Так вот, моя мечта и сбылась — больше я его в эту общагу не отпустил. Так и жили — Стаська мой и я. Он потом со мной согласился, что вместе — лучше гораздо. Ха, еще б он не согласился.

     Я уже говорил, что до секса он как дорвался — так до сих пор оторваться от меня не мог. А я от него. Казалось бы, пора б уж устать немного, ни черта — сидим, например, в каком-нибудь чате. Он у меня на коленках рассиживается — идеи подает, а я пишу. Болтаем с народом, и тут Стаську как черти разжигают — шмыг вниз, штаны расстегивает, хоп — в рот, и давай меня ублажать, пока я вообще перестаю пальцами на кнопки попадать. Хватаю его, валю на диван, и черт с ним, с чатом. А собеседник, между прочим, обижается.

     Любили мы друг друга до остервенения. Но вот никогда мы не нежничали с ним — знаете, меня все равно смешит, когда парни друг друга называют «милый», «любимый»... ну не знаю, смешно и все тут. А уж даже если б не было смешно, со Стаськой не посюсюкаешь. Он меня Пашкой-какашкой называл и хмырем, а я его — дармоедом и мормышкой. Вот такая у нас любовь была.

     Про себя — да, я его и котенком, и всеми этими прочими лапочками... Но вслух — ни за что. Засмеет.

     Правда, потом со временем начали мы подумывать о том, чтобы попробовать с кем-то третьим провести вечерок. Точнее, Стаська мне высказывал пожелание, а я подумывал, соглашаться или нет. Честно сказать, я толком не мог разобраться, хочется мне или нет. Стаська уговаривал, сюсюкал, дурачился, в шутку хныкал и капризничал, но потом, когда я уже злиться начал, просто объяснил, что не измена это будет. Просто ну хочется ему узнать, как все это дело одновременно, и если б, конечно, у него был второй такой я, он был бы счастлив до чертиков. Но раз уж нет второго меня, можно немножко обмануть воображение — взять еще парня. «Хоть разок», — канючил Стаська. Знал я этот его разок — со мной в первый раз он тоже говорил, что мы разок попробуем для интереса, теперь же затрахал меня до полного изнеможения.

     Но потом согласился. И самое интересное, что парня мы сняли даже не в родном клубе, хотя желающих там было бы хоть отбавляй, а в кинотеатре.

     Пошли как-то на ночь кино. Правда, посмотришь ты с ним кино, как же. Стаська все баловался там на последнем ряду с темноте, кормил меня попкорном с губ и вообще вел себя как всегда. А потом он убежал в туалет, потому что обпился колы, а вернулся через минутку с каким-то парнем и объяснил мне, подмигивая, что это вот Санечка, поссорился с девушкой и ушел из дому на ночь, может типа Санечку пустим переночевать?

     Я согласился — пустим, черт с ним. И смылись мы из кинотеатра, даже не дождавшись начала второго фильма.

     Чего тут долго рассказывать, как мы Санечку окучивали — сидели на кухне, базарили, пили... Но ни на что пока не намекали. Главное что привели в зал, и Стаська как-то особо не стал долго церемониться — сразу разделся, меня раздел и хлоп — член мой в рот.

     Санечка бедный аж сигарету изо рта выронил. Нет, правда, мы как-то сразу не показали, кто мы есть, и мне его даже жалковато стало. Я б на его месте тоже испугался.

     Я тем временем решил не напрягаться — Стаське надо его соблазнить, пусть и действует. А я тут сам как-нибудь...

     И я Стаську завалил, попку его приподнял, ноги себе на плечи забросил и без всяких особенных предисловий приступил к действию. И главное, тишина опять кругом, как в поле. Санечка молчит, я соплю, Стаська, главное, тоже молчит, губку закусив, и смотрит на этого Санечку так задорно-задорно, приглашающе — нравится, мол? Так чего стоишь как пень?

     Санечка от ужаса и плюхнулся на диван. Правда, так и остался сидеть, ничего не предпринимал. Стаське уже надоело все это, он крутнулся, встал на четвереньки, подполз к этому Санечке и начал ему штаны расстегивать. А я сзади опять пристроился и продолжаю. И когда вот он всё-таки взял в рот член этого Санечки, тут-то меня зло и взяло. Понял я, что нисколько не хотел никакой групповухи. Что не хочу я в нашей постели никого третьего, и вообще дурацкая это затея. Но смотрю — Стаська вроде удовольствие получает, не буду вмешиваться. И Санечка даже не сопротивляется. Ясен пень, от такого откровенного отсоса вообще мало кто откажется, пусть даже и натурал. Если он, конечно, действительно натурал. Может и нет у него никакой девушки.

     И я стал так сильно сзади поддавать, что все время у Стаськи из рта этот чертов член выскакивал, и только он его поймает, как я опять его назад оттаскиваю, как будто случайно. Долго эта свистопляска продолжалась, очень долго — я уже вообще перестал что-то там чувствовать, у меня уже на принцип пошло.

     А Санечка-то, видно, вошел во вкус, и ему этот бесконечный «отскок» перестал нравиться — и он так прямо по хозяйски хвать Стаську за голову — и притянул к своему паху. А Стаська так радостно и жадно обнял его задницу, как будто они сто лет не виделись.

     И вот это, честно говоря, меня взбесило хуже некуда. И я бросил все и вылетел из зала на кухню, упал просто на табуретку, схватившись за голову. Закурил, слышу — шлеп-шлеп — Стаська, босой и голый прибежал. Глазенки испуганные, первый раз в жизни таким его видел! Потом не раз вспоминал, и даже, честно сказать, гордился...

     Он подбежал ко мне, присел на корточки и в лицо мне заглянул.

     — Эй... Слышь... ну чего? Чего ты? Я же только... только начал.

     — И на здоровье! — разозлился я, отпихивая его. — Продолжай иди, без меня.

     — Как это? — не понял он. — Павлин, ты чего, приревновал что ли? К кому — к этому что ли? Ну сам же, сам согласился!

     — Стас... — с посмотрел на него, в кои-то веки серьезно. — Я, наверное, старомодный, но ты как хочешь, нафиг это все. Я чуть не очумел. Или сейчас он уйдет, или я...

     — Квартира-то твоя, — хихикнул Стаська, ласково глядя на меня.

     — Насрать. Забирай. Будете жить долго и счастливо. А я пойду и под поезд кинусь.

     — Нашлась тут Каренина, — Стаська поднялся, вздохнул. — Эх ты. Собственник. Ну чего с парнем делать-то? Он, бедный сидит там со стояком, перепуганный насмерть, и думает, что мы с тобой маньяки и сейчас будем его убивать.

     — Давай тогда оправдаем его ожидания — он тогда сам убежит.

     — Ну давай, бери все ножи. Я вилки возьму. И попрем на него стеной.

     — Да ладно, пусть уж переночует, — великодушно сказал я. — Мы с тобой и на полу поспим.

     — Поспишь тут с тобой, истеричка, — буркнул Стаська, целуя меня в висок. — Весь кайф обломал.

     Когда мы, правда, дошли до зала, там уже и воспоминания от Санечки не осталось. Скотина, даже дверь входную за собой не закрыл. В ту ночь я Стаське дал такого жару, всю ночь его мучил — по-хорошему, конечно. Но уж как я только его не имел, чтобы раз и навсегда ему показать, что я у него — единственный. Что только я так могу его довести до полного упадка сил, не слушая вообще его уговоров прекратить и лечь уже спать наконец. Ничего, сам хотел бурной ночи, пусть получает. Да и уговаривал он не всерьез, видно было по глазам его похотливым, что его хоть сутки имей всюду где можно и нельзя, ему только еще больше надо. Уж я-то его насквозь вижу.

     Вот с этого момента начался период, который мы не слишком оба вспоминать любим. Ну, нехорошо мы себя вели по отношению друг к другу. Сейчас-то поняли, осознали, а тогда, ну честно, просто помутнение было.

     Друзья удивлялись, что вечеринки я закинул. Я отговаривался уже не помню чем, только больше пьянок у себя не собирал. Я мог только со Стаськой проводить целый день, хоть гулять до ночи, хоть просто лежать на диване и целоваться... а то и просто лежать, тупо молча.

     Стаська со дня на день становился все капризнее, вреднее, если вообще можно было дальше. Он мог, например, посреди ночи меня растолкать и сказать, что хочет шоколадку со вкусом тирамису. И я несся как дурак в круглосуточный магазин, все приносил, а Стаська всю ночь только и делал, что этот шоколад по мне размазывал. Кидался в меня подушками, когда я сидел за компьютером, мог просто подойти и вырубить ...

  комп из розетки, если ему казалось, что я слишком долго сижу. Без конца разряжал мой мобильник, играя на нем в игрушки, а один раз взял и утопил его в чашке с кофе — ему не понравилось, что кто-то звонил мне рано утром.

     А сам я вообще был не лучше — я вообще его одного перестал везде пускать. Прямо как цербер, даже в универе ходил с ним все время, типа как лучший друг и все такое. В сортир там даже одного не пускал! Смешно, но я даже в чатах запретил ему без меня сидеть — мало ли чего он там с кем наговорится...

     Так что мы друг друга поработили. Любовь — это вообще штука такая, если не уметь с ней обращаться, она превращается в какую-то тупую одержимость, когда ты уже начинаешь до того любить человека, что начинаешь тиранить его, подкалывать, хвататься за него всеми лапами, лишь бы не ушел, готов ему все переломать, чтобы он с тобой все время был, никуда не совался. Это страшно, я вам говорю. Мы так всю зиму прожили, в таком вот состоянии. ( для всех) И нас это вообще очень вымотало, хотя мы не скандалили, не ругались — но просто, можно сказать, исподтишка друг друга изводили, причем именно от большой любви, как это ни странно. Но он, видно, так и не простил мне того эпизода с любовью втроем, а я ему... а я ему то же самое. Он мне мой эгоизм... и ему — то же самое! У нас даже обиды друг на друга одинаковые были, только чуть-чуть в разных исполнениях.

     И опять же, все это долго рассказывать, читать замучаетесь. Про то, как он специально при всей группе в институте начинал рассказывать какие-то жуткие анекдоты про голубых, от которых у меня волосы на голове шевелились, про то, как я однажды разломал дивидишку с фильмом из-за того, что он этого Бандераса похвалил... много чего было. Плохого, некрасивого. Уже трудно было тогда жить в квартире, там как будто темнее стало, грязнее и хуже. Хотя я вдруг начал как одержимый без конца убираться — Стаська и над этим издевался, обзывал хозяюшкой, предлагал мне купить костюм горничной с чулками в сеточку... Домомучительницей называл, демонстративно какие-то фантики и огрызки на пол бросал...

     Господи, как вспомним сейчас, оба так вроде смеемся, стыдно обоим до чертиков... Но, думаю, тут у всех кризис в жизни бывает, на то и живые люди.

     А разрешилось все так — началась весна. Ранняя, обыкновенная, больше на осень недоделанную похожая. У нас дома уже начался такой кошмар, что хоть топись, я уже в открытую на Стаську обзывался шлюшкой вертлявой, потому что он согласился в какой-то самодеятельности опять играть. В КВНе что ли сраном... И я не пускал его. Он на меня кидался, кричал, что раз я сам для сцены рылом не вышел, нечего и ныть как импотент.

     Короче, повздорили. И наутро он пропал. Ушел. Я проснулся — его нет. Вы не представляете, что это за чувство. А может, и представляете — впервые за много месяцев не только проснуться одному, но еще и не знать, почему! Как! Где? Сегодня ж суббота была, никуда с утра не идти.

     Помню, вскочил я и забегал по квартире как по клетке. Стонал, рычал, все перевернул вверх дном, пинал эти чертовы дверцы шкафов... Просто понять не мог, куда он мог деться, да еще так неслышно.

     Первым делом, конечно, в общагу побежал. Но там мне сказали, что духу его тут не было с тех самых пор, как он убежал с той пьянки.

     Я даже в универ сбегал — думал, мало ли, может у них по выходным репетиции или еще чего. И действительно, репетиция была, но Стаську там хоть убей никто не видел — ни вчера, ни сегодня.

     Вот так, допрыгались. Сбежал от меня мой Стасенька и все, пиздец коту Ваське. Полный, причем. И где я его искать буду, хрен его знает. Нет, может он, конечно, в понедельник придет на лекции, но я же до понедельника подохну, думая, где он и... и с кем, собственно.

     Я еле до вечера дожил, понесся в наш этот клуб. Стаська вполне мог от своего гадкого характера пойти туда мне назло. А я там уже мог не скрывать своего состояния, того, что я просто с ума схожу, что у меня башка отрывается, руки трясутся как у алкоголика и зубы стучат. Нужен он был мне — вот такой ненормальный, шальной, потаскушка моя любимая.

     В клубе все только плечами пожимали — никто вроде ничего не видел. Но один товарищ там, по прозвищу Соник, надоумил меня, что здесь Стаську многие знают, и уж достаточно разумный народ тут не одобрил бы того, что он бы взялся мне изменять. Уж по крайней мере мне бы позвонили и сообщили, чего тут мой горячий парень выделывает. Так что он скорее всего если бы и хотел гульнуть без меня, то наверняка пошел туда, где нас никто не знает.

     Я чуть Соника на руках не начал подбрасывать — какой молодец! Взялся он даже мне помогать, подбросил меня на мотоцикле до другого клуба. Наверное, жалко ему было — плющило меня тогда не по-детски. Даже если я и допускал страшную мысль, что Стаська решил меня бросить, то почему не сказал ничего, не написал хотя бы? Ну хоть как-то... Во втором клубе, куда мы заехали, никто нам толком ничего не сказал. Вообще, конечно, дело это было безнадежное, что иголку в стоге сена искать. Но все-таки я надеялся, что есть всякие завсегдатаи, которые всякое новое лицо отмечают.

     И вот, в третьем клубе я долго бармену Стаську описывал, чуть не плакал уже — и тут он как бы случайно вспомнил, что да, вообще видел подобного парнишку, черненького такого, симпатичного, в тельняшке, пришел он вроде один, много пил и ушел с какими-то двумя амбалами. Сонику почти пришлось меня ловить, потому что я чуть не грохнулся тут же, возле стойки. Вообще, я чего-то подобного и ожидал, у меня особо сомнений насчет Стаськи не было — решил либо мне отомстить, либо вообще уйти насовсем, найти себе другого идиота, который будет его любить. Или других. Но все равно я чуть не сдох. До сих пор помню, как меня на улице Соник тряс и по щекам хлопал, чтобы я вообще на ногах стоял. А я как чучело стою, мотаюсь, ни мыслей в башке, ничего вообще не осталось. Скажут — стой, буду стоять. Скажут — асфальт грызи, буду грызть. А чего еще делать?

     Соник меня домой привез, причем по дороге купил чекушку водки и всю ее меня заставил выхлебать. Лечение такое. И я так знаете, расплакался. Да, хорошо еще Стаська не знает, тоже загордился бы поганец. А вот Соник давай меня успокаивать — и так, и сяк, обнимает, по голове гладит... И тут я, хоть и в трансе, замечаю, что он уже меня целует в уголок губ, другой рукой уже по груди гладит, и сам к плечу весь прижался... ну, думаю, все, Стаська, началось в колхозе утро. Ты там с амбалами, я тут с Соником... и кстати, с симпатичным, если уж быть честным.

     Я вроде расслабился, хныкаю только... но вот когда он уже в губы меня поцеловал полностью, уже вовсю... нет. Сижу и понимаю, нет и все. Я когда Стаську целовал, у меня такое ощущение было, что губы у меня — самая эрогенная зона вообще на всем теле, и ее тоже от чужих глаз прятать надо. А тут... мокро так, вроде занятно. Но только тоска от этого берет, особенно когда понимаешь, что сейчас все сделается как бы само собой, а потом сам не поймешь, зачем все это было. Я и отстранился потихоньку, глаза опустил.

     — Что? — прошептал Соник, вороша мою шевелюру.

     Я только головой покачал и в благодарность так руку его погладил.

     — Любишь его, да? — вздохнул он.

     Я кивнул. А что тут говорить было? Тем более, не думаю я, что всерьез ему нравился. Он, можно сказать, просто меня дружески так поддержать решил... от грустных мыслей отвлечь. Но потом мы хорошо так посидели, он меня разболтал немного, я хоть перестал трястись. И вообще, может я и зря тогда отказался от утешения. Может, и действительно бы лучше стало. Ну уж есть как есть.

     Опять же, ни к чему особо рассказывать, как я следующий день провел. Потому что никак не провел, тупо валялся, курил, вставал, ходил чего-то... Сам уж не помню. Помню, что дождь шел страшнющий, весь день, весь вечер. Один раз вообще показалось, что я сплю. Правда, как во сне начинается такое вязкое движение, будто ты хочешь ...  

     шевелиться, а тебя что-то держит. Руки-ноги еле подымаются. Я вообще понимал, насколько отвык жить один. Нет, не так. Привык к тому, что живу со Стаськой. Как вот руку у меня оторвали. Пока вроде не смертельно, но уж очень, очень больно.

     А если кровь не заткнуть, все-таки смертельно. Тут и ночь на подходе, дождь идет. Лег я на диван и начал помирать себе. Лежу, помираю спокойно, и тут звонок в дверь. Я-то думал, Соник вернулся — проведать. Честное слово, даже не секунду не промелькнуло, что кто-то другой мог заявиться.

     Я как открыл, знаете, у меня все слова ухнули. Как в унитаз смыло. Я вообще много думал, чего Стаське скажу. И злого, и плохого, и хорошего, и с любовью, и с ненавистью. До ужаса много, если увижу. Увидел. Представляете, стоял он сам, собственной персоной, в этой своей тельняшке, в модных своих рваных джинсах, сквозь которые голые ноги светили, поверх всего этого своя куртка осенняя накинута... тонкая, рыбья кожа, как говорится. Весь мокрый, жалкий, как беспризорник. И аж синий весь от холода, губы какого-то ужасного сиреневого цвета и трясутся.

     И молчит. И я молчу. Он на меня смотрел, помню, настороженно, даже вызывающе, но вместе с тем как-то смиренно, ожидая чего угодно от меня. А я, как ни странно, спокойный был как слон, уставился на него и тоже молчал. Вообще, вид мой больше подходил к фразе «Ну и где мы шлялись?» Но я не спросил. Только в полной тишине посторонился, пошире дверь приоткрыл. И он вошел в прихожую, остановился, руки в кармашках, головой поник, весь виноватый как не знаю что.

     Я подошел к нему вплотную и продолжил вот так на него пристально смотреть, как будто телепатией ему передаю свои возмущенные вопросы. Я злился на него ужасно, хотелось даже ударить — единственный раз в жизни хотел влепить ему так, чтобы аж звякнуло. Ох и злой я был. Совсем навис над ним, и спросил наконец:

     — Ну что, сбылась мечта?

     Он ухмыльнулся, устало так, безразлично... и глаз на меня не поднял. И тут я ему резко засунул руку в штаны — и чувствую, во-первых трусов на нем нет, во-вторых, болото там у него как раз такое, какое бывало, когда он ленился помыться. Даже еще хуже.

     Он глаза закрыл, поморщился и отвернулся вбок. А я до того разозлился... С совершенно спокойным видом, губы сжав, штаны ему расстегнул, стянул их, прижал его к стене и под коленки его подхватил. И злостно отымел прямо там, в прихожей у стены, мокрого, в куртке. Он молчал все время, глаз даже не открывал, и с его волос по лицу текли струи воды, от которых он иногда слабо отплевывался. Когда я кончил, то просто отпустил его. И он съехал по стене вниз, как тряпочный. Я даже не взглянул на него, ширинку застегнул и ушел в зал. Сел, курю. Слышу, он поплелся в ванную... зашумела вода. Все разборки я как-то решил отложить. А может, и затевать их не хотел... какое-то странное чувство было, не столько брезгливости, сколько усталости. В том числе и оттого, что волнение отпустило. Да, я был рад, что он живой, целый пришел. Рад, хоть и сам себе тогда не признавался. Сидел весь такой угрюмый мачо, курил и сам на себя налюбоваться не мог. Супермен фигов.

     И так что-то задумался, придумывая всякие унизительные монологи, нотации для Стаськи, что чуть не помер на месте, когда на меня неожиданно обрушилась, наверное, целая тонна холодной воды! Причем, реально холодной, ледяной. Меня метра на три подбросило, и так я завопил, что чуть у самого перепонки в ушах не полопались.

     Прыгаю мокрый, воплю, отряхиваюсь как собака, и ту слышу такой хохот, что вообще чуть с ума не спрыгнул. Открыл глаза и увидел, что стоит Стаська у дивана с пустым ведром и ржет! Нет, правда, сам мокрый, в тельняшке, без штанов, и ржет так, что весь аж пополам, чуть не падает. Я стоял, только ртом хлопал как пескарь. Опять все слова улетучились. И тут знаете, может из-за этого шока, а я и сам загоготал. Ржем стоим как придурки, он с ведром, я с мокрой сигаретой в руке — не выронил! Диван тоже весь мокрый, хоть отжимай.

     — Ка-азе-ол!! — заорал я, хохоча, и кинулся за Стаськой. Он завизжал и бросился вон, добежал до ванной и хотел там запереться, но я чудом догнал, выдрал у него дверь из рук, схватил его и начал целовать. Холодный он был как лягушка, скользкий, а во рту горячо как в печке. Содрал я с него тельняшку и затолкал его под горячий душ, чтобы отмылся он от своих похождений раз и навсегда. И уже под душем, когда мы вовсю целовались, он отстранился, держа меня за голову и прошептал:

     — Ведь три дня еще не прошло... Я пришел раньше.

     Мы прожили с тобой года. Была любовь, страсть, ссоры, взлеты и падения. Много всего. Я зол на тебя, ты ненавидишь меня. Что же с нами случилось? Почему мы стали глухи друг к другу?