Господа! Я, являясь почитателем великого таланта Моего Земляка, тем не менее, посчитал возможным написать нижеизложенную стихотворную (смехотворную) эротическую поэму. Давайте не будем ханжами, и мир станет интересней!

     Писатель был великий — Гоголь,

     В трудах его я кайф ловил,

     А эту муть, что я состряпал,

     Блядям знакомым посвятил,,,

     ТАРАС БУЛЬБА

     В нее сливалося за раз,

     намного больше, чем сейчас,

     Ты смог бы выпить, сынку мий!

     Так старый Бульба говорил,

     И стерва панночка твоя,

     Хоть и вертлява, и нежна,

     И с роду крови благородной,

     Но сын мой, слишком уж хитра.

     И мне ты верь, под старость лет,

     Нам не подашь стакан воды,

     И если ей не скажешь — нет,

     То пропадешь из-за манды...

     Эх, батя, только не о том,

     Я снова вижу отчий дом,

     Родную мать, и с ней тебя,

     Причем здесь панночка моя.

     Ведь если молвить справедливо,

     То не всегда и ты красиво,

     На свете этом поступал,

     И много батя отодрал,

     Ты на веку девиц прекрасных,

     А мне учений ты напрасных,

     И так уж много подарил,

     Уж лучше б батя посадил,

     Меня скорей за стол богатый,

     И за горилкою домашней,

     Базар мы будем продолжать,

     А мозги хватит мне вправлять,

     Ее люблю, и драть хочу,

     Поймите, тату, а Остапу,

     Я точно яйца оторву...

     ..Да, не напрасно старый Бульба,

     Так сына ревностно учил,

     Была полячка столь красива,

     Что кто бы с ней не заводил,

     Знакомств иль шашней осторожных,

     То добиваться своего,

     Трудов не стоило его..

     Она всегда сама давала,

     И член желанный заправляла,

     Сама в бездонное лоно,

     И после всех трудов постельных,

     Ее партнеров очумелых,

     Прислуга напрочь волокла...

     А тут проклятая война.

     И с самой Сечи Запорожской,

     Хохлов задиристых толпа,

     Блистая гордыми чубами,

     И широченными штанами,

     Поляков приступом брала.

     Из всей истории войны,

     Неискушенным взглядом видно,

     Что самый опытный стратег,

     Жестокий голод, и обидно,

     Здесь даже Марсу самому,

     И я такого не хочу,

     Судьбы проклятой не желаю,

     Наверно в мире никому,

     Объятий вражеской осады.

     Но коль случилось, силы даст,

     Пусть Бог защитникам усталым,

     И пусть не дрогнет их рука,

     (Но что-то я заговорился),

     Война и в Африке война,

     Мы к нашей панне возвратимся,

     Вот снова ночь, голодный город,

     Несут проклятья небеса,

     В печали гордая полячка,

     Стоит у темного окна,

     Рыдает сердце, видя это,

     Повсюду смертная тоска,

     На стенах факелы в бойницах,

     Но не о том грустит она,

     А просит бедная полячка,

     Скорее хуя, Бога ради,

     И так взирает с высока,

     Во мрак пустынного двора..

     Вот бедный лях изнеможденный,

     Что еле ноги волочет,

     Он ебарь верно ненадежный,

     Но нет других, и он сойдет!

     И убегает в глубь двора,

     За ним по лестнице слуга...

      — Вельможный пан! Защиты просит,

     И ждет Вас нежная княжна,

     Давно уж встать она не может,

     Ей помощь рыцаря нужна:

     А панна между тем разделась,

     Вином немного разогрелась,

     В постель Холодную легла,

     И тихо жалует себя,

     Умело пальцем осторожным,

     Но ловит слух удар тревожный,

     Ее защитник без стыда,

     Упал к постели не дойдя,

      — Волочь, волочь его сюда!

     Вот, наконец, его втащили,

     В лицо плеснув стакан воды,

     В постель беднягу повалили,

     Но разве только для души,

     Вам будут пошлые забавы,

     А впрочем, пусть! Судите сами.

     Мурлыча кошкой похотливой,

     И извиваяся змеей,

     Ласкаясь белкой суетливой,

     Или кобылой молодой,

     Поднять пыталась член поникший,

     Полячка долго. И труда,

     Такого б вынести смогла,

     Едва ли сытая крестьянка,

     Но наша скромная товарка,

     Добилась все же своего,

     И вот насилует его,

     И так, и сяк, и как попало,

     И час, и два не замечая,

     Что даже стона, и того,

     Уже не слышно, как стекло,

     Глаза у ляха вдруг застыли,

     Все ж непосильны видно были,

     Бедняге адские труды...

      — Воды сюда, воды, воды!

     Но было поздно. Хрен с тобой!

     И снова в комнате пустой,

     Сидит печальная княжна.

     Война и в Африке война!

     Но нужно Вам сказать друзья,

     Что не напрасно ждет она,

     Спасенье будет впереди

     Мчит конь героя по степи,

     Спешит казак отца предавший,

     И в глупой неге пожелавший,

     Утешить юную блудницу,

     Чтоб калачом кормить пшеничным,

     Лелеять, холить, голубить,

     Ну что об этом говорить,

     Не в славной битве погулять,

     А он ебать спешит, ебать!

     А что Остап? Пока оставим,

     Утехи мамина сынка,

     И в душу смелую заглянем,

     Другого брата казака..

     Ах, еб твою мать, ну как степь широка!

     Не лезьте шалавы, в штаны казака,

     Он многое видел, и этим богат,

     Не сманит вояку, смазливая блядь.

     Ах, еб твою мать, ну как степь широка!

     Ковыль разметают копыта коня,

     И молодец буйный на сечу спешит,

     Чтоб славы добиться, иль жизнь положить.

     ..И шум, и крик, с кровавой бойни,

     Едва ли выйдешь рассмеясь,

     Или героем станешь славным,

     Или умрешь не помолясь.

     Затуплен был клинок булатный,

     Весь вышел порох и свинец,

     Упал с коня казак отважный,

     И чует он — пришел пиздец!

     Вот в город ляхи потащили,

     Остапа гордого на казнь,

     И свой позор уже забыли,

     Толпой над раненным глумясь,

     Костер на площади соборной,

     Пускай потешит сволочей,

     Остап не молит о пощаде:

     А что же наш блядун — Андрей?

     А он, презреннейший Иуда,

     Пшеничным хлебом накормил,

     Полячку блядь, и как с испугу,

     Ее он на пол повалил,

     В лихом азартном поцелуе,

     Затем ее тугие груди,

     Руками ласково зажал,

     И между ног ее вогнал

     Уж ни о чем не сожалея,

     И не заботясь, не болея,

     Огромный свой багровый член,

     А брат тем временем горел,

     На инквизиторском кострище,

     Без утешенья и молитвы.

     Глаза лишь к небу вознеся,

     Он звал небесного отца,

     И у него просил прощенья,

     За брата — дрянь и мудака!

     А старый Бульба, это видел,

     Но что для сына сделать мог?

     Он подошел к нему поближе,

      — Остап! Я здесь, И с нами Бог!

     Он гаркнул всей своею глоткой,

     И свой кулак с какой-то мордой,

     С размаху в раз соединил,

     И сквозь толпу так прорубил,

     Себе обратную дорогу,

     Тем часом нашу « недотрогу»,

     Андрей в десятый раз имел,

     Совсем не так как он хотел,

     А так как панна пожелала,

     Сама его безумно драла,

     То, приседая, то кружась,

     То, вдруг подпрыгнув, горячась,

     То чуть его освобождала,

     И снова адский начинала,

     Безумной похоти концерт!

     Ну кто такое мог стерпеть,

     Из Вас приятные друзья?

     Вообще конечно не беда,

     Когда мы можем по простому,

     Один единственный разок,

     Засунул, — Вынул, и на бок...

     Ведь член не ствол от баобаба,

     Смотря конечно, что за баба...

     И между этим подлым делом,

     Вдруг шум спасительный возник,

     Андрей взбодрился, как услышал,

     Он сабель звон и батин крик:.

     Но силы были все ж не равны,

     И панна знала ремесло,

     Перекрестила член усталый,

     И снова ведьма за свое,

     Уже постель, и та взмолилась,

     Нет силы даже заскрипеть,

     И вмиг под ними развалилась,

     Но проку что? Уже терпеть,

     Андрею не было резону,

     Не слышал он, как панне с ходу,

     Отец вонзил стальной клинок,

     И сына напрочь поволок,

     Из стен заебанной темницы,

     Ну, вот что братья, есть девицы,

     Которых сколько не клади,

     На белоснежные кровати,

     Им мало все, Такие бляди,

     На свете этом все же есть,

     И их, друзья, не переебсть!

     Пускай простит меня писатель,

     Чей гений я опошлил тут,

     Его я скромный почитатель,

     А баб? Их все-таки ебут!