдруг Эвелин сообразила, что грозится точно так же, как ее отец, когда устраивает очередной разнос туземцам. Это дало ей разрядку. Улыбнувшись, Эвелин пошла по дорожке, ведущей к зданию, в котором еще полчаса назад она так безмятежно отдавалась ритму вальса. В дверях парадного входа она столкнулась с Фрэнсисом.

      — — Эвелин, ну куда же вы пропали? Ваша матушка вне себя!

      — — Я ходила к конюхам, чтобы распорядится на счет лошадей на завтра.

      — — Но я бы сделал это для вас, надо было только сказать мне. Как вы можете одна ходить ночью по местам, где живут туземцы? Они не любят, когда белые интересуются их жизнью. Я уж не говорю, что ваша мама волнуется...

     Эвелин увидела, что ее мать как раз спускается с лестницы. Ее лицо не предвещало ничего хорошего, сейчас разразится скандал.

      — — — Быстро, Фрэнсис, пошли танцевать!

     Он понимающе улыбнулся и взял ее под руку.

      — — Хорошо, Эвелин, но больше вы не делайте так.

     И снова она погрузилась в волны музыки... Чувствовала у себя на талии сильную руку. Опустив веки, представляла себе, что эта рука принадлежит человеку с зелеными глазами...

     * * *

     Уже целый час они ехали верхом. Эвелин впереди, Абулшер следовал за ней на почтительном расстоянии. Она плохо выспалась, всю ночь во сне кто-то гнался за ней. Несколько раз она пробовала заговорить со своим провожатым, но каждый раз он отвечал вежливо, но односложно. Это злило Эвелин.

      — — Поворачиваем обратно, — — скомандовала она.

     Не говоря ни слова, тхалец развернул свою лошадь. Теперь девушка видела его спину. Неожиданно Эвелин захотелось замахнуться хлыстом и со всей силой ударить по белой рубашке — — так, чтобы на ней выступила кровь...

      — — Почему ваши мужчины так плохо относятся к своим женам?

      — — Почему плохо, мисс-сахиб?

      — — Они у вас сидят взаперти, у них нет никаких развлечений.

      — — Это не так, мисс-сахиб. Развлечений у них хватает.

     Опять в его словах чувствовалась скрытая усмешка.

      — — Никакие развлечения не могут заменить свободу, — — повысила голос Эвелин.

     Абулшер не ответил. Весь путь до дома они проехали в полном молчании. У ворот Эвелин спрыгнула на землю, небрежно бросила тхальцу поводья и кивком головы дала понять, что на сегодня он свободен.

     * * *

     В этот день Эвелин не знала, чем ей заняться. Долго со скучающим выражением лица слонялась из комнаты в комнату. Когда около полудня мать предложила ей навестить заболевшую жену капитана Роджерса, Эвелин так охотно согласилась, что миссис Беллингэм удивилась.

     У миссис Роджерс был очередной приступ тропической лихорадки. Ее нудный рассказ о том, как на нее действуют принимаемые лекарства, быстро утомил Эвелин. Выбрав удобный момент, она пожаловалась на головную боль и попросила у матери разрешения отправиться домой. Вернувшись к себе, Эвелин вновь ощутила тоску и одиночество. Пробовала читать, долго лежала на диване в гостиной. Желание чего-то неизведанного не давало ей покоя. В конце концов она вышла из дома и направилась к боковой аллее парка.

     В каждом военном городке английской колониальной армии пространство между домами офицеров и местом, где живут слуги-туземцы и солдаты-сипаи, превращено в своеобразный парк. На его тенистых лужайках играют не знающие ни расовых, ни классовых различий дети — — белые вместе с темнокожими. По мере того, как дети растут, их совместные игры становятся все более и более редкими. Наступает, наконец, день, когда повинуясь повелительному зову из роскошного дома, маленький человек с белой кожей навсегда покидает своих друзей. С этого момента многие белые уже не знают дороги туда, где живут их слуги.

     Эвелин подошла к живой изгороди, служившей границей парка, но тут ее остановил плеск воды, выливавшейся из ведра. В этом месте за изгородью находился колодец. Девушка пригнулась и заглянула сквозь листву. Над колодцем склонился мужчина, до пояса обнаженный. Лицо его было скрыто от Эвелин, но ей бросились в глаза свежие рубцы на спине. В волнении она затаила дыхание... Мужчина медленно вытягивал ведро из колодца. Эвелин встала на колени и развела сцепившиеся ветки. Она совсем забыла об осторожности, ей и в голову не пришло, что мог бы подумать при виде подглядывающей через дырку в изгороди белой леди любой туземец, случись ему здесь проходить.

     Тем временем мужчина снял с головы чалму и развязал пояс на штанах. Мешковатые брюки упали, он переступил через них, поднял и бросил на камень у колодца. Эвелин зажала рот рукой, ее сердце застучало с неимоверной быстротой... Первый раз в жизни она смотрела на обнаженного мужчину.

     Перед ней стоял тхалец — — высокий, стройный, мускулистый. Его кожа напоминала цвет молочного шоколада. Он повернулся к ней лицом и Эвелин с изумлением увидела, что от низа его живота параллельно крепким бедрам тянется нечто вроде трубки. «Это его половой член,» — — пронеслось в голове Эвелин. Конечно, ей приходилось видеть ЭТО у коней. Она даже знала, что у коней этот орган обладает удивительным свойством менять свои размеры и формы. Она знала, что за несколько секунд он может увеличиться в несколько раз, пробыть в таком состоянии довольно долго, а потом вдруг съежиться и спрятаться. Еще она вспомнила, как одна девочка говорила ей, что если мужской член в поднятом виде дотронется до женщины, у той появится ребенок. «А вдруг он сейчас дотронется до меня?» — — от страха у Эвелин заныло в животе. Инстинктивно она еще больше пригнулась к земле, чтобы хоть как-то защитить себя от обладающего столь мистической силой органа...

     Тхалец неторопливо зачерпнул из ведра кружку воды и вылил себе на грудь. Вода не была прохладной, колодец прогревался солнцем, но даже на расстоянии Эвелин ощущала, как чистые струи освежают и приятно щекочут тело. Одна кружка следовала за другой, и вдруг Эвелин заметила, что половой орган тхальца начал вытягиваться и подниматься. Через несколько мгновений ... он уже выдавался далеко вперед и чуть-чуть вверх. Подрагивая, он, казалось, стремился напрячься еще сильнее... Теперь он стал похож на толстую полированную трость, сделанную из прочного дерева. Сходство с палкой усиливалось тем, что разбухший член заканчивался головкой, похожей на округлый набалдашник трости. Эвелин поразил цветовой контраст: кожа на самом члене была коричневой, а на набалдашнике-головке — — розово-красной. Каждая порция воды, попадая на ожившую трость, заставляла мужскую доблесть нервно вздрагивать. Эвелин показалось, что могучий орган хочет отделиться от тела, порвать с ним связь...

     Мужчина взял член в руку и осторожно натянул кожицу к основанию. Эвелин увидела, что напряженную до предела головку разделяет нечто вроде уздечки. Растирая член, тхалец вылил на него полную кружку воды. И снова восставшая плоть задергалась, стали видны вздувшиеся синеватые вены... Эвелин с трудом сдерживала себя. Ей хотелось пробраться через изгородь и прикоснуться к странному коричневатому органу. Но, как и прежде, страх перед мощью и таинственной силой мужского члена удержал ее на месте. «Может быть, колдовская сила этого органа так велика, что даже если просто глядеть на него, то и тогда что-то должно произойти?» — — подумала Эвелин. При этой мысли испуг ее перешел в настоящий ужас, она выпрямилась и без оглядки побежала к дому.

     Очутившись у себя в комнате, Эвелин плотно затворила дверь и легла на кровать. Ее тело пылало. Она никак не могла сообразить, что с ней происходит. То ей хотелось царапать свою кожу, то надавать себе пощечин, то броситься на пол и кататься по ковру. Особенно острым было ощущение в груди: обе груди набухли, как созревшие и готовые упасть с дерева плоды. Вскочив с постели, Эвелин направилась в комнату матери.

      — — Господи, девочка моя, что с тобой? Не заболела ли ты?

      — — Нет, мама, со мной все в порядке. Просто я задремала и видела дурной сон.

     Миссис Беллингэм с облегчением вздохнула.

      — — Эвелин, послушай, мы с миссис Кроу договорились поехать в город. Если тебе нечего делать, может быть, ты побудешь с маленьким Джонни?

     Эвелин и не заметила, что в углу на кресле сидел ее племянник, которому только что исполнилось шесть лет.

      — — Ну конечно, мама. Когда вы вернетесь?

      — — К обеду мы обязательно вернемся. Джонни, ты останешься с тетей Эвелин. Веди себя хорошо, не капризничай.

     Миссис Беллингэм поцеловала дочь и вышла. Эвелин беспомощно посмотрела на ребенка.

      — — Подойди ко мне, Джонни.

     Эвелин закрыла дверь на задвижку и легла на кровать. Мышцы ее живота напряглись, руки и ноги дрожали. Стало жарко... Она решила снять платье. Несколько секунд Эвелин испытывала смущение, ведь рядом был мальчик. Но Джонни смотрел в окно. Тогда она сбросила платье, оставшись в легкой нижней рубашке из прозрачного шелка.

      — — Тетя Эвелин, что это такое? Зачем это у тебя?

     Джонни успел повернуться к девушке и показывал рукой на ее грудь. Эвелин почувствовала, что краснеет.

      — — Маленькие мальчики не должны задавать такие неприличные вопросы.

      — — А я видел, как мама кормила молоком сестренку. А вы можете кормить?

      — — Джонни, еще раз тебе говорю, что про это нельзя спрашивать.

      — — Нет, правда, тетя Эвелин, вы можете?

     Теплая волна разлилась по телу Эвелин. Ей вспомнилось, как однажды, в прошлом году, Миана помогала ей мыться в ванне и в тот момент, когда руки няни намыливали ее груди, соски неожиданно затвердели и точно такое же тепло захлестнуло девушку, заставило забыться... В возбуждении Эвелин повернулась к мальчику.

      — — Джонни, иди сюда. Если я разрешу тебе попить отсюда, так же, как твоя мама кормила сестренку, ты обещаешь мне, что никому об этом не расскажешь? Ты умеешь хранить тайны?

     Мальчик важно кивнул головой. Дрожа от нетерпения, Эвелин растянулась на кровати.

      — — Ложись рядом, Джонни, — — прошептала она, приподняв ребенка, уложила его к стенке. Она спустила лямки рубашки и высвободила правую грудь.

      — — Не бойся. Давай...

     Мальчик обхватил кончик груди и сжал его. Со стоном Эвелин притянула русую голову вплотную к себе.

      — — Так, так, Джонни... Возьми в рот и соси. Ну давай же...

     Сосок был у мальчика во рту. Эвелин прижимала его затылок... Сильнее, еще сильнее... Она чуть не вскрикнула, почувствовав, как острые зубки неумело касаются нежной кожи... Мягкая рука сдавливала свод груди, губы охватывали сосок, причмокивая... Эвелин хотелось, чтобы грудь заполнила собой маленький ротик, чтобы его зубы впились в нее. Когда острый язычок касался самого центра набухшего возвышения, девушка вскрикивала от наслаждения. Она никогда не думала, что боль может быть такой приятной. Один из ее вскриков испугал ребенка, он резко отпрянул от нее. Эвелин всхлипнула от досады. Желание жгло ее... Никакой стыд не мог погасить этот огонь.

      — — Джонни, слушай. Если ты погладишь меня вот здесь, в этом месте, ты увидишь фокус. Правда-правда... Очень интересный фокус.

     Медленно, как во сне, Эвелин подняла вверх юбку, сбросила трусики и расставила ноги. Провела рукой по пушистому лобку и раздвинула обрамленные золотистыми волосами большие губы. Взяла руку мальчика в свою.

      — — Гладь здесь и смотри...

      — — А что я увижу, тетя Эвелин?

      — — Гладь и увидишь. Вот здесь... Так... Вот так, продолжай...

     Бархатными пальцами Джонни поглаживал скользкую влажную плоть. С каждым их движением там прибавлялось жидкости, истекавшей из истомленного тела. Один из пальчиков нащупал бугорок в передней части раскрытого органа. Обнаружив, что он вздрагивает при каждом прикосновении, мальчик начал играть с приподнявшимся миниатюрным органом. По телу Эвелин пробежали сладострастные разряды, словно электрические, начинавшиеся именно оттуда, из источавшего блаженство центра...

      — — Три, Джонни, три, — — кричала Эвелин. Она боялась, что мальчик снова может остановиться. — — Пожалуйста, Джонни, три... Сейчас ты увидишь фокус!

      — — Когда же, тетя Эвелин? — — ребенок начинал хныкать.

      — — Сейчас, сейчас, — — задыхаясь проговорила она. — — Сильнее, сильнее... так, сейчас будет...

     Что-то говорило Эвелин, что вот-вот ни с чем несравнимое наслаждение нахлынет на нее...

      — — Сейчас, Джонни, постарайся еще...

     Ей трудно было говорить. Детские ладошки уже не ласкали и не гладили — — они шлепали ярко-красную плоть, бесстыдно выставившуюся из разъятых губ.

      — — Еще, Джонни, еще... Еще!

     Ладошки сжались в кулаки, которые колотили вокруг охваченного огнем источника наслаждения. Вдруг что-то взорвалось в нижней части живота Эвелин, давивший там тяжелый камень как будто мгновенно расплавился, его куски улетучились бесследно. Тело ее сотрясалось, спазмы каскадом следовали друг за другом...

     Эвелин лежала, закрыв глаза. Руки и ноги уже не дрожали, они стали невесомыми. После полученного удовольствия хотелось спать. Она не слышала, как тонкий голосок жалобно повторял:

      — — Где же фокус, тетя Эвелин? Ведь ты же обещала! Где же он? Ну, где же?

     * * *

     На следующий день Эвелин проснулась поздно. Она не стала звать Миану, оделась сама и спустилась в столовую. Отец и мать уже заканчивали второй завтрак. Эвелин заняла свое обычное место. События вчерашнего дня не покидали ее, всплывали яркими образами... Она повернулась к отцу:

      — — Сегодня я думаю поехать покататься вечером, когда спадет жара.

      — — Пожалуйста, Эвелин, обещай мне, что всегда будешь брать с собой Абулшера. Восемнадцатилетней девушке неприлично, да и небезопасно ездить одной ... палец сменила торпеда концентрированной мужской силы, ринувшая вперед и вглубь Эвелин. Ничто не смогло сдержать это движение, устремленное в средоточие женского существа...

     Эвелин содрогалась от мощных и жестоких ударов, которые наносил ей по самому сокровенному месту вздувшийся, переполненный прилившей кровью и желанием орган. Чтобы вытолкнуть из себя оружие пытки, девушка извивалась всем телом, билась ногами о землю, напрягала живот. Но чем больше она сопротивлялась, тем сильнее терлись ее соски о грудь тхальца, тем крепче к его ногам прижимались ее бедра, тем более неукротимой становилась страсть самца. Движения его языка во рту распростертой на земле Эвелин следовали в едином ритме с таранящими ударами. Эвелин казалось, что с каждым толчком разрывающий ее член проникает все глубже, а проникнув, делается все больше... Руки Абулшера лежали на грудях Эвелин, без остановки массируя их, потом одна рука сдвинулась на живот, нашла заросль в паху и ухватила несколько волосков. Теперь каждое движение члена вглубь сопровождалось рывком его руки, выдергивавшей золотистую прядь. Другая рука забралась под ягодицы, защемила их, подобно клешне, чтобы толкать ее тело навстречу органу, расправлявшемуся с остатками девственности... Но этого тхальцу было мало, каждый рывок он начал дополнять укусами языка Эвелин, зажатого меж его зубов. Она почувствовала соленый вкус крови... Движения Абулшера ускорились, он тяжело задышал... Вдруг тело его напряглось в последний раз и мгновенно обмякло... В этот момент Эвелин показалось, что прорвалась какая-то плотина, и в нее хлынул поток — — бесконечный, как Млечный путь на ночном небе, он впрыскивал в нее мириады искрящихся звездочек... ГЛАВА ВТОРАЯ

     Было только семь утра, а солнце сияло высоко в небе. Но сад только начал прогреваться его лучами, там все еще было напоено свежестью. И высокие раскидистые деревья, и приземистые кусты, и раскрывшиеся после ночного сна чашечки цветов словно торопились надышаться утренним воздухом, чтобы потом погрузиться в полуденный тропический зной. Воздух был совершенно прозрачен, на горизонте четко просматривались далекие вершины Гиндукуша, на их снеговых шапках, как всегда по утрам, лежали розовые блики.

     Эвелин выглянула в окно своей комнаты. Утренний сад показался ей богато расшитым ковром из-за безукоризненной формы его цветников и гармоничного сочетания красок. По ее телу пробежала дрожь — — все, что произошло вчера, пронеслось в ее сознании... Голова закружилась, пришлось снова лечь.

     В дверь постучали, вошел Фаиз, который сказал, что Абулшер ждет ее с оседланными лошадьми. У Эвелин тревожно заныло сердце... Зачем он пришел? Ведь она вовсе не просила готовить лошадей на сегодня. Вчера в лесу она долго лежала на земле, всхлипывая время от времени. Абулшер ушел, но вскоре вернулся с каким-то старым плащом. Он поднял девушку, накинул на плечи плащ, подвел к лошади... А что было потом, как они ехали к дому, как она встретилась с родителями, как сидела с ними за обедом — — все это не оставило в памяти Эвелин почти никаких следов. Сейчас вспоминать не было сил... Ее охватила такая слабость, что не хотелось открывать глаза.

     Да, но он пришел. Надо что-то делать. Эвелин села на кровати, обхватив руками колени. Ничего, пусть он подождет пока она соберется с силами. Эвелин встала и прошлась по комнате. Волнение ее возрастало. Как ей встретить его? Что сказать? И вообще как ей поступить? Нужно ли рассказать все родителям?

     Эвелин снова села. И стала думать об этом загадочном человеке. Она вспоминала таинственные зеленые глаза, длинные изящные пальцы, тонкую линию рта... Постепенно зрело решение. Поколебавшись еще секунду, она встряхнула головой — — как это делает, выходя из воды, собака, и зашагала к выходу. Навстречу ему...

     Она сразу увидела его, еще издали. Он сидел у калитки в заборе, сложенном из красного кирпича. Поводья двух лошадей покоились в его ладонях. На нем была военная форма, на голове — — традиционная чалма. Он быстро встал и почтительно поздоровался.

      — — Салам, мисс-сахиб. Хорошо ли вы спали?

     Была ли в этом приветствии скрытая усмешка или ирония? Нет, пожалуй, нет. Эвелин ответила лишь взглядом. Безмолвно она позволила Абулшеру помочь ей взобраться на лошадь. И они тронулись в путь, как и прежде она поехала впереди, он чуть поодаль.

     Они долго ехали молча, оставляя слева и справа за собой поля желтой пшеницы и еще зеленой кукурузы. Несколько раз навстречу им попадались крестьяне, медленно двигавшиеся на телегах, запряженных буйволами. На их худые изможденные лица набегала слабая улыбка. Попался им навстречу и взвод солдат-сипаев, возвращавшихся с учений. Лошади время от времени поднимали головы и презрительно фыркали при виде нищенских повозок. Когда же им повстречался караван верблюдов, они замедлили шаг, чтобы уступить дорогу величественным животным.

     Эвелин подумала, что она благодарна Абулшеру за его молчание. Она отпустила поводья, разрешив Вулкану идти, куда ему вздумается. На нее снисходил покой отдохнувших за ночь деревьев, на душе стало легко и даже немного весело.

     Погрузившись в размышления, Эвелин не заметила, что солнечный свет померк, его заслоняли сейчас густые кроны деревьев. Без всякой команды лошади свернули с дороги, словно им захотелось уединения. Эвелин собралась было натянуть поводья, чтобы вернуться на оживленное шоссе, но передумала...

     Они двигались по едва заметной тропе, постепенно поднимавшейся в гору. Деревьев на пути было все меньше, зато появились красновато-коричневые скалы. Там, где скалы подвергались разрушительному действию ветра, они превратились в живописные руины. Среди них высились нерукотворные каменные изваяния, в некоторых угадывались человеческие фигуры. Эвелин подумала, что ночью эти фигуры выглядят как памятники на богатом кладбище.

     Вскоре причудливые скалы исчезли, тропа затерялась в густой траве. Они выехали в долину, со всех сторон окруженную цепью невысоких гор. Не было никаких признаков того, что поблизости живут люди.

     Внутренний голос шептал Эвелин, что надо ехать дальше, что нельзя останавливаться. Но вдруг ее талию обвила сильная рука. Ей показалось, что все ее тело пронизывают невидимые лучи, исходящие от приблизившегося к ней человека. И тут она поняла, что пребывать в потоке этих лучей будет отныне смыслом ее жизни...

     Абулшер без труда подхватил девушку и пересадил на свою лошадь. Теперь Эвелин сидела на передней луке его седла, лицом к лицу с тхальцем. Проворные тонкие пальцы скользнули к пуговицам ее жакета. Она не осмелилась противиться... Он расстегнул жакет, потом кофточку, чтобы освободить девичью грудь...

     Груди вырвались из скрывавшей их темницы подобно двум белым голубям, выпущенным на волю из клетки. Абулшер наклонил голову к одной из них, приподнял грудь рукой, как бы взвешивая ее, и взял мягкий бледно-розовый сосок в рот. Его язык сделал несколько кругов, и кончик груди тотчас отреагировал, начал твердеть, выдавая зарождавшееся желание... Эвелин закрыла глаза и, откинувшись назад, подставила грудь под ласкающие прикосновения рук, пальцы которых то не спеша водили по чуть голубевшим венам на упругих склонах, то вращали набухшие почки сосков, принявших вид удлиненных пунцовых ягод. От переполнявшего ее наслаждения Эвелин застонала. Где-то в районе поясницы появилась дрожь, как будто натянулись и заколебались струны, возбуждающие сплетения нервов... Чтобы заглушить опьяняющее возбуждение, надо было попытаться соскочить с лошади, но единственное, что удалось ей сделать — — пошевелить бедрами. В это время рука Абулшера потянулась к краю длинной юбки и подняла его высоко над коленями. Взгляд тхальца остановился на розовом шелке штанишек.

      — — Зачем вы, европейские женщины, носите это здесь?

     Странно, но прозвучавшие слова успокоили Эвелин, прогнали страх и неуверенность. Больше того, теперь она испытывала нежность к этому ... человеку. Она поцеловала его в щеку и положила голову на его плечо. Но он оттолкнул ее и достал из ножен длинный нож. Одной рукой он оттянул шелк трусов Эвелин на себя, а другая рука точно рассчитанным движением отсекла и отбросила кусок ткани. Обнажился почти весь лобок — — выпуклый, пушистый, обильно покрытый золотистыми волосами. Однако он вроде бы и не привлек внимания тхальца, который молниеносно извлек из прорези в брюках вздыбленный половой член. Эвелин поразила его длина, которая могла бы соперничать с длиной полицейской дубинки.

      — — Возьми его в рот! — — негромко скомандовал Абулшер.

     Эвелин застыла, она вновь испугалась, ее страшил вид колыхающегося перед глазами, напряженного органа. Абулшер схватил ее за волосы на затылке и сильно пригнул голову. От неожиданности Эвелин вскрикнула и раскрыла рот, и тут же упругий мужской орган оказался у нее во рту. С удивлением она обнаружила, что не ощущает ни брезгливости, ни неприязни. Напротив, она готова была торжествовать, сознавая свою власть над мужской силой. Ведь сейчас, если она захочет, то может своими зубами сделать ему очень больно. А может даже перекусить его! Но нет, нет, она не будет делать ни то, ни другое. Робко она провела языком по самой верхушке органа... Кончик языка нащупал желобок с углублением. Орган дернулся, даже подпрыгнул. Значит, ему приятно! Вал нового возбуждения обрушился на Эвелин, ее сводила с ума сама мысль о том, что она может подчинить себе это, такое страшное на первый взгляд, орудие. Исступленно она принялась сосать, покусывая, обхваченный губами член, сдавливать его основание рукой, дергать растущие вокруг курчавые черные волоски. Низко склонившись над стоявшим вертикально мужским членом, она вцепилась в него своим ртом, как собака в лакомую кость...

     А руки Абулшера, гладя Эвелин по спине, дошли до тяжелых полушарий ягодиц и чуть раздвинули их. С силой, но вместе с тем мягко, округлая девичья попочка была приподнята над седлом — — чтобы дать дорогу жадным пальцам, искавшим потаенный вход. Она задрожала, почувствовав, как грубоватые подушечки пальцев ласкают глубокий колодец, ведущий к самому центру ее существа, и как ее тело, отвечая ласковым прикосновениям, излучает флюиды страсти...

     Неожиданно он высвободил свой твердый как камень орган из сжимающего его рта и резким движением поднял тело Эвелин вверх — — на какое-то мгновение девушка оказалась висящей между небом и землей. Опустив вниз, он посадил ее, как на кол, на твердый член. Копье из мужской плоти вонзилось в ждущую глубь, достало чуть не до самого сердца, но вызвало отнюдь не боль, а невероятную сладость... Эвелин почувствовала, что лошадь под ними больше не стоит на месте. И правда — — сейчас Дэзи неторопливо шла по траве. Каждый ее шаг отзывался приятным толчком в лоне Эвелин, вдоль внутренних плотных стенок скользил туда и сюда, в такт движениям лошади, не теряющий упругости член. Ей захотелось забыть обо всем на свете, лишь бы эти движения, которые доставляли ей непередаваемое наслаждение, не кончались...

     Как будто откуда-то издалека до Эвелин долетел тихий смех. Это смеялся тхалец. Лошадь перешла на рысь, а затем на быстрый бег. Эвелин сравнила себя с бабочкой, которую поймали и пришпилили булавкой. Только вместо булавки — — огромный мужской орган... Каждый выпад мускулистых плеч лошади, вдвигал его все глубже и глубже... Это длилось до тех пор, пока она не почувствовала, как все тело мужчины на мгновение словно одеревенело и как сдерживаемая река его желаний вышла, наконец, из берегов и хлынула навстречу тому, что уже давно истекало струями женского вожделения... И это вожделение уступило место осязавшемуся каждой ее клеточкой удовлетворению...

     * * *

     E»... Эта страсть не покидает меня. Все, что раньше занимало меня, потеряло всякий интерес. Я живу в пустоте, которая отделяет друг от друга те неизъяснимые мгновения, в которые я получаю то, на что нацелена теперь моя жизнь. Я не знаю, к чему все это приведет и чем закончится. Ведь он — — лишь слуга и язычник, которому недоступна христианская благодетель. Я осознаю свое падение и не надеюсь, что смогу когда-нибудь искупить свой грех. Сейчас у меня нет ничего общего даже с близкими людьми. Я покидаю их, хотя, может быть, меня ждет судьба тех бездомных собак, которые от тоски воют по ночам на луну. Боже, спаси мою душу.

     Эвелин Беллингэм, Саргохабад, 20 мая 1900 года."F

     Это — — часть записки, которую потом найдут в одной из книг Эвелин, и которая была написана в тот день, когда она поставила крест на всей прошлой жизни, будучи не в силах совладать с захлестнувшей ее страстью.

     Она встречалась с Абулшером ежедневно, но и этого ей было недостаточно, ее тянуло к нему так, что ей было нужно видеть его два или три раза на дню... И не только просто видеть...

     Ослепленная желанием, она пренебрегала элементарной осторожностью, совсем не думала о риске, который несло с собой подчас даже мимолетное свидание.

     Наилучшими для встреч были послеполуденные часы, когда солнце, перевалив через зенит, палило нещадно. Все живое стремилось укрыться от жары. Обитатели господских домов спали, а слуги, если и делали что-нибудь, то еле-еле, точно сонные мухи.

     Эвелин лежала в темной каморке. Чтобы одежда не прилипала к влажной от пота коже, она сбросила с себя все. Жена Абулшера уехала на неделю к родственникам, и Эвелин, пользуясь этим, дважды в день тайком пробиралась к нему в дом. Ей нравилась эта крошечная комнатка, большую часть которой занимала деревянная, крепко сколоченная кровать, покрытая лоскутным одеялом. В углу стоял сооруженный из большого ящика шкаф, его полки были уставлены глиняными мисками, кувшинами и чашками. Он стыдился своей бедности и, кроме того, не желал лишний раз рисковать.

      — — Вам жарко, мисс-сахиб?

      — — Нет... немного...

     Она повернулась на бок, старая кровать заскрипела. В слабых лучах солнца, едва пробивавшихся сюда, ее тело светилось, словно жемчуг.

      — — Ваше тело... Оно такое белоснежное... Как у гурии...

      — — Гурии?

      — ре!

     Вся спина привязанного к столбу человека уже представляла собой сплошное кровавое месиво, с боков свисали узкие рваные полоски кожи. Не отрываясь, Эвелин смотрела на происходящее. Сердце ее часто билось. Человек у столба был несгибаем, жестокая пытка не достигала нужных палачу результатов...

      — — Сорок пять!... Сорок шесть!

     Эвелин почувствовала, как на нее накатывает волна страшного возбуждения. Ей вдруг захотелось, чтобы боль от ударов «девятихвостки» стала еще мучительнее.

      — — Быстрее, — — прошептала она. — — Сильнее!... Бей его! Сильнее!

     Теперь Эвелин ловила каждое движение бича. Прильнув к кустарнику, она ощутила, как охватившее ее возбуждение сменяется острым дотоле неведомым удовольствием...

     И вдруг тхалец покачнулся. Окровавленное туловище накренилось, ноги подкосились... Через секунду у столба лежало нечто бесформенное... Но не безжизненное — — издали было видно, как измученное тело то и дело сводили судороги...

     Эвелин закрыла глаза. Ее подташнивало, ноги и руки онемели. Между ногами почему-то стало мокро. От этого ощущения затошнило еще больше. Потом надвинулся непонятный страх. Собрав все силы, Эвелин в последний раз посмотрела на кровоточащее тело и бросилась к дому.

     * * *

     Солнце собиралось садиться. Настенные часы пробили пять раз. Птицы в саду сбились в суетливые стаи, своим щебетанием возвещая о скорой прохладе. Послышался удаленный звук горна, предназначенный для солдат Ее Величества и говорил о завершении очередного дня их службы. Миссис Элизабет Беллингэм, жена командира полка, торопилась покинуть сад, мелкими шажками она семенила по посыпанной белым песком дорожке. Чтобы не запачкать длинную темно-синюю юбку, она аккуратно приподняла ее край и придерживала ... зачем? Что я ему скажу?». Но ответов не было, перед глазами стояло манившее к себе бронзовое тело, вздрагивающая перед каждым ударом бича спина, стекающие по ней ручейки крови...

     За спиной девушки послышались тяжелые шаги. Испуганно оглянувшись, она узнала Насима, слугу своего отца. Он тоже узнал ее.

      — — Мисс-сахиб Эвелин, что вы здесь делаете?

      — — Я... я хочу видеть... Абулшера.

      — — Абулшера?!

      — — Да, его. Он теперь будет заниматься моими лошадьми, об этом я и хотела бы с ним поговорить.

      — — Зачем вам утруждать себя, мисс-сахиб? Я передам ему все ваши распоряжения. И прослежу, чтобы все было сделано.

      — — Нет, мне... мне надо самой. Будь добр, вызови Абулшера сюда.

      — — Как вами угодно, мисс-сахиб.

     Задержав на Эвелин удивленный взгляд, Насим удалился. Она стала ждать. Времия тянулось томительно долго. Сейчас в Эвелин боролись два противолаположных желания: броситься бежать отсюда и видеть человека, притягивавшего к себе, подобно магниту. Танцы еще, конечно, продолжаются. Там, среди огней и цветов, так уютно... И главное — — безопасно. Эвелин уже сделала шаг, но неведомая сила сковала ее движения. «Господи, как это глупо. Чего я боюсь? Он всего-навсего слуга. Какая я дура! Надо взять себя в руки... Господи, пусть он выйдет...»

      — — Мисс-сахиб...

     Голос был тихим, но в ушах Эвелин произнесенное слово прозвучало как выстрел.

      — — Вы... ты...

     Нужные слова не шли на ум Эвелин. Лицо тхальца выражало недоумение.

      — — Вы звали меня?

     Только теперь Эвелин взглянула на него. Ее удивило, что вблизи Абулшер оказался еще выше, чем представлялось издали. Тхалец был одет в длинную белую рубаху навыпуск, она доходила ему до колен. На голове не было чалмы, черные волосы были коротко подстрижены. Несмотря на темноту, Эвелин рассмотрела его глаза — — зеленые и холодные.

      — — Вы хотели видеть меня? — — повторил тхалец.

      — — Да... Я... ты будешь моим грумом, и я хочу покататься верхом завтра утром, еще до завтрака... Так что подготовь Вулкана к половине восьмого. А себе можешь взять Дэзи.

      — — Понятно. Будет сделано. Это все, мисс-сахиб?

     В заданном вопросе можно было различить замаскированную усмешку.

      — — Да, все. Но... — — — она запнулась. — — Надеюсь, ты можешь ехать верхом?

      — — Я не болен.

     Эвелин почувствовала, что у нее краснеют щеки. Своим вопросом она хотела выразить сострадание, а тхалец делал вид, что не понимает этого. Нахмурив брови, Эвелин промолвила:

      — — Так что, для тебя это нормально, когда тебя бьют?

     Тотчас зеленые глаза остекленели. И даже как будто засветились в темноте, подобно кошачьим. В какой-то момент Эвелин показалось, что Абулшер готов ударить ее. Следующая фраза далась ему явно с трудом.

      — — Это все, мисс-сахиб?

      — — Да, — — прошептала она.

      — — Я буду ровно в семь тридцать у вашего дома, мисс-са скотина! Я тебе это припомню! Я научу тебя, как себя нужно вести!» Вдруг Эвелин сообразила, что грозится точно так же, как ее отец, когда устраивает очередной разнос туземцам. Это дало ей разрядку. Улыбнувшись, Эвелин пошла по дорожке, ведущей к зданию, в котором еще полчаса назад она так безмятежно отдавалась ритму вальса. В дверях парадного входа она столкнулась с Фрэнсисом.

      — — Эвелин, ну куда же вы пропали? Ваша матушка вне себя!

      — — Я ходила к конюхам, чтобы распорядится на счет лошадей на за скотина! Я тебе это припомню! Я научу тебя, как себя нужно вести!» Вдруг Эвелин сообразила, что грозится точно так же, как ее отец, когда устраивает очередной разнос туземцам. Это дало ей разрядку. Улыбнувшись, Эвелин пошла по дорожке, ведущей к зданию, в котором еще полчаса назад она так безмятежно отдавалась ритму вальса. В дверях парадного входа она столкнулась с Фрэнсисом.

      — — Эвелин, ну куда же вы пропали? Ваша матушка вне себя!

      — — Я ходила к конюхам, чтобы распорядится на счет лошадей на завтра.

      — — Но я бы сделал это для вас, надо было только сказать мне. Как вы можете одна ходить ночью по местам, где живут туземцы? Они не любят, когда белые интересуются их жизнью. Я уж не говорю, что ваша мама волнуется...

     Эвелин увидела, что ее мать как раз спускается с лестницы. Ее лицо не предвещало ничего хорошего, сейчас разразится скандал.

      — — — Быстро, Фрэнсис, пошли танцевать!

     Он понимающе улыбнулся и взял ее под руку.

      — — Хорошо, Эвелин, но больше вы не делайте так.

     И снова она погрузилась в волны музыки... Чувствовала у себя на талии сильную руку. Опустив веки, представляла себе, что эта рука принадлежит человеку с зелеными глазами...

     * * *

     Уже целый час они ехали верхом. Эвелин впереди, Абулшер следовал за ней на почтительном расстоянии. Она плохо выспалась, всю ночь во сне кто-то гнался за ней. Несколько раз она пробовала заговорить со своим провожатым, но каждый раз он отвечал вежливо, но односложно. Это злило Эвелин.

      — — Поворачиваем обратно, — — скомандовала она.

     Не говоря ни слова, тхалец развернул свою лошадь. Теперь девушка видела его спину. Неожиданно Эвелин захотелось замахнуться хлыстом и со всей силой ударить по белой рубашке — — так, чтобы на ней выступила кровь...

      — — Почему ваши мужчины так плохо относятся к своим женам?

      — — Почему плохо, мисс-сахиб?

      — — Они у вас сидят взаперти, у них нет никаких развлечений.

      — — Это не так, мисс-сахиб. Развлечений у них хватает.

     Опять в его словах чувствовалась скрытая усмешка.

      — — Никакие развлечения не могут заменить свободу, — — повысила голос Эвелин.

     Абулшер не ответил. Весь путь до дома они проехали в полном молчании. У ворот Эвелин спрыгнула на землю, небрежну бросила тхальцу поводья и кивком головы дала понять, что на сегоденя он свободен.

     * * *

     В этот день Эвелин не знала, чем ей занятьься. Долго со скучающим выражением лица слонялась из комнаты в комнату. Когда около полудня мать предложила ей навестить заболевшую жену капитана Роджерса, Эвелин так охотно согласилась, что миссис Беллингэм удивилась.

     У миссис Роджерс был очередной приступ тропической лихорадки. Ее нудный рассказ о том, как на нее действуют принимаемые лекарства, быстро утомил Эвелин. Выбрав удобный момент, она пожаловалась на головную боль и попросила у матери разрешения отправиться домой. Вернувшись к себе, Эвелин вновь ощутила тоску и одиночество. Пробовала читать, долго лежала на диване в гостиной. Желание чего-то неизведанного не давало ей покоя. В конце концов она вышла из дома и направилась к боковой аллее парка.

     В каждом военном городке английской колониальной армии пространство между домами офицеров и местом, где живут слуги-туземцы и солдаты-сипаи, превращено в своеобразный парк. На его тенистых лужайках играют не знающие ни расовых, ни классовых различий дети — — белые вместе с темнокожими. По мере того, как дети растут, их совместные игры становятся все более и более редкими. Наступает, наконец, день, когда повинуясь повелительному зову из роскошного дома, маленький человек с белой кожей навсегда покидает своих друзей. С этого момента многие белые уже не знают дороги туда, где живут их слуги.

     Эвелин подошла к живой изгороди, служившей границей парка, но тут ее остановил плеск воды, выливавшейся из ведра. В этом месте за изгородью находился колодец. Девушка пригнулась и заглянула сквозь листву. Над колодцем склонился мужчина, до пояса обнаженный. Лицо ено было скрыто от Эвелин, но ей бросились в глаза свежие рубцы на ... спине. В волнении она затаила дыхание... Мужчина медленно вытягивал ведро из колодца. Эвелин встала на колени и развела сцепившиеся ветки. Она совсем забыла об осторожности, ей и в голову не пришло, что мог бы подумать при виде подглядывающей через дырку в изгороди белой леди любой туземец, случись ему здесь проходить.

     Тем временем мужчина снял с головы чалму и развязал пояс на штанах. Мешковатые брюки упали, он переступил через них, поднял и бросил на камень у колодца. Эвелин зажала рот рукой, ее сердце застучало с неимоверной быстротой... Первый раз в жизни она смотрела на обнаженного мужчину.

     Перед ней стоял тхалец — — высокий, стройный, мускулистый. Его кожа напоминала цвет молочного шоколада. Он повернулся к ней лицом и Эвелин с изумлением увидела, что от низа его живота параллельно крепким бедрам тянется нечто впроде трубки. «Это его половой член,» — — пронеслось в голове Эвелин. Конечно, ей приходилось видеить ЭТО у коней. Она даже знала, что у коней этот орган обладает удивительным свойством менять свои размеры и формы. Она знала, что за несколько секунд он может увеличиться в несколько раз, пробыть в таком состоянии довольно долго, а потом вдруг съежиться и спрятаться. Еще она вспомнила, как одна девочка говорила ей, что если мужской член в поднятом виде дотронется до женщины, у той появится ребенок. «А вдруг он сейчас дотронется до меня?» — — от страха у Эвелин заныло в животе. Инстинктивно она еще больше пригнулась к земле, чтобы хоть как-то защитить себя от обладающего столь мистической силой органа...

     Тхалец неторопливо зачерпнул из ведра кружку воды и вылил себе на грудь. Вода не была прохладной, колодец прогревался солнцем, но даже на расстоянии Эвелин ощущала, как чистые струи освежают и приятно щекочут тело. Одна кружка следовала за другой, и вдруг Эвелин заметила, что половой орган тхальца начал вытягиваться и подниматься. Через несколько мгновений он уже выдавался далеко вперед и чуть-чуть вверх. Подрагивая, он, казалось, стремился напрячься еще сильнее... Теперь он стал похож на толстую полированную трость, сделанную из прочного дерева. Сходство с палкой усиливалось тем, что разбухший член заканчивался головкой, похожей на округлый набалдашник трости. Эвелин поразил цветовой котраст: кожа на самом члене была коричневой, а на набалдашнике-головке — — розово-красной. Каждая порция воды, попадая на ожившую трость, заставляла мужскую доблесть нервно вздрагивать. Эвелин показалось, что могучий орган хочет отделиться от тела, порвать с ним связь...

     Мужчина взял член в руку и осторожно натянул кожицу к основанию. Эвелин увидела, что напряженную до предела головку разделяет нечто вроде уздечки. Растирая член, тхалец вылил на него полную кружку воды. И снова восставшая плоть задергалась, стали видны вздувшиеся синеватые вены... Эвелин с трудом сдерживала себя. Ей хотелось пробраться через изгородь и прикоснуться к странному коричневатому органу. Но, как и прежде, страх перед мощью и таинственной силой мужского члена удержал ее на месте. «Может быть, колдовская сила этого органа так велика, что даже если просто глядеть на него, то и тогда что-то должно произойти?» — — подумала Эвелин. При этой мысли испуг ее перешел в настоящий ужас, она выпрямилась и без оглядки побежала к дому.

     Очутившись у себя в комнате, Эвелин плотно затворила дверь и легла на кровать. Ее тело пылало. Она никак не могла сообразить, что с ней происходит. То ей хотелось царапать свою кожу, то надавать себе пощечин, то броситься на пол и кататься по ковру. Особенно острым было ощущение в груди: обе груди набухли, как созревшие и готовые упасть с дерева плоды. Вскочив с постели, Эвелин направилась в комнату матери.

      — — Господи, девочка моя, что с тобой? Не заболела ли ты?

      — — Нет, мама, со мной все в порядке. Просто я задремала и видела дурной сон.

     Миссис Беллингэм с облегчением вздохнула.

      — — Эвелин, послушай, мы с миссис Кроу договорились поехать в город. Если тебе нечено делать, может быть, ты побудешь с маленьким Джонни?

     Эвелин и не заметила, что в углу на кресле сидел ее племянник, которому только что исполнилось шесть лет.

      — — Ну конечно, мама. Когда вы вернетесь?

      — — К ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     Легенда утверждает, что когда Улисс после долгих странствий возвратился в родную Итаку, то первыми, кто приветствовали его там, были собаки. Сходными обстоятельствами было ознаменовано возвращение полковника Беллингэма. Еще до того как часовые на посту у главных гарнизонных ворот встали по стойке «смирно», дюжина тощих беспородных псов заливистым лаем известила округу о возвращении миссии из Сахраджа.

     Перед прибывшими распахнулись ворота. Первым через них проследовал на мерине каурой масти сам полковник, за ним, также верхом, — — группа младших офицеров-англичан, а далее прошагали шеренги пеших солдат-туземцев. Все выглядели усталыми. На парадном плацу процессия остановилась, к полковнику подошел майор-шотландец:

      — — Добро пожаловать, сэр. Все прошло успешно?

      — — Да, спасибо. Есть, правда, одна деталь, но малосущественная. Я потом расскажу подробно.

     Бородатый солдат-сикх схватил лошадь за узду и придержал стремя, чтобы полковнику было удобней спуститься на землю. Беллингэм кивнул молодым офицерам, дав понять, что поручает им распустить по казармам солдат. Ему предстоял доклад генералу, но он решил, что успеет по пути зайти в клуб офицерского собрания и там выпить чего-нибудь прохладительного.

     Солдаты терпеливо ожидали. Наконец, послышалась команда:

      — — Вольно! Разойтись!

     * * *

     Эвелин знала, что Абулшер вернулся. Этот день тянулся как никогда долго. Ей удалось мельком увидеть его вблизи конюшен, и она успела сказать ему, что придет после ужина, в одиннадцать вечера, на полянку у ручья. Он не любил, когда Эвелин заранее назначала свидания, но она была уверена, что отказать ей он не посмеет. И вот уже скоро, через несколько минут, ей пора идти туда. Эвелин потянулась на кровати. Ожидание близкой встречи вызвало томительное жжение в месте, которое давно жаждало мужчину...

     Она решила посмотреть на себя в зеркало при свете свечи. Поставила подсвечники по обе стороны от зеркала и стащила через голову рубашку. Ей всегда нравилось рассматривать свое тело, но после того, как ее жизнь изменилась, она чаще занималась этим. Ей казалось, что каждое свидание с Абулшером оставляет на ее теле пусть не очень заметный, но новый след. Неужели то, что он делал с ее грудью, с ягодицами, с интимными складками внизу — — неужели от этого нет даже слабых отметин?

     Но как она ни всматривалась в отражение, никаких изменений обнаружить не удавалось. По-прежнему удлиненная шея плавно переходит в округлые плечи... Те же крупные груди, которые при таком освещении кажутся похожими на две большие груши. Если перемещать свечу то выше, то ниже, тогда тени от грудей то сокращаются, то удлиняются... Можно выбрать любую форму... И талия совсем не изменилась — — такая же тонкая. Даже, пожалуй, слишком тонкая — — ведь именно ей приходится поддерживать этот объемистый бюст. Медленно повернувшись, Эвелин осмотрела спину, ровную, с едва проглядываемыми мышцами, и выпукло-солидные шары ягодиц, подпираемые сильными и широкими бедрами... И удивительно стройные, длинные ноги.

     Конечно, нельзя назвать ее тело абсолютно идеальным. Но идеально красивые женские тела бывают лишь у мраморных статуй. В ее же теле — — Эвелин теперь знала это — — было все, что нужно для любви и гармонии соединения с мужчиной.

     Она поставила подсвечник на стол и взяла маленький керамический сосуд. Этот сосуд дала ей Миана, в нем была смесь цветочных масел. Миана сказала, что этими маслами в Индии принято натирать невесту перед первой брачной ночью.

     Отлив чуть-чуть масла в ладонь, Эвелин принялась натирать грудь, живот,...  ноги, втирая ароматную жидкость в кожу, от чего она заблестела, как полированная слоновая кость. Потом Эвелин накинула прямо на голое тело легкий плащ, завязала волосы узлом и, крадучись, вышла из дома в темноту ночи.

     Абулшер спокойно сидел у ручья, рядом с невысоким цветущим кустом. Светила луна и было видно, что цветы, сплошь покрывавшие куст, очень похожи на каллы — — в центре каждой широко раскрытой белой чашечки торчал желтый стержень с красной головкой. Эвелин подошла и села рядом с тхальцем. Он взглянул на нее и улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

      — — Салам, мисс-сахиб.

      — — Салам, Абулшер. Как там, в Сахрадже, трудно было?

      — — Нет. Все кончилось хорошо, хвала Аллаху.

     Эвелин выжидала, но он не сделал ни единого движения к ней. По ее спине пробежали мурашки, еще немного и начнется настоящий озноб. Она решила сделать первый шаг. Подошла и села к нему на колени. Сцепила руки вокруг его шеи и притянула к себе, ловя жадным ртом его губы. Но к ее изумлению, он отдернул голову назад. Их глаза встретились.

      — — Абулшер, ты что, больше не хочешь меня?

      — — Я этого не говорил. — — Тогда почему ты отказываешься?

     Она хотела спросить: «Почему ты отказываешься поцеловать меня?», но вдруг сообразила, что он ни разу за все время не поцеловал ее. Знает ли он вообще слово «поцелуй»? Эта мысль разозлила ее. Изо всей силы она толкнула его в грудь и навалилась сверху. Некоторое время Абулшер лежал неподвижно, как будто его чем-то оглушили. Потом взял ее за волосы и столкнул с себя. За те секунды, пока его тело было под ней, и она прижималась к нему, ее желание стало неукротимым. В один миг она сбросила плащ. Лучи лунного света упали на белоснежное тело. Если бы сейчас неподалеку летела птица, то ей с высоты показалось бы, что там, у ручья, распустилась гигантская камелия.

     Эвелин легла прямо на траву, подняла и развела в стороны ноги, чтобы Абулшеру был виден палевый мех, прикрывающий вход в нее... Но тхалец продолжал сидеть, как ни в чем не бывало. Тогда она вскочила и бросилась на него, осыпая градом ударов... Длинные ногти царапали кожу и одежду. А ноги стремились обхватить его кольцом.

     Сперва он не реагировал, но затем Эвелин почувствовала, как в нем закипает глухой гнев. Он вновь схватил ее за волосы и стряхнул с себя, как назойливого щенка. Сбросив, не дал опомниться и лег на нее. И тут же всадил свой член между дрожащих гладких бедер..

     Он даже не снял брюки, просто расстегнул их. В грудь Эвелин вжались металлические пуговицы его рубашки, они оставили на белой коже отпечатки гербов Ее Королевского Величества. Тяжелые удары, следующие один за другим в бешеном ритме, отдавались по всему животу Эвелин, они приносили и щемящую боль и томящее наслаждение. От каждого удара у молодой женщины вырывался непроизвольный крик... Абулшер наотмашь ударил ее по лицу. Толчки замедлились, но теперь за очередным движением следовала звонкая пощечина и сдавленное ругательство.

      — — Шлюха!... Сука!... Подлая белая сука!

     Почувствовав, что по глубоко введенному органу пробежал первый импульс оргазма, он стремительно извлек его из разгоряченных влажных недр, подхватил рукой и направил, словно пожарный шланг, в лицо распростертой на земле Эвелин.

     * * *

     Тропический дождь, как всегда, с самого начала зарядил в полную силу, струи воды образовали плотный занавес. Тугие капли барабанили по крыше дома, но они не могли заглушить иные звуки, доносившиеся непонятно откуда. Слышалась музыка, исполняемая национальным оркестром, и пение множества женских голосов. Эвелин оторвалась от книги и прислушалась. Миана, которая сидела рядом и что-то шила, тоже подняла голову.

      — — Что это за пение, Миана? Сегодня какой-нибудь праздник?

      — — Нет, мисс-сахиб, это готовят невесту к свадьбе.

      — — Невесту? А чью?

      — — Да вот, женится один из тхальцев. А женщины одевают невесту и поют. Таков свадебный обряд.

      — — Как интересно! А что, может мы пойдем и посмотрим?

      — — Хорошо, если вы хотите. Но как же миссис-сахиб? Ей это не понравится, она будет сердится...

      — — Мы ненадолго, она не узнает.

     Миана тяжело поднялась, надела на голову повязку и приготовила зонтик для Эвелин.

     Пройдя через парк, они пересекли площадь и оказались у ограды, тянувшейся вдоль приземистых жилищ туземцев. Пока они шли, дождь перестал, выглянуло солнце. Дом, где готовились к свадьбе, отыскать было нетрудно, оттуда неслось нескончаемое пение. Они вошли прямо в прямоугольный двор, переполненный женщинами. Эвелин едва не зажмурилась от пестроты окружавших ее красок. Здесь, как на палитре художника, смешалось множество цветов и оттенков — — зеленые и оливковые, желтые и шафрановые, красные и багровые, синие и голубые сари женщин ярко светились на уже сиявшем вовсю солнце. Темная кожа блестела — — для подобного события ни одна женщина не пожалела масла. Эвелин удивилась, заметив, что на нее не обращают внимания. Женщины радовались редкому случаю побыть вместе, оторвавшись от домашних забот.

     В центре двора женщины стояли в кругу, их монотонное пение доносилось даже до домов англичан. Они задавали себе ритм, ударяя по инструментам, сделанным из старых медных кастрюль. Эти женщины отличались от остальных, они были высокими и худыми, их волосы и глаза были гораздо светлее, а носы имели горбинку. Это были мусульманки из северных племен — — тхали, махсуди, африди...

     В центре мусульманок сидела невеста. На ней была спускавшаяся до земли богато расшитая золотом юбка и белая с длинными рукавами кофта, доходившая до колен. Голова и плечи были укутаны красной шелковой шалью, украшенной узорами из серебряных нитей. Ладони и ступни невесты были выкрашены в оранжевый цвет.

     У входа во двор раздались громкие мужские голоса. Взметнулись десятки рук и каждое женское лицо, как по команде, закрылось чадрой. Двое вошедших мужчин несли сделанный из бамбуковых палок паланкин. Женщины перестали петь и расступились, чтобы дать дорогу. Мужчины поставили паланкин на землю, подняли невесту, посадили на устроенную внутри скамеечку и задернули занавески. Перед тем, как невеста оказалась спрятанной от посторонних взглядов, Эвелин на мгновение встретилась с ней глазами. Это были широко раскрытые глаза обиженного и напуганного ребенка.

     Центр двора опустел. Женщины отступили к стенам и притихли. Послышались новые звуки, на этот раз — — бой приближающихся барабанов.

      — — Жених идет, — — прошептала Миана на ухо Эвелин.

     Сначала появился оркестр, музыканты одновременно играли и пританцовывали. Потом все увидели отца невесты — — высокого бородача, на голове у него была большая ярко-синяя чалма. За ним следовали все родственники-мужчины невесты. И, наконец, верхом на коне въехал жених в белом одеянии.

     Эвелин от удивления раскрыла рот. На коне был Абулшер! Повернувшись к Миане, она вскрикнула:

      — — Но ведь это мой грум! Ведь он уже женат!

      — — Да, женат, мисс-сахиб. Но, во-первых, у этих мусульман есть закон, по которому мужчина может иметь несколько жен. А, во-вторых, его первая жена не смогла родить ему ребенка. Вот он и берет вторую.

     Эвелин сделала шаг в сторону, за спину высокой женщины в красном сари. Она не хотела, чтобы Абулшер видел ее здесь. Продолжая смотреть на жениха, она представила, как через несколько часов, ночью, тринадцатилетняя девочка будет содрогаться под тяжестью мужского тела, кричать от боли и испуга...

     Двое мужчин подняли паланкин и присоединились к процессии. За ними пошли родственницы невесты, они несли приданое. Посуда, белье, одежда, куски тканей, мешки с овечьей шерстью — — все выставлялось напоказ, чтобы все могли судить о достатке дома, который покидает невеста.

      — — ... цветка, еще не осознавая, что именно они хотят втянуть в себя. Рука с тычинкой еще подразнила набухшие губы, а потом с силой всадила палочку, как пробку в узкое горлышко бутылки... Из кустов донеслись громкие стоны женщины, упивающейся наслаждением...

     Полковник Беллингэм продолжал стоять приросшим к земле, его лоб покрылся испариной. Он был так близко от занимающейся любовью пары, что мог рассмотреть каждый волосок на холмике в нижней части женского живота. Неожиданно он почувствовал боль и посмотрел вниз. Он увидел, что его половой член уже не висит безжизненно, а, возбудившись и вытянувшись вперед, наткнулся на колючую ветку. Надо было спрятать его в брюки и правая рука полковника уже собиралась это сделать. Но вместо этого, отказываясь подчиниться здравому смыслу, она сжала восставший орган и принялась двигать его вверх и вниз...

     Тычинка тропического цветка без устали скользила по раскрасневшемуся вместилищу, то скрываясь в глубине, то вновь выныривая на свет луны. Из рубиновых губ меж бедер сочилась белая тягучая струйка. Вдруг мужская рука отбросила пропитанную женским секретом тычинку, но пальцы удерживали вход меж губ раскрытым. Голова мужчины склонилась и набросилась на заветный плод так, как голодная собака кидается на кусок брошенного ей мяса.

     Рука полковника работала все быстрее, фаллос в образованном вспотевшей ладонью тоннеле вот-вот должен был получить то, чего он был лишен в течении долгих месяцев...

     Мужчина оторвался от женских прелестей. Его, возможно, стали раздражать слишком уж громкие, похожие на звериные, стоны, доносившиеся из-за полога зеленых ветвей. Темнокожий мужчина поднял голову и посмотрел в сторону скрытого плотными зарослями случайного свидетеля любовного акта.

     Шок от наступившего оргазма потряс полковника, но сейчас же за ним появилось отвращение, доходящее до тошноты. Он брезгливо стряхнул густые капли на землю, вытер о листья руку и тщательно застегнул штаны. Еще немного и его вырвет. Непреодолимая сила погнала полковника прочь от этого места.

     Мистера Беллингэма тошнило не только от брезгливости, но и от ярости, вызванной тем, что он узнал мужчину. Это был Абулшер.

     * * *

     Беллингэм сидел в своем служебном кабинете. Полковник был очень мрачен — — он всю ночь не сомкнул глаз. Он чувствовал себя старым и больным. Заниматься разложенными на письменном столе бумагами не было никакого желания. Он поднялся и в раздражении заходил по кабинету.

     С одной стороны, этого тхальца надо судить, причем военно-полевым судом. И приговор будет суровым. Да, но с другой стороны, здесь и речи быть не может об изнасиловании белой женщины. Полковник сам видел эти призывно раскрывшиеся белые ляжки. Какое уж тут изнасилование... Полковник пожалел, что, повинуясь эмоциям, ушел вчера, не увидев лица этой женщины.

     Но тогда нужно говорить о составе какого-то иного преступления. А если засудить без вины, то неизвестно, как поведут себя его соплеменники. Вполне возможно, что поднимут бунт. Или убьют в отместку несколько англичан. А кто будет отвечать? Ну и задача! Полковник тяжело вздохнул и опустился в кресло.

     В дверь тихо постучали.

      — — Да, кто там?

     Вошел ординарец. По его мундиру было видно, что он из полка гуркских стрелков. Ординарец отдал честь и доложил:

      — — Вызванный вами Абулшер Джалис явился, сэр.

      — — Пусть войдет.

     Беллингэм выпрямился и принял торжественно-парадный вид, как будто его сейчас будут фотографировать. Он знал, что на фотографиях получается весьма и весьма серьезным.

     Ординарец посторонился, чтобы пропустить в дверь тхальца.

      — — Ты можешь быть свободным, Шастри.

     Невысокий ординарец щелкнул каблуками, козырнул и сделал поворот кругом. Полковник остался один на один с Абулшером. Некоторое время они молчали. Затем Беллингэм начал:

      — — Абулшер, я должен поговорить с тобой о важном деле. Откровенно говоря, мне трудно это высказывать. Ты был хорошим грумом, и я не сомневался, что так и будет продолжаться. Однако обстоятельства вынуждают меня поступать по всей строгости. Ты знаешь наши законы — — не все, конечно, но главные. А я знаю про законы вашего народа. У законов Ее Королевского Величества и у тех законов, по которым живет ваш народ, есть немало общего. Так вот, дело в том, что ты... ты знаешь об этом... ты нарушил закон. Как наш, так и ваш. Следовательно, теперь ты должен понести наказание.

     Тхалец не шелохнулся.

     Полковник продолжил:

      — — Как ваши, так и наши законы не разрешают соединяться друг с другом людям, принадлежащим к разным расам. Этот закон действует давно, с тех пор, как мы появились здесь. Ваш народ уважает его. У твоего народа, я знаю, считается тяжелым грехом, если кто-нибудь решит смешать свою кровь с кровью белого человека.

     Лицо Абулшера оставалось бесстрастным.

      — — Мне стало известно, что ты обесчестил белую женщину. Правда, справедливости ради, я должен добавить, что это не только твое преступление. Белая леди тоже виновна, ее вину смогут доказать. Мы вынуждены принять меры, чтобы избавить свое общество от этого позора. Это для нас, как раковая опухоль, мы обязаны ее удалить.

     Беллингэм перевел дух.

      — — Теперь слушай внимательно. Я обещаю тебе, что если ты назовешь ее имя, я постараюсь смягчить то наказание, которое тебя ожидает. Скажи мне — — кто эта женщина?!

     Глядя прямо в глаза полковнику, Абулшер промолвил:

      — — Сахиб, я не могу.

     Полковник вспыхнул. Сколько раз он убеждался в том, что с этими людьми бесполезно разговаривать!

      — — Абулшер, я приказываю тебе назвать ее имя!

     Тхалец не отвечал.

     Полковник встал и нервно прошелся до окна и обратно.

      — — Ты женился во второй раз, у тебя будет ребенок. Если ты не скажешь, кто была та женщина, тебя выгонят со службы. У тебя не будет денег, твоя семья будет голодать, как тысячи других туземцев. Неужели ты не понимаешь?

      — — Значит, так будет угодно Аллаху.

     Он уже смотрел на полковника без особого почтения, даже с некоторой дерзостью.

     На Беллингэма накатил приступ безудержного гнева.

      — — Шакал! Так-то ты отвечаешь на мою доброту! Говорю тебе еще раз: мне нужно ее имя!

     Абулшер отвел глаза и склонил голову, но ничего не сказал.

     Полковник, вне себя от ярости, подбежал к стене, схватил висящую там саблю, выдернул ее из ножен и плашмя ударил ею тхальца по щеке.

      — — Говори! — — заорал Беллингэм.

     Абулшер стоял молча, потупив голову.

     Полковник сел за свой стол и дрожащей от гнева рукой начал писать.

      — — Если ты не покинешь гарнизон в течении ближайших четырех часов, и если к концу этого дня ты будешь еще в Саргохабаде, то будешь расстрелян без всякого суда. Я имею право так поступить и клянусь, что так и будет! Шастри!

     Ординарец вбежал в кабинет.

      — — Этот человек уволен со службы. Вот приказ об этом. Проследи, чтобы он убрался из гарнизона не позже, чем через четыре часа. И еще проследи, чтобы он ни с кем, кроме своей семьи, не общался за это время. Он — — под арестом.

     Абулшер поклонился и проговорил:

      — — Как будет угодно Аллаху. Аллах велик!

     Сопровождаемый ординарцем, он вышел.

     Полковник долго не мог успокоиться. Перед ним вновь и вновь появлялась картина — — голова мужчины-туземца припавшая, как будто к сулящему утоление жажды источнику, к раскрытой розовевшей щели меж бедрами белой женщины. Женщины, про которую ему так и не удалось ничего выведать. И которая, как он считал, бросила тень на всех женщин Великобритании.

     И опять он почувствовал себя утомленным и сильно постаревшим. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     Выйдя из дома, Эвелин подтянула длинные шевровые голенища сапог, предназначенных для верховой ... езды, и медленно пошла в сторону ворот. Весь день она помогала матери, затеявшей менять обивку стен в гостиной, и сейчас думала, как хорошо будет проскакать несколько миль.

     Заметив, что лошади уже приведены, Эвелин ускорила шаги, но вдруг замерла на месте. Не Абулшер, а кто-то другой держал под уздцы Вулкана и Дэзи. Холодок тревоги пробежал по ее спине. Почему его нет? Что-то случилось? Приблизившись к незнакомому ей индусу, она спросила:

      — — А что, Абулшер заболел?

      — — Нет, мисс-сахиб, он уехал.

      — — Уехал?

      — — Да, сегодня, мисс-сахиб. Часа три назад.

      — — А когда он вернется?

      — — Его здесь больше не будет, мисс-сахиб. Он уехал насовсем. Возвратился к себе на родину.

     Эвелин подумала, что сейчас, наверное, она первый раз в жизни упадет в обморок. Машинально она взяла в руку поводья, вставила ногу в стремя, но остановилась.

      — — Вам плохо, мисс-сахиб?

     Голос слуги вывел ее из оцепенения. Ничего не ответив, Эвелин вскочила на коня и пустила его в галоп.

     Индус, который должен был ее сопровождать, с удивлением глядел вслед удаляющейся всаднице, соображая, что ему предпринять.

     Лишь через полчаса ему удалось догнать ее.

     * * *

     За обедом Эвелин спросила отца, почему у нее новый грум.

     Полковник Беллингэм сердито пожал плечами:

      — — У Абулшера какие-то семейные дела. Мне доложили об его отъезде. Я всегда говорил, что на мусульман из северных племен не следует полагаться. Они могут исправно служить и хорошо работать в течение нескольких лет, а потом вот так исчезают. Они никогда не бывают по-настоящему верны нам, англичанам. А вот своему народу, своему племени каждый из них будет верен всегда.

     Эвелин слушала, а глаза ее наполнялись слезами. Чтобы скрыть это, она наклонилась над тарелкой, хотя та была уже пуста.

     Да, действительно, у этих людей своеобразное понятие о верности. Она отдала ему все... Где он еще видел, чтобы белая женщина вела себя так с туземцем? А был ли он ей благодарен? Уехал, не попрощавшись, не сказав ей ни единого слова...

     Как только стемнело, Эвелин легла в постель, но сон не шел к ней. Она лежала с закрытыми глазами и представляла себе, что ее ждет. Ухаживания молодых офицеров, из которых никто не нравился ей. Неизбежное замужество... Супружеская жизнь с нелюбимым мужем... Дети от него... Она вспомнила, как могучие руки тхальца обхватывали сзади ее ягодицы и прижимали к себе, как от этого его уже и так до предела введенный член проникал в ее лоно еще глубже... Как от этого в глубине ее тела возникала боль, которая была упоительно сладкой...

     Да, он часто вел себя с ней, как неистовый дикарь. Да, она то и дело чувствовала себя жертвой в его хищных лапах. Но как раз в этой первобытной неистовости она и нуждалась. И была готова добровольно жертвовать собой.

     Женская интуиция говорила Эвелин, что не все еще потеряно, что он еще будет с ней... Но для этого ей необходимо принять решение... Решение, которое захлопнет за ней дверь всей ее прежней жизни. Придется проститься со всем, что ее окружает, к чему она привыкла. Готова ли она к этому?

     А чего, собственно, ей жалеть? Пожалуй, единственное, что достойно сожаления, так это безмятежные дни ее далекого-далекого детства...

     Поток детских воспоминаний нахлынул на Эвелин, она заплакала. Вскоре всхлипы затихли — — она уснула.

     * * *

     На следующее утро Эвелин проснулась очень рано. Она хорошо выспалась и ощущала прилив сил. Одела костюм для верховой езды, положила в просторный карман несколько бисквитов. Она не стала писать никакой записки родителям, а просто вышла из дома, сознавая, что уходит также и из их жизни...

     Она не ожидала, что удастся уйти так легко. Она понятия не имела, куда ей идти. Но она почему-то была уверена, что стоит ей выйти за пределы военного городка, как любой из встреченных мусульман-туземцев поможет ей найти дорогу к Абулшеру.

     Эвелин спокойно шла по грязной дороге, с любопытством оглядывая попадавшихся навстречу женщин, спешивших на рынок. На голове они несли тяжелые корзины, почти у всех лица были закрыты.

     Эвелин была довольна собой, своим решением. С каждым шагом она отдалялась от людей, которые стали теперь чужими.

     Утреннюю тишину прорезал далекий звук трубы. Сигнал «подъем» в гарнизоне. Отец, наверное, уже встал и побрился. А мать, конечно, спит...

     Шоссе вывело Эвелин на перекресток. Перед ней были теперь три дороги. Сориентировавшись по солнцу, она выбрала ту, которая шла на север.

     Она шла уже несколько часов. Солнце поднялось высоко над горизонтом и палило в полную силу. Эвелин решила остановиться и отдохнуть, пока не спадет жара. Она не чувствовала ни голода, ни страха, лишь какое-то странное возбуждение. Сейчас она не думала ни об отце, ни о матери, ни даже об Абулшере. Ее переполняло чувство свободы. Ведь впервые в жизни она ни от кого и ни от чего не зависела.

     Она отыскала среди густых кустов тенистое место и присела. Сейчас она наслаждалась одиночеством. Закинув руки за голову, она задремала...

      — — Эвелин! Эвелин! Где вы?

     Она вздрогнула. Голос был где-то совсем близко. Спрятаться или бежать?

      — — Эвелин, не прячьтесь. Я все равно вас найду. Где вы?

     Это был Фрэнсис. Эвелин захотелось крикнуть, чтобы он убирался отсюда. Как он узнал, где она может быть?

     Сухие ветки подламывались под тяжестью копыт лошади всего в нескольких шагах от нее.

      — — Эвелин, выходите. Ну, пожалуйста. Со мной никого нет, я один.

     Эвелин глубоко вздохнула. Прошлая жизнь отступила от нее настолько, что она была неспособна отвечать этому человеку. Она сидела, не двигаясь.

      — — Эвелин! Ответьте мне!

     Наконец, он ее увидел. Она сидела под ветвистым деревом, костюм цвета хаки гармонировал с окружающей зеленью, золотистые волосы рассыпались по плечам. Она не попыталась бежать, даже не поднялась с места.

      — — Эвелин, почему вы не откликались? Слава Богу, я вас нашел. Что вы здесь делаете?

     Она не отвечала. Фрэнсис спрыгнул с лошади, подошел к ней и взял за руку.

      — — Не трогайте меня!

     Он не узнал ее голоса, таким он был злым.

      — — Эвелин...

     Она не ответила, но встала и прислонилась спиной к дереву.

      — — Эвелин, в чем дело?

      — — Как ты меня нашел? Кто тебе сказал?

      — — Один из солдат-индусов видел, как ты выходила... Эвелин, почему ты ушла? Ты даже не подозреваешь, что с тобой может произойти. Нам, белым, опасно поодиночке отходить далеко от гарнизона.

     Эвелин посмотрела на него так, как будто видела впервые.

      — — Фрэнсис, тебе надо ехать обратно. Я не вернусь.

     От удивления он не находил слов. Она продолжала:

      — — Я советую тебе никому не говорить, что ты меня разыскал. Возвращайся и забудь, что ты меня здесь видел.

      — — Эвелин, милая, будь же благоразумной! Что с тобой происходит?

     Эвелин рассмеялась. Какая пропасть между ней и этим человеком. Как все-таки хорошо быть свободной!

      — — Эвелин, я люблю тебя. Ты знаешь это. Я всегда буду считать тебя своей невестой. Чтобы ты в конце концов не сказала мне, все равно ты — — единственная женщина, которая... которую я могу представить в будущем, как мать моих детей.

     Неудержимый смех овладел Эвелин. Она зашлась смехом, как в истерике, не в силах произнести ни слова.

      — — Эвелин!

     Он схватил ее за плечи и сильно встряхнул. Смех прекратился, ее лицо стало серьезным.

      — — Кретин ты! Идиот!

      — — Эвелин!

     В его голосе слышалась обида.

      — — Значит, ты смотришь на меня, как на мать твоих детей! Так вот, я скажу тебе... Пусть ... лучше у меня будет ребенок от первого встречного, чем от тебя! Чего уж тут говорить о детях!

     Фрэнсису показалось, что рушится окружающий мир. Вне себя от полученных оскорблений, он ударил Эвелин по щеке. Но сразу опомнился и принялся униженно извиняться:

      — — Эвелин, прости меня. Я не должен был... Прости... Но как ты можешь говорить такое?

     Она почувствовала, что уже устала от этой сцены.

      — — Поезжай домой, Фрэнсис. Я остаюсь здесь. Я твердо решила, что не вернусь. И прошу тебя, не уговаривай меня.

      — — Но куда ты пойдешь?

     Эвелин знала, что еще немного и она может потерять контроль над собой.

      — — Пожалуйста, уезжай, Фрэнсис.

      — — Эвелин, дорогая...

     С быстротой молнии она вырвала хлыст из его рук, размахнулась и стеганула его по лицу.

      — — Что ты делаешь? Подлая сука!

      — — Да, сука. Тебе хочется знать, куда я иду... Пожалуйста, я скажу! Я иду к Абулшеру. Ты знаешь, кто он? Он — — мой любовник!

     Лицо Фрэнсиса исказилось. Эвелин продолжала кричать:

      — — Ты не мужчина, Фрэнсис! Может быть, ты считаешь себя настоящим джентльменом, но ты — — не мужчина! Ты слизняк и импотент!

     Она быстро расстегнула жакет, спустила лямки рубашки и выставила грудь. Подперев груди руками, чтобы соски их нацелились прямо на Фрэнсиса, она, совсем уже в истерике, завопила:

      — — Вот, можешь смотреть! Скажешь, что это неприлично? Что так не поступают настоящие леди? А мне плевать на ваши правила! Что хочу, то и буду делать! Понял ты, безмозглый идиот?

     Забывшись в крике, она не заметила, как он подступил к ней и ударил кулаком по скуле. Она упала, стукнувшись головой о ствол дерева.

     Фрэнсис прошипел:

      — — Ты — — продажная девка! Проститутка! Я покажу тебе!

     Он содрал с нее жакет и юбку. В руках у него оказался кинжал. Орудуя им, он изрезал нижнюю рубашку и распорол штаны. СтряХнул оставшиеся от белья лохмотья...

     К Фрэнсису вернулось спокойствие. Он скомандовал:

      — — Вставай!

     Он тоже поднялся и выставил вперед кинжал.

      — — Иди к тому камню.

     Обнаженная Эвелин направилась к указанному месту, он следовал за ней. При ходьбе ее крепкие бедра соблазнительно покачивались.

      — — Ложись!

     Она легла на траву. Машинально отставила друг от друга колени. Этот жест словно наэлектризовал Фрэнсиса. Он бросился на Эвелин, она отчаянно сопротивлялась. Вдвоем они покатились по траве, точно сцепившиеся борцы. Он подмял ее под себя, несколько раз ударил кулаком в грудь. Потом подхватил выпавший кинжал и, угрожая им, приказал не шевелиться. Эвелин стало страшно. Холодная сталь угрожающе блестела на солнце.

     Фрэнсис вытащил из кармана тонкие перчатки, которые он надевал садясь на коня. Натянув правую перчатку, распорядился:

      — — Раздвинь ноги!

     Эвелин повиновалась. Рукой в лайковой коже он грубо развел подрагивающие бедра и надавил пальцем в трепетную складку кожи. Встал на колени и стал жадно смотреть, как под нажатием пальца приоткрывается вход в узкий тоннель. Он не мог оторваться от искушающего вида влажных коралловых, как будто зевающих губ...

     При мысли о том, что здесь в этом самом месте совсем недавно был другой мужчина, ему захотелось причинить боль этому бесстыжему зеву. Он ударил прямо в середину...

     Эвелин взвизгнула и судорожно стиснула колени, чтобы защититься от новых ударов. Однако, его руки оказались сильнее ее ног, он вновь растащил их и принялся, не помня себя, хлестать ее по самому чувствительному месту. Ей удалось привстать, она попыталась оттолкнуть его. Но он ухватил ее руку и заломил за спину. Толчком ноги перевернул на живот.

     Фрэнсис тяжело дышал и вдруг начал всхлипывать:

      — — Ты паршивая шлюха... Мне противно пачкать об тебя руки... Кому ты нужна такая...

     Лежа лицом к земле, она почувствовала, как его сильные руки ухватили ее ягодицы. Пальцы подобрались к маленькому кружочку заднего прохода и воткнулись в него. Эвелин скорчилась от боли... Он спустил брюки и вместо пальцев вставил маленький, похожий на короткую сардельку, пенис. Она завыла, порываясь отторгнуть это инородное тело. Член медленно, но верно разбухал в ней, и тогда Фрэнсис, словно заведенный на всю пружину автомат, начал биться о ее зад.

     Грудь Эвелин терлась о грубую поверхность камня, соски поцарапались и стали кровоточить. Она продолжала сопротивляться, металась, что было сил, однако маленький, но тугой орган плотно сидел в ней, подобно накрепко ввинченному болту. В изнеможении Эвелин затихла...

     Он звонко шлепнул ее по ягодице, точно дал оплеуху.

      — — За что же ты пользуешься успехом у этих черномазых? Что они в тебе нашли? В тебе же нет ничего особенного!

     Он перевернул Эвелин на спину и снова вошел в нее, на этот раз уже в исконно женское естество. Теперь он держал ее за бедра и толкал вперед и назад по обдирающему камню, который был для Эвелин гигантской теркой. Острые зубчики рвали кожу, камень окрасился кровью...

     Фрэнсис отпустил ее бедра, но тут же схватил за груди. Его силы иссякали... Но вот его тело содрогнулось от сладострастных спазм и замерло...

     Воспользовавшись этим, Эвелин попробовала выбраться из-под него. Но отяжелевшее тело не поддавалось. Голова Фрэнсиса отвалилась в сторону, Эвелин увидела его закатившиеся глаза и рот, жадно хватающий воздух. Лицо лежавшего на ней мужчины было отвратительно перекошенным от застывшей на нем гримасы...

     Бессознательно Эвелин стала шарить рукой по земле и вдруг нащупала булыжник величиной с кулак... Она схватила его, подняла и стукнула Фрэнсиса в затылок.

     Тело офицера обмякло, руки откинулись в стороны. Как в лихорадке Эвелин била и била в одно и то же место, пока не услышала треск расколовшегося черепа. Струйка крови вытекла изо рта быстро холодеющего трупа.

     В ужасе она сбросила его с себя и вскочила на ноги. По ее груди и животу текла кровь, на коленях была содрана вся кожа. Эвелин схватила жакет и юбку и бросилась бежать.

     * * *

     Ей казалось, что она мчится уже больше часа, когда вдали замаячила фигура одинокого всадника. Эвелин остановилась и стала звать его. Всадник повернул к ней коня.

      — — Салам алейкум, мисс-сахиб.

      — — Салам...

     Лицо незнакомца было невозмутимым, но нахмуренные брови выдавали удивление. Откуда взялась эта англичанка с распущенными волосами, с заплаканным лицом и в изорванной одежде? И самое главное — — почему она вся в крови?

     Эвелин угадала его вопросы. Торопясь, она принялась упрашивать его:

      — — Пожалуйста, прошу вас... Помогите мне добраться до Тхарджа. Мне нужно туда... Я должна найти одного человека, его зовут Абулшер Джалис. Вы случайно не знаете его?

      — — Абулшер Джалис? Да, я его знаю. Но может быть, вас лучше отвезти в гарнизон?

     Она понимала его подозрения. Возможно, он догадывался, что произошло нечто серьезное, причем между англичанами. В таком случае ему лучше держаться подальше.

      — — Поверьте мне... Мне очень нужно видеть Абулшера Джалиса... Скажите, как мне попасть в Тхардж?

     Незнакомец все еще колебался. Затем пожал плечами и сошел с лошади.

      — — Вы сможете ехать верхом?

      — — Но ведь мы можем ехать вдвоем.

     Он посмотрел на нее, не понимая. Садиться вдвоем на одну лошадь здесь было не принято. Но сейчас был необычный случай. Необычной была и эта непонятно откуда взявшаяся белая женщина.

      — — Если вы так хотите, мисс-сахиб...

     Он помог ей сесть на круп лошади, легко поднялся в седло сам. Пришпорив коня, он пустил его так, словно эти проклятые англичане уже гнались за ним. ГЛАВА ПЯТАЯ

     Мужчины молились. Обратившись лицами в сторону Мекки,...  Слава Богу, ты пришел!

     Но он даже не посмотрел в ее сторону. Подошел к спящей девочке и легонько толкнул ее. Она приподняла голову, прогоняя сон.

      — — Джамиля, пойдем.

     Он круто повернулся и вышел. Эвелин не успела ничего сказать. Быстро вскочив, она собиралась догнать Абулшера, но старшая жена схватила ее за руку:

      — — Тебе нельзя. Если тебя позовут, тогда пойдешь.

     В ее тоне слышалась угроза. Эвелин подчинилась, легла на циновки и стала наблюдать за Джамилей.

     Та зевнула, поднялась и пошла к шкафчику у окна. Взяла там банку с притираниями, подняла длинную рубаху, расставила ноги и принялась натирать мазью спрятанное меж бедрами место. Из бутылки она отлила в ладонь немного масла и начала массировать груди, пока их кончики не затвердели и не заблестели, как кончики арабских пик. Потом она грустно вздохнула, с сожалением посмотрела на циновку, на которой только что спала, и поплелась из комнаты.

     Эвелин лежала тихо, но сердце билось учащенно. Дурманящий запах пряных масел щекотал ноздри и возбуждал. Ей захотелось встать, но она знала, что зеленые глаза Фариды неотступно следят за ней. Вдруг в ночной тишине раздался стон, затем крик. Эвелин сжалась, сдерживая дрожь. Она слышала, как затряслась кровать, ей показалось, что весь дом заполнился запахом пота и спермы...

     Эвелин вспомнила другую кровать, в каморке Абулшера в Саргохабаде. Перевернувшись на живот, она зарылась лицом в грязную циновку и горько зарыдала.

     * * *

     Прошла неделя. Каждый день Эвелин работала вместе с Фаридой и Джамилей — — убирала дом, кормила корову и коз, чистила овощи, готовила еду. Теперь она жила в мире женщин. Ей приходилось закрывать шалью лицо, когда к ней приближался мужчина, она делала это не потому, что исполняла мусульманский обычай, а просто оттого, что боялась быть узнанной.

     Каждую ночь она, сгорая от желания, ждала Абулшера. Но он за все это время приходил лишь дважды, и оба раза ему нужна была младшая жена.

     Эвелин чувствовала себя униженной и оскорбленной. Она принесла ему самую большую жертву, порвав с прежней жизнью, а он отказывается от нее, да еще подчеркивает свое безразличие. Если сперва насмешливая Джамиля вызывала у нее неприязнь, то сейчас это чувство переросло в подлинную ненависть. Она мечтала отомстить младшей жене.

     Эвелин была уверена, что Абулшер избегает ее потому, что хочет показать свою независимость. Наверное, он считает, что необходимо определенное время, за которое Эвелин должна забыть, что когда-то была «мисс-сахиб», и что он обязан был беспрекословно ей повиноваться.

     Она твердо решила поговорить с ним при первой удобной возможности. Она видела, с какой неохотой идет к нему считающаяся младшей женой девочка, какой утомленной и мрачной она возвращается от него. Старшая жена, судя по всему, тоже не испытывала к нему влечения, она спокойно спала, а когда он появлялся в комнате, то просыпалась, но не глядела на него. Как непохожа на этих женщин она, с ее роскошным белым телом! Как она умеет отдаваться ему! И он, разумеется, не может не видеть разницу между Эвелин и этими холодными существами. Просто ей суждено в течение какого-то времени пройти испытательный срок...

     На следующую ночь, пролежав около часа, Эвелин встала. Фариде она сказала, что идет в туалет — — им служила дощатая кабина, окружавшая вырытую в глине яму. Она прошла через двор и оказалась за воротами. Остановилась около той двери в дом, которая вела с улицы. Стала ждать, поежившись от прохладного ветра, дувшего с гор. Примерно через полчаса она услышала шаги и узнала походку Абулшера. Он шел от стоящего поодаль сарая, где содержался их немногочисленный скот: тощая корова, три лошади и несколько коз. Не дойдя до двери, он остановился и наклонился, чтобы счистить щепкой налипшую на сапоги грязь. Эвелин кинулась к нему и с разгона обняла робкими руками. От неожиданности он отпрянул и высвободился от ее объятий.

      — — Вы?... Ты?

      — — Абулшер, почему ты так жесток, почему ты так поступаешь? Ты ведь делаешь это нарочно, чтобы помучить меня!

     Она, как в истерике, била его кулаками. Он поймал ее руки и прижал к стене, потом крикнул:

      — — Фарида! Джамиля! Идите сюда.

     Обе жены выбежали из дома, старшая держала в руках керосиновую лампу.

      — — Возьмите ее и уведите отсюда! Быстро! Нет, постойте, я сам...

     Он поднял Эвелин и понес в дом. Она очутилась в комнате, где раньше никогда не была. По размерам комната была такой же небольшой, как и помещение для жен. Из мебели не было ничего, кроме широкой кровати и большого деревянного сундука. В углу были прислонены к стенке четыре ружья. Абулшер сбросил Эвелин на кровать, на которой лежала стопка сложенных шерстяных одеял и волчья шкура, отрывисто скомандовав:

      — — Разденьте ее!

     Женщины стали снимать с Эвелин одежду, она не мешала им. Странно, но прикосновения их рук вызвали в ней какое-то облегчение... Она не видела, как Абулшер приоткрыл сундук и что-то взял оттуда. Фарида и Джамиля уложили ее на живот, первая стала держать руки, вторая — — ноги. Прежде чем она успела сообразить, что ее ожидает, длинный кнут просвистел по комнате и хлестнул ее голый зад. Она вскрикнула и напряглась, инстинктивно приготовившись к следующему удару.

     Удары посыпались один за другим... За несколько секунд они разрисовали ослепительно-белые полушария ягодиц узором из ярко-красных штрихов. Затем он перевернул ее на спину и принялся стегать груди. После первого же удара соски вздернулись вверх, они как будто провоцировали своего мучителя. Джамиля на мгновение отпустила ее ноги, Эвелин освободила руки и бросилась в угол, где стоял сундук. Тхалец, держа поднятый кнут, пошел туда же. Эвелин вспрыгнула на сундук, рассчитывая, что там она будет в безопасности, но кнут тут же обвился вокруг ее бедер. Она съежилась в комок и сквозь слезы умоляла его прекратить истязание. Он бросил кнут, достал из-под кровати веревку и связал ей руки за спиной. Эвелин сидела на сундуке с отведенными назад плечами, из рассеченных кончиков грудей капала кровь... Она всхлипнула, втайне надеясь, что ее мучения на сегодня завершились... По знаку Абулшера старшая жена связала Эвелин ноги.

     Абулшер подозвал Джамилю, она покорно приблизилась и, не ожидая приказа, сняла все, что на ней было. Она стояла на середине комнаты, издали ее можно было принять за каменное полированное изваяние. На худом, даже истощенном теле, как на ветке куста роз, выделялись острые шипы грудей. Ее волосы были заплетены в косы, концы которых кончались там, где начинались выпуклые яблоки маленьких ягодиц. Джамиля встала на цыпочки и подошла вплотную к мужу, который был выше ее на целых две головы. Он успел снять одежду, его тело отражало оранжевый свет лампы.

     Он сел на край кровати и сделал Джамиле знак, который был понятен только ей. Она привычно встала на колени у его ног, положила свои ладони на его бедра, а ртом поймала быстро удлинившийся и отвердевший член. Тхалец, подавшись вперед, продвинул его вглубь. По движениям щек девочки было видно, что ее язычок прилежно щекочет макушку введенного органа. Абулшер плотоядно засопел и принялся вращать бедрами. Повернув лицо к Эвелин, он оскалил зубы в самодовольной усмешке.

     Эвелин казалось, что она сойдет с ума, ее бедра стали мокрыми внутри от выделений агонизирующего и распаленного естества... Абулшер медленно извлек пульсирующий фаллос изо рта девочки, оторвав его от змеиных поцелуев. Он взял Джамилю за талию и поставил к себе на колени. Она стояла над ним, снова вызывая ассоциации с изящной статуей, изображающей подростка с двумя колючими грудками...

     Он развел в стороны свои колени, ноги девочки разъехались вместе с ними и раздвинули темные безволосые складки, обнажив алое устье, напоминающее только что раскрывшийся бутон орхидеи. Жадными губами Абулшер обхватил этот цветок... Его язык, ... словно хоботок трудолюбивой пчелы в поисках сладкого нектара, ткнулся в пурпурную глубину. Девочка охнула...

     Эвелин стиснула зубы, ее ляжки тряслись, в паху разлилась сладкая боль. Она не отрываясь смотрела на счастливую девочку, тонкие, почти черные ноги которой трепетали от наслаждения.

     Но лицо Джамили оставалось совершенно бесстрастным, как будто различные органы ее тела и не составляли единого целого.

     Неожиданно Абулшер с силой потянул ее вниз, усадив верхом на свои колени. Его тяжелый мужской орган ощупью, подобно морде слепого крота, подобрался к спрятанному входу в узкую щель и ловко протиснулся внутрь. Легкий вскрик сорвался с губ девочки, но на лице по-прежнему ничего не отражалось. Она сидела неподвижно, точно кукла, на его коленях. Без всяких усилий он начал перемещать ее тело вверх и вниз, время от времени добавляя круговые движения тазом. Иногда он поднимал Джамилю так высоко, что она покидала его фаллос, разгоряченный и негнущийся, который издали дразнил страдающую Эвелин...

     Эвелин все сидела связанной на сундуке, она пробовала ослабить веревки, но от этого они еще сильнее врезались в ее тело. Она умирала от желания броситься к занимавшейся любовью паре, быть с ними вместе, вжать свое тело между черным женским и коричневым мужским... Она жаждала впиться своими зубами в тугие черные кончики ненавистных грудей и разорвать их... Ей не терпелось подставить свое изголодавшееся вместилище под этот мощный орган, способный создавать в ней фантастические, сказочные ощущения. Она, как собака скулила от неутоленных желаний... Но никто не обращал внимания на избитую женщину с белой кожей, покрывшейся мелкими капельками пота...

     чернокожая девочка, сидящая верхом на коленях Абулшера, сейчас была подобна скачущей галопом наезднице. Скачка убыстрялась, девочка подпрыгивала все выше и выше. Когда он ощутил первый подступающий спазм, то крепко схватил зубами острые груди, а руками изо всех сил сжал маленькую попку... Потом он откинулся на кровать спиной, оставив глубоко в ней содрогающийся от конвульсий орган, чтобы впрыснуть как можно дальше, и чтобы впрыснутое надежно сохранилось.

     * * *

     Белая кожа Эвелин постепенно начала темнеть под палящим солнцем, только синие глаза и белокурые волосы выдавали происхождение третьей женщины, появившейся в доме Абулшера.

     Однажды вечером, когда он с другими мужчинами отправился в горы разыскивать отбившихся от стада и заблудившихся коз, Эвелин отвела в сторону первую жену Абулшера, чтобы поговорить с ней.

      — — Фарида, как ты можешь жить в этом доме, видя, что Абулшер предпочитает тебя Джамиле?

     Женщина пожала плечами. Она была высокой и ширококостной. Крупные черты лица делали ее похожей на мужчину. Это лицо всегда оставалось бесстрастным. Она почти всегда молчала. Только глаза, такие же зеленые, как у ее мужа, говорили о внутренней силе и, может быть даже, о жестокости ее натуры.

      — — Я бесплодна, — — тихо произнесла Фарида своим бесцветным голосом. Помолчав немного продолжила: — — Женщина — — это сосуд, наполняемый мужчиной. Если я не могу удержать драгоценную влагу, то мой муж имеет право выбрать и любить другую.

      — — Да, но разве ты не испытываешь ревность?

      — — Какое значение имеет то, что я чувствую? Мужа мне нашла мать. Он хорошо относится ко мне, позволил мне остаться в его доме. Он поступает по закону. Если он отправит меня обратно, то должен будет вернуть приданое, которое получил. Приданое — — это залог, который защищает меня.

      — — Но как же ты можешь жить здесь, когда видишь ночь за ночью, что он... что он любит не тебя, а другую?

      — — Сначала это было мне горько, я переживала... Я уехала на время... Много повидала, была у исмаилов и у парсов. Проехала от Равалпинди до Пешавара, посетила много святых мест... Надеялась, что Аллах смягчится и изменит мою жизнь. Но я поняла, что все это послано мне свыше. Я не могу дать мужу наследника, поэтому он имеет право лишить меня радостей супружеской жизни... За все надо платить...

      — — А почему бы тебе не вернуться к своим, к твоей семье?

      — — Там все бы показывали на меня пальцем. Кто бы ни увидел меня, вспоминал бы о моем позоре. Нет, никогда! И моим родителям досталось бы, если бы их дочь вернулась от мужа. Люди говорили бы: «Смотрите на эту Фариду, она не только бесплодна, она вообще никудышная жена, раз муж отослал ее обратно к матери». Женская доля тяжела, но мы должны выполнять свой долг.

      — — Я бы не смогла жить так... Ну как можно спокойно относиться к тому, что муж подходит к сопернице и уводит ее к себе? Нет, я не смогла бы...

     Фарида с безразличием повела плечами и ушла, ей надо было собрать хворост для очага, чтобы приготовить ужин.

     * * *

     Эвелин сидела на солнце и просеивала на бамбуковом подносе рис, когда к ней подошла Джамиля и сказала:

      — — Господин зовет тебя.

     Эвелин быстро поднялась, укрыв горку риса от гуляющих по двору кур, и пошла за девочкой, не забыв спрятать свое лицо за белым покрывалом.

     Абулшер сидел перед домом под деревом, крона которого походила на широкий зонт. Сиденьем ему служила вынесенная из комнаты кровать. На нем были серые брюки, белая рубаха навыпуск и черная безрукавка. Он приказал Джамиле удалиться. Эвелин не стала ждать, когда он заговорит с ней. Захлебываясь от волнения, она принялась упрекать его и жаловаться на свою несчастную жизнь.

     Абулшер не перебивал Эвелин, но, немного послушав, взял ее руку и сдавил так, что она опустилась на землю подле него.

      — — Эвелин, ты не должна разговаривать ни с Фаридой, ни с кем-нибудь другим без моего разрешения.

      — — Почему?

      — — Эвелин, ты больше не мисс-сахиб. Ты выбрала новую дорогу и теперь живешь здесь. Значит, ты обязана подчиняться нашим обычаям.

     Она молчала. Абулшер улыбнулся, одобряя ее послушание.

      — — Ты, наверное, удивляешься тому, что я избегаю тебя. Я скажу, в чем дело.

     Его голос звучал мягко и доверительно.

      — — У меня не может быть влечения к женщине, у которой не хватает скромности и стыда, которая сама предлагает себя. Ты думаешь, что хорошо знаешь меня... А то, что мне нравится в женщине, так и не распознала...

     Взяв ее за руку, он усадил рядом с собой на кровать.

      — — Сиди и не бойся меня. Я скажу еще вот что... Женщины нередко придумывают себе мужчин. Я простой человек и живу по законам, которые нам дали предки. Для нас самые большие достоинства женщины — — целомудрие и скромность. И меня, как мужчину, гораздо больше волнует и привлекает тихая и покорная жена, чем та сука, которая нахально выставляет свои титьки первому встречному. Если ты живешь здесь, с нами, то обязана научиться испытывать радость от полного подчинения мужчине.

     Он поднял руку.

      — — Встань и сними шаровары.

     Эвелин заколебалась. Они были на улице, и она опасалась, что по ней кто-нибудь может пройти. Потом развязала шнур и тяжелые шаровары упали. Абулшер притянул ее к себе и легонько пошлепал по полным белым бедрам.

      — — Наш закон говорит, что надо уметь обладать собой. В любых обстоятельствах, в том числе и в отношениях женщины с мужчиной. Сейчас я покажу тебе...

     Он поднялся с кровати, повернул Эвелин спиной к себе и опустил на колени.

      — — Раздвинь ноги.

     Она повиновалась. Без всяких церемоний он всадил свой орган прямо в нее. У Эвелин вырвался слабый стон. Уже несколько недель она не была с мужчиной, неожиданное вторжение мгновенно распалило ее. Она задрожала и принялась вращать приподнятым тазом, со сладострастием вбирая все глубже в себя длинный член, который окреп в полной мере. Упираясь руками, она все сильнее трясла бедрами, а почувствовав приближение скорого оргазма, ... начала по-настоящему брыкаться.

     Вдруг Абулшер выдернул погруженный орган и отступил от нее. Сначала она не поняла, что произошло, плотом с яростным криком повернулась к нему. Он с нежностью остановил ее и улыбнулся.

      — — Не спеши... Я вижу, что ты все еще не понимаешь. Самое утонченное наслаждение не в грубых ласках. Когда женщина чрезмерно похотлива, то это не доставляет большого удовольствия мужчине. По пути к наслаждению первым идет мужчина, а женщина — — за ним...

     Эвелин стояла на коленях на веревочной кровати, спрятав лицо в ладони. Прохладный ветер овевал ее обнаженные ягодицы, он забирался даже в потаенную ложбинку между ногами, но не мог остудить ее неутоленное желание. Но вот мужской орган уже снова входил в нее, на этот раз медленно, он словно вползал... Мышечные стенки соскучившейся по нему укромной ниши расслабились и сделались податливыми. Абулшер прижал ее бедра к своим, его руки не торопясь блуждали по ее груди и животу. Когда они достигали кончиков грудей, то задерживались там, чтобы поласкать вздувшиеся нежно-розовые сосочки. А когда оказывались на покатом холме внизу живота, то гладили лишенную волос кожу, добирались по расщелине в упругой плоти до чрезмерно возбужденного маленького бугорка. Его пальцы можно было сравнить с пальцами скульптора, только лепили они не статую, а вызывали каскад новых сладостных и пьянящих ощущений.

     Чтобы не выдать воем своей звериной похоти, Эвелин прикусила язык. Все ее тело покрылось испариной, ей страстно хотелось ухватить крепкое тело мужчины и так сильно прижать его к себе, чтобы или умереть, или испытать такой оргазм, который сокрушил бы ее... Она боялась, как бы эти волшебные руки, от которых становилось уютно в самых чувствительных точках тела, не покинули ее. Вот она ощутила глубоко внутри первою весточку... Еще чуть-чуть и начнется сладко-томительное буйство... Только бы он не вышел из нее! Она не устояла перед тем, чтобы не начать двигаться навстречу ему... Только не очень сильно, а то он уйдет... Мужской орган ощутил ее первые сокращения, они отозвались на нем легкими пожатиями. Он ответил глубоко проникающими выпадами, после чего исчез... Надо сдержать себя, скрыть ту бурю, которая разыгрывается в лоне ее! Колоссальным усилием воли Эвелин подавила готовившиеся вырваться стоны и напрягла мышцы, чтобы не шевелится... Чтобы не выдать того, что в ней сейчас происходит... Она замерла, прислушиваясь к внутреннему буйству темных сил ее женского инстинкта... Ей удалось! Он снова вошел в нее, теперь он вел себя в ней грубо и безжалостно, как это было в те дни, когда они неистово отдавались друг другу в его темной каморке в Саргохабаде. Эта неистовость послужила искрой, вспышка которой вызвала, наконец, освежающую грозу, и потоки хлынули из нее... Теперь уже ничего более не опасаясь, она громко разрыдалась от полученного удовлетворения.

     Позже, когда Эвелин лежала в дремотном забытьи на траве, она услышала, как он мягко, но настойчиво сказал, чтобы она шла на женскую половину. Эвелин встала и сделала то, что делали обычно его жены — — поклонилась и прикоснулась рукой к его сапогу.

     * * *

     Один день сменял другой, не происходило ничего особенного. Раз в неделю все трое женщин устраивали стирку. Они шли с корзинами к реке, долго мылили белье и одежду скверно пахнущим мылом, били свернутыми жгутами по гладким, обточенным водой камням, потом полоскали и развешивали сушиться. Один из дней недели они отводили собственному туалету — — обрезали маленьким ножиком ногти на ногах, мылись, долго расчесывали и заплетали волосы, выщипывали с тела лишние волоски... Важным делом было посещение рынка. Первым туда шел муж, жены следовали за ним, их лица тщательно укрывались, на головах они несли большие корзины.

     К ночи, когда был приготовлен и съеден ужин, когда были покормлены все животные, женщины укладывались спать в своей комнате. Иногда до них доносились смех и пение — — это мужчины собирались на маленькой площади в центре кишлака. Под эти звуки женщины быстро засыпали, утомленные за день. В другие же ночи, две из трех женщин, белая и черная, не спали и ждали — — одна из них сегодня могла быть выбранной.

     Эвелин все сильнее ненавидела темнокожую девчонку с ее узкими нахальными глазками. Здесь Абулшер был более умерен, чем в Саргохабаде, он соблюдал предписание Корана, по которому мужчина может соединяться с женщиной дважды или трижды в неделю, не чаще. Его выбор обычно падал на маленькую худенькую девочку. Джамиля сознавала свое преимущество, страшно им гордилась и делала все, чтобы лишний раз его подчеркнуть. Это приводило к ссорам между нею и Эвелин, и Фариде, которая теперь спала между ними, то и дело приходилось успокаивать и мирить соперниц. Но однажды, после особенно неприятного столкновения, младшая жена пожаловалась на Эвелин Абулшеру.

     Через несколько дней, когда Эвелин кормила кур, она услышала свое имя. Эвелин обернулась и увидела Абулшера, который стоял у сарая и чистил лошадь. Он подозвал ее и напрямик спросил, не испытывает ли она ревность к Джамиле, и не замышляет ли чего-нибудь против нее. Эвелин стала отрицать, но в голосе ее было что-то такое, что заставило Абулшера засомневаться в ее искренности.

      — — Эвелин, я тебя хорошо знаю и хочу предупредить. Запомни, что Джамиля — — это мать моих будущих детей, поэтому она мне дорога вдвойне. Моя первая жена бесплодна, а ты — — не жена мне.

     Эвелин посмотрела на него с омерзением.

     Все они одинаковы, эти мужчины, какими бы ни были их цвет кожи, характер, воспитание. Подобно животным, они стремятся к единственной цели в своей жизни — — обеспечить себе потомство. Они могут получать удовольствие от любой женщины, но к той, которая стала матерью их детей, они тотчас начинают относится, как к какой-то неприкосновенной особе... Почему они так высоко ценят эту простую и естественную способность женщины — — рожать детей? Эвелин тоже удостоилась однажды такой чести... Бедный Фрэнсис... Повернувшись к Абулшеру она сухо сказала:

      — — Но я ведь тоже могла бы родить, в этом нет ничего особенного.

     Тхалец пожал плечами.

      — — Это меня не интересует. Ты пришла сюда по собственной воле, я был обязан принять тебя, как этого требуют наши законы гостеприимства. И это все. Лучше будет, если я забуду о тебе, как о женщине...

     Сейчас она ненавидела его. Ненавидела больше, чем кого-либо в своей жизни. Она ненавидела его за то, что нуждалась в нем — — как физически, так и материально. За то, что он, хотя и наслаждается ее телом, но легко может обходиться без него.

     Плача от злости, она выкрикнула:

      — — Ну, а после того, как твой ребенок родится, неужели тебя будет удовлетворять эта недоразвитая самка? Ведь ей скучно заниматься любовью! Она идет к тебе в постель из страха, с неохотой, с отвращением. Что, это и есть та самая скромность, которая тебе так дорога? Неужели от меня ты получаешь меньшее удовольствие?

     Абулшер улыбнулся. Его зеленые глаза смотрели на нее с иронией.

      — — А что такое удовольствие? Можно получать его по-разному. Могу это доказать.

     Он развязал узел пояса своих шаровар и, взяв в руку свой длинный мужской орган, сжал его могучий ствол. Двигая рукой вверх и вниз, он заставил его медленно набухнуть и разрастись. Достигнув желаемого результата, он сказал, смеясь:

      — — Это тоже доставляет мне удовольствие... И это тоже...

     Он резко выбросил в сторону руку и схватил козу, которая паслась перед входом в сарай. Подтянув животное за хвост, он быстро воткнул свой возбужденный фаллос в прикрываемое густой шерстью отверстие. Коза заблеяла, но через пару секунд смирилась с тем, что сидело в ней и, наклонив рогатую голову, снова принялась щипать траву. Абулшер, продолжая смеяться и смотреть на Эвелин, медленно вводил и выводил свой источник чувственного удовольствия ... мускулистые шары его ягодиц, отыскал в них ход, окруженный складками кожи и без труда вонзил в него свой увесистый фаллос. С полминуты он держал его там неподвижным, гортанным голосом произнося нежные слова в адрес брата, потом втиснулся до предела. Свои руки Имхет протянул к раздувшемуся и вздрагивающему члену Абулшера, обхватил его и принялся массировать. Оба стали двигаться в едином ритме, их напрягшиеся тела забились в неистовой тряске. Ночь оглушалась похожим на конское ржанье гиканьем и звонкими шлепками крепких бедер по упругим ягодицам...

     Эвелин не могла оторвать от них глаз. Ее поражало поведение Абулшера. Он, который мог быть таким грубым с женщиной, сейчас делал все, чтобы усладить этого плотоядного коротышку. Было ясно, что Абулшер получал мазохистское удовольствие, рабски покоряя свое тело прихотями брата по крови...

     В конце концов вожделение обоих достигло пароксизма, фрикции стали бешеными. Казалось, что двое мужчин наперегонки рвутся к близкому финишу их соития...

     Темнокожий Имхет был страшен в своем оргазме. Его будто взрывало изнутри, раскаты этих взрывов прокатывались по всем конечностям, нижняя челюсть отвисла... В бессилии упав на Абулшера, он продолжал дергаться от стихающих, но еще владеющих им толчков семяизвержения. Прошло немало времени, прежде чем он притих.

     Эвелин лежала, съежившись и боясь пошевелиться, но продолжала наблюдать.

     Коротышка пришел в себя и встал. Он поцеловал брата в щеку и что-то прошептал ему на ухо. Они легли на землю валетом. Абулшер взял грузный орган Имхета, который уже вновь начал оживать, в рот. Одновременно он раздвинул ноги, подставив собственный член красными губам брата. Они долго лежали на земле, припав друг к другу и млея от блаженства. Вдруг ни с того ни с сего Имхет поднялся и бросился к пасшимся поблизости стреноженным лошадям. Он выбрал одну из них, потрепал по загривку, положил обе руки ей на спину, подпрыгнул и повис поперек хребта. Абулшер подошел к нему сзади и быстро окунул свой пенис в темную щель качающегося зада. Затем он легонько хлопнул лошадь, она послушно тронулась. Животное медленно совершало на привязи круг за кругом. Абулшер шел рядом с ним. Переступая ногами, лошадь раскачивала висящее на ее спине тело Имхета, эти качания отзывались утонченными подрагиваниями разгоряченной плоти вокруг введенного органа Абулшера. Так они сделали еще круг, потом еще и еще... До тех пор, пока не рухнула запруда, сдерживавшая оргазм, и не хлынули пульсирующие струи наслаждения...

     Потом оба брата улеглись и заснули. Эвелин видела, что они лежат со сплетенными руками и ногами, как дети, которые после дневных игр не могут расстаться даже на ночь.

     * * *

     Они ехали уже несколько дней по горам, но до нужного им места было еще далеко. Когда на их пути попадался кишлак, они останавливались там. Каждый раз их встречал старейшина-аксакал, который, несмотря на традиционное гостеприимство, никогда не спрашивал, откуда они следуют и куда направляются. Но стоило Абулшеру рассказать о подстерегающей их опасности, как люди наперебой предлагали свою помощь — — кто приютом, кто деньгами, кто просто советом.

     Эвелин было по душе это странное путешествие. Теперь ее звали мужским именем Очил, причем как Абулшер, так и Имхет называли ее так, даже когда рядом не было посторонних. Ей все больше нравился их образ жизни. Она привыкла к их пище, даже полюбила эти острые блюда, почти всегда готовившиеся из одной свежей баранины, но отличающиеся вкусом, ароматом, набором пряностей. Поскольку ее принимали за юношу, то это открывало перед ней совершенно новые возможности. Так, в одном из кишлаков ее пригласили участвовать в конных скачках, и ей удалось обогнать нескольких мужчин.

     За время многочисленных и разнообразных встреч Эвелин познакомилась с обычаями горцев. В этих суровых местах на скудных почвах редких лугов было неимоверно трудно выращивать злаки и овощи. Чтобы прокормить себя, горцы испокон веков были вынуждены заниматься отхожими промыслами, среди которых далеко не последние места занимали грабежи, разбой и торговля невольниками. У них сложились свои законы, а в отношениях между племенами и семьями господствовал принцип «око за око, зуб за зуб». Кровная месть считалась здесь священной. Если, к примеру, убивали главу семьи, то делом чести его наследников было разыскать и умертвить преступника. Правда, бывали случаи, когда кровную месть можно было предотвратить, но при этом надлежало заплатить огромный выкуп. Бывало, что несколько поколений одной семьи должны были платить другой, пострадавшей много лет назад семье, расплачиваясь за убийство, совершенное кем-нибудь из предков с необузданным темпераментом, который принял неписанное обязательство отдать колоссальную сумму за пролитую кровь.

     Эвелин научилась уважать и религиозное рвение мусульман. Ее уже не удивляло, что Абулшер и Имхет несколько раз в день, постелив свои молитвенные коврики и обратившись лицом в сторону священной Мекки, приступали к молитве-намазу, истово повторяя слова Магомета, обращенные к великому Аллаху.

     И все же, несмотря на экзотические прелести новой жизни, Эвелин ощущала себя потерянной. Она сознавала, что ей никогда в жизни не удастся по-настоящему постичь этих людей, так же как и они никогда не поймут ее. Каждый раз, когда мужчины падали ниц и надолго затихали в молитвенном экстазе, Эвелин чувствовала свое одиночество. Синие горы, возвышавшиеся со всех сторон, усугубляли своим присутствием тоску одиночества... Все чаще по ночам ей снились зеленые поля и морской берег, дубовые рощи и полевые цветы, аккуратные дома с красными черепичными крышами...

     * * *

     Однажды вечером, когда они только что поужинали, Эвелин встала из-за стола и направилась в комнату, отведенную для ночлега троим беглецам. Они прибыли в очередной кишлак накануне и успели хорошо отдохнуть. Она прилегла на кровать и закрыла глаза, прислушиваясь к звуку мужского пения, доносившегося из соседнего дома. Она уже засыпала, когда отворилась дверь и вошли Абулшер и Имхет.

     Абулшер подошел к ней и сказал:

      — — Очил, мой брат нуждается в тебе.

     Эвелин посмотрела на него с недоумением.

      — — Нуждается во мне?

      — — Да. Ты же знаешь — — все, чем владеет Имхет, принадлежит и мне. И наоборот, все мое является также его собственностью. Значит, ты тоже принадлежишь ему.

     С этими словами Абулшер вышел.

     Эвелин лежала на постели в своем углу. Ее сердце было готово выпрыгнуть из груди. Она с самого начала побаивалась этого странного коренастого человека со свивающимися усами и горящими глазами цвета угля.

     Неслышно ступая, Имхет приблизился к ней и, взяв за руку, поднял и вывел на середину комнаты. Он ловко запустил свои руки под ее длинную рубаху и развязал ткань, плотно стягивающую ее грудь. Потом спустил шаровары и стянул через голову рубаху. Легко наклонив Эвелин, уложил ее на пол. В животе у нее что-то сжалось... Бездонные черные жгучие глаза гипнотизировали ее.

     У этого коротышки оказались на редкость гибкие и нежные руки. С кончиков его пальцев как будто соскакивали энергетические разряды... Он лег рядом с ней, одна его рука занялась ее грудью, другая — — бедрами. Эвелин не представляла себе, что мужские руки могут быть такими... Они поглаживали ее, чуть-чуть прихватывали и тут же отпускали, источая беспрерывные ласки...

     Этот человек умел в одно и то же время возбуждать и успокаивать. Когда его нежнейшие пальцы ритмично пощипывали ее соски, Эвелин хотелось закричать от прилива желания, но в следующую минуту она, как убаюканный колыбельной песней ребенок, млела от прикосновений его жаркого языка, повторявшего движения котенка, жадно лакавшего молоко. Лежа на спине, широко разбросав ноги, зажмурив от наслаждения глаза, она отдавала себя этим пальцам-победителям, полностью овладевшим ею... Иногда эти магические пальцы становились такими легкими, что уподоблялись крыльям впорхнувшей ... в окно ночной бабочки. Когда они кружились вокруг истомленных грудей, те набухали еще и еще, грозя прорваться от неутоленных желаний... Потом они подлетали к интимному естеству ее, каждый взмах их крыльев, едва касавшихся уже распахнувшихся губ, распространял жгучие импульсы по всем ее органам, заставлял ее лоно выбрасывать новую порцию густого секрета... И тогда плотный и влажный язык заполнял собой ямку вокруг пупка. С трудом сдерживаемое вожделение вновь уступало место умиротворению и сладкому опьянению...

     Потом он вкрадчивым движением перевернул ее тело и своим жарким языком принялся осыпать ласками ее круто-взбитую попу, все чаще обращаясь к развилине между круглыми белыми взгорьями... Два пальца подкрались к наморщенному анусу и приоткрыли его сжатый зев. В него ткнулся гибкий и трепетный язык, от которого тотчас побежали по всем нервным центрам воспаляющие волны сигналов. Эвелин не могла сдерживать вырывающиеся стоны, она была во власти гипнотической силы, которая то погружала ее в кайф хмельной дремоты, то возвращала к острой яви любовной игры.

     Мужчина не позволял ей дотрагиваться до него. Он будто исполнял на ее теле, как на диковинном инструменте, фантастическую симфонию, стремясь добиться полной гармонии движений своих рук и отзывов всех ее органов чувств. Когда его пальцы, словно перебирая струны, ластились к ложбинке между ягодицами, а другая рука мягко ложилась на губы ее рта, к Эвелин сквозь толщу наслоений многих лет пробивалось давно забытое ощущение детства — — вот точно так же кто-то, наверное, няня, ласковыми руками умел прогнать ее ночные страхи, приголубить и успокоить...

     Извиваясь под непрекращающимся дождем ласк колдовских рук, она уже настраивалась под надвигающийся и такой желанный оргазм. Неудержимо задвигались бедра, будто исполняя ритуальный танец, ритм которого все убыстрялся. Все в ней сейчас стремилось к одной цели — — ей необходимо было кончить...

     Темнокожий мужчина заметил это, его горячий рот прижался к подрагивающим тайным устам Эвелин. Он сделал это как раз в нужный момент, чтобы сразу принять от нее благодарность в виде молокоподобного флюида, от которого рывками освобождалось ее изнуренное ожиданием и наконец расслабляющееся тело...

     * * *

     Если в кишлаках путники чувствовали себя в полной безопасности, то появляться в городах они избегали. В каждом городе находились англичане, риск был слишком велик. Когда они добрались до Пешавара, то объехали его стороной и повернули к Хайбару, от которого начиналась дорога, тянувшаяся до самого Кабула.

     Весной и летом Хайбарское ущелье представляет собой чудесное место. Суровость окружающих гор смягчается яркой палитрой диких цветов, которые распускаются всюду, где на каменистой почве удается зацепиться их корням. Пыльная дорога идет между раскидистых деревьев, по обе стороны от нее поднимаются вверх зеленые уступы террас, на которых лежат небольшие пшеничные и кукурузные поля. В это время года небо здесь ярко-синее, на его фоне белеют снеговые шапки Гиндукуша, напоминая, что зелень лета рано или поздно будет сметена холодными пронизывающими ветрами.

     Сейчас они были на земле пуштунов. Они часто встречали группы всадников: сбруя и попоны их лошадей были богато украшены. За спиной у всех были инкрустированные ружья, с поясов свисали отделанные серебром кинжалы. Иногда пуштуны останавливались и пристально вглядывались в проезжающих мимо путников. На приветствия они отвечали сдержанным кивком головы. У некоторых пуштунов были тонкие лица с орлиными носами, от других мусульман-горцев их можно было отличить по черному цвету чалмы.

     На этой земле Абулшер и Имхет чувствовали себя неспокойно. Если прежде они подолгу отдыхали в кишлаках, то теперь беспрерывно спешили. Путешествие превратилось в настоящее бегство. Абулшер объяснил Эвелин, что пуштунские племена фактически контролируют всю приграничную с Афганистаном область и считают себя в ней хозяевами. Они способны учинить кровавую расправу с чужаками, чье присутствие здесь сочтут нежелательным. Хмурясь, он говорил:

      — — Пуштуны — — как хищные звери, они нападают внезапно. От них не жди ни жалости, ни пощады... Чем быстрее мы проедем эти места, тем лучше.

     Оказавшись на пуштунской территории, путники скакали почти весь день, остановившись лишь на пару часов, чтобы вскипятить на костре чайник и съесть по лепешке. Покончив с чаем, Абулшер и Эвелин остались у догорающего костра, а Имхет повел лошадей к реке.

     Потом они снова двинулись в путь. Эвелин привыкла к седлу, она могла проводить в нем сколько угодно времени. Лишь поначалу у нее побаливали ноги, и когда они спешивались, то было трудно ходить. Ей удалось преодолеть это, она не желала отставать от мужчин. Эвелин опасалась, что если Абулшер и Имхет оставят ее в каком-нибудь кишлаке, то там быстро распознают кто она на самом деле.

     Проводя долгие часы в седле, Эвелин размышляла о превратностях своей судьбы, но почти не вспоминала о родителях, о гарнизонной жизни в Саргохабаде. Только один раз военный городок напомнил ей о себе — — она увидела в поле одинокого крестьянина, на котором была поношенная английская форма. Вид военной одежды вызвал в памяти торжественные марши на плацу, танцы с молодыми офицерами и воскресные пикники.

     Словно прочитав ее мысли, Абулшер спросил у Эвелин, не соскучилась ли она по дому. Эвелин отрицательно покачала головой. Он повернулся к брату и сказал:

      — — Раненая волчица приползает умирать в родное логово...

     * * *

     Они все ехали по пуштунской земле — — Абулшер и Имхет впереди, Эвелин чуть отстав от них. Неожиданно братья остановились. Абулшер сложил руку козырьком, чтобы защититься от яркого солнца, и стал напряженно всматриваться вниз, в долину, простирающуюся у подножия горы, по склону которой они держали путь. Эвелин поглядела туда и увидела одинокого всадника — — он размахивал рукой, явно стараясь привлечь их внимание.

     Абулшер и Имхет были в нерешительности — — спускаться ли им в долину или подождать здесь. Но всадник уже направил своего коня к тропе, он быстро приближался. На полном скаку он поднял ружье и выстрелил в воздух. Так один тхалец приветствует другого, встречая его в горах. Братья поняли, что перед ними их соплеменник.

     Подъехав, всадник поздоровался и, торопясь, начал говорить. Он сообщил, что два дня назад видел в сорока милях отсюда патруль из солдат-гурок во главе с английским офицером. Патруль кого-то разыскивал. Теперь тхальцы разослали по окрестностям гонцов, чтобы предупредить своих.

     Эвелин знала, что благодаря такой системе оповещения уже через несколько часов каждый тхалец будет знать о появлении солдат. Все те в кишлаках, у кого есть основания скрываться, тотчас покинут свои дома и уйдут в горы. К приезду патруля там не будет никого из тех, кого ищут. В горах колониальные власти оказывались бессильны.

     Сообщив новость, всадник попросил Абулшера передать это в тхальский кишлак, до которого было около часа пути. Братья поблагодарили его, после чего трое путников помчались по узкому ущелью.

     По дороге они дважды попадали под камнепад. По счастью, сыпавшиеся градом камни были мелкими и не причинили вреда ни людям, ни лошадям.

     Уже смеркалось, когда они увидели крыши глинобитных хижин. Абулшер дал холостой выстрел, и вскоре двое мужчин на вороных конях выехали им навстречу. Абулшер попросил отвести их к главному аксакалу, сказав, что у него есть важные вести. Откуда-то появились многочисленные лохматые собаки, их заливистый лай сопровождал прибывших до центра кишлака. Встречавшиеся на пути женщины торопились прикрыться чадрой, успевая при этом бросить любопытный взгляд на незнакомцев. Перед домом аксакала они спешились и привязали лошадей.

     Их ввели в просторную комнату и представили высокому и очень худому старику. Сквозь натянутую на лице кожу просвечивали кости черепа, но вместе с тем его черты были ... тонкими, даже изящными. У него был благородный орлиный нос, чуть нависающий над белоснежными усами, с подбородка спускалась мягкая седая борода. Губы, почти целиком скрытые усами и бородой, были красиво очерчены, сейчас они сложились в приветливую улыбку. Он поднялся навстречу гостям и, когда подошел к ним, то оказался даже выше Абулшера.

     Тхальцы почтительно поздоровались, Эвелин тоже склонила голову и приложила к груди руку. Абулшер, не мешкая, рассказал о появившемся в округе военном патруле.

     Новость произвела на старика большое впечатление, он явно разволновался. Подумав, он распорядился созвать всех жителей кишлака на площадь. Высказав слова благодарности за сообщение, он просил путников быть гостями в его доме.

     Имхет и Эвелин едва успели напоить, накормить и почистить лошадей, как услышали бой барабана. На него тотчас отозвался весь кишлак, из всех домов выходили встревоженные мужчины и женщины, выбегали дети. Эвелин с Имхетом вышли из конюшни и их сразу подхватила толпа.

     На середине пустыря был небольшой деревянный помост. На нем уже стояли главный аксакал и Абулшер, а также пятеро других старейшин-аксакалов. Люди столпились около помоста большим полукругом и приготовились слушать. Главный аксакал выждал, пока стихнет гул толпы, поднял руку и начал с того, что представил Абулшера. Потом он поведал новость, которую никак нельзя было назвать хорошей.

     Стоило ему закончить, как толпа вновь загудела, теперь уже как растревоженный пчелиный улей. Один за другим слышались выкрики, люди в тревоге обращались к аксакалам, требуя у них совета. Некоторые спрашивали — — где именно были замечены солдаты, сколько их было, в какую сторону они направлялись.

     К толпе обратился Абулшер. Он заявил, что патруль если и появится здесь, то не раньше, чем на следующий день.

     Это успокоило жителей, но несколько человек уже спешили к своим домам. У них наверняка были основания не дожидаться встречи с солдатами, и они не желали понапрасну терять время. Сегодня же они заберут все необходимое и скроются. За ними следовали жены и дети — — необходимо было приготовить запас провизии в дорогу.

     Мало-помалу толпа рассеялась.

     Главный аксакал повел Абулшера, Имхета и Эвелин к себе, их ожидал такой ужин, который бывает лишь по большим праздникам.

     Сначала подали пиалы с зеленым чаем и блюдца с орешками, курагой и изюмом. Когда гости утолили жажду, внесли ребра молодого барашка с печенкой, жареной на вертеле. Далее следовали два огромных подноса, один — — с громоздящимися на нем шампурами шашлыков, другой — — с шиш-кебабами. Одновременно появились чашки с горячим супом-шурпой. Потом торжественно принесли главное блюдо — — высившийся горой плов. Янтарный рис, сдобренный желтой морковью, кольцами лука и разнообразными приправами, таял во рту. За пловом последовали фрукты, а потом снова чай.

     Эвелин еле дышала от сытости. Вчетвером они съели столько мяса, сколько обычной британской семье хватило бы на целый месяц. И это были не пресные английские бифштексы, а аппетитные и ароматные яства, искусно обработанные восточными специями.

     После обеда принесли кальян — — как и полагалось, один на всех. Сперва его предложили Абулшеру, как старшему, а значит, самому почетному гостю. Эвелин с волнением ожидала своей очереди, ей раньше не доводилось курить, но она слыхала, что после первого раза новичку может быть плохо. Нельзя показывать слабость, ведь ее принимают за мужчину...

     Ей надлежало взять кальян после Имхета. Она вставила в рот длинный чубук, осторожно втянула в себя... Сразу ее легкие заполнились горьковато-кислым холодным дымом. Голова закружилась, ею овладел приступ сильного кашля, на глазах выступили слезы. В горле першило, ей пришлось выпить еще пиалу чая.

     Наверное, к табаку был примешан опиум, голова Эвелин стала легкой, перед глазами плавала дымка тумана, все страхи и тревоги куда-то отодвинулись, наступило приятное благодушие...

     * * *

     Эвелин полулежала, облокотившись на кожаные подушки. Она наслаждалась отдыхом и покоем. После стольких дней, проведенных в седле предстоял по крайней мере день передышки. Она прикрыла веки в полузабытьи...

     Абулшер о чем-то шептался с аксакалом. До Эвелин долетали обрывки фраз, но ей не хотелось вникать в их смысл. Но вот Абулшер встал и подошел к ней.

      — — Слушай внимательно, что я тебе скажу. Аксакал Али Шоврук-хан оказал нам большую услугу. Мы должны отблагодарить его. Я ему объяснил, что у нас нет денег, но мы можем предложить ему тебя. Не упрямься, будь с ним поласковее. Он очень добр к нам и к тебе отнесется по-доброму.

     Эвелин в сердцах бросила на него яростный взгляд. Он опять унижает ее, снова пользуется тем, что она беззащитна!

      — — Ты что, всегда так поступаешь с женщинами? У вас так принято?

      — — Ты не принадлежишь к нашим женщинам. И ты больше не английская леди. Раз тобой владел уже не один мужчина, нет смысла говорить о какой-то морали. Делай то, что я тебе говорю, иначе будет плохо.

     Он сделал знак Имхету, который отвел Эвелин в приготовленную для гостей комнату. Она легла на узкую кровать, стоявшую в углу, и заложила руки за голову. Ей ничего не оставалось делать, как покориться и ждать...

     Прошло около часа, но никто не приходил. Эвелин уже задремала, но вдруг за дверью послышались голоса и в комнату, держа в руках фонарь, вошел седобородый аксакал. В мерцающем свете дрожащего пламени он был похож на привидение, его белая борода казалась струей дыма, исходившего из груди. Он шел к кровати, а по стене и потолку скользила гигантская горбоносая тень...

     Аксакал поставил фонарь на столик возле кровати и попросил Эвелин встать. Она поднялась. Он посмотрел на нее и улыбнулся.

      — — Я хочу увидеть за мужчиной женщину.

     Эвелин стала медленно раздеваться. Сняла через голову длинную рубаху и размотала широкую ленту, скрывавшую грудь. Обе груди, белые и тугие, с наслаждением освободились от гнета. Потом она развязала узел пояса на шароварах, спустила их к щиколоткам. Теперь она стояла перед ним обнаженной, ее груди подрагивали, еще не освоившись с волей, на гладком округлом животе темнело углубление пупка. На стене колебалась тень от горок выступающих ягодиц, казалось, что они мерно колышутся.

     Это взбудоражило старика, его дыхание участилось. Довольно долго он сидел, будто застывшая мумия, потом проговорил своим тонким, не лишенным приятности голосом:

      — — Вот значит ты какой, прекрасный юноша... А что в тебе есть еще, помимо красоты? Можешь ли ты скакать верхом, стрелять, бороться? Покажи свою силу, поборись со мной. Ну, давай!

     Аксакал поднялся и начал раздеваться. За пару секунд он снял с себя все, кроме узкой набедренной повязки. Схватив с кровати одеяло, он бросил его на пол. Растопырив руки и чуть присев, он принял позу изготовившегося к схватке борца.

     Эвелин с изумлением уставилась на эту фантастическую фигуру, долговязую и костлявую, с развевающейся бородой. Ей стало смешно. Но незаметно для себя она настроилась на предложенную игру. Вытянув вперед руки, она бросилась на старика. Она захотела подставить ему подножку, но аксакал ловко увернулся. Потом пригнулся и схватил Эвелин за ногу. Она упала на одеяло, служившее ковром. Он навалился на нее сверху и стал выкручивать руку. Эвелин завопила. Она лежала на боку, ее рука была заведена за спину, тяжелые груди раскачивались, словно колокола. Продолжая удерживать ее руку, аксакал наклонил лысую голову. Его язык пробежал по напрягшимся соскам. Тотчас ее груди непроизвольно потянулись за лаской, их кончики затвердели. Влажное острие языка ласкало пунцовую почку соска, шелковая борода щекотала своды грудей... Она уже чувствовала, как его член вздыбился под повязкой. Заломив руку Эвелин еще дальше, аксакал прижал ее лопатки к одеялу. Теперь она оказалась на спине, ее груди торчали вверх, подобно двум башням....  да пучки травы виднелись между отвесными уступами скал, круто поднимавшихся к небу. Более удобное место для нападения вряд ли можно представить.

     Абулшер и Имхет явно нервничали, они то и дело посматривали по сторонам. Свои ружья они держали в руках наготове. Беспокойство людей передалось и лошадям, они тревожно дергали головами и закусывали удила. Быстро стемнело, продвигаться дальше было нельзя.

     Абулшер остановился и слез с коня. Среди окрестных скал он отыскал небольшую пещеру. Подозвав своих спутников, он сказал, что здесь они расположатся на ночь. Разводить костер было опасно, они пожевали холодного мяса и расстелили одеяла. Имхет и Абулшер решили, что один из них будет бодрствовать. Абулшер взял ружье и заявил, что первую половину ночи караулить будет он. Эвелин забилась в тесный угол и быстро заснула.

     Ей показалось, что кто-то выстрелил из ружья прямо над ее ухом. Открыв глаза, Эвелин увидела огни факелов. Перед пещерой стояла целая банда вооруженных людей, не менее десятка фигур в длинных бурках. Они держали обоих братьев под прицелами своих ружей и сейчас связывали им руки и ноги. К ней тоже подошли двое воинов и быстро опутали ее тело веревками.

     Всех троих закинули, как тюки, на лошадей и повезли. Остаток ночи они продвигались по ущелью. Впереди ехал вожак, все его распоряжения мгновенно исполнялись. Когда стало светать, он остановил коня и дал команду завязать пленникам глаза. Эвелин не успела рассмотреть ни одного лица — — все они были замотаны башлыками.

     Лежа поперек седла с тугой повязкой на глазах, Эвелин умирала от страха. Куда их везут? Откуда взялись эти люди? Кто они? А вдруг они узнают, что она — — женщина? Неужели Абулшер, который сторожил вход в пещеру, заснул и не заметил, как к ним подкрались?

     Путь был долгим. Они покинули ущелье и начали трудный утомительный подъем. Лошади часто оступались и испуганно ржали. Сердитые голоса подгоняли их. Несколько раз Эвелин слышала ружейные выстрелы — — то ли это подавали сигналы, то ли кто-то стрелял, заметив поблизости на склоне дикую горную козу.

     Но вот лошади остановились. Эвелин почувствовала, что ее снимают с седла. Ее взяли за руки и за ноги и понесли. Прислонили к чему-то твердому и привязали. Потом сняли с глаз повязку. Эвелин огляделась. Она сидела у большого дерева, одиноко росшего у края каменной площадки, с трех сторон зажатой горами. Абулшера и Имхета привязали тут же. Глаза обоих налились кровью, их душила бессильная ярость. Схватившие их люди удалялись, уводя с собой лошадей. Они, по-видимому, были уверены, что пленники никуда не денутся.

     Эвелин обратилась к братьям:

      — — Где мы? Что это за люди? Пуштуны? Почему они напали на нас?

     Оба молчали. Наконец Абулшер отозвался:

      — — Это джелилы. У нас с ними особые счеты...

      — — А почему они уходят?

      — — Здесь совсем рядом их кишлак. Но они вернутся... Еще неизвестно, что с нами будет... Надо надеяться на Аллаха.

     Эвелин хотелось поговорить с Абулшером еще, это бы успокоило ее. Но она поняла, что едва ли он будет отвечать на ее вопросы. Имхет сидел с закрытыми глазами, к нему тоже не имело смысла обращаться. Ничего не оставалось делать, как ждать...

     * * *

     Ждать пришлось недолго. Послышались возбужденные голоса, люди возвращались из кишлака. Теперь их было больше — — к банде, захватившей их в пещере, присоединилось еще человек тридцать. Примерно в ста шагах от пленников навалили кучу хвороста, вскоре там запылал огромный костер. Джелилы принесли с собой несколько бараньих туш и принялись разделывать их. О пленниках, казалось, забыли.

     Эвелин уже давно хотелось по малой нужде. Сколько могла, она сдерживалась, потом сказала об этом Абулшеру. Тот крикнул в сторону костра, от сидевших там отделился молодой парень в меховой безрукавке. Он достал из-за пояса кинжал, подошел к пленникам и развязал Эвелин. Крикнул, чтобы побыстрее, а сам от нечего делать, срезал с дерева сук и начал его обстругивать.

     Эвелин отошла и присела, в полной уверенности, что на нее не обращают внимания. Оказалось, однако, что парень разглядел ее главный половой признак...

     Он не удержался от изумленного восклицания:

      — — Бисмиллах, да у него нет зеба!

     Он схватил Эвелин за шиворот и повалил на землю. Его руки забрались к ней под рубаху и нащупали ленту, которой была спеленута грудь. Издав торжествующий вопль, он подхватил Эвелин и поволок к костру.

     Костер уже разгорелся, на вертелах жарились бараны, с туш стекали капли расплавившегося жира. Сбоку пристроили котел для чая. Среди собравшихся не было ни одной женщины, только мужчины — — от юнцов до седобородых старцев. Играл оркестрик, состоящий из барабана, зурны и бубна. В ожидании пиршества двое молодых черноусых джелилов исполняли перед костром воинственный танец, один из них изображал охотника, другой — — хищного зверя. Побуждаемые ритмом барабанного боя, в круг вступали все новые участники веселья. Танцующие образовали две шеренги, одна наступала на другую, мужчины сходились стенка на стенку, словно готовились к рукопашной схватке. В унисон с барабаном звучали отрывистые гортанные выкрики. В неистовом темпе перебирая ногами, танцующие, как по команде, выхватили кинжалы и зажали их в зубах...

     Державший Эвелин джелил остановился и смотрел на пляску у костра. Завороженная ритмом и зрелищем дикого танца, Эвелин даже забыла о том, что сейчас она — — жалкая пленница. Ей показалось, что она сидит в театральном зале и смотрит на сцену, на которой выступают волшебники, владеющие искусством покорения зрителей. Она не заметила, как чернобородый рослый джелил — — тот самый, который сегодня ночью возглавлял банду — — сделал оркестру знак прервать игру. Музыка смолкла. Молодой джелил отпустил Эвелин и приблизился к костру. Плясавшие мужчины окружили его. Тот поднял руку и заговорил:

      — — Братья, сегодня великий Аллах послал нам двойную удачу. Мы захватили много денег, вы про это уже знаете. Но есть еще одно... Такого у нас никогда не было. Аллах подарил нам гурию! Я сейчас покажу вам ее. Сядьте вокруг костра, чтобы всем было видно.

     Мужчины расселись и притихли. Парень взял Эвелин за руку и вывел в центр круга. Его руки нырнули под ее рубашку и ловко размотали ткань. Потом он встал за ее спину, подтолкнул вперед и вновь обратился к толпе:

      — — Вы думаете, что это — — один из тхальцев, которых мы поймали ночью? Я сразу заметил, что у него не очень-то воинственный вид. Хотите знать почему? Смотрите!

     В мгновенье ока он, словно фокусник, развязал пояс ее шаровар и снял через голову ее рубаху.

     Вздох изумления вырвался у джелилов, когда перед их глазами предстали белоснежное тело, тяжеловесные груди совершенной формы с ярко-розовыми пупырышками сосков, аккуратная горка внизу живота с соблазнительной расселиной посередине...

     Потом будто что-то взорвалось — — поднялся всеобщий гвалт. Десятки рук потянулись к этой, точно сошедшей с небес по велению Аллаха, белой гурии, им нетерпелось пощупать ее или хотя бы просто дотронуться, удостовериться в том, что она — — настоящая, живая, теплая...

     Но тут вперед выступил чернобородый вожак. В его руке сверкала в свете костра обнаженная кривая сабля.

      — — Стойте! Вы можете разрушить то, что нам послано Аллахом. Успокойтесь и не торопитесь! Мы успеем насладиться подарком Аллаха...

     Люди присмирели, хотя кое-кто недовольно ворчал. Сопровождавший Эвелин парень вновь вывел ее на середину круга. Опять забил барабан, к нему присоединился бубен. Парень скомандовал:

      — — Танцуй! Слышишь?

     Эвелин ошеломленно стояла, даже не стараясь прикрыть свою наготу.

      — — Ты что, не слышала? Танцуй!

     Парень в безрукавке снял свой поясной ремень и хлестнул пленницу по седалищу. Увидав, как на белой ... коже появилась красная полоса, джелилы громко загалдели.

     Что ей делать? Что танцевать? Ведь она знает лишь вальсы, польки, полонезы...

     Словно прочитав ее мысли, парень встал перед ней и начал танцевать сам. Быстро переставляя ноги, обутые в мягкие сапоги, он прошелся вокруг Эвелин, далеко выбрасывая длинные руки. Потом ударил ремнем по ее груди и прошипел:

      — — Танцуй, сука!..

     Эвелин медленно задвигалась. Она пыталась повторять то, что делал джелил, который вихрем кружил около нее. Он то отдалялся от нее, то налетал подобно коршуну, и тогда или с размаху шлепал ее по ягодицам, или щипал за кончик груди. Стараясь войти в ритм барабана, Эвелин принялась покачивать бедрами и поводить по-цыгански плечами.

     Колышащиеся белоснежные ягодицы и трясущаяся полновесная грудь вывели зрителей из себя. К ней вновь простирались руки. Теперь чернобородый вожак не пришел к ней на помощь. Плясавший вокруг нее парень в очередной раз приблизился, схватил за руку и повел вдоль ряда сидящих и стоявших мужчин.

     Ей показалось, что ее телом завладела тысячерукая толпа. Одна смуглая рука хватала грудь, другая дергала и давила сосок, третья гладила спину, четвертая скользила по талии, пятая нащупала шею, шестая втиснулась подмышку, седьмая отводила колено, восьмая поднималась по бедру, девятая разделила ягодицы, десятая схватила в кулак интимные губы ее...

     Эвелин знала, что этими людьми движет не только обычная похоть. Для них белая женщина всегда была священным табу, самым запретным из всего окружающего мира... Они знали, что даже за оскорбление словом белой женщины можно поплатиться жизнью. И вот теперь одна из таких женщин, да еще какая, была здесь, у них, в их власти! Их сводили с ума завораживающая красота и опьяняющая доступность!

     Эвелин не видела, как из кишлака принесли груду циновок и сложили их стопкой, возвышающейся на метр от земли. Получилось высокое ложе. Трое джелилов в полосатых чалмах забрались на него, им передали Эвелин. Один удерживал ее заведенные за голову руки, двое других раскинули ноги. К стопке циновок подошел вожак и прокричал:

      — — Вот так будет лучше! Каждый, кто хочет, может узнать, что у белых женщин между ног.

     Мужчины устремились к Эвелин. Первыми подбежали четверо джелилов, которые своими спинами пытались оттеснить других. Среди них оказался и парень в меховой безрукавке. В руках у него была гладко обструганная палочка. Он положил руку меж разведенных бедер Эвелин, раздвинул пальцами кожаные складки и вставил палочку в ее естество. Продвинул вглубь, потом повернул и вытащил обратно.

      — — Смотри-ка, а там глубоко! Я до конца не добрался. Туда и коню можно войти!

     Гогот заглушил всхлипывания Эвелин. Другой джелил, с размотанной чалмой, наклонил голову и вцепился зубами в ее грудь. Он долго тряс головой и рычал, как собака, поймавшая крысу. Кто-то принялся выщипывать едва подросшие волоски рыжих волос на лобке. Какой-то старик тщательно завернул эти волоски в тряпицу и спрятал за пазуху, как ценный сувенир. Чья-то рука забралась Эвелин в рот и пересчитала все зубы. Другая рука щекотала подмышками, потом сразу две руки принялись теребить сосочки грудей. Затем перед ней возник высоченный джелил, жевавший бетель. Рот его был наполнен ядовито-красной слюной, которую он выплюнул на обнаженный живот пленницы, целясь в углубление пупка. Его постарался превзойти другой любитель бетеля, который подложил свои ладони ей под ягодицы и приподнял их. Затем он пригнул голову и вплюнул красный сок в распахнутый зев ее лона. Жгучая струя ожгла внутренности, у Эвелин вырвался дикий вопль. Из раздвинутых срамных губ вытекала обратно красная жидкость, создавая впечатление крови, появившейся после прорыва девственной плевы. Алые струи на белом теле женщины довели толпу до неистовства. Еще минута и началось бы всеобщее безумие... Но тут кто-то громко закричал:

      — — Где Ниматулла? Вот кого надо сюда! Ниматулла!

     В ответ раздался рев одобрения. Многочисленные голоса подхватили:

      — — Ниматулла! Где он? Привести его! Вот будет для него праздник! А мы полюбуемся! Ниматулла, хочешь белую женщину? Ниматулла, Аллах дарит тебе гурию!

     Молодой джелил, который заставлял Эвелин танцевать, вывел в свет костра странное упирающееся существо. Это был идиот-горбун, которого кормил весь кишлак. Говорили, что его отец в молодости изнасиловал девочку-цыганку, мать которой прокляла насильника. Когда Ниматулле исполнилось полгода, его отцом неожиданно овладел приступ безумия, он зарезал свою жену, после чего повесился сам. Ребенок родился инвалидом и уродом. Он едва передвигал кривые косолапые ноги, нос был сломан, глаза сильно косили. Его рот мог издавать лишь невнятное мычание. Но несмотря на все это, к нему относились хорошо, даже любили. В Индии принято считать, что калеки отмечены самим Всевышним, и верующие обязаны заботится о них.

     Эвелин смотрела на приведенного со смесью страха и отвращения. Он тоже глядел на нее, беззвучно смеясь, по его подбородку стекала слюна. Дюжина сильных рук подхватили Ниматуллу и в один момент раздели его, выставив на свет божий искореженный позвоночник и деформированные тонкие ноги, между которыми болтался маленький сморщенный пенис.

      — — Ниматулла, смотри, какую прекрасную женщину мы тебе приготовили! Она как раз сгодится тебе! С ней ты спокойно можешь лишиться своей девственности! Тебе будет приятно! Продолжая бессмысленно ухмыляться, горбун что-то промычал.

      — — Нужен мед! Он любит мед! Он готов драться за него! Намажем ее медом!

     Толпа вновь заревела. Кому-то поручили сбегать в кишлак и вскоре появился горшок, наполненный медом горных пчел. Двое мужчин снова стали держать Эвелин, двое других широко раздвинули ее ноги и вылили густую липкую жидкость на низ ее живота. Потом один из джелилов начал размазывать мед между ее ног, стараясь попасть и внутрь. Он окунул два сложенных пальца в горшок, накрутил вязкий слой и вонзил пальцы через пунцовые губы внутрь ее. Эвелин не сдержалась и заерзала на циновках. Под действием смазанных медом пальцев сладко сжался живот, внутри Эвелин прорезался первый росток желания...

     Мужчины подтащили голого горбуна к Эвелин. Ниматулла почуял запах меда, его ноздри широко раздувались.

      — — Сюда, Ниматулла! Сюда!

     Они пригнули его голову так, что она оказалась между раскинутых ног. Горбун пронзительно взвизгнул и жадно набросился на мед. Он слизывал его с тела Эвелин, захлебываясь и торопливо глотая... Его пальцы вцепились в ее чресла, он упивался сладостной жижей. Его взъерошенная голова казалась издали огромным мохнатым шмелем, жужжащим меж двух гигантских белых лилий...

     Двое рослых джелилов подняли Ниматуллу, перевернули в воздухе и вновь опустили на женщину. Ее тотчас затошнило — — от горбуна исходил тяжелый запах пота и псины. Его лицо с плоским сломанным носом оказалось на ее лобке, язык вновь принялся облизывать с него мед. Один из джелилов подтолкнул худые ляжки горбуна к лицу Эвелин. Она вскрикнула и попробовала отодвинуть голову вбок, но чья-то рука разжала ее рот и впихнула в него жалкий член Ниматуллы. Ей удалось выплюнуть его, но рука сильно надавила на зад горбуна, и маленький вялый фаллос вновь оказался меж ее губ. Она плотно закрыла глаза, втайне надеясь, что сейчас потеряет сознание и тогда ничего не будет чувствовать.

     Но темноты обморока не было. Напротив, шершавый язык, лизавший внутреннюю поверхность ее бедер, теперь казался симпатичным и уютным... Покончив с бедрами, жадный рот вновь спустился к намазанным медом потаенным губам. Стремясь ничего не оставить там, ни одной сладкой капли, нетерпеливый язык подобрался к маленькому чувствительному бугорку, а зубы прижались к коралловому ожерелью трепещущего входа... Домогаясь новых сладких ощущений, язык урода тянулся все дальше, проникал все глубже. Он уж прошел весь тоннель и касался самого сокровенного.... ..

     Эвелин чувствовала, как знакомое желание неудержимо нарастает, как все внутри начинает волноваться, как выделяется сок вожделения, который тут же смешивается о остатками густого нектара... Бессознательно она сдавила губами лежащий у нее во рту убогий член инвалида и сделала несколько сосательных движений. И сразу доселе дряблая плоть ожила, стала наливаться и крепнуть. Со странным самодовольством она ласкала и в то же время поддразнивала этот орган, никогда в жизни не испытывавший ничего подобного.

     В калеке проснулся здоровый человеческий половой инстинкт — — появились движения, которым его никто не учил. Лежа на Эвелин он начал медленно поднимать и опускать таз. Его член вырос настолько, что в результате движений бедер он уже показывался наружу, прежде чем снова скрыться в ее рту. Заметившие это джелилы радостно заорали и захлопали в ладоши. Другие застыли, поглощенные необычным спектаклем. Ниматулла все больше распалялся, из зарывшегося внутрь Эвелин рта вырывался звериный вой, а голые ягодицы урода брыкались, точно это был зад рассерженного мула.

      — — Ниматулла, хватит! Не так! Тебе будет лучше! Покажите ему, как надо! Переверните его! Пора уже!

     Под крики толпы толстый джелил могучими руками подцепил горбуна и оторвал от женского тепла. Тот заревел, словно раненный бык. Толстяк крикнул, чтобы кто-нибудь подержал ноги женщины разведенными, а сам легко перебросил Ниматуллу так, что его безобразная физиономия оказалась против лица Эвелин. Кто-то направил его член, надувшийся и раздавшийся, во взмокшую нишу ее гениталий. От неизведанного ощущения по изуродованному телу пробежал разряд первобытного желания, горбун охнул и сладострастно взвыл. Он судорожно вцепился в талию лежавшей под ним женщины, в страхе, что его снова могут оторвать от нее... Инстинкт взял свое, пенис совершал одну фрикцию за другой. Руки горбуна с бедер Эвелин переместились на грудь, вокруг соска сомкнулись губы, которые теребили, сжимали, всасывали...

     Эвелин с удивлением убедилась, что ее тело непроизвольно, само по себе, вопреки ее воле, отвечает этим неумелым ласкам. Ее бедра тянулись ему навстречу, они задвигались в унисон с его худосочным тазом, исполняя самый древний из всех танцев...

     Возбуждение толпы достигло предела. Голоса мужчин охрипли от криков. Опять забил барабан. Кто-то опрокинул их импровизированное ложе, Эвелин с Ниматуллой скатились на землю. Какой-то мальчишка выплеснул на них пиалу чая, другой бросил горсть песка. Но Эвелин не чувствовала теперь ничего, кроме удовлетворения от всаженного в нее миниатюрного, точно игрушечного, быстро сновавшего взад и вперед мужского полового члена... Несмотря на свои скромные размеры, он сладко возбуждал и делал ей приятно в самой глубине...

     Горбун, подогреваемый криками толпы, боем барабана, запахом пота множества мужских тел, охмелев от роскоши белого женского тела, достиг, наконец, своего первого в жизни оргазма. Когда первый спазм прокатился по страшному позвоночнику, он изо всей силы укусил лежавший перед его лицом белый нежный плод, казавшийся таким привлекательным и вкусным. Почувствовав, как из раненной груди капает теплая кровь, Эвелин в бессилии и отчаяньи закричала.

     Горбуна стаскивали с нее — — это было последнее, что она успела ощутить. Железные руки легли на ее колени и разомкнули сведенные ноги...

     Потом был мрак. Казалось, что разверзлась земля, чтобы поглотить ее навсегда... Она старалась вырваться из кромешной тьмы, но единственное, что удалось сделать — — это открыть глаза. Перед ней по лазурному небу поплыли фантастические пурпурные цветы, которые свешивались с веток, наклоняясь над ее лицом. Один за другим цветы увеличивались и вдруг ожили, стали одушевленными. Из них высунулись острые мордочки с блестящими бусинками глаз. Зверьки потянулись к Эвелин, неожиданно они заговорили с ней. Язык был нечеловеческим, но, к удивлению Эвелин, она все понимала. Ответить, однако, она не могла... Потом зверьки прильнули друг к другу и слились в единое целое, теперь на их месте оказалась огромная обезьяна-самец, похожая на орангутана. Он тоже заговорил с Эвелин и стал звать к себе. Ей захотелось протянуть ему руку и по-человечески поздороваться, но рука не поднималась... Зрачки орангутана расширились, в них отразилась невыносимая тоска, из глаз потекли слезы. Ей стало очень жаль его. Но перед ней была уже другая голова, человеческая, с холодными зелеными глазами... Она узнала лицо Абулшера и сразу поняла, что все, что промелькнуло сейчас, было бредом, вызванным наверняка тем наркотиком, который под видом чая ей дали джелилы...

     Больше никаких видений не было.

     * * *

     Когда Эвелин проснулась, солнце стояло высоко в небе. Она попробовала встать, это ей легко удалось. Вокруг никого не было. Костер давно догорел, угли уже перестали дымиться. Эвелин сделала шаг, потом второй. Она нашла свою втоптанную в землю множеством ног одежду. Откуда-то выскочил пес с грязно-желтой шерстью и залаял. Обнюхав ноги Эвелин, пес замахал хвостом и сел.

     Эвелин крикнула, эхо несколько раз отразилось от склонов гор. Где-то вверху послышался ответный крик, он был сдавленным, похожим на громкий стон. Она пошла на этот звук, позвала еще и вновь услышала отклик. Эвелин приблизилась к почти вертикальному уступу скалы. Ответ явно шел сверху. Приглядевшись, она рассмотрела выбитые в скале углубления, служившие ступеньками. Осторожно ставя ноги в мелкие выемки, цепляясь за них руками, Эвелин поднялась метра на три и очутилась на крохотной горизонтальной площадке, размером с обеденный стол. За ним зияло похожее на звериную нору отверстие, совершенно не видное снизу. Встав на четвереньки, Эвелин вползла внутрь и увидела два барахтающихся тела. То были Абулшер и Имхет, туго спутанные крепкими веревками и с кляпами во ртах.

     Эвелин освободила их, распутав многочисленные узлы. Братья тут же принялись осыпать проклятьями все племя джелилов, грозить им скорой и страшной местью. Эвелин никогда не видела Абулшера таким разъяренным — — когда он говорил, то дрожал от злости.

     Друг за другом они спустились с каменного балкона и Абулшер отправился разыскивать коней. Никаких следов их собственных лошадей не было. За гребнем горы он обнаружил луг, на котором мирно паслась одинокая кобыла. Эвелин нашла неподалеку от потухшего костра несколько брошенных тряпок, из них Имхет соорудил нечто вроде седла. На него Абулшер посадил Эвелин, а Имхету велел сесть впереди. Он привязал к узде лошади веревку, взял ее конец и пошел перед ними.

     В пути они не разговаривали. Каждые полчаса Абулшер и Имхет менялись местами, при каждой остановке они внимательно разглядывали окрестные горы. С наступлением сумерек сделали привал, привязали кобылу, но не смогли разжечь костер из-за отсутствия спичек. Все трое были очень голодны, но подкрепиться было нечем. Эвелин легла на охапку веток и долго старалась уснуть, чтобы заглушить сном ноющие терзания пустого желудка.

     Абулшер и Имхет тихо перешептывались...

     Встав по-утру, Эвелин увидела, что с ней остался один Абулшер. Имхет отправился куда-то верхом на кобыле. Абулшер не переставал что-то сосредоточенно обдумывать, он сидел на земле, уткнув голову в колени.

     Эвелин мучил голод, но ей не хотелось в этом признаваться.

     Абулшер поднял на нее глаза и медленно, с расстановкой, произнес:

      — — Прежде всего, мы должны отомстить. Имхет уехал, чтобы посмотреть, что можно сделать.

      — — Абулшер, но почему эти джелилы напали на нас? Что они могли с нас взять?

     Он отрывисто рассмеялся.

      — — Я не говорил раньше тебе, что Али Шоврук-хан просил меня помочь в одном деле... Недавно он перепродал одному арабу партию британских ружей и выручил большие деньги. Он хотел, чтобы мы переправили эти деньги через границу и передали его племяннику в Джалалабаде. Он обещал мне пять процентов комиссионных, я согласился. Но видно кто-то ... Хабиб-ур-Рахим, знаешь?

     Чтобы добиться ответа, Имхету пришлось сжать пальцы на горле джелила. Часовой захрипел и утвердительно мотнул головой.

      — — Пойдем вместе, покажешь нам. Если пикнешь, сразу получишь нож в горло.

     Они двинулись втроем. Склоненный почти до земли джелил посередине, слева от него Имхет, который сильно заломил ему руку, справа Абулшер с приставленным к горлу пленника кинжалом. Для страховки, они отрезали от его чалмы большой кусок и забил ему в рот.

     Сейчас Абулшер больше всего опасался собак, которые могли залаять на чужаков. Но по счастью они молчали — — то ли все псы спали, то ли ветер дул не в их сторону, и они не учуяли ничего подозрительного.

     Брат Хабиба-ур-Рахима жил не в центре кишлака, а ближе к въезду в него. Как и у всех домов, окна выходили только во двор, отгороженный от улицы глинобитным забором. Во дворе тявкнула собака, тут же Имхет перебросил через забор кусок отравленного мяса. Яд подействовал мгновенно, собака во дворе захрипела и утихла.

     Братья уложили джелила на землю лицом вниз, Абулшер сел ему на плечи и вновь наставил кинжал. Имхет подпрыгнул, подтянулся на руках и перелез через забор. Неслышно он подошел к воротам, чуть звякнул затвором и распахнул одну створку. Абулшер поднял с земли джелила и они, вновь втроем, вошли во двор. У дома было четыре или пять окон. Абулшер прошептал на ухо джелилу:

      — — Где спит младшая дочь Хабиба-ур-Рахима Тери?

     Все окна были завешаны, джелил указал на одно из них. Братья снова уложили пленника на землю, чтобы связать ему руки и ноги тонким шелковым шнурком. Потом Абулшер осторожно влез в окно и скрылся.

     Он отсутствовал не более минуты. Из дома донесся слабый шум, после чего из двери вышел Абулшер, перед собой он держал большой сверток. Имхет увидел, что из него торчат маленькие босые ступни.

     Осторожно ступая, они двинулись в обратный путь.

     * * *

     Эвелин сидела, напряженно вслушиваясь в тишину ночи. Если начнется стрельба, значит, братьев обнаружили и почти наверняка поймают. Что ей тогда делать? Ведь джелилы будут обшаривать окрестности в поисках коней. Стало быть, ее тоже найдут.

     Проходило время, но со стороны кишлака не доносилось ни звука. Только где-то прокричала птица, наверное, сова. Безмолвие — — хороший знак, только слишком уж долго их нет.

     Наконец, она услышала тяжелое дыхание мужчин. Еще немного, и они появились с длинным свертком, они несли его оба.

     Сверток положили на землю и развернули. Эвелин увидела смуглую девочку лет четырнадцати. Ее рот был туго перевязан цветастым платком, наполненные слезами глаза выражали ужас.

     Эвелин спросила:

      — — Вы собираетесь взять за нее выкуп?

     Имхет пожал плечами и вопросительно посмотрел на Абулшера. Тот едва успел отдышаться. Он отрицательно покачал головой и мрачно проговорил:

      — — Нет, мы сделаем другое...

     Он сел рядом с Эвелин. Она увидела, что в его зеленых глазах поблескивают искры. Дыхание его успокоилось. Он злорадно ухмыльнулся.

      — — Сейчас увидишь кое-что забавное...

     Абулшер встал, шагнул к девочке и поднял ее на ноги. Содрав с ее лица платок, он одной рукой ухватил Тери за плечо, а другой начал срывать с нее длинную рубашку. Послышался треск раздираемой ткани. Девочка стояла, подняв высоко голову, обнаженное тело трепетало от страха и смутных предчувствий того, что произойдет...

     Стройное точеное тело чуть светилось в предрассветной мгле. Едва намеченная грудь, у которой выдавались вперед лишь темно-коричневые соски, вздрагивала от подавляемых желаний.

     Абулшер взмахнул кнутом и ударил Тери поперек нежных ягодиц. Девочка содрогнулась и сжала губы, чтобы сдержать крик.

     Он остервенело хлестал ее кнутом — — теперь на каждый удар она отвечала пронзительным воплем. Бросив кнут, Абулшер надавал Тери пощечин. Потом он вновь схватил ее и подозвал ожидавшего в стороне Имхета. Тот сразу сообразил, что ему надлежит делать. Он присел на корточки и взял Тери себе на колени. В отчаянной попытке освободиться она задергала ногами, при этом мелькнули плотно сжатые девственные уста, чуть прикрытые сверху завитками черных волос. Это распалило стоявшего перед ней Абулшера, который развязывал пояс своих шаровар.

     Имхет раздвинул девочке ноги и прижал ее бедра к своим. Инстинктивно Тери почувствовала, что ее хотят лишить самого драгоценного, из того, что у нее есть. Она попыталась закрыться руками, замахала ими, чтобы не подпустить к себе Абулшера, который опустился на оба колена. Он нацелил свой увесистый член, словно длинноствольную пушку, готовую к любым разрушениям, и одним выпадом втолкнул его в узкую щель. Девочка рванулась что было сил и забилась в мохнатых рукам Имхета. Беспощадный орган разрывал невинную плоть, неудержимо втискиваясь вглубь...

     Имхет, по бедрам которого терлась аппетитная бархатная попка, теперь с трудом сдерживал собственное желание. Абулшер подставил под девичьи ягодицы руки и потянул их на себя. Тери соскользнула с колен Имхета, теперь она висела на его брате, член которого всунулся в нее еще глубже...

     Имхет в нетерпении сбросил брюки, выпростав свой одеревенелый с тяжелым набалдашником фаллос. Абулшер, не отпуская свою жертву, лег спиной на землю. Девочка оказалась сверху, полушария ее ягодиц соблазнительно смотрели на Имхета. Он подошел к ней со спины и, встав на колени, отвел в стороны половинки почти детской попки.

     Спина Тери напряглась, она не понимала, что случилось. Она чувствовала, как по расщелине меж ее ягодиц снуют чужие пальцы...

     Имхет нащупал крошечное отверстие ануса и с огромной силой вдавил в него набрякшую головку своего фаллоса. Девочка взвизгнула, ее девственные мышцы так сильно натужились, что ей удалось вытолкнуть из себя раскрасневшуюся верхушку мужского члена. Имхет вновь наставил свой орган на тесную норку в центре лакомой добычи, его правая рука легла на плоский девичий живот, не давая Тери дергаться. Тугой член ворвался в вожделенную скважину... На этот раз мускулы не успели напрячься, безжалостный орган погрузился полностью...

     Теперь несчастное создание было проколото злодейскими фаллосами с двух сторон. Каждый раз, когда один из них вторгался в девочку сзади, она судорожно вздрагивала, и это услаждало лежавшего под ней мужчину. Братья ощущали друг друга сквозь мягкую завесу плоти едва развившегося женского тела. Они принялись двигаться в едином такте, сперва неспешно. Постепенно убыстряя рывки, они стали вонзаться в юное тело на предельной скорости.

     Эвелин стало жутко от того, что предстало сейчас ее взорам. Неужели это хрупкое существо, зажатое между двумя обезумевшими самцами, останется живым после их бешеной расправы? И все же смутное желание соития шевельнулось и в ней...

     Девочка уже не кричала, она лишилась чувств, ее голова безжизненно моталась, подчиняясь сумасшедшей тряске... Именно это ускорило оргазм обезумевших мужчин, оба в один миг протяжно взвыли от удовлетворения животной страсти, их лица обезобразились страшными гримасами...

     Они долго лежали неподвижно, пока не пришли в себя. Все это время сдавленная их телами Тери не подавала признаков жизни. Наконец Имхет выпрямился и переложил пленницу на траву. За ним поднялся Абулшер.

     Братья быстро оделись. Они связали шнурком руки девочке, которая все еще была в обмороке. Двумя ударами по лицу Абулшер привел ее в чувство. Она открыла глаза и подняла голову, не понимая, где она находится.

     Эвелин увидела, что Абулшер обнажил свой кинжал. Неужели он убьет Тери? Эвелин кинулась, чтобы остановить его, но не успела. Абулшер схватил девочку и молниеносным движением отрезал кончик ее носа. Тери забилась в судорогах, кровь ручьем лилась по лицу и груди...

     Вне себя от ярости Эвелин бросилась на Абулшера.

      — — Ты что наделал? Как ты мог, подлец!

     Вместо ответа Абулшер грубо оттолкнул Эвелин....  Он перекинул девочку поперек седла, вскочил на лошадь и исчез. Когда он вернулся, то был один.

     Эвелин вновь задрожала от ужаса.

      — — Ты убил ее? Говори!

      — — Не беспокойся. Она жива. Она найдет дорогу к дому.

     У Эвелин вырвался вздох облегчения.

      — — Но как ее встретят там? Когда родители увидят, что с нею сделали... Это будет для них чудовищным ударом.

     Абулшер и Имхет рассмеялись.

      — — Это будет лишь начало.

     Эвелин не поняла.

      — — Как начало?

      — — Если у женщины отрезан кончик носа, то это означает, что она опозорила себя на всю жизнь. Отец этой девочки — — главный аксакал у джелилов. Он не вынесет такого позора. У него теперь один выход — — убить свою дочь...

      — — И что он... убьет ее собственными руками?!

      — — Если он не сделает этого, то с ней расправится кто-нибудь из соплеменников. И люди оправдают его. Тебе этого не понять, ты не знаешь законов, по которым живут здесь...

     Эвелин опустила голову. Опять перед ней была неприступная стена таинственных и непостижимых законов, которым подчинялись обитатели суровых гор.

     * * *

     Уже рассвело, когда они вернулись к стоянке каравана. Алый цвет зари сменился на востоке золотистыми разводами, западная часть неба пока оставалась густо-синей. Солнце еще пряталось за горами. Наступил час утреннего намаза.

     Абулшер и Имхет омыли руки и лица, расстелили молитвенные коврики. В то утро они молились с небывалым усердием и подолгу лежали ниц. Склонившись перед великим Аллахом, они униженно просили о снисхождении...

     Это были последние часы отдыха каравана, сегодня он выходил в Джалалабад. Уйгуры складывали юрты и вместе с многочисленными тюками грузили на верблюдов. Женщины усаживали детей в корзины, притороченные к бокам «кораблей пустыни». Перед длительным переходом потребовалось подковать несколько лошадей, за это время оба тхальца успели немного поспать.

     Несмотря на бессонную ночь, Эвелин не могла сомкнуть глаз. Глядя на храпящих братьев, она дивилась их внешнему спокойствию.

     Что происходило в душах этих людей, которыми еще так недавно руководила слепая жажда мести? Что принесла им кровавая расправа, невольной свидетельницей которой ей довелось быть? ГЛАВА СЕДЬМАЯ

     Караван входил в Джалалабад. Уже хорошо были видны купола и минареты мечетей, доносился шум оживленного города. Уйгуры намеревались продать здесь часть доставленных из Индии товаров, для этого они предполагали остановиться в караван-сарае. Абулшер, Имхет и Очил-Эвелин расстались с монгольскими лошадьми и распрощались с отзывчивыми уйгурами. Им нужно было в центр города, к центральному базару, чтобы разыскать там племянника Али Шоврук-хана.

     Джалалабад — — не столь уж большой город, но после скромных кишлаков он изумил Эвелин. Здесь можно было встретить людей всех национальностей — — индусов в белых просторных одеждах, китайцев с бритыми лбами и длинными косами, турок в малиновых фесках, иранцев с крашеными хной бородами и, разумеется, афганцев, худощавых, носивших, несмотря на жару, шапки из черного или коричневого каракуля.

     В городе было несметное количество лавок, торговавших тканями и посудой, оружием и пряностями, коврами и фруктами. Магазины и лавки чередовались с харчевнями, кофейнями и чайханами. Еду готовили чаще всего прямо на улицах — — в огромных казанах шипел плов, на угольях жарили шашлыки и бараньи головы, на вертелах вращались подрумяненные куры и индейки. Громко кричали водоносы, предлагая только что принесенную с гор родниковую влагу...

     Много было разнообразных уличных артистов и фокусников, они могли глотать огонь и острые ножи, протыкать себе руки десятками длинных игл, ложиться на битое стекло или гвозди, укрощать змей или мгновенно превращать зерно в проросшее растение... То и дело встречались предсказатели судьбы, они гадали по руке и на картах, некоторые чертили сложные таблицы со знаками Зодиака и символами планет, другим служили попугаи или крохотные обезьянки, вытаскивавшие для клиентов аккуратно сложенные послания. Как и любой другой восточный город, Джалалабад был полон нищими — — слепыми, безногими, паралитиками, прокаженными. Они сидели и лежали, протягивая руки к прохожим, выпрашивая жалкое подаяние...

     Эвелин и оба тхальца шли по извилистым улицам, подчас таким узким, что можно было коснуться разведенными руками стен противоположных домов. Они остановились перед чайханой, вход в которую был прикрыт свисавшим ковром. Войдя внутрь, они оказались в полутемном помещении, в котором было не так жарко, как снаружи. Вокруг низких столбов были расставлены широкие деревянные скамьи, на которых можно было полулежать, облокотившись на спинку. Посетителей было немного, пахло китайским зеленым чаем, смешанным с сушеными цветами душистого жасмина.

     Все трое сели за свободный столик. Отмахиваясь полотенцем от жужжавших мух, к ним подошел хозяин. Абулшер заказал чай и спросил, не знает ли он адрес Нурахмад-хана, дающего деньги под залог. Чайханщик откинул голову назад, закатил глаза и несколько раз повторил услышанное имя:

      — — Нурахмад-хан... Я знаю Нурахмад-хана, который держит меняльную лавку. Другого не знаю.

     Абулшер спросил:

      — — Он давно здесь?

      — — Нет, не очень. У него родственники на севере Индии. Кажется, он оттуда и приехал.

      — — Значит, это тот, кто нам нужен. Где его лавка?

      — — Рядом с центральным рынком. Если встать против главного входа, то налево будет улица, где живут чеканщики. Надо пройти ее до конца и повернуть направо. Второй или третий дом от угла — — это и есть меняльная лавка Нурахмад-хана. Правда, говорят, что... — — чайханщик наклонился и понизил голос: — — Говорят, что он не только меняет деньги и дает их под залог. Вроде бы он промышляет еще «живым товаром»...

     Эвелин слушала разговор Абулшера с хозяином заведения и неторопливо прихлебывала крепкий чай. Ей нравилось снова находиться в большом городе, пусть и в незнакомом и не очень опрятном. Пестрая толпа, разнообразие лиц и звуки непонятной речи, ароматы восточных блюд будили в ней любознательность и интерес к неизведанному. С тех пор, как она покинула Саргохабад, Эвелин привыкла не размышлять о будущем, а жить сегодняшним днем. Теперь, пожалуй, впервые за все это время она всерьез задумалась о том, что ее ждет...

     Ее мысли прервал Абулшер, который заявил, что уходит.

      — — Я пойду к Нурахмад-хану один. Троим нам появляться в центре города опасно. Оставайтесь и ждите меня здесь...

     Он отсутствовал около часа. Его возбужденное лицо говорило, что ему удалось выведать нечто важное. Склонившись над столом, он зашептал:

      — — Я видел Нурахмад-хана. Он сказал, что в городе по указанию англичан разыскивают трех мужчин в тхальской одежде. Значит, нам надо разделиться. Я пойду дальше на север. Ты, Имхет, возвращайся в Пешавар. А тебе, Очил, придется провести несколько дней в доме у Нурахмад-хана, я договорился...

     * * *

     Они расплатились и вышли из чайханы. Имхет молча кивнул и направился в сторону караван-сарая, а Эвелин с Абулшером зашагали к центральному базару. Снова начался лабиринт кривых улочек, выведший их в конце концов на базарную площадь, которая почти вся была занята столами и табуретами многочисленных закусочных и харчевен. Отсюда уже совсем недалеко было до меняльной лавки.

     Абулшер остановился у ворот старого дома из розового туфа. Ворота были незаперты, они вошли и оказались в небольшом внутреннем дворике, заполненным грудами бочек и ящиков. В дом вела единственная низкая дверь, сплошь покрытая резными узорами. Должно быть, хозяин наблюдал за Абулшером и Эвелин сквозь щель — — как только они приблизились, дверь тотчас распахнулась.

     Перед ними стоял низенький полный ... будок, все они были ярко размалеваны.

     Нурахмад-хан остановился около одного из таких сараев и отпер его. Они вошли внутрь. Помещение было перегорожено матерчатой занавеской, за ней стоял турецкий диван с несколькими подушками. Мужчины сняли с Эвелин бурнус, подали ей увесистую банку и сказали, что в ней — — мазь, которой она должна натереть себе грудь, под мышками и в паху. Когда она сделала это, они уложили ее на диван и связали лодыжки ног, а руки подняли за голову и замотали концами шнуров, пришитых к изголовью дивана. В это время в сарай вошел молодой индус, который что-то спросил у Нурахмад-хана. Тот ответил, индус вышел и сразу же за стенкой раздался его зычный голос:

      — — Только здесь! Белая, как снег женщина! Никем, кроме мужа, не тронутая! Всего за четыре монеты! Только у нас! Белая и чистая, как снег женщина!

     В помещении было душно, пахло притираниями. Эвелин чувствовала странное возбуждение. Оно неуклонно нарастало в ней...

     Острый аромат, исходивший от ее тела, щекотал ноздри и приятно кружил голову. Нурахмад-хан и афганец сидели на корточках возле дивана и вполголоса переговаривались. Эвелин спросила, что ей делать, но они ничего не ответили.

     Она закрыла глаза и постаралась задремать, но мешало жужжанье летавших вокруг нее мух. Чтобы отогнать их, она несколько раз дернулась всем телом.

     Заметив это, Нурахмад-хан встал и взмахами рук прогнал назойливых мух. Эвелин стало забавлять его отношение к ней. Он больше не прикасался к ее телу. По-видимому, она недешево обошлась ему, теперь он дорожил ею. Она вздохнула, вновь закрыла глаза и на этот раз погрузилась в дремоту.

     Из сонного состояния ее вывели громкие крики зазывалы-индуса:

      — — Нет, еще мало! Сколько вас сейчас? Пятнадцать? Двадцать? Позовите еще других, своих друзей! Быстрее! И тогда мы сразу начнем!

     Шум не смолкал. Нурахмад-хан встал и вышел. Его голос утонул в рокоте собравшихся перед сараем, их крики стали угрожающими. С раскрасневшим лицом Нурахмад-хан вернулся и бросил афганцу:

      — — Надо начинать! Давай!

     Они развязали ей ноги, широко раздвинули их, согнув в коленях, и снова привязали к боковым валикам дивана. Затем они приподняли ее и вдвинули под ягодицы большую подушку, после чего быстро скрылись.

     Эвелин осталась одна. Она пошевелила привязанными ногами, чтобы ослабить напряжение шнуров. До нее доносился шум возбужденных голосов мужчин, собравшихся перед сараем.

     Вдруг отдернулась занавеска и вошел один из них. Это был низенький желтолицый китаец в синей одежде, с длинной черной косой. Он подошел к дивану и уставился раскосыми глазами на обнаженную белую женщину, лежавшую перед ним с раскинутыми ногами. Неловко, явно стесняясь, он потрогал пальцами соски ее грудей и погладил по животу, потом двумя пальцами прикоснулся к сомкнутой интимной щели.

     Зажмурившись от предвкушаемого удовольствия, он взобрался на диван и выпростал из синих штанов свой член. Это был короткий, словно обрубленный орган, неуклюже болтавшийся в полувозбужденном состоянии. Не теряя времени, желтолицый оттянул трепещущие губы и вправил в них свой вялый пенис. В ту же секунду китаец преобразился, его член стремительно налился и сделался пружинистым, он легко проскользнул в Эвелин. Руки с длинными ногтями вцепились в расставленные колени, китаец неистово мельтешил перед оказавшимся в его распоряжением входом в белую женщину, погружаясь в нее до предела и тут же отбрасываясь назад, чтобы совершить очередной выпад...

     Эвелин ощущала приятные покалывания и пощипывания во всей внутренней поверхности трамбуемой ниши, от них разливался неодолимый зуд желания завладеть укрепившимся членом... Она принялась подавать свои бедра навстречу, чтобы пораньше начать чувствовать в себе опьяняющую силу вторгающегося органа и попозже выпускать его... Некоторое время они двигались вместе, словно единый механизм, заведенный и настроенный на бешеную частоту необходимых каждому фрикций.

     Но тут раздались крики снаружи:

      — — Давай быстрее! Выходи!

      — — Твое время закончилось!

      — — Проклятый китаец, он наверное уже на втором заходе!

      — — Вывести его!

      — — Хозяин, а ты чего смотришь?

     Занавеска приподнялась, из-за нее высунулось злое лицо Нурахмад-хана. Он прошипел китайцу:

      — — Время кончилось!

     В отчаянной попытке завершить начатое, маленький китаец забился еще быстрее. Чтобы возбудить себя, он что-то прокричал, скорчив на лице страшную гримасу. Это подействовало, он достиг необходимой кульминации, после которой вскочил и выбежал прочь.

     Вошли четверо мужчин, что громче всех шумели перед входом. Это были рослые пенджабцы, сейчас все они широко улыбались. Один из них, не мешкая, достал изготовившийся член и одним махом всадил его в зияющий колодец между ногами распростертой белой женщины. Остальные встали в кружок, продолжая смеяться и подшучивать над своим приятелем. Они по очереди звонко шлепали его по голому заду всякий раз, когда его пенис погружался в женское тело. Потом двое из них припали горячими ртами к соскам Эвелин и принялись теребить их губами, причмокивая и захватывая зубами.

     От одной груди до другой пробежали искры желания, пламя вожделения разгоралось, охватывая все тело Эвелин...

     Подрагивания втыкающегося в нее члена говорили, что сильный пенджабец близок к оргазму...

     Еще немного и с Эвелин произойдет то же самое...

     Но пенджабец закончил раньше.

     Его тут же оттолкнул следующий. Лишь первые движения его члена, пока он осваивался в разгоряченном и увлажненном пространстве, отличались от предшествующего...

     Эвелин вновь начала подниматься к вершине наслаждения... Волна сладострастия захлестнула ее, она доставила ей двойное удовольствие, потому что на этот раз свидетельство мужской силы взбрызнулось в нее как раз в нужное мгновение.

     И когда еще один фаллос заполнил ее, в ней снова стало нарастать вкрадчивое вожделение, все внутри полнилось новым желанием...

     Дальше все проносилось и мелькало, как в калейдоскопе... Входили и выходили мужчины — — высокие и малорослые, сухощавые и грузные. За могучим сикхом, черная борода которого распластывалась по ее груди, следовал безусый мальчишка-араб, потом скрипевший от похоти зубами турок, за ним монгол с налившимися кровью глазами...

     Тело Эвелин онемело, от усталости она не могла пошевелиться. Она чувствовала себя живым сосудом, призванным вместить мужчин всей планеты, утолить их жажду, удовлетворить их всех...

     Она не ощущала ничего, кроме тупых ударов по ее лону и вибрирующих отзывов, посылавшихся ненасытным женским инстинктом. С какого-то момента она уже не различала склонявшихся над ней лиц, эта анонимность соития вдруг стала близка ей... Появилось странное самодовольство тем, что она владеет поистине бездонным колодцем, способным напоить столь много жаждущих.

     Солнце было уже на западе, когда вошли Нурахмад-хан и афганец в каракулевой шапке. Они развязали Эвелин. Она спокойно поднялась и накинула свой бурнус.

     Молча она шагала за мужчинами к дому. Там она прошла прямо в отведенную ей комнату и рухнула на кровать. Она не слышала, как вошла служанка, которая села рядом с ней и сильными руками принялась массировать все тело. Через несколько минут Эвелин почувствовала такое облегчение, что даже всхлипнула от охватившего ее невероятно приятно расслабления. Проворные гибкие пальцы медленно, но верно возвращали бодрость каждой мышце Эвелин. Скоро ее самочувствие улучшилось настолько, что безразличная усталость уступила место голоду.

     Женщина принесла уставленный мисками поднос. Эвелин с аппетитом съела жареного цыпленка с вареным рисом и несколько груш. Потом она повалилась на кровать и мгновенно забылась в крепком беспробудном сне.

     * * *

     Дни потекли один за другим так быстро, что у Эвелин не было времени ... обдумать положение, в котором она оказалась.

     Она просыпалась не раньше полудня. После завтрака ее отводили на базар, в тот самый сарай, где не было отбоя от клиентов. К вечеру она возвращалась, изнуренная, с онемевшими органами. Верная своему делу служанка уже была готова, чтобы умыть Эвелин, сделать бодрящий массаж и хорошенько накормить.

     Нельзя сказать, что Нурахмад-хан относился к ней плохо. Он следил за тем, чтобы к столу Эвелин подавалось все самое свежее и регулярно выделял ей немного денег. Потом он стал разрешать ей ходить на ближайший рынок. Правда, туда Эвелин должна была идти не одна, а в сопровождении все той же служанки, и обязательно с закрытым лицом.

     Оказавшись впервые на рынке без мужчин, Эвелин бесцельно бродила по рядам, не обращая внимания на крики торговцев и не зная, на что потратить появившиеся у нее деньги. Неожиданно позади себя она услышала странный хриплый голос, повторявший по-английски:

      — — Какая красота... Красота... Красота...

     Эвелин оглянулась и сквозь чадру стала искать того, кто произносил эти слова. Вокруг были лишь смуглые лица туземцев. Приглядевшись внимательнее, она поняла, кто говорил. Это был большой зеленый попугай с ярко-красным воротником на шее, который, сидя в клетке, болтал сам с собой. Эвелин ощутила острую ностальгию по родному языку, ей захотелось купить умную птицу. Она поторговалась, владелец, поколебавшись, сбавил цену.

     Эвелин вернулась домой с клеткой. Теперь у нее завелся собеседник. Это составило ее единственную крупную покупку, все остальное были мелочи, вроде серебряных шпилек для волос, флакона с душистым маслом, краски для век. Для той жизни, которую она сейчас вела, почти ничего не требовалось...

     Для людей, приближавшихся к ней с жадным взором, она была всего лишь инструментом, служившим для удовлетворения мужских потребностей. Было, правда, одно исключение, когда к ней вошел молодой человек, по виду казавшийся студентом. Оставшись наедине с Эвелин, он смутился и покраснел, вид обнаженной женщины словно парализовал его. Он стоял как столб и широко раскрытыми глазами смотрел на нее. Потом он заговорил, очень быстро, хлынул настоящий поток красноречия, будто прорвалась невидимая плотина, сдерживавшая слова. Присев к ней на диван, он принялся рассуждать о благородном призвании человека, о его духовности. Он умолял ее изменить образ жизни, как можно скорее встать на «правильный путь»... Глядя на серьезные и печальные глаза юноши, Эвелин еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Но все же ее тронул этот студент, он был первым, кто отнесся к ней по-душевному...

     * * *

     Однажды, в самый разгар базарного дня у нее в сарае появился человек среднего роста, стройный и подтянутый. Было трудно распознать его национальность, он заговорил с Эвелин на урду, но с каким-то странным акцентом. Он долго и пристально вглядывался в ее лицо, потом подошел поближе, положил руку на ее обнаженную грудь, склонил голову и поцеловал в губы. Поцелуй был продолжительным и неожиданно нежным.

     От удивления Эвелин отдернула голову. Здесь поцелуи не были приняты.

     Человек посмотрел ей в глаза и вновь поцеловал. Она ничего не могла сказать от охватившего ее изумления. Он тоже молчал, хотя Эвелин казалось, что он вот-вот обратится у ней, причем по-английски.

     Они так и не сказали друг другу ни слова — — раздался крик Нурахмад-хана, возвещавший, что отпущенные пять минут истекли. Незнакомец поднялся и вышел.

     Весь остаток дня Эвелин думала об этом человеке. Азиатам чужд европейский обычай целовать женщин. С тех пор, как она покинула Саргохабад, ее никто не целовал, она уже успела забыть о тех ощущениях, которые вызывает нежный поцелуй... Когда незнакомец обнял ее и поцеловал, у Эвелин проснулось необычное желание, оно по-новому разгоралось в ней, соединяясь с приливом нежности... Она вновь и вновь вспоминала легкое прикосновение губ и касания его ласкового языка. Это заставило ее сердце биться сильнее... И когда на нее взобрался смуглый араб с тонким красивым лицом, он был поражен взрывом бурной страсти лежавшей под ним женщины. Она так подбрасывала его, что он, наверное, почувствовал себя маленькой пробкой, болтающейся на океанских волнах...

     На следующий день незнакомец пришел снова. Эвелин встретила его улыбкой. Он не ответил на ее молчаливое приветствие, но опять долго всматривался в нее издали. Затем он сел на диван, погладил шелковистые волосы и приник к ее губам. Эвелин тотчас ответила на уже знакомую ласку и зашептала по-английски, не задумываясь о том, поймет ли он ее слова:

      — — Еще... Пожалуйста, еще...

     Незнакомец откинул голову и, глядя ей прямо в глаза, еле слышно спросил:

      — — Значит, вы понимаете?

     Он говорил по-английски без всякого акцента. Эвелин испугалась, он жестом успокоил ее и, оглянувшись на занавеску, тихо проговорил:

      — — Не бойтесь. Я все знаю. Я давно ищу вас. Теперь все будет хорошо, я все устрою. Завтра, когда вы будете на вашем рынке, подойдите к ювелиру в зеленой чалме и спросите у него позолоченный браслет с бирюзой. Я узнаю вас под бурнусом и заберу с собой. Вы согласны? Согласны?

     Эвелин пристально посмотрела на него. Его кожа была выжжена солнцем, волосы — — черные, глаза — — темнокарие. Она кивнула ему...

     Она не чувствовала себя несчастной в своей новой жизни, но теперь желание, которое беспрестанно жгло ее и неуемное стремление к удовлетворению животной страсти отодвинулись на задний план ее внутреннего мира.

     Она пообещала все сделать так, как предлагал загадочный незнакомец. Впрочем, она еще не была уверена, что сдержит свое обещание. Точно так же, как не знала, будет ли ей лучше, если она последует за ним.

     После того, как он удалился, она спокойно отдала себя вошедшему мужчине...

     * * *

     Утром следующего дня Эвелин проснулась с обременительным ощущением, вызванным необходимостью принять важное для себя решение.

     Удивительно, но она освоилась с нынешней жизнью и перспектива крутых изменений не очень-то ее радовала. Тем не менее она уже уверилась в том, что пойдет к назначенному месту встречи. Если этого человека послала ей судьба, то стоит ли противиться? Не лучше ли положиться на волю рока, который дает каждому как хорошее, так и плохое?

     На табуретке около окна лежало ее недельное жалование. Эвелин взяла деньги, надела новый темновишневый бурнус и окликнула служанку, без которой ей нельзя было выходить на улицу. Она подумала, что, может быть, сюда уже не вернется... Подошла к стоявшей в углу клетке и молча попрощалась с зеленым попугаем.

     Ей и в голову не пришло взять с собой что-нибудь из тех вещей, которые у нее накопились здесь. Она уходила из этого дома так же просто, как из родительского особняка в Саргохабаде.

     Они вошли в крытую часть рынка, где располагался ювелирный ряд. Замелькали прилавки с кольцами и бусами, перстнями и браслетами. Драгоценные камни, самоцветы, золото, серебро... Аметисты, рубины, сапфиры, изумруды, жемчуг...

     Эвелин разыскивала торговца в зеленой чалме и вскоре увидела его, у него были, в основном, дешевые украшения. У прилавка стояла молодая пара, муж только что купил своей жене кольцо из дутого золота.

     Эвелин подошла и громко спросила:

      — — Мне нужен позолоченный браслет с бирюзой. У вас есть?

     Торговец вздрогнул, но ответил хладнокровно:

      — — Да, конечно есть. Со знаменитой персидской бирюзой. Мы делаем их сами, они совсем недорогие. Как раз сейчас мастер заканчивает несколько штук. Вы сможете выбрать, если войдете внутрь...

     И он приоткрыл дверь, приглашая Эвелин пройти за прилавок. Эвелин была уверена, что ее спутница ничего не подозревает и разрешит ей зайти в лавку. Однако, та последовала за ней. Как только Эвелин вошла, чьи-то проворные руки стянули с нее бурнус и тут же напялили другой — — черный и изрядно поношенный. Затем эти ... же руки подтолкнули ее к другой двери. Спутница не произнесла ни слова, Эвелин догадалась, что она участвует в заговоре.

     Переступив порог, Эвелин оказалась лицом к лицу с таинственным незнакомцем. Кивком головы он показал ей, чтобы она шла за ним. До выхода с рынка надо было пройти мимо лавок с тканями, последним в их веренице был магазин, торговавший кашмирским сукном. Они миновали два ряда нищих, выстроившихся по обеим сторонам входных ворот, и оказались на широкой улице. По ней они прошагали не более полусотни метров и свернули в первый переулок.

     Мужчина ускорил шаги. Чтобы не отставать, Эвелин пришлось почти бежать. Они вошли в незапертую дверь старого, полуразвалившегося дома и попали во двор, оказавшийся проходным. Им предстояло пройти еще одну кривую улицу, пока они не остановились у двухэтажного каменного дома. На двери висел молоток, которым спутник Эвелин трижды стукнул. Открыла женщина с закрытым чадрой лицом. Пропустив вошедших, она закрыла дверь на чугунный крюк. Из маленькой прихожей шла наверх деревянная лестница.

     Они поднялись и мужчина раскрыл перед Эвелин выкрашенную голубой краской дверь.

      — — Ну, мисс Беллингэм, теперь вы можете снять с себя все это и надеть нормальное платье. Здесь вы в полной безопасности. Будьте, как дома.

     Эвелин опустилась в мягкое кресло. Она не знала, что ответить. Все произошло слишком быстро, ей нужно было освоиться в новой обстановке.

      — — Почему вы не спрашиваете, где вы, и кто я такой? Неужели вам неинтересно? И разве вам не хочется узнать, с какой стати я похитил вас?

     Эвелин пожала плечами.

      — — Я право, не знаю... Теперь я ко многому отношусь безразлично... Я столько повидала...

     Мужчина, удивившись ее словам, поднял вверх брови.

      — — Знаете, мисс Беллингэм, я много слышал о вас. И я был готов к тому, что наша встреча будет необычной. Но все же вы удивляете меня. Для девушки вашего возраста подобное безразличие вряд ли нормально... Ну, хорошо, я все-таки расскажу вам о себе...

     Он помолчал, потер себе переносицу, потом продолжил:

      — — К сожалению, я не могу сказать свою фамилию. Вы можете называть меня Брайаном. Я живу здесь давно и нахожусь на службе у британского правительства. Мне поручили заняться вашим делом и, как видите, у меня кое-что получается... А сейчас вам необходимо подписать одну бумагу. Это ваше заявление о том, что вы были похищены из Саргохабада. Мы найдем Абулшера Джалиса. Его будут судить и расстреляют. Когда его не станет, у вас пропадут беспокойство и страх... На вашу долю выпали нелегкие испытания, вы неплохо их выдержали... Еще раз заверяю вас, что вы в полной безопасности. Ну как, мисс Беллингэм, надеюсь, вы не против моего плана?

     Эвелин не отвечала. В ее ушах все еще звучали слова «его будут судить и расстреляют». Расстреляют Абулшера... Она попыталась представить его мертвым, ей это удалось... Мысль о том, что его зеленые глаза скоро закроются навсегда, совсем не взволновала ее. Все, что связывало ее с ним в прошлом, теперь не вызывало никаких эмоций... Она тихо проговорила:

      — — Я согласна...

      — — Вот и прекрасно!

     Он поднялся.

      — — Оставайтесь здесь, никуда не выходите. Я скоро вернусь.

     Когда Брайан возвратился, было уже темно. По его лицу было видно, что он очень доволен. Едва очутившись в комнате, он быстро заговорил:

      — — Сегодня на редкость удачный день! Никогда не думал, что все сложится так хорошо. Могу обещать, что очень скоро мы загоним нашего волка в капкан... Оттуда у него уже не будет выхода... Мой человек сообщил, что Абулшер здесь, в Джалалабаде. Мы будем следить за ним...

     Он замолк и покачал головой.

      — — Но ведь вы же, наверное, голодны? Как же я мог забыть?

     Он выбежал из комнаты, его шаги прогрохотали по ступенькам.

     Эвелин слышала, как он говорит внизу с женщиной, перечисляя, что из еды следует принести. Минут через десять он вернулся в сопровождении служанки. Она принесла блюдо с ломтями холодной баранины, кувшин с красным вином и большую вазу с фруктами.

     * * *

     Этой ночью было полнолуние. Из узкого окна были видны залитые холодным серебристым светом плоские крыши домов и высокие минареты ближней мечети. Было душно, как перед грозой. Стоявшая у окна Эвелин услышала шаги Брайана и повернулась к нему. Его рука мягко обвила ее талию. Лунный свет упал на его непроницаемое лицо и озарил загадочные глаза.

     Она прошептала:

      — — Пожалуйста... Поцелуй меня...

     Он взял ее руки в свои и припал тонкими губами к ее ждущему рту, отыскивая в нем ее маленький язык...

     Они долго стояли у окна, предаваясь сладостным поцелуям. Эвелин целовала его все с нарастающей страстью...

     Ей казалось, что чем крепче она будет целовать этого человека, тем надежнее осуществится ее преображение, тем быстрее улетучится из памяти все то, что пришлось ей пережить за последнее время...

     Он поднял ее и понес к кровати, помог раздеться и быстро разделся сам, начал ласково гладить ее руки и ноги, целовать грудь и живот. Выгнув спину, Эвелин обеими руками сжала голову Брайана. Она заставляла его целовать каждый дюйм ее тела, пылающего и ждущего... Она сдвигала его голову вниз, его ладони легли на ее бедра и медленно развели ее стройные ноги. Она ощутила, как его тело легко опустилось на нее...

     Она вновь взяла его голову в руки и затрепетала от необузданной радости, когда его упругий детородный орган и гибкий, счастье приносящий язык вошли в нее одновременно — — в уста и в лоно...

     С глубоким вздохом удовлетворения, перешедшим в томительные стоны, она отдалась акту любви... ГЛАВА ВОСЬМАЯ

     На углу улицы, ведущей к почте, сидел нищий дервиш, с повязкой на одном глазу, в изодранных лохмотьях и босой. Протягивая руки к прохожим, он монотонно тянул:

      — — Бакшиш... Да смилостивится над вами Аллах... Подайте бедному человеку... Да благословит вас великий Аллах, подайте... Бакшиш, сахиб...

     Мимо него прошел высокий тхалец с зелеными глазами. Нищий проводил его взглядом. Шагах в ста перед входом в кофейню тхалец остановился и, быстро оглядевшись, зашел в нее.

     Поведение нищего сразу изменилось. Он по-прежнему сидел на том же месте, но теперь он склонил голову и нараспев повторял:

      — — Аллах-бисмиллах... Аллах-бисмиллах... Аллах-бисмиллах...

     Через несколько минут в дверь той же кофейни вошел рыжеволосый юноша в тхальской одежде...

     * * *

     Эвелин стояла у порога кофейного зала и нервно покусывала губы. Брайан долго обдумывал свой план и несколько раз менял его детали. Он настаивал на том, чтобы Эвелин принимала непосредственное участие в поимке Абулшера. Он убеждал ее, что иначе все может сорваться. Эвелин отказывалась, она не хотела быть приманкой в охоте на человека.

     Кроме того, она просто боялась этой встречи. Она опасалась, что в последнюю минуту может передумать. А вдруг ей придет в голову все рассказать Абулшеру?

     В конце концов Брайану удалось уговорить ее. И вот сейчас Эвелин находилась в большом зале со множеством столиков, за которыми сидели одни мужчины. Она оглядывала переполненный зал, но Абулшера не находила. Тогда она медленно двинулась мимо столиков, дошла до середины зала и наконец увидела его. Он сидел за угловым столиком, уставившись в одну точку, рассеянно прихлебывая маленькими глотками из чашки.

     Эвелин неслышно подошла к нему сзади и назвала его имя:

      — — Абулшер...

     Он мгновенно обернулся.

      — — Ты?

      — — Да, я. И я хочу сразу спросить у тебя кое-что. Почему ты оставил меня этим людям? Знаешь ли ты, кто они на самом деле?

     Лицо тхальца отразило вскипавшую в нем злость. Однако он не решился на резкость. Помолчав, он спросил, сдерживая себя:

      — — Как ты ... нашла меня?

      — — Я спрашивала про тебя у кого только могла... Можно мне сесть с тобой?

     Он кивнул. Потом крикнул, чтобы принесли еще кофе и спросил:

      — — Что ты собираешься делать?

     Она ответила вопросом на вопрос:

      — — А что собираешься делать ты?

      — — Мне надо найти здесь работу. Как только устроюсь, пошлю за семьей. Ты не должна полагаться на меня...

      — — Не беспокойся, у меня совсем иные планы.

     Он подозрительно посмотрел на нее.

      — — Другие планы?

      — — Да. Один человек... Один из тех, кто приходил к Нурахмад-хану... Короче говоря, я приглянулась ему... Он просит меня согласиться жить у него. Он богат... И вообще, он хороший человек...

      — — Ну вот, я всегда говорил, что твое счастье лежит у тебя между ног...

     Эвелин вспыхнула. Ее охватил гнев. Этот человек еще смеет издеваться над ней! Вместо того, чтобы хоть как-то оправдаться за свой бесчестный поступок... Она чуть не ударила его, но вовремя вспомнила инструкции Брайана и взяла себя в руки.

      — — Абулшер, мы так долго были друзьями... И нам было так хорошо друг с другом... Скоро мы расстанемся, и я бы хотела попросить тебя об одном одолжении.

      — — Каком одолжении?

      — — Давай устроим себе прощальное свидание.

     Абулшер рассмеялся.

      — — И это все? Что ж, я согласен. А как насчет твоего нового любовника? Он не будет возражать?

     Он уже не смеялся и вновь посмотрел на нее с недоверием.

      — — А почему все-таки ты хочешь, чтобы мы расстались именно так? Зачем тебе это свидание, если у тебя есть другой мужчина?

      — — Как почему? Просто потому, что ты мне нравишься... Несмотря ни на что... Да-да, иначе я бы не пошла за тобой в такую даль.

     Его цепкие глаза так смотрели на Эвелин, словно он силился прочесть ее мысли. Что-то подсказывало ему, что здесь может скрываться ловушка... Срабатывал животный инстинкт самосохранения...

     Эвелин подумала, что он может отказаться и уйти...

      — — Ну пожалуйста... Всего два или три часа...

     Она произнесла это так вкрадчиво и мягко, как только могла. Он ответил не сразу. Допил свой кофе, потом решительно произнес:

      — — Хорошо. Далеко идти не надо. Здесь наверху есть комнаты.

     Абулшер подозвал хозяина, который как раз проходил мимо. Тхалец протянул ему фунтовую бумажку и сказал, что им нужна комната. Хозяин понимающе улыбнулся и попросил их следовать за ним.

     Комната была тесной и темной. Почти половину ее занимала двуспальная кровать. Эвелин хлопнула в ладоши, с покрывала поднялось в воздух несколько жуков. Она обернулась к Абулшеру и задумчиво проговорила:

      — — Здесь так, как у тебя было там, в Саргохабаде...

     Он горько усмехнулся:

      — — Да... И я ушел оттуда, чтобы получить пулю...

     Эвелин вздрогнула. Почему он так сказал? Неужели это предчувствие? Она приучила себя не смотреть на него, как на человека со своими эмоциями и переживаниями. Теперь она поняла, что он боится... Боится неизвестности. Боится за свою жизнь. Несомненно, он чует опасность.

     Ей захотелось встать и убежать отсюда, оставить его одного... Но она и сама была в страхе...

     Она посмотрела ему в глаза и сказала:

      — — Абулшер, я хочу, чтобы ты сделал то, что прежде никогда не делал.

      — — Что именно?

      — — Поцелуй меня... В губы, как принято у нас, европейцев...

     Он пожал плечами:

      — — Если ты хочешь...

     Эвелин положила свои руки ему на плечи. Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ. Своими губами и языком она раскрыла его губы. Они подались и впустили ее нежный язык. Его руки скользнули по ее спине и сжали выпуклость ее ягодиц.

     И тут он укусил ее.

     Эвелин почувствовала, как с ее губ капает кровь. Она попыталась вырваться, но он с силой толкнул ее, она упала спиной на кровать. Абулшер задрал вверх ее мужскую рубаху и размотал повязку, стягивающую груди — — он набросился на них, вбирая в рот и кусая. В ней затеплился огонек вожделения, тело подалось ему навстречу, низ живота был охвачен томительным ожиданием...

     Он стащил с нее брюки, потом вдруг слез с нее и проговорил:

      — — Сними рубашку и встань.

     Она повиновалась.

      — — Пройдись по комнате... Туда и обратно... Я хочу запомнить тебя такой, какая ты сейчас...

     Эвелин встала, отвела назад плечи, сделала круг в сумраке комнаты. Она никогда не стеснялась своей наготы и даже гордилась своим телом, но сейчас ей доставляло особое удовольствие выставлять себя напоказ. Она повернулась к нему спиной, твердые округлые ягодицы призывно и соблазнительно колыхались с каждым шагом, пружинистые мускулы обрисовывали сначала одну половину ее пышного зада, а через долю секунды — — вторую...

     Абулшер сидел на кровати и с удивительной серьезностью смотрел на передвигающуюся перед ним белую женщину. Расширившимися зрачками глаз он ощупывал ее тело так, как будто навсегда хотел запечатлеть в мозгу ее изображение.

      — — Теперь сядь.

     Эвелин послушно села.

     Он поднялся и отступил на несколько шагов.

      — — Раздвинь ноги.

     Эвелин поколебалась, но сделала и это.

     Абулшер улыбнулся.

      — — Вот так. Странно, когда смотришь на женщину в такой позе... Когда она показывает тебе свою раскрытую дыру... Ведь не скажешь, что это очень красиво... А я стал бездомным и отверженным именно из-за этого...

     Эвелин почувствовала, как кровь приливает к ее лицу. Он стал ей противен. Он опять хочет унизить ее! Она встала и, не сказав ни слова, стала натягивать шаровары.

     Но Абулшер вырвал их из ее рук и хлестнул ими поперек обнаженных ягодиц.

     Эвелин вскрикнула:

      — — Почему ты ведешь себя всегда так грубо?

      — — А потому, что только так с тобой и можно обращаться... И тебе нравится это! Да-да, нравится!

     Он усмехнулся и снова ударил ее, потом еще и еще. Когда ягодицы раскраснелись от ударов, он перешел к груди.

     Эвелин ощутила знакомое тепло, потоки которого уже начали разливаться по ее телу. С ужасом она осознала, что он прав! Она откликалась на его жестокость, как цветок, раскрывающий свои лепестки навстречу солнечным лучам, которые потом засушат его и умертвят. Она бросилась на кровать и широко расставила ноги, вздрагивая и ежась под градом ударов, сыпавшихся на шелковистые бедра и задевавших ее возбужденное женское естество.

     Неожиданно удары прекратились. Тхалец перевернул ее на живот и притянул к себе округлые белоснежные ягодицы. Он грубо раздвинул их, его вытянувшийся напрягшийся язык вдвинулся туда и смочил слюной наморщенный ротик анального отверстия.

     Эвелин охватил сладостный трепет, когда его язык, то смягчающийся, то настойчиво-гибкий, заходил по канавке меж ее бедрами. Она протянула свои руки между ногами, чтобы найти и схватить его начинающий твердеть член. Нежно и осторожно она принялась ласкать его, поглаживая, потирая, чуть натягивая...

     Она вновь упивалась своей властью над этой плотью, которая под действием ее пальцев превращалась в мощную палицу, тяжелую и негнущуюся.

     Легкие прикосновения ее пальцев довели Абулшера до такого состояния, что он застонал... Он начал двигать бедрами, со сладострастием вдвигая свой взбудораженный орган в темноту ее мягких и влажных рук, ненадолго задерживая его там и вновь вытаскивая, чтобы опять погрузить в сложенные трубочкой женские ладони.

     Неожиданно он покинул эти ласкающие руки и через секунду пробился на всю глубину своего мощного мужского органа в податливый кружок ее ануса.

     На какой-то момент все тело Эвелин сковала боль, но она быстро прошла, мышцы сделались ... больше всего на свете она желала, чтобы он знал о ее присутствии. Она старалась разглядеть лицо тхальца, однако оно выглядело отчужденным — — он уже простился с этим миром...

     Субадар накинул ему на голову мешок. Солдаты-сикхи, уже без сабель, поддерживая под локти, сделали вместе с осужденным последние шаги. Вот уже петля обвилась вокруг шеи... Барабаны забили в полную силу. Ноги потеряли опору... Тело задергалось, качнулось и быстро затихло...

     Эвелин сидела на земле, сомкнув веки. Больше не было сил смотреть туда... Она ненавидела всех их — — палача, офицеров, собственного отца... Но больше всех она ненавидела себя.

     Потоки слез хлынули из глаз, она до крови закусила губы, чтобы сдержать громкие рыдания...

     * * *

     Миссис Дженнингс поднялась с кресла, зашуршав нижними юбками, и позвонила маленьким колокольчиком. Когда вошел слуга, она сказала:

      — — Принеси еще чаю.

     Потом она обратилась к Эвелин:

      — — Эвелин, дорогая, вы ведь выпьете еще чашечку?

     Эвелин сидела на диване между двух гарнизонных дам, каждая из которых отличалась весьма внушительными габаритами. Ее мать сидела в противоположном углу гостиной и что-то вполголоса рассказывала жене шотландского майора.

     Миссис Дженнингс была очень довольна собой. Ей удалось первой заполучить к себе Эвелин, ставшей местной знаменитостью. Миссис Дженнингс расценивала это, как свой крупный успех в соревновании между женами офицеров военного городка. Сегодня к ней пришли многочисленные гости, и она умело играла роль удачливой хозяйки. Повернувшись к Эвелин, миссис Дженнингс повторила то, что уже говорила в этот вечер:

      — — Я восхищаюсь вашей храбростью, Эвелин. Если бы, не дай Бог, я оказалась на вашем месте, то умерла бы от страха...

     Со всех сторон на Эвелин сыпались вопросы:

      — — Они обращались с вами прилично, мисс Беллингэм, это правда?

      — — А вы видели их женщин?

     Эвелин вовсе не требовалось самой отвечать на подобные вопросы. За нее это прекрасно делала мать, которая не без тщеславия подтверждала достойное поведение своей дочери.

     * * *

     Прошла неделя после казни Абулшера. Первое время Эвелин не находила себе места и ходила, убитая горем. Потом, к ее немалому удивлению, одно за другим последовали приглашения — — то на обед, то на чай, то на бал, дававшийся в ее честь. Она старалась уклониться от них, ей хотелось уединиться, спрятаться от любопытных взоров, не выслушивать назойливые вопросы. Но потом она поняла, что Брайан своим рассказом сделал из нее настоящую героиню.

     Согласно его версии, мисс Беллингэм была похищена коварным тхальцем, требовавшим за нее огромный выкуп. По этой версии выходило, что никто не дотронулся до Эвелин даже пальцем, что она проявила чудеса стойкости и отваги.

     Эвелин была благодарна Брайану за то, что он не искал с ней встреч, а когда они виделись последний раз, он лишь вежливо осведомился о ее здоровье и обращался к ней не иначе, как «мисс Беллингэм».

     Однако, несмотря на внешнее правдоподобие рассказа Брайана, не все были убеждены в его искренности. Эвелин чувствовала, что некоторые относятся к этой истории скептически и даже с подозрениями. Она убедилась в этом, когда, находясь с матерью в одном из магазинов, она случайно подслушала разговор двух женщин, одна из которых высказывала свои соображения:

      — — Сначала убили бедного Фрэнсиса, а потом сразу похитили ее. Не может быть, чтобы эти события не были связаны... Кто знает, не спровоцировала ли она этого туземца... Ведь просто так он вряд ли стал бы рисковать...

     Миссис Беллингэм тоже услышала эти слова. Она отвернулась и заплакала. Придя домой, она сказала Эвелин, вытирая красные от слез глаза:

      — — Я сама все больше убеждаюсь в том, что действительно есть какая-то зловещая связь... Если бы ты не отказала Фрэнсису, то он вел бы себя иначе, он не был бы столь неосторожным, он не стал бы удаляться от гарнизона без сопровождения... Мне кажется, что на нас легло пятно, от которого теперь уже не избавиться...

     Эвелин чувствовала, что мать изменила свое отношение к ней.

     После ее возвращения их взаимоотношения стали прохладными. Казалось, мать не была склонна верить словам Брайана. Она давала понять, что никогда не простит Эвелин ее отказа Фрэнсису, что все случившееся с Эвелин только в лучшем случае можно считать позорным скандалом... Много раз она говорила, что Эвелин не так просто теперь будет найти подходящего мужа. Какой мужчина может быть уверен, что до Эвелин действительно не дотрагивались эти проклятые туземцы?

     Потеряв терпение, Эвелин повернулась к матери:

      — — Мама, прошу тебя, перестань плакать. Я все обдумала. И кажется, я нашла хороший выход. Будет лучше всего, если вы отправите меня в Англию.

     Миссис Беллингэм перестала всхлипывать.

      — — Ты вправду так думаешь, Эвелин?

      — — Конечно, мама. Дядя Джеймс и тетя Мэрион будут рады, если я поживу у них. Это позволит окончательно забыть про всю эту историю.

     Миссис Беллингэм досуха вытерла глаза, слова Эвелин явно придали ей бодрости. Она взяла руку дочери в свою и доверительно зашептала:

      — — Твой отец будет чувствовать себя гораздо лучше, когда будет знать, что ты дома, в Англии... Ты знаешь, все это время он так мучился бессонницей...

     * * *

     Со следующего дня начались сборы. Было решено, что Эвелин доедет на лошадях до Бомбея, а там сядет на пароход. Эвелин стала готовить подарки для английских родственников.

     Через три дня после разговора с матерью они с Мианой возвращались из магазинов. Их сопровождали двое солдат, без них теперь Эвелин не выходила из дома. Один из солдат и Миана несли пакеты с покупками, Эвелин шла налегке.

     Когда до ворот их сада оставалось около сотни метров, Эвелин заметила впереди четырех туземных женщин. Они несли на головах переполненные корзины и двигались в сторону квартала, где жили семьи офицеров-индусов. Одна из женщин, маленькая и худенькая, оступилась и уронила свою корзину. На землю выпали связки бананов. Женщина нагнулась, чтобы их подобрать, чадра ее на мгновение откинулась и женщина устремила свои глаза на Эвелин.

     У той упало сердце — — она узнала Джамилю, младшую жену Абулшера. Эвелин застыла на месте.

     Как ни в чем ни бывало, Джамиля водрузила корзину на голову и мелкими шажками догнала остальных женщин.

     Эвелин захотелось взвыть от страха. Она успела поймать мимолетный взгляд девчушки, в котором угадывалось торжество охотника, настигшего свою жертву... Эвелин сжала руку Мианы и заторопила ее...

     В эту ночь Эвелин не осмелилась спать одна. Она попросила Миану перенести кровать в ее комнату. Ей не давал покоя вопрос: что делает Джамиля в Саргохабаде? А вдруг ее появление — — предвестник мести за Абулшера?

     Едва дождавшись утра, Эвелин принялась упрашивать отца отправить ее в Бомбей как можно скорее. Она попыталась объяснить свое беспокойство, но полковник Беллингэм счел это чрезмерной нервозностью.

     Эвелин боялась выходить из дома. Все свое время она тратила на сборы, на упаковку своих чемоданов.

     Прошло два дня, и мало-помалу страх начал улетучиваться. Эвелин стало казаться, что она преувеличивает опасность. Взволновавшая ее встреча теперь казалась случайной и ничего не значащей. Она даже набралась храбрости и отправилась с Мианой к кварталу, где жили туземцы. Они дошли до дома, где раньше жил Абулшер. Теперь дом занимал чернобородый толстый сикх, у которого была куча детей. У знакомых индусов Эвелин осведомилась, не видели ли они в городе младшую жену Абулшера. Оказалось, что никто ее здесь не видел.

     Эвелин успокоилась. Ее мысли были уже далеко отсюда. Она представляла себе чудесный Бомбей, предвкушала прелести путешествия по морям, грезила родной Англией. У нее там будет столько развлечений!... 

      А сколько появится новых друзей! Теперь она и сама поверила Брайану и смотрела на все происшедшее с точки зрения его отчета о ее злоключениях. Фрэнсис и Абулшер, аксакал и племя страшных джелилов, Нурахмад-хан и Имхет — — все они сейчас были от нее так же далеки, как, например, персонажи книги, рассказывающей о фантастических путешествиях Гулливера.

     Словом, жизнь представлялась прекрасной...

     * * *

     Был августовский полдень. Солнце палило нещадно. Деревья, кусты и цветы замерли в ожидании вечерней прохлады. Эвелин сидела в своей комнате, отдыхая от суеты, связанной с предстоящим отъездом.

     Полковник Беллингэм отправился на учения с одним из батальонов, а его жена ушла к пастору, чтобы помочь приготовить церковь гарнизона к очередному богослужению. Слуг отпустили до обеда, лишь Миана спала на тенистой веранде.

     В маленькой комнате Эвелин было особенно душно. Эвелин опустила шторы и, сняв платье и трусики, осталась в одной легкой сорочке. Она легла на кровать и подумала, что сейчас погрузится в беззаботный сон, а когда проснется, то жара уже спадет. Она закрыла глаза...

     Не просыпаясь, Эвелин ощутила на себе грузную тяжесть. Она попыталась освободиться, но ничего не получилось. Тогда она заставила себя проснуться и замигала со сна глазами. Волна леденящего душу ужаса накатила и парализовала ее. Перед ней были горящие глаза Имхета!

     Не произнося ни слова, он связал ей руки и ноги, потом сорвал рубашку и всунул ее в рот Эвелин. На мгновение застыл перед ней, пожирая глазами беспомощное, но прекрасное в своей наготе тело. Потом он набросился на нее, как бешеный пес. Он кусал ее груди, рвал зубами соски, словно хотел лишить их нежно-розовых кончиков...

     Эвелин забилась, будто пойманный зверек, но груз мужского тела не позволял ей шевелиться. Бросая свирепые взгляды, он протолкнул свои колени меж ее ног и с силой раздвинул их. Шнуры, державшие ее лодыжки, больно врезались в кожу. С диким ожесточением он принялся колотить ее по бедрам. Его руки то сжимались в кулаки, то хлопали наотмашь упругую плоть. Он добрался до пространства между ее ног и без остановки лупил по той части женского тела, на которую в первую очередь была нацелена яростная месть за убитого брата. На съежившиеся интимные губы, которые столько раз сладострастно трепетали и жадно открывались навстречу могучему фаллосу, сыпался град жестоких ударов. Имхет должен был наказать эту хищную злополучную яму, заглатывавшую мужскую силу и послужившую причиной трагедии...

     Первобытная ярость достигла крайней точки, тхалец ничего не видел перед собой, кроме ненавистной, прятавшейся от него норы, в которой притаился злой дух, лишивший его самого близкого на свете человека. Ему надо было сокрушить, раздавить, растерзать ее...

     Эвелин извивалась и дергалась от невыносимой боли, из забитого рубашкой рта неслись заглушенные стоны. Хмельной пароксизм расправы разжег мужской инстинкт, фаллос Имхета выпирал из холщовых штанов, словно страшное привидение, закутанное в саван. Но он не поддавался призыву восставшего органа, продолжая разделываться с плотоядной самкой, пока, наконец, не выбился из сил. Он рухнул на нее, сквозь его стиснутые зубы прорвались сдавленные рыдания...

     Он безжизненно лежал на ней, тяжело дыша, и постепенно приходил в себя. Затем он медленно приподнялся, перевернул ее и поставил на колени перед собой. Грубым рывком раздвинул полушария ягодиц и вонзил в тесный сжавшийся ход дубиноподобный орган.

     Эвелин содрогнулась от колющей боли, но помимо ее воли, мышцы расслабились, в ней всколыхнулось желание... Боль уже не пронизывала ее, тело непроизвольно стало отзываться на волнообразные движения бившегося в ней фаллоса. Ее бедра сами собой настроились на синхронные с мужскими выпады, чтобы забирать от каждого движения как можно больше наслаждения.

     Рука Имхета протянулась к мохнатой горке ее лобка, пальцы отыскали увлажнившийся вход в лоно ее...

     Отчаянно дернувшись, Эвелин попыталась исторгнуть из себя когтистые пальцы, но это только усилило раздирающую боль. Он проталкивал всунутые пальцы все глубже... Внутри ее был уже весь кулак. Дикая боль стала нестерпимой, Эвелин с ужасом подумала, что не вынесет этого...

     Женский организм агонизировал, но похоть брала свое: сладострастная жижа, которой истекало лоно ее, орошало волосатое орудие пытки.

     Втиснутый во влагалище Эвелин кулак разжался, острые длинные ногти стали разрывать ее внутренности. В ответ на это обжигающие спазмы стали одна за другой сотрясать изнемогающее тело...

     Это был самый сильный оргазм в ее жизни!"И последний!» — — промелькнуло в угасающем сознании...

     Мужчина оставил ее. Почти без чувств, Эвелин повалилась на бок. Перед глазами стоял густой туман...

     Вдруг туман пронзил блеск стали. Она увидела кривое лезвие ножа...

     Рядом с кинжалом возник огромный фаллос, он был в крайней стадии возбуждения. Из него вылетела струя молочно-упругих капель...

     Это было последнее, что она видела...

     Всаженное под прекрасную левую грудь лезвие разом заглушило подрагивание ее охваченных сладострастием бедер.

     И тогда бесшумно опустился плотный багрово-черный занавес...

     * * *

     Душным вечером мисс Эвелин Беллингэм была найдена убитой в своей постели. Труп обнаружила ее старая няня Миана. Войдя в комнату, она пронзительно закричала и бросилась прочь. Через час прибыла миссис Беллингэм. Но к тому времени здесь уже побывал комендант гарнизона с врачом, фельдшером и медсестрой. Они убрали окровавленные тряпки и привели тело в порядок. Лицо пришлось прикрыть, чтобы мать не увидела изувеченный нос — — кончик его был отрезан.

     Убийство осталось нерасследованным. Никто не сомневался в том, что оно было вызвано местью, но властями не удалось найти убийцу. Его нужно было разыскивать в горах — — все знали, что это безнадежно. Как в Дели, так и в Лондон были посланы подробные доклады, которые осели в архивах...

     Полковник Беллингэм вышел на пенсию, вместе с женой они уехали в Англию. Вскоре после случившегося полк получил приказ передислоцироваться на юг, под Бангалор. В Саргохабаде появились новые люди. Все, что произошло с Эвелин Беллингэм со временем превратилось в легенду.