Она пришла, убитая сознаньем

     Грядущего паденья своего...

     Несчастное, разбитое созданье.

     В глазах тоска и больше ничего.

     Она сняла одежду как вериги,

     Она легла в постель как на костер.

     Она любовь встречала только в книге,

     Но похоть в ней жила как селитер.

     А годы шли, а юность промелькнула,

     А добродетель женщины порок.

     И ветром одиночества подуло,

     И наступил ее предельный срок.

     Скажу тебе, читатель, по-секрету,

     Я эту тайну открывал не раз,

     Из недотрог монашек в жизни нету,

     Вот из блядей встречаются подчас.

     Зато из целок выдержанных долго

     Выходит настоящее вино.

     И если откупорить к месту, с толком,

     Приятно кружит голову оно...

     А тут, представь, тот самый редкий случай.

     Сидели в ней сто тысяч бесенят.

     Зачем их в заточенье было мучить?!

     Да разве эти черти усидят!!!

     Был поцелуй сначала сух и долог,

     Как суховей в засушливой степи.

     Но я ласкал ее как спелеолог,

     И ночь была, и были мы одни.

     И было как начало изверженья:

     Слегка по телу пробежала дрожь,

     Слегка навстречу начала движенье,

     Потом еще прибавила на грош,

     Потом еще, смелее, злее, глубже,

     И хриплый стон, и жажда все отдать.

     И ощутила, как ей это нужно

     Кому-нибудь вот так принадлежать.

     Гордячка, умница, богиня с пьедестала...

     Сгорело все... Осталась только блядь,

     Которая мечтательно шептала:

     Меня ведь надо каждый день ебать...