Меня всегда развлекали размышления маститых психологов и сексопатологов на тему однополой любви. Логика таких рассуждений приблизительно такова же, как мнения дилетанта-поэта, который сам шуруп в стенку вкрутить не может, о действиях... ну, предположим, электромонтера. Тут, граждане, нужно либо самим пробовать, а потом делиться впечатлениями, либо молчать вообще. А выслушивать идеи очередного научного светила о недостатках однополой любви — просто откровенно скучно.

     Кстати, существует мнение, что более тридцати процентов женщин — скрытые лесбиянки. Вот уж не знаю, правда это или нет, но каждая пятая собеседница в разговорах по душам честно признается, что хотела бы «это попробовать». А уж моя alma mater, где я имела счастье отучиться без малого пять годков, просто кишела любительницами «розовой жизни». Сколько предложений тогда пришлось выслушать — не перечтешь. Чуть ли не каждая пьянка (а курс у нас был из общества явно не анонимных алкоголиков), заканчивалась в итоге зажиманиями возле стенки с предложениями уединиться. Случалось, соглашалась. Случалось, посылала куда подальше. И в том, и в другом случае не жалела о последствиях. Невинность моя осталась в далеком доуниверситетском возрасте, а в жизни я стремилась попробовать всего помаленьку, особенно не увлекаясь.

     Но, как известно, и на старуху бывает проруха. Старуха (это я) по окончании высшего учебного заведения решила махнуть на моря в студенческий лагерь. Ну, студенческим он был только по названию. Вокруг него располагалось три горы, где дикарей было раз в пять больше, чем обитателей самого лагеря. И поскольку все постоянно ходили друг к другу в гости, грань между «горцами» и «цивилизацией» стиралась напрочь.

     В один из теплых июльских вечеров дружная компания собралась возле палатки, именуемой в народе «Броненосец в потёмках». Хозяин ее, по слухам — капитан дальнего плавания, обладал тремя неоспоримыми достоинствами... звучным именем Аристофаний, редким гостеприимством и солидным капиталом. Каждый вечер перед «Броненосцем» собиралась разношерстная толпа, осушавшая бесчисленное количество бокалов... в смысле, пластиковых стаканчиков, за здоровье Аристофания и его сестры Танюхи.

     Подобно своему брату — Мичману, как звали его друзья, — она отличалась буйным характером. Плюс совершенно сногсшибательная внешность. Мужики на нее слетались как мухи на мед, но благоразумно держали дистанцию, поскольку Аристофаний, демонстрируя накачанные бицепсы, с легкостью мог приподнять передок «Жигулей», а честь своей сестры блюл с рвением Цербера.

     Танюха, живо откликавшаяся на кличку «Старпом», была блондинкой с пропорциями 90—60—90 и лицом Линды Евангелисты. В свои восемнадцать она уже успела прослыть роковой женщиной; ходили легенды, будто из-за нее даже кого-то успели пристрелить. Танька эти слухи не подтверждала, но и не опровергала.

     Когда я подошла к «Броненосцу в потёмках», там уже собралась приличная орава. Старпом во всю силу своих могучих легких кричала, стараясь перекрыть мяуканье магнитофона и бренчание гитары...

      — Обормоты! Кто может живо смотаться за водкой? Мичман нас субсидирует.

     К Таньке рванулось сразу несколько человек.

      — Тише, тише, безумные русские! Хватит только одного посланца. Витек, выруби магнитофон, он у тебя все равно тянет. — Она повернулась в мою сторону. — Ба, кого зрят мои очи! Опера Ля Скала! Эй, ты, гитараст! Отдай инструмент в руки профессионала!

     Юноша с мутным пьяным взором, тщетно пытавшийся извлечь из гитары аккорд, приподнялся, протянул мне шестиструнку, споткнулся о чье-то тело и плавно спикировал носом вниз. Гитара жалобно звякнула, а молодой человек в поисках опоры ухватился за мои колени.

      — Если ты ее сломал, я тебя покалечу! — Раздался рев Аристофания.

      — Кого, Иру, что ли? — Полюбопытствовала Старпом, с интересом глядя, как я с брезгливым выражением лица отодвигаю от себя незадачливого музыканта. — Так она сама кого хочешь покалечит.

      — Я про гитару, глупая! — Заржал Мичман. — Ходы на наш сторона, дорогая! — Широким жестом он протянул мне стаканчик со светло-коричневой жидкостью.

      — Коньяк? — Вопросительно посмотрела я на него.

      — Лучше. Виски! — Причмокнул губами Аристофаний.

      — Моряк, не спаивай женщин! — Возмущенно заявила Танька. Слушай, Ирка, пей быстрее эту гадость и берись за гитару. Давай что-нибудь из «Воскресенья».

      — По дороге разочарований снова очарованный пройду! — Взорвался многоголосый хор, как только я провела рукой по струнам. Инструмент, прямо скажем, играл неважно. Было такое ощущение, что если я и выпущу его из рук, то эти глухари на току все равно ничего не заметят. После «Воскресенья» мы вспомнили еще «Машину времени», «ЧайФ», «АукцЫон», «Крематорий»... В какой-то момент я тихо сплавила гитару первому подвернувшемуся молодому человеку и устало откинулась назад. Все-таки два часа пения без перерыва — это уже не для меня. Старею...

      — Земля холодная, ляг ко мне на колени, — прошелестел над моим ухом тихий голос Таньки.

     Я подняла глаза. Над моей физиономией смутно белело лицо нашей роковой блондинки.

      — Спасибо. — Я прислонилась затылком к ее стройным ногам. Таня запустила мне в волосы свои длинные пальцы и начала их перебирать.

      — Знаешь, — задумчиво проговорила она, — а у тебя красивые патлы. Хотела бы я такие же иметь.

      — Да тебе, вроде, жаловаться не на что... — Я почувствовала, что ее руки как-то слишком бережно гладят меня возле основания шеи. Не скрою, эти касания мне очень понравились.

      — Ира, я тебя умоляю, они у меня жидкие, как крысиные хвосты!

     Я невольно засмеялась. Уж с кем — с кем, но с крысой Таньку никто не сравнивал. Я представила себе, как вытянулось бы лицо Мичмана, услышь он эту реплику своей сестры. Сам Аристофаний считал ее просто образцом красоты и порвал бы любого, кто усомнился в этом... Впрочем, таких камикадзе пока что не находилось.

      — Пойдем отсюда, а? — Старпом потянула меня за рукав. — Сейчас эта компания напьется до той стадии, когда одна половины вырубается, а вторая идет купаться в неглиже. Тоска смертная...

      — Что, не нравится тебе сие общество? — Грустно усмехнулась я.

      — А ты, можно подумать, от него тащишься... Сборище ограниченных людей. Мужики так вообще ни о чем, кроме постели, думать не способны. Как ты думаешь, у них мыслительный орган в голове или все-таки в штанах? Ненавижу этих самцов!

     Последнюю фразу она произнесла особенно выразительно. У меня в душе зашевелились первые подозрения.

     Мы шли по берегу моря, рассеянно пиная ногами камушки. Неожиданно Танька развернулась ко мне лицом.

      — Ты никогда не забиралась на Компас?

     «Компасом» в лагере называли самую высокую гору. Ее подножье было плотно облеплено палатками, но на самую верхотуру никто не лез... уже были случаи, когда отважных альпинистов увозили на «неотложках».

      — Танька, не сходи с ума! Она ж крутая, как яйцо!

      — Ирка, не дури! Я знаю одну тропку, она как раз обвивается вокруг горы. Ее обнаружили еще лет пятнадцать назад. Там просто надо знать, куда сворачивать. Абсолютно безопасно. Правда. Пойдем, а?

     Не знаю, что меня убедило больше... просительные интонации в ее голосе или предчувствие предстоящей авантюры. Наверное, и то, и другое. Уже час спустя я стояла, отдуваясь, на маленькой площадке, с которой открывался прекрасный вид на наш лагерь. Таня стояла позади меня.

      — Вон, видишь? — Она протянула руку, показывая на точку левее и ниже нас. — Там как раз «Броненосец». А выше — это палатка Пигалиц...

      — А, этих розовых девушек, — кивнула я.

      — Тебя так смущают однополые отношения? — Тихо прошептала она, кладя руки мне на плечи.

     Я развернулась. Таня стояла передо мной абсолютно голая. За то время, что я пялилась на пейзаж внизу, она успела раздеться. Ее загорелое тело, казалось, фосфоресцировало в темное. Я чувствовала, как стильно бьется ее сердце. На стройной длинной шее бешено пульсировала голубая жилка. Она подалась мне навстречу.

      — Ира, я не могу больше... Уже два месяца терплю. Пожалуйста, давай с тобой...

      — Танька, бедная девочка, да зачем тебе это? Или у тебя с мужиками совсем никак?

      — Совсем... Всю весну встречалась с одной девчонкой, вроде все так хорошо было, а потом она уехала в другой город. Ну, не по барам же специальным мне идти... там еще подцепить чего можно.

     Старпом всхлипнула и прижалась ко мне. Я рассеянно обняла ее и погладила по голове.

      — Танюха, да брось ты... Ну, не реви.

     Я приобняла ее, утешая, и она подняла ко мне заплаканное лицо. Уже не помню, как я начала целовать ей сначала лоб, потом щеки. А потом она впилась долгим и страстным поцелуем мне в губы. Играя с ее юрким язычком кончиком своего языка, я пыталась привести в порядок свои мысли и чувства. С одной стороны, мне были очень приятны ласки Старпома. С другой, еще совсем недавно я пыталась убедить себя, что с розовыми игрищами завязала надолго.

     Таня запустила руку мне в трусики и начала возбуждать меня рукой. Потом тихо прошептала...

      — Разденься, Ириша...

     Я сняла с себя сарафанчик, и Старпом начала жадно целовать мою грудь. Потом она опустилась на колени и потянула меня к себе на землю. Когда наши обнаженные тела соприкоснулись, она застонала...

      — Я хочу тебя, хочу...

     Представляю себе, как мы выглядели в этот момент. Две обнаженные женщины, кувыркающиеся по мокрой траве, и рискующие в любой момент свергнуться с высоты метров этак семьдесят на засыпающий студенческий лагерь. Но тогда мне уже было все равно. Я поняла, что еще никогда не пробовала настоящей розовой любви. Все эти слюнявые попытки в студенческом возрасте не шли ни в какое сравнение с дикой страстью Таньки, которая елозила по мне, покрывала поцелуями мое тело сантиметр за сантиметром, постанывала, порой срываясь на безумный крик изголодавшейся самки, дорвавшейся наконец-таки до запретного плода.

      — Ира, делай со мной что хочешь, только не останавливайся сейчас!

     Заведенная, я уже не контролировала свои действия. Крепко схватив Танькину голову, я направила ее себе между ног и заорала от неземного блаженства, когда Старпом принялась вылизывать мне клитор.

     Такого оргазма у меня не было ни с одним мужиком. Меня колотило, поднимало над землей, я умирала и возрождалась вновь. Сквозь звон в ушах я слышала вопли Танюхи, кончившей одновременно со мной. Когда туман в глазах рассеялся, я села и рывком подняла к себе Старпома. Она смотрела на меня с немым обожанием.

      — Если ты проговоришься Мичману...

      — Да ты чего, Ира! — Возмутилась она. — Я ж не сумасшедшая.

     Поглаживая меня по груди, Танька робко спросила...

      — Но по крайней мере, хоть еще раз мы сможем?

      — Еще тысячу и один раз, — улыбнулась я. — Ты мне понравилась.

     Танька обняла меня и зарылась лицом мне в грудь.

     ... Тридцать минут спустя мы уже спускались в лагерь. Издали я увидела, как возле «Броненосца в потемках» стоял Мичман, всматриваясь куда-то в противоположную сторону.

      — Беги, — шепнула я, подтолкнув Таню ладонью. — Еще не хватало, чтоб он нас сейчас засек.

     Старпом лукаво улыбнулась мне, чмокнула в щеку и резво побежала вниз. Сладко потянувшись, я направилась в свою палатку.