Настя и Нгуни

     — Пожалуйста, пожалуйста, хватит! — лепетала Настя, — Нгуни, прошу тебя!

     — Молчи! Молчи, сука!

     — Нет! Я не могу больше! Неет!

     Не обращая внимания на эти стоны, требовательные пальцы расстегивают пуговички элегантных бежевых брючек, щупают увлажнившийся лобок сквозь ткань кружевных трусиков. Полные губы жадно целуют покорно подставленную шею, оставляя красные засосы на белой, почти прозрачной коже. Пальцы второй руки расстегивают пуговки блузки, высвобождая острые грудки, ласкают затвердевшие соски.

     — Хочешь, чтобы я прекратила? Ты правда хочешь этого, белая блядь?

     — Нееет! Прошу тебя, не останавливайся!

     Хочет! Боится, стыдится, проклинает себя, но все равно хочет. Настенька Воронова, красавица, умница, отличница. Былинная русская красавица, Василиса Прекрасная — русая коса, васильковые глаза, алые губы. Сейчас они распухли от жадных поцелуев, коса растрепалась, а ясные глаза затуманились похотливой поволокой. Любой парень — только мигни, будет у длинных, безупречно стройных ног русской красавицы, а она влюбилась в девушку — покорно, отчаянно, безнадежно. И то, что девушка черная только добавляет остроты их отношениям — запретным и от того столь мучительно-сладостным.

     Мэриам Нгуни, студентка из ЮАР, учится по обмену на том же факультете, что и Воронова. Ее кожа цвета темного шоколада, глаза черны как ночь, груди полные с темными сосками, а ягодицы круглые, словно спелые дыни. Она — дочь короля зулусов и ведет себя, как подобает черной аристократке: немногословная, но всегда готовая жестко ответить на колкость или оскорбление. Ее лицо — совершенная бесстрастная маска африканской богини, скрывающей бушующий океан страсти. В ее племени не приветствуют лесбийские связи, но здесь, среди русских снегов, пламя африканской страсти прорвалось сквозь корку внешней невозмутимости. Вулкан огнедышащей похоти излился раскаленной лавой, сжигая белую девушку. Неискушенная в утехах плоти, Настя оказалась покорной игрушкой в лапах ненасытной сексуальной львицы.

     — Кричи! Кричи дрянь!

     — Неет! Пожалуйста, нас могут услышать!

     — Пусть слышат! Пусть знают, что ты моя шлюха, — черные пальцы бесцеремонно отгибают резинку трусиков, вторгаясь внутрь влажной расщелины, — ты ведь моя, верно!?

     — Твоя, — шепчут искусанные в кровь губы, — только твоя, моя Пантера.

     Она и впрямь подобна огромной кошке джунглей — сильная, гибкая, опасная. Звезда женской сборной университета по баскетболу — любая белая спортсменка выглядит рядом с ней робкой и неуклюжей. Настя ненавидит спорт, но не пропускает ни одного баскетбольного матча. На матч Нгуни одевает короткие желтые шорты, подчеркивающие сильные длинные ноги, на которые глазеет весь зал — и Настя люто, до скрежета зубов ненавидит каждого, кто смеет вожделеть ее Богиню.

     Зато после матча она принадлежит только ей. Настя всегда встречает ее в женском туалете университета, когда заканчиваются занятия. Там в одной из кабинок, Нгуни грубо прижимает ее к стене покрытой белым кафелем, наслаждаясь властью над белой девушкой. Где-то журчит вода, из коридора слышатся шаги и разговоры запоздавших студентов, а Настя, опрокинутая на сливной бачок, словно в лихорадке отвечает на жадные поцелуи, извиваясь под сильными пальцами, терзающими горошину клитора. Настя бьется в руках Нгуни — растрепанная, полураздетая, в полуобмороке от страха, что их увидят — и в то же время отчаянно желавшая, чтобы сладкая пытка продолжалась.

     Черное и белое тела сливаются воедино, терпкой влагой сочится нежная плоть конвульсивно сжимающейся вокруг черных пальцев. Запрокинув голову, Настя подставляет горло африканской принцессе. Нгуни рычит, словно львица, кажется, вот-вот и ее крепкие зубы вонзятся в нежные хрящики, перегрызая горло. Каждый раз, находясь в руках Нгуни, Настя чувствует себя растерзанной в клочья, съеденной без остатка. Черные глаза плотоядно сверкают, полные губы смакуют каждый сантиметр Настиного тела, зубы прикусывают алые ягоды сосков, заставляя девушку вскрикивать от сладкой боли. Кажется, что еще вот-вот и эта белоснежная плоть растает, потечет под жаркими ласками черной принцессы, словно вынутый из холодильника пломбир под летним солнцем.

     Огонь и лед. Жаркое солнце африканских саванн над синими озерами русских равнин. Горячий шоколад, вылитый в молоко. Белая лебедь, трепещущая в лапах черной пантеры.

     — Ты мыая былад, — Нгуни тоже взволнованна, так что начинает коверкать слова на африканский манер. В иных устах это показалось бы смешным — но только не в устах черной королевы. Она валит Настю на крышку унитаза, одним движением стягивая с нее брючки и трусики, небрежно отбрасывая их в угол. Негритянка раздвигает ей ноги и, сладострастно облизнув губы, медленно проводит языком по внутренней стороне бедра. Перед ее глазами, рядом с раскрывшимися половыми губами небольшая татуировка — африканская маска в перекрестии копий. Знак царского рода, клеймо, которым цари зулусов помечали рабов. Нгуни рассказывала об этом мастеру тату, пока Настя, красная от стыда и плачущая от боли, сидела перед ним, широко расставив ноги.

     Белое тело конвульсивно дергается, розовая щелка истекает соком, в то время, пока Нгуни играет с ней, вырывая из трепещущего тела стоны и всхлипы. Вот черная ладонь проскальзывает под округлые ягодицы девушки, палец нащупывает тесное влажное колечко и в тот же момент Нгуни впивается губами во влажный бутон.

     — Дааа!!! — Настя до боли, до крови впивается зубами в руку, чтобы заглушить вырвавшийся вой, содрогаясь под умелыми ласками. Ее бедра конвульсивно дергаются, стремясь сжать голову Нгуни, но та одной рукой прижимает белую ляжку, даже сейчас не теряя власти над покорным телом. Настя еще содрогается от оргазма, а Нгуни уже нависает над ней, впиваясь в алые губы жадным поцелуем.

     Чуть позже негритянка, скинув с себя одежду, сидит на унитазе, даже здесь умудряясь выглядеть, словно королева на троне. По крайней мере, так кажется Насте стоящей перед ней на четвереньках. Влагалище Нгуни — как врата Матери-Африки, из которых некогда вышло все человечество. И само тело Нгуни — гибкое, черное, мускулистое — казалось Насте величественным Храмом жизни. Словно колонны вздымаются сильные черные ноги, точно фресками покрытые замысловатыми татуировками. Настя знает каждый сантиметр этой соблазнительной плоти, но не перестает восхищаться силой и красотой зулусской девушки, с трепетом касаясь губами черных пальцев на ноге.

     Склонив голову, как и подобает перед входом в Храм, Настя, подползает к черной королеве. У Врат уже распустилась черно-красная роза, истекающая вожделенным нектаром и русская девушка, всхлипнув, запускает язык во влажные лепестки. Это не было похоже на то, как лизала Настю сама негритянка — жадно, с голодным остервенением впиваясь в солоноватую плоть, заставляя Настю вскрикивать от боли, когда крепкие зубы слегка прикусывали ее клитор. Вылизывая русскую красавицу, Нгуни вновь и вновь напоминала ей — ты моя законная добыча, моя еда.

     А вот Настя лижет по-иному — торопливо, но нежно, с благоговением, словно паломник, допущенный к святыне. Губами и языком она прочла молитву на влажной нежной плоти и в награду была допущена к причастию божественной влагой. Черные пальцы больно тянут ее за волосы, половые губы облепляют рот «Василисы Прекрасной» и налитый кровь клитор трется об ее язык, заставляя себя ублажать. Вот темные ляжки сжимают до боли Настину голову, утопив, почти задушив ее черной плотью, конвульсивно выбрасывающей в жадно распахнутый рот, порции солоноватой влаги. Настя пьет и никак не может насытиться.

     Прекрасное гармоничное сочетание, похотливый Инь-Янь, только оба начала — женские. Бесплодное, химически чистое соединение, не оскверненное деторождением, только смазывающим, нивелирующим расовую красоту. Раз за разом сходится, казалось, бесконечно далекое друг от друга — снежно-белая красота русской равнины и жаркое африканское солнце, русокосая синеглазая Европа и чернокожая, полногрудая Африка — сходятся, чтобы вновь распасться на составляющие части, совершенные и прекрасные, каждая по-своему.

     И когда Настя, вдоволь насытившись любовным соком Нгуни, подняла глаза, синева русских рек встретилась с чернотой африканской ночи. Встретилась — чтобы безвольно кануть в ней, подчиняясь воле, более сильной, чем ее собственная.

     — Моя! — довольно улыбнулась Нгуни и, приподняв пальцами, подбородок властно поцеловала губы, соленые от ее собственной влаги, — навсегда моя.