Весной 1982 года, закончив школу прапорщиков и получив направление на прохождение дальнейшей службы в Туркестанский военный округ, я уже через две недели был в Ташкенте, а еще через одну в столице *дружественного, солнечного* Афганистана городе Кабуле.

     В штабе Ограниченного Контингента вручив путевку в жизнь, направили меня к афганскому *Макару где он своих телят не пас * на должность начальника продовольственного склада.

     Гарнизон был не большой — мотострелковый батальон, санитарная рота, хоз взвод и еще по мелочевке взвод наберется.

     Не на такое я рассчитывал. Выходить за его пределы даже с оружием и группой не рекомендовалось, кругом унылое захолустье; горы, пыль, глиняные мазанки. Местное население не пойми кто; старики бородатые, дети, злые собаки и отсутствие приличных баб, в общем — полный пиздец! А ведь ехал я с тайной надеждой записать в свой актив афганку, а лучше не одну.

     Потянулись однообразные, скучные дни. С местным населением конфликтов и контактов почти не было. Мотострелки обеспечивали контроль за ущельем, которое находилось километрах в десяти, иногда слышалась стрельба и разрывы мин, бывали раненые и двухсотые.

     По прошествии двух лет службы в этой дыре к нам приехал бумажный капитан из Кабула с проверкой, естественно весь процесс сопровождался употреблением спирта, обильной закуской, разговорами за жизнь и героическую службу. Как то, во время очередного душевного разговора, я ему пожаловался на свою тоскливую жизнь и попросил помочь в переводе поближе к цивилизации.

     — Можно подумать, загадочно изрек капитан.

     Его *подумать * мне обошлось в пятьсот чеков, кто не знает — это эквивалент валюты, на них можно было отовариваться в Союзе в магазинах типа *Березка*, зато через три недели после отъезда капитана я уже был в Кабуле. Жизнь моя изменилась кардинально, тайная надежда увеличилась многократно, здесь можно было выходить в город, лучше не одному, пошляться по базарам. Кругом шныряли вооруженные люди — афганская милиция, их армейские, наши военные, просто бородачи с калашами, дети и конечно женщины, кто в чем — в форме, гражданке, закутанные платками и в парандже, в общем почти что Вавилон. Всюду сидели и стояли на обочинах нищие, приставали попрошайничая дети. Однажды, возвращаясь из очередного *культпохода*, я увидел женщину стоящую в сторонке от дороги не очень далеко от нашей части. Старлей Коля пояснил, что так многие живут, надеясь на подачки.

     Добравшись до склада и быстро собрав авоську с продуктами, рванул обратно. Женщина стояла там же. Подойдя и протянув пакет, с интересом стал разглядывать афганку. Низ лица был скрыт платком, возраст по глазам определить было трудно, ясно одно, что это не подросток и не старше сорока, худенькая. Одета она была, не смотря на августовскую жару, в цветастое, из грубого материала, платье ниже колен с длинными рукавами, в штанах и тапочках. Взяв мой пакет она что то пролопотала на своем языке и кланяясь пошла прочь.

     Так повторилось раза три, она приходила один — два раза в неделю приближаясь все ближе к нашей части. Я решил действовать и в следующий раз подошел к ней без продуктов, словами и жестами стал предлагать пройти со мной. Женщина испуганно смотрела на меня, но все же пошла. Дойдя до КПП остановилась и как я не уговаривал идти дальше отказалась. Дневальные угорали и подъебывали, мне было не до веселья, пришлось идти собирать авоську. Дня через четыре ко мне прибежал дневальный с КПП и сказал, что пришла моя *Гульчетай*, так они ее назвали.

     Одинокая женская фигура стояла метрах в пятидесяти от ворот. Дневальные с интересом рассматривали ее. Подойдя к ней, ничего не говоря, взяв за руку и не смотря на протесты и попытки вырваться, потянул за собой на склад минуя КПП, там у меня была комнатка оборудованная по полной программе.

     Усадив гостью, я по быстрому накрывал на стол. *Гульчетай* сидела молча с интересом рассматривая мое жилище. На предложение поесть, замотала отрицательно головой. Было понятно, что пока лицо закрывает платок не есть, не пить она не будет, пришлось *немножко помочь * его снять. На вид ей было лет двадцать пять, не уродина, этого было достаточно.

     Она скромно ела, я же собирал сумку. После не долгой трапезы девушка встала, засуетилась что то бормоча, намотала платок на лицо, собираясь уходить. Такой оборот дела меня не устраивал, тем более штучка для перепихона оказалась стоящая и если отпускать то только выебав. Усаживая ее на кровать и объясняя что торопиться не надо, я уже не мог сдерживать свое желание, член напрягся и рвался на свободу. Она смотрела на меня с испугом, широко раскрытыми глазами и пониманием того неизбежного что должно произойти.

     Повалив ее на спину поперек кровати и задрав платье, стянул с девушки штаны вместе с трусами, сопротивления не было, обнажилась завораживающая картина — голые бедра и черный кудрявый треугольник. Быстро расстегнув и спустив штаны с трусами, навалившись направил свой разгоряченный член между ног моей гостье, вошел он в пизду без особых затруднений. Она, вздрогнув, не издала ни звука. Испытав верх блаженства, рыча от удовольствия, я ебал ее увеличивая темп стараясь вогнать хуй поглубже. Хотелось проткнуть насквозь, разорвать эту кладезь похоти и наслаждения. Перевернув * Гюльчетай* на живот и пристроившись сзади, начал драть ее с еще большим усердием. Она вздрагивала при каждом толчке, член доставал до дна, тишину нарушало только скрип кровати и хлюпанье влагалища. Когда настал предел я наваливаясь и рыча вонзил так, что девочка вскрикнула и застонала, а сперма пульсируя стала извергаться наполняя ее сосуд сладострастия и блаженства.

     Свершилось. Я был счастлив. Приходила *моя мусульманка* по два раза в неделю, за исключением не подходящих дней, мы ебались, я грузил ее продуктами и провожал за КПП, жила она, по местным меркам, не далеко. Началась полноценная половая жизнь.

     В процессе нашего тесного общения удалось выяснить, что звать ее Хатум, ей 23 года, что у нее есть младшая сестра Хюрем, у которой какое то несчастье и брат, что ее в 16 лет выдали замуж за старика от которого есть шестилетний сын, на большее у него не стоит. Последнее время она содержит его и как ей это удается бабаю не интересно, очень рада что я обратил на нее внимание и что кроме меня ее никто не ебет. Так как трахались мы без гандонов, через три с небольшим месяца начал округлятся животик и Хатум *обрадовала* своей беременностью. Меня как будто обухом уебли по голове. Но она успокоила, объяснив, что ничего страшного, ребенка муж признает своим, а главное в нашем общем деле — продукты. Я был в шоке от понятого и радостным от прекрасной перспективы.

     *Гульчетай* уже не торопилась и все дольше задерживалась. Как то раз, отдохнув после ебли, мне опять захотелось и подумав решил разнообразиться. Подойдя к кровати, на которой она сидела, взял ее руки и прижал к бугрящейся ширинке, давая понять что надо достать ее содержимое. Смотря на меня ласковыми нежными глазами *моя афганочка* расстегнула штаны и высвободила мой аппарат перед своим лицом. Прижав ее ладошки к члену я начал подрачивать приближая его все ближе к губам. Глаза * моей девочки* округлились от удивления и не понимания происходящего. Объясняя что надо делать и как сосать, обхватил голову и подвел член к ее рту. Хатум попыталась что то сказать, а в результате хуй вошел между ее нежных губок. Процесс приобщения к цивилизации пошел. *Гульчетай* сосала не умело, но старалась, я ебал ее в рот стараясь углубляться, а когда стал кончать, засунул член до глотки, она задергалась давясь и кашляя, слезы потекли по ее щекам и как только рот освободился от хуя по ее губам и подбородку потекла сперма вперемешку со слюной. Наука эта была освоена быстро и в дальнейшем *моя радость* работала ртом классно, глотала без проблем.

     Хатум была ласкова, старалась во всем угодить, вечно что то щебетала на своем языке. Бывало так, что она задерживалась у меня почти на весь день, убиралась в комнатке, стирала,...

 

      начальство мое особо не выебывалось, а я все больше интересовался ее сестрой и видно было, что это настораживало ее.

     Прошло три дня после последней встречи, а меня никто не вызывал на КПП, пять и опять тишина, я уже начал подумывать, что * моя девочка* обиделась, но на следующий день прибежал дневальный и сказал, что ко мне пришли.

     Я не поверил своим глазам, их было двое. Моя Хатум привела с собой сестру.

     Пройдя ко мне в комнатку я занялся сервировкой стола, Хатум, что то щебеча, мне помогала. Сестра ее сидела молча, закутанная платком. Когда все было готово и пришло время трапезы я стал объяснять, что сестренке надо показать личико, т. е. снять платок. Наступила напряженная пауза, потом *моя Гюльчетай* что то встревожено пыталась мне объяснить, показывая на лицо и руки, я кивал как будто все понимаю. Не забыть тот момент, когда Хюрем покалеченными пальцами левой руки, а на правой кисти у нее вообще их не было, сняла платок. Лицо и шея девушки были в шрамах от ожогов. Как я понял из объяснений, в детстве у нее в руках взорвалось какое то ВУ (взрывное устройство).

     После трапезы меня ожидало еще одно шокирующее событие, моя Хатум пересадив сестренку на кровать и показывая не нее, заискивающе улыбаясь, пыталась что то объяснить. Я понял, Хатум предлагала мне сестру. Моему удивлению не было предела, но все это лирика, нужно было по быстрому принять решение. Подумав, я пришел к выводу что ничего не теряю, предлагают, бери.

     Раздевая Хюрем, я еще с трудом верил в этот сюрреализм. Под платьем оказалась простая хэбэшная сорочка, сняв ее обнажились не большие груди с крупными коричневыми сосками, мои руки слегка дрожали. Поставив девушку на ноги стянул штаны вместе с трусами. Если бы не обожженное лицо, можно было подумать, что это подросток, в данной ситуации определить возраст было трудно. Ее прекрасное тело, грудки, черный бархатный лобок, сводили с ума, член рвался наружу. Положив Хюрем на кровать и сняв с себя штаны с трусами я не сразу решил ее ебать. Раздвинув ноги стал рассматривать ее восхитительную штучку. Пизда у нее была очень красивая, сплошной разрез с верху вниз, без выпирающего клитора и висячих половых губ, раздвинув их обнажились маленький розовый клитор, дырочка для писанья, ниже вход в вместилище сладострастия и похоти. Прильнув к этому великолепию ртом я стал алкать эту сладость, сосать клитор, лизать и целовать всю пизду целиком, язычком пытаясь проникнуть внутрь, раздвинув вход я увидел плотную, с маленькой дыркой, целку, щекоча ее языком девушка молча вздрагивала. Хатум смотрела на происходящее изумленными глазами, с ней я такого не проделывал. Меня пробивала дрожь огромного желания и нетерпения. Раздвинув пошире ноги моей девственнице я направил хуй во вход ее влагалища. Но упершись в целку он не как не мог пройти дальше.

     На моем счету было около двадцати баб, из них три целки, особых проблем не было, только с одной пришлось не много повозиться, ну а эта никак не поддавалась. Девочка сжалась, вздрагивала и слегка вскрикивала при каждой моей попытке, видно было что она испытывает сильную боль. Я был в мыле и решил пойти другим путем. Перевернув Хюрем на живот, положив поперек кровати и опустив коленки на пол, прижав, стал вводить хуй в пизду сзади, дергаться не было возможности. Девушка скулила от боли. Поебывая и давя все сильней целка все таки порвалась, Хюрем вскрикнув затихла, а член ворвался внутрь.

     Хотя я и утомился, но ебал с неимоверным наслаждением. Кончив и вынув окровавленный хуй, из пизды по ее бедрам, капая на пол, потекла сперма вперемешку с кровью.

     Так началась моя групповая половая жизнь вплоть до отъезда на новое место службы. Через несколько месяцев и у Хюрем, ее возраст я узнал, но промолчу, тоже округлился и начал расти животик, Хатум опять успокоила объяснив, что ее муж сестру объявил своей женой, так что проблем нет, главное в нашем деле, по прежнему — продукты.

     Сестры приходили реже, в основном вдвоем. Была уже зима, холодно. Ебал я чаще младшею, у нее срок был поменьше. Солдаты мне сварили тележку с колесиками от медицинской тележки и *моим афганочкам* стало легче.

     Подходил срок окончания моего пребывания в Афганистане. Хюрем и Хатум для меня были уже родными, женами, они носили под сердцем моих детей которых мне никогда не увидеть. Когда я им объяснил, что скоро уезжаю, их глаза выражали мучительную тоску они плакали навзрыд, я не мог сдерживать своих слез.

     Подошел день моего отъезда, как сейчас помню момент расставания. Провожая их в последний раз у КПП слезы текли по моим щекам, я едва сдерживал рыдания, мои милые Хатум и Хюрем плача и постоянно оглядываясь, катили тележку сделанную солдатами, которые молча стояли невдалеке вместе с дежурным офицером старлеем Колей, он пообещал им помогать, наблюдая за происходящим и никто не посмел подъебывать.

     Прошло почти три десятилетия, а меня все не покидает щемяще-тоскливое чувство выполненного интернационального долга.