Посвящается любимой супруге

     ... Когда в лесу наступает утро, и на зелёной траве выпадает роса, то в каждой капельке можно увидеть вечность. Стоит только приглядеться, и она раскроется, как на ладони — бесконечность нашего бытия. И я счастлив, что право увидеть это доступно только мне, и больше никому другому. Когда-нибудь я умру, и стану частью этого леса, благоухающего ароматом жизни. Я превращусь в красивое дерево, властно раскину свои кроны, и устремлюсь вверх, буду расти к облакам, и в один прекрасный момент я достану до самого неба, и сверху буду любоваться живописным пейзажем моего любимого леса. Воистину, творения Божьи совершенны...

     С того момента, как я себя помню, меня никогда не тянуло ни к женщинам, ни к мужчинам. В юношестве мои родители даже думали, что я голубой, и сильно по этому поводу переживали, но, понаблюдав за мной, и, заметив моё равное отвращение к обоим полам, они успокоились.

     В этом безумном мире существовало лишь только одно, что могло пробудить во мне какие-либо чувства, похожие на те, что испытывает мужчина к женщине. Похожие лишь отдалённо, ибо они были намного выше и в тысячу раз божественнее того, что люди называют любовью. И как жаль, что радость испытать это дана только мне, и, наверное, больше никому.

     Всё дело в том, что я люблю цветы и деревья. Но это не значит, что я люблю их, как ботаник, эколог или садовод. Эти последние — не садоводы, а просто садисты. Мне всегда больно смотреть на то, что они делают с беззащитными живыми существами, — как они обрезают их ветки, обрубают корни, и как они расправляются с ненужными побегами, не вписывающимися в дизайн их ландшафта. Вы только подумайте, как ещё, кроме как садистом, можно назвать человека, отпиливающего конечность живому существу, пусть даже это существо беззащитно и не может разговаривать, пусть даже это молодая яблоня в полном своём расцвете, так похожая на застенчивую невесту, украшающую себя перед свадьбой. Вы даже не знаете, насколько это больно и дико — наблюдать, как на твоих глазах молодой женщине отрезают руку.

     Всю жизнь я любил растения. В своём раннем детстве, когда я был совсем маленьким, я обожал сидеть в клумбе среди цветов и заниматься онанизмом. Уже в то время один только вид этих прекрасных созданий вызывал у меня сильнейшее возбуждение. Позже, когда я немного вырос, я заставил все подоконники в своей комнате глиняными горшками, и посадил в них много разных цветов. Там были и розы, и ромашки, и декоративные фикусы, и даже крошечные деревья. Все они были моими друзьями. По вечерам я запирался в своей комнате и разговаривал с ними о жизни. Мы говорили на разные темы. Иногда я рассказывал им сказки, иногда пел им песни, а иногда просто жаловался, как мне неприятно есть капусту и лук в салатах, с каким удовольствием я бы питался одним только мясом, но мама не позволяет мне делать это. Мы были хорошими друзьями и любили друг друга. Нет, не подумайте, что между нами что-то было, — у нас были просто светлые романтические отношения.

     Когда какой-нибудь цветок умирал, я очень сильно переживал потерю близкого друга. Я не мог есть и не спал ночами. Родители думали, что я болел, и вызывали разных врачей, но те были бессильны, и всегда констатировали моё полное здравие.

     Шли долгие годы. Я рос и учился в школе, а затем поступил в университет. Я был круглым отличником по всем предметам, и одинаково хорошо успевал как по истории, так и по математике. Учителя считали меня гением, потому что мне было интересно буквально всё, но я думаю, что это из-за моей феноменальной памяти и способности моментально схватывать информацию.

     Больше всего, конечно, я увлекался ботаникой, и был счастлив, что никого совсем не удивлял мой патологический интерес к флоре. Я часами просиживал в библиотеках, изучая книги о растениях, переписывая из них особенно запомнившиеся мне моменты. А после этого, по ночам, я забирался с фонариком под одеяло, чтобы не увидела мама, доставал свои записи и, читая их, мастурбировал.

     Из университета меня исключили, — я не доучился два года до выпуска. Получилось так, что я затеял драку и избил до полусмерти своего однокашника. Не буду называть его имени в своём повествовании, — он этого не достоин. Расскажу лишь, что однажды мы вместе возвращались с учёбы: я шёл домой, а он — на свидание с девушкой. Что за дикая традиция у людей — дарить друг другу цветы! Люди не знают их мук, не видят, как им страшно и больно умирать, стоя в вазе с мутной водой. Глупые человеческие создания не понимают, как ужасно видеть свою красоту, но знать, что скоро она погибнет и будет выброшена на помойку, словно мусор, отработанный материал, а на самом деле — совершенство, срезанное ножом под корень и обречённое на медленную смерть.

     Мы подошли к цветочной лавке, где, словно в камере смертников, томились розы и гвоздики, лилии и георгины, ирисы и ромашки, и многие, многие другие, ожидая своей гибели. Я смотрел на них, и по моему лицу текли слёзы, — мне было жалко их видеть. Я думал, как это цинично — убить живое существо только ради того, чтобы подарить его кому-то. Для чего? Ради чего? Ради наслаждения умиранием красоты? Злоба стала переполнять меня, мои кулаки непроизвольно сжались.

     Мой однокашник выбрал три красные розы, которых торговцы слегка подкрасили блёстками, словно девиц лёгкого поведения, как будто им было недостаточно естественной красоты. Их небрежно завернули в красивую обёртку и перевязали розовой лентой. Мне очень захотелось вызволить эти цветы из плена, я больше не мог сдерживаться, и резко ударил своего спутника в лицо. Удар был настолько сильным, что сломался его нос. Он удивлённо поднял глаза, не понимая в чём дело. Он был смешон, вытирая кровь на своём лице, и ему уже не нужны были больше эти розы, за которые он так и не заплатил. Я ударил ему ногой в живот, и когда он согнулся, начал бить его везде, где доставал, не замечая в ярости, куда наносил побои. Мои глаза помутились от гнева, по щекам текли слёзы, я что-то кричал, но что именно — сейчас трудно вспомнить.

     После драки того студента отправили в больницу, а меня с позором исключили из университета, — не спасла даже стойкая репутация отличника.

     Через пару лет, однако, я нашёл себе стабильную работу, приносившую мне неплохой заработок, который я тратил на семена и саженцы. Со временем я приобрёл себе небольшой земельный участок, и посадил там целый сад яблонь, но участок находился далеко за городом, и я редко там мог появляться.

     Долгие годы текли размеренно и тихо: с утра до вечера работа, а после неё, когда у меня было свободное время, я уходил в лес, что был неподалёку от моего дома, и проводил остаток дня в обществе сосен, елей, берёз и осин.

     Один раз, когда я гулял по лесу, любуясь совершенством форм деревьев, я почему-то решил свернуть со своей привычной тропинки, и пошёл прямо в чащу. Не знаю, что на меня нашло в тот день, — видимо, захотел познакомиться с каким-нибудь новым деревом. Метрах в сорока от болота я замер. Среди множества разношёрстных деревьев я увидел Её. Она была просто чудом, явившимся из другого мира — белоснежная берёза, стройная и прекрасная, без изъянов и ссадин. Я остановился и обомлел, мой рот непроизвольно открылся. Она тянула меня к себе, словно магнит, и я впервые понял, что влюбился по-настоящему. Я подошёл к ней и погладил её девственное тело. В это же мгновение я почувствовал, на моё плечо плавно опустился зелёный берёзовый лист, — это был знак её внимания, значит, она заметила меня! О, как я был счастлив тогда! Из моих глаз полились слёзы, — вы не поверите, — я разрыдался, словно маленький ребёнок, и, прильнув к ней своим телом, крепко обнял её ствол, и целовал его долго и нежно. Я целовал её всю, — покрыв поцелуями её везде, где мог достать, и радовался, что наконец-то обрёл счастье.

     Все дни напролёт я думал только о Ней, а когда заканчивался рабочий день, бежал ...

 

     сломя голову к ней на свидание, и любовался с ней вместе закатом солнца. Нам было очень хорошо вдвоём. Я писал ей стихи, и читал их при встрече, и меня отнюдь не смущало то, что другие деревья смотрят на нас. Я был счастлив, и мне не было дела до елей, берёз и осин, стоявших вокруг. Мы слушали пение птиц и кваканье болотных лягушек, и летали на седьмом небе от счастья.

     Шло время. Моя Берёза начала отвечать мне взаимностью: я понял это по вкусу её сока, которым она поила меня. Он стал неимоверно сладок и полон страсти. Она хотела меня!

     Я долго не решался, но она просто умоляла. Она жаждала меня, а я всё боялся сделать ей больно: ведь раньше с берёзами у меня ничего не было. Мы занимались лёгкими ласками и поцелуями, я тёрся своим членом о её ствол, чтобы доставить ей удовольствие, и спускал обильные потоки семени на её тело. Но она явно хотела большего, и, наконец, я решил сделать это.

     В тот вечер я вернулся с работы раньше обычного, потому что мне нужно было заскочить домой за инструментами. Я взял походную сумку и бросил туда электродрель, молоток и зубило. Затем, немного подумав, взял с собой немного шкурки, рулетку и охотничий нож. Часа через полтора я уже был в лесу у болота, перед своей возлюбленной.

     Вначале я достал рулетку и измерил свой половой орган: нужно было сделать отверстие так, чтобы оно точно соответствовало его размерам, благо, не очень большим, и в то же время не нарушило бы жизненных функций моей любимой. Затем я поставил метки ножом на стволе, и вырезал кусок коры в этом месте. Это было, как будто я снял с неё трусики, обнажив её возбуждённую плоть. Я решил не использовать дрель, ибо это могло потревожить всех остальных и нарушить гармонию леса. Я работал ножом и молотком, осторожно, буквально по миллиметру пробираясь вглубь тела моей Берёзы. Мы оба были сильно возбуждены, и я чувствовал, как она ждала того момента, когда всё будет готово, и мы, наконец, сольемся в единое целое. Я вырезал ей дырочку всю ночь, и всё это время испытывал непрекращающуюся эрекцию. Полная луна светила над нами, и помогала мне в моём занятии. Я знал, что моей возлюбленной было больно, но она терпела, и её возбуждение было сильнее боли.

     Под утро, когда уже стало светать, я нежно очистил все заусеницы изнутри шкуркой, затем ласково обнял Берёзу и поцеловал. Теперь она была готова. Боль, которую она ощущала недавно, прошла, и сейчас она хотела только одного — меня.

     Я медленно разделся догола, как бы давая ей полюбоваться своим телом, а затем резко вошёл в неё до конца. Её дырочка крепко сжала меня, сама она затряслась, а затем стала качаться из стороны в сторону. Я застонал от наслаждения: это были самые сладкие минуты в моей жизни. Я сделал ещё несколько фрикций, а затем у меня в глазах всё помутилось, я стал немного задыхаться от перенапряжения, и в этот момент сильная горячая струя, как из брандспойта, выпрыснула внутрь моей прекрасной. Я почувствовал, как её киска тоже стала сокращаться, и понял, что мы кончили одновременно.

     Так прошла наша первая ночь. После этого наши отношения стали намного теплее и искреннее. Мы занимались друг другом под шелест деревьев, и никто из людей не мог нас потревожить. Это были самые счастливые дни моей жизни. Я любил всем сердцем и был любимым. И в мире нет больше такого счастья, которое могло бы даже немного приблизиться к тому, что испытывал я тогда. Пространство и время для меня потеряли весь смысл, как будто я очутился в волшебной сказке, где все мечты сбывались, и не было ни неприятностей, ни забот. Каждый день я проживал в предвкушении нашей вечерней встречи, а после неё, когда приходило время расставаться, я с большой неохотой оставлял её в лесу одну — честно говоря, я боялся за неё, что она полюбит кого-нибудь другого, или что-нибудь с ней случится. И, как оказалось, мои опасения не были напрасными — недолго длилось моё блаженство. Всегда наступает момент, когда нужно спускаться с небес на землю, обратно к людям.

     Однажды, как раз в тот момент, когда я собирался кончать, нас заметил вместе один старичок-грибник. Это был такой гадкий горбатый маленький уродец, которому было ровным счётом нечего делать. Он ходил по лесу, вороша палочкой листья, пытаясь преодолеть свою скуку и отыскать что-нибудь, похожее на грибы. И так же, как и я, он решил свернуть с привычной тропинки — это произошло как раз в тот момент, когда я был с моей любимой наедине. Вначале он не понял, что делает в лесу голый мужчина с берёзой. Но когда я инстинктивно обернулся и взглянул на него, капельки пота выступили на его лице — до него дошло. Он закричал, и в ужасе бросился бежать прочь...

     Следующий день был самым печальным днём моей жизни. Я помню, как сломя голову я мчался к своей любимой после работы, и было такое чувство, как будто у меня выросли крылья. С неземным трепетом в груди я представлял, что скоро мы будем вместе, и наконец-то сможем обнять друг друга. Я пробирался к ней сквозь другие деревья, уже запутавшись в сладострастных мыслях, и вдруг увидел, что её нет. Она была срублена под корень. Она лежала на земле мёртвая, бедная моя невеста, и было видно, что последние минуты её жизни были полны страданий, — над ней долго издевались.

     Я не знаю, что со мной было. Мои ноги как будто подкосились, сил кричать не было. Я только беззвучно прошептал губами: «Что же вы сделали, сволочи! За что вы лишили жизни безвинное существо? За что причиняете вы мне такие муки? Что я вам сделал? Что сделала вам моя радость?» Мои глаза наполнились слезами, я склонился над берёзой и зарыдал. Мой плач был слышен далеко вокруг. Скорее, это был даже не плач, а бессвязные вопли, переходящие в завывающее рычание, полные отчаяния и гнева. Полные жажды мести за свою разбитую любовь.

     Я плакал над ней целые сутки. Периодически какие-то любопытные люди приходили посмотреть на меня, видимо, им всё рассказал тот старик, но я совсем не замечал их. Они обходили меня вокруг стороной, делая вид, что гуляют, и боялись подойти ко мне близко. Мне не было до них дела. Жизнь без любимой потеряла для меня всякий смысл, и вначале я даже хотел покончить с собой. Но потом я твёрдо решил, что не стану совершать это, и вначале убью того негодяя, разбившего моё сердце. Я не хотел, чтобы он жил и сделал подобное кому-то другому, и поэтому я дал себе слово разыскать эту мразь и покончить с ней раз и навсегда.

     Несколько дней я не хотел ни есть, ни пить. Ночами меня мучила бессонница, а если я засыпал, мне снились дикие кошмары. Я перестал выходить на работу, и не отвечал на звонки по телефону. Для окружающих я как будто умер, стал призраком, растворившись в их обществе среди таких же, как они сами.

     Я разыскал того грибника, — выследить его было несложно. Он жил недалеко от меня своей тихой и скучной старческой жизнью. Все его любили и уважали, и только один я понимал, какое это чудовище. Я целыми днями наблюдал за ним, и через месяц я знал о нём всё: что он ест на обед, во сколько он ложится спать, где он проводит время, какие книги читает. И однажды я понял, что наступил тот час, когда нужно привести мой приговор в исполнение.

     Я дождался вечера, и когда стемнело, поднялся по лестнице и позвонил в его квартиру. Мои руки крепко сжимали топор. Хриплый старческий голос за дверью спросил: «Кто там?». Я сказал правду, что живу в доме напротив, и что мне нужно с ним поговорить. Как только эта сволочь открыла мне дверь, я резко замахнулся и ударил его топором. Он сразу упал, под ним растеклась лужа крови, а в его глазах застыл тот же взгляд, что был тогда, в лесной чаще. Я рубил его на куски, вымещая всю свою злобу, одновременно плача и смеясь, словно ненормальный. Перед моими глазами стояла моя невеста, белоснежная и необыкновенно красивая. Она цвела и веселилась, и я радовался, что на какое-то мгновение мы опять были вместе, и я был счастлив от мысли, что ей хорошо на небесах, хотя без меня там немножко грустно.

     Минут через пятнадцать от старика осталось кровавое месиво. Я подобрал свой топор и неспешно побрёл домой. Я не боялся, что меня найдут и посадят в тюрьму — теперь мне всё было глубоко безразлично.

     Но никто после этого меня так и не заподозрил. Я продал все свои вещи, а квартиру и земельный участок пожертвовал движению «Гринпис», и они даже написали обо мне статью в газете. Как же давно всё это было!

     Сейчас я живу в лесу, в хижине из шкур животных. Перед своим жилищем я сделал большую клумбу и посадил туда красные розы. Я дал каждой из них имя, и мне с ними совсем не скучно. У каждой розы свой особенный характер, но есть одно общее: все они очень меня любят. Я не допускаю среди них ревности, но чувствую, как они ссорятся между собой, когда я отворачиваюсь.

     Люди считают меня отшельником: со своей длинной бородой я действительно стал походить на некоего святого. Поэтому местные бабушки часто приходят ко мне за благословением. Я охотно его им дарую, а они приносят мне иногда свежее мясо.

     С питанием здесь хорошо: иногда удаётся пожарить насекомых, улиток, или убить какого-нибудь дятла. Я научился охотиться на змей и лягушек. Скажу вам, что они действительно очень вкусные, недаром французы употребляют их в пищу. Иногда я ем их сырыми, иногда жарю на костре из сухих веток, которые дарит мне лес.

     Когда мне хочется новых впечатлений, я надеваю свой единственный, старый костюм и отправляюсь в ближайший город. Местные знают меня, как сборщика макулатуры, и постоянно готовят толстые перевязанные пачки бумаг к моему приходу. Я аккуратно собираю их и сдаю в пункт приёма, а затем возвращаюсь обратно в лес, преисполненный приятных мыслей о том, что только что спас много жизней деревьев.

     В последнее время я появляюсь в городе всё реже и реже. Я, словно дерево, врастаю корнями в лесную землю. Я привязан к своему лесу, и это теперь мой дом. Пускай этот дом не похож на те жалкие клетки, в которых обитают безмозглые людишки, зато он намного больше всех их квартир, вместе взятых. Мой дом живой, и он любит меня. И я навсегда останусь в нём, потому что среди людей меня одолевает неимоверная скука.

     Здесь я нашёл свой мир, и кроме него мне больше ничего не нужно.

     2002.