А на следующий день я, естественно, не пошел никуда, но проснулся с таким гадским ощущением, что все, вчера произошедшее — хоть и точно не сон, но вот знаете, бывает так, когда в жизни случается что-то такое чудесное, незабываемое, невозможное... наутро прямо не верится, что оно и дальше продолжится. Например, когда мне подарили первую приставку к телевизору, я доигрался до снежинок в глазах и потом еле заснул, боясь, что этот кайф мне только на один день подарен...

     Так и сейчас было. Такая хандра приключилась, что я половину утра прошлялся, шаркая тапками, по квартире, куря одну сигарету за другой и почесывая голову... а потом как взяло меня, я подхватился и давай носиться дурнем по квартире, с веником и тряпкой. Честное слово, уборку сделал, как перед Рождеством! И картошки даже нажарил со страху. Правда, она вся к сковородке прилипла, хоть размахивай ей во все стороны, но подвиг я совершил...

     В общем, когда раздался звонок в дверь, я, потный весь от уборки, с подкатанными штанами, с ожогами второй степени от сковородки, открыл дверь. Видели бы вы Стаськино лицо! Он как давай ржать, подлец, аж скрючился.

     — Мама... мамочка... — заверещал он как Пятачок в мультике, когда шарик ослиный лопнул. — Простите, я наверное не туда попал...

     И тут меня отпустило. Я-то думал, как вот он придет, если вообще придет, и мы про это все будем говорить, как решать будем, что дальше делать... Мне-то понравилось, а ему? Что я ему скажу? И вот тут он меня своим ха-ха просто расслабил до упора. Мне показалось, что мы с ним с самого детства трахаемся.

     — Нет, касатик, ты действительно ПОПАЛ! — прорычал я и как схвачу его, дверью хлопнул и понес в зал. А я там с утра сегодня новую простынь постелил, во как меня накрыло!

     Стаську я свалил и начал ребра ему перебирать — есть у нас такой способ измывательства над товарищами — тут уж бойся щекотки — не бойся, а орешь от этого дела во все горло, ржешь как псих, потому что все косточки тебе пальцами переворошат. Знаю, мне делали. По-дружески, естественно.

     Стаська, конечно, голосил так, что его наверное и в Ханты-Мансийске было слышно. А я знаю, что не больно, я ему и не хотел больно делать. До сих пор не знаю, какая людям радость над любимыми издеваться, никогда этих садистов не понимал и не пойму.

     А вот помацать — милое дело. Стаська, значит, вопит как новорожденный, ноту ля уже точно взял, а я все ребра ему перебираю и говорю злорадно:

     — Ну что, рожа твоя кошачья, кого вчера еще соблазнял, а? С кем еще в общаге трахался? Отвечай когда тебя спрашивают.

     — Ай, да втяни свои клешни, подлый злобуняка! — заливался Стаська, извиваясь червяком у меня в руках. — Я помру сейчас, тебе сты-ыдно будет!

     — А тебе, тебе не стыдно? — пропыхтел я, заваливаясь рядом с ним и обнимая его обеими руками.

     — За что бы это? — нервно прохихикал он еще немного, остывая от таких изъявлений дружеского чувства.

     — Небось изменял мне налево-направо, пока до общаги дошел. А уж когда дошел, так вообще и представить страшно. Так все было, а? — я опять стал потыкивать его пальцем в ребра.

     Он тут вдруг схватил меня за руку и, честное слово, как засунул мой палец себе в рот... И начал его посасывать, нежно-нежно, как будто это не мой дурацкий корявый палец, а свежемытый член в тридцать сантиметров. Вы как хотите, а я чуть первый в мире пальцевый оргазм так не словил... правда же, такие ощущения были, что умрешь с ними и не сможешь точно передать, как это было здорово. Особенно когда личико у Стаськи такое серьезное-серьезное, прямо вот сейчас математику решает, а не палец мой обсасывает.

     Когда он его изо рта вынул, я чуть не помер от огорчения.

     — Не изменял я тебе, собака ты этакая, — ласково проговорил он, гладя меня пальчиками по моей шевелюре. — Кому я там сдался в этой общаге?

     — Как же, а твои там эти, соседи или кто...

     — Эх, дурындос, да нужен я этим соседям как лысому расческа. Соблазнял я тебя вот так, не очень изящно. Я этот монолог каждый вечер и так и сяк придумывал, проигрывал, проговаривал... соблазнитель хренов. Так и не придумал ничего лучше этой байды несусветной. Я-то и не знал, что поведешься как маленький, думал, сейчас прямо получу между глаз и пойду помирать... Ну Пашка, ты и тупой, честное слово.

     Я готов был его отшлепать. Вот раз в жизни так ему настучать по жопе, чтобы сразу с души отлегло. Нет, ну это ж надо а?

     — Я не понял, это ты мне значит... значит вот так ты меня, да? Шел сюда вот так меня... И сколько уже так?

     — О-о, столько не живут, — признался со смехом Стаська. — У меня с первой недели учебы от тебя коленки вело и в носу свербило. Но разве к тебе подкатишь? Корешами и бабами обвешался как орденами и ходишь... А то, что я тебе про общагу сказал, так это они там все этими полотенцами без конца шлепаются, и друг друга тоже. Игрушки такие.

     — И ты что, давно уже на парней западаешь??

     — Нет. Я вообще первый раз на кого-то западаю. Чтоб ты знал, с тебя все и началось. Не красавец ты, конечно, — ну не смог вот не подъебать, а! — Но не знаю, я так хотел с тобой дружить...

     Дружить! Если б я на диване не лежал, я бы упал. Вот и подружились, голубчики. Нет, этот пацан меня положительно доведет до могилы. Я так расплылся от нежности, что обнял его, прижал к себе, потерся щекой о его щечку...

     — Ты хрюшка зловредная, вот ты кто... — я начал гладить его, почесывать, прижимать, знаете, как кошака любимого — не знаешь уж, как его натискать, чтобы хватило. А он сопел-сопел мне на ухо, довольный такой, даже смеется... А потом поцеловал меня туда, губами мочку схватил, а затем уже, схватив меня за голову, начал ухо мое бедное вылизывать, чуть не съел правда что... Я разбалдел так, что чуть ручьями с дивана не стал стекать, улыбаюсь от уха до уха... А он уже мне ручонками в штаны полез, зашуршал там.

     — Ну что, Паш, будем дружить? — промурлыкал он в своей обычной стебной манере, встал надо мной на четвереньки и прошелся по мне «волной» — так на гимнастике учат прогибаться, как будто животом полы вытирать. А у меня уже дыхание все к черту сбилось, так я завелся от него. Говорю же, славный он у меня, мой курилка. Я и сейчас ничуть не привык — только он что-нибудь выкинет такое, у меня тут же стояк каменный и в глазах темнеет. Любовь... Какая такая любовь? Но оторвите мне ноги, если она не такая...

     — Куда ж мы теперь денемся — пропыхтел я, глядя, как он стягивает майку. Погладил его по груди, по соскам, и хотел приподняться, его в пупок поцеловать, но он, сволочь, придавил меня к дивану, не вырвешься.

     — Как вчера? Понравилось вчера? — гладит мне грудь, мнет вовсю, а рожа издевательская! Как будто это я значит его совратил, да еще долго умолял. — Будешь как вчера?

     — Я не хочу больше на стул! — прохныкал я. Стаська рассмеялся, крутанул пальцами мои соски, заставив меня изогнуть спину и подбросить его вверх.

     — Да господи боже мой, — засюсюкал он. — Ни хатю-у на сту-ул... У ты моя страшилка ненаглядная!

     — Я щас тебя задушу, морда! — возмутился я, но смех меня выдавал с головой.

     — Змею свою задуши, — оскорбился Стаська, слез с меня, быстро скинул свои штаны и мои с меня сдернул в полторы секунды, ну чисто фокусник. — Никто тебя на стул не сажает, нежная задница. Сейчас мы с тобой чистые простыни как раз обновим... Иди сюда, иди...

     И прижался ко мне попкой. Но, честно говоря, не хотел иметь его сзади — мне вчера понравилось, что я вижу его лицо, и сегодня собирался примерно так же сделать, чтобы еще и целовать его во время этого, везде целовать куда достану! Это у меня вчера смелости не хватало, а сегодня уж я собирался на нем живого места от моих поцелуев не оставить. Короче, стал его уговаривать по-другому, опять сесть мне на коленки.

     — Капризулька моя, — он извернулся, чмокнул меня в нос. — Ненормальный ты у меня какой-то, все наоборот любят, когда «раком»...

     — Кто все? — опешил я, аж зад его из рук выпустил.

     — Да ...

  я в общем, чудо! — он фыркнул от досады, вернул мои руки на свои бедра. — Что ты, порносайтов не видел никогда?

     — Геевских нет...

     — Слушай, ну что это за наказание! Вчера молчал как пень, сегодня не заткнешься никак! — Стаська заерзал попой, раздразнивая мой мягковатый еще член. — Я тут уже весь готовый как порнозвезда раскорячился, а ты ля-ля-тополя разводишь. Где пылкая натура и молодая кровь с молоком?

     Я пристыжено замолчал, стал рукой гладить его попку, анус, свежепомытый, как было видно. Я пальцем даже не постеснялся туда немножко залезть, радуясь, что уже совершенно не брезгую вот так запросто раскатывать «задний ход»... Стаська замычал довольно, прогнулся и вдруг захихикал, тряся плечами.

     — Что? — вскрикнул я, изобразив обиженный голос.

     — Ничего, ничего... Вспомнил, как ты мне вчера душ обещал в попу за... как ты сказал? Запендюрить?

     — Заткнись! — посоветовал я нежно, уже вовсю растирая его анус. — Не видишь я важным делом занят?

     — Все, молчу, — пискнул Стаська весело. — Продолжайте, любезный.

     Я взял тюбик с этим его гелем (вчера он у меня его оставил), совершил, так сказать, намаз... И начал потихоньку входить в эту хорошенькую готовую на все попку, подставленную мне моим товарищем. Хороша ситуация, нечего сказать.

     Когда я вошел в него до самого конца и на секунду задержался, чтобы немножко привыкнуть, Стаська охнул, спина его задрожала и сразу вся взмокла, в один момент. Он при возбуждении легко весь мокрый становился, но это нисколько не раздражало меня, даже наоборот, было так славно его, мокрого, гладить и тискать. Тем более, здорово от него пахло, прямо какими-то листьями... бывает так, соврешь листик, разомнешь в руке, и такой классный запах шибает, что на ногах еле стоишь... не ржать, товарищи, совсем не те листики я имею в виду.

     Я уже хотел начать свое грязное дело, но тут Стаська оттолкнулся руками от дивана и стал подниматься, выпрямляться и в конце конов прижался ко мне спинкой, я же ткнулся носом прямо в его лохматый затылок.

     — Так... хорошо? — прошептал он, сворачивая голову набок и не открывая глаз. Я не ответил, а только сильно, звучно поцеловал его в щеку, в висок, в шейку, потом в плечо... Вот он весь у меня в распоряжении, хоть откусывай от него по кусочку... маленький мой, сладкий пацан.

     Я начал ерзать членом у него в попке, и тут Стаська вытворил такое, что я в первый момент чуть не обделался с перепугу — он снова отклонился вперед, и потом начал заворачиваться таким страшным образом назад, прямо как кукла резиновая — прогинался, прогинался и наконец его рожица оказалась прямо перед моей вверх тормашками! То есть выгнулся вот так, как циркач какой-то! Я, наверное, очень сильно напуганным выглядел, потому что он улыбнулся и поцеловал меня! Во так, наоборот — глаза у него внизу были, губы наверху.

     — Ты что, без костей совсем? — в ужасе спросил я. У меня чуть член не увял прямо у него в попке, так это все было непонятно, непривычно.

     — Я могу так... Я много чего могу... Паш, давай, не останавливайся...

     — Ага... — я опять задвигался, И Стаська снова поцеловал меня из такого положения — и уже было не так страшно, даже интересно. Правда, потом я его отогнул обратно — поднял волосы, открыв шею, и стал туда целовать как ненормальный — там от него еще круче пахло.

     А потом мы сплели руки — знаете так, как акробаты держат друг друга — один берет другого за локти, и другой так же, за локти. Крепко получается. И так Стаська от меня отклонился, а я его держал и потом раскачивать стал немножко, не прекращая ритмично, плавно доставлять ему и себе неописуемое удовольствие, гладя изнутри его теплую, тесную-претесную, но при этом такую податливую попку... Когда я кончил, у меня начались такие спазмы в ногах и почему-то на лице, что я весь задергался, заколбасился, будто мне в задницу провод оголенный вставили. В глазах потемнело, потом посветлело, потом салют начался где-то в мозгу... в общем, ужас что со мной творилось. Но когда я Стаську к себе прижал, ткнулся рукой в его пах и увидел, что член-то у него стоит еще дай боже, как только что разбудили.

     — Ты не все? — кое-как просипел я, дрожа от слабости, разлившейся по телу после оргазма.

     — Не... — Стаська помотал головой, пощекотав мне лицо.

     — Прости... Извини...

     — Да ладно... Ладно, я... я сейчас, это минутка... — он схватился рукой за свой член, но я тут развернул его к себе лицом и посадил на постель, раздвинув ему ножки пошире.

     — Буду рад исправить свои ошибки, — усмехнулся я, укладываясь поудобнее между его ножек и бодая лбом его в живот. — Я тебе друг?

     — Ты что же, хочешь мне сделать хорошо? — догадался Стаська, вороша мне волосы на башке.

     — Еще как хорошо, — я чмокнул его в пупок, потеребил его языком. — За такую страсть, которую ты там со своей спиной сделал, я тебе вообще поклоняться начну.

     И опустил взгляд на его симпатичное достоинство. Член у него был аккуратненький, ровненький, славный, вылитый хозяин. Не маленький вовсе, немножко меньше моего. Я вспомнил Стаськин вчерашний «выход» и попытался повторить — поцеловал сначала, посмотрел на реакцию — а она оказалась бурная, парнишка чуть коленки от страсти не сдвинул, но я прижал его ноги к дивану, не давая им двигаться.

     — Тихо, я сказал, шею мне хочешь сломать, да? — укорил я его и, прижав его коленки к постели, взял его член в рот наполовину. Кстати, коленки у него разъехались совершенно свободно, «бабочкой» — как в упражнении на растяжку. Я заподозрил, что он свободно садится на шпагат, раз даже не вякнул от такого рывка.

     Я пока не двигал головой, а только держал членик во рту и там бестолково болтал языком, не отказывая себе в удовольствии посмотреть, как там на это реагирует Стаська. А он смотрел на меня как на льва, который держит в зубах его ногу, и он совершенно не знает, когда мне придет в голову отгрызть все к чертям.

     И я нарочно ласково стал насаживаться ртом еще больше — а когда его небольшая головка ехала по моему небу, я чуть сам не кончал от удовольствия, так было хорошо. И вот еще, еще усилие, и член уже у меня глотке. Здорово мешает дышать, но я постарался не вытолкнуть его, а продолжать свои ласки. Стаська, лишенный мною возможности двигаться, только теперь весь трясся и попискивал, ойкал, когда я сильно глубоко проталкивал его «малыша» себе в горло и тыкался носом в его лобок.

     Потом я дал задний ход и опять взялся за головку — чмокал, даже носом и подбородком по ней поводил. Откуда такое рвение, сам не пойму, да и умение такое неизвестно где у меня сидело... Может, количество просмотренной за жизнь порнухи сделало свое дело... однако, я думаю что в желании доставить наслаждение своему любимому человеку мы сами изобретем такие способы, что никаких пособий не надо, главное не зацикливаться на технике и просто любить, любить вовсю, не отвлекаясь на мелочи и не притворяясь. Я поиграл и со Стаськиными яичками, но недолго, потому что он уже весь изнывал и хрипел, готовясь кончать, а мне хотелось тоже получить все в рот, как он от меня получил. Так что я быстренько вернулся к его дрожащей штучке и начал уже «дожимать»... а Стаська, по-моему, вовсю там думал о гниющих яблоках в ящиках, чтобы не кончать, чтобы я подольше еще приносил ему такой кайф. Ну, не с тем связался, время у нас еще будет, накайфуется. А сейчас я стал уже в таком темпе мощно отсасывать, потирая его яички, что он взорвался оргазмом уже через полминуты — да так при этом жалобно замычал и застонал, как девчонка, которую в углу зажимают. Правда, волосы мне чуть не выдрал все с головы — но я не обратил внимания, а все вытягивал и вытягивал из него его сперму, стараясь не упустить ничего изо рта. Так что разжал я губы только тогда, когда там уже ничего не осталось, и членчик стал мягкий у меня на языке.

     Я поднялся, отпустил его коленки и завалил его на постель, целуя его своими раздутыми мокрыми губами — сначала, правда, боялся, что ему неприятно будет ...   после члена целоваться, но когда он мне весь свой язычок засунул внутрь и начал им тыркать во все стороны, я разошелся, и мы такой дуэль на языках устроили, что через пять минут устали как рабы в поле.

     — Пашка... признавайся, я у тебя не первый... — тихо вдруг и серьезно сказал Стаська, обняв меня за шею, а там, внизу, обнимая меня ногами. Пятки у него холодные были, и моя горячая задница все время вздрагивала.

     — С ума упал? — я растянулся на нем и устроился щекой на его гладенькой груди.

     — Не первый... ты опытный, ты для новенького слишком умелый. Кто у тебя был еще до меня?

     — Девки, — прогундосил я, потому что щека у меня была расплющена. — Но много...

     — Неправда. Врешь ты все. Ты часто с парнями спал?

     — Послушай, Мстислав... — я с усилием приподнял голову, посмотрел в его прищуренные глаза. — Не кати тут на меня бочку. Кого ты тут гомиком обзываешь? Не спал я с пацанами, разве что в прямом смысле спал, храпел и слюни пускал.

     — Тогда кто тебя учил так делать? Я не шучу, Пашка, первый раз ты не мог так.

     — Ну я же обещал сделать тебе хорошо, вот и старался. Я слово держу. Как тебе доказать? Хочешь, я себе ухо отрежу? Хочешь, да? Или сигаретой себе прижгу что-нибудь. Прям вот тут, — я показал на свой лоб. — Надо?

     — Ладно, верю, не порть морду, она у тебя и так не очень-то, — съязвил Стаська, ухмыляясь.

     — Слушай... Слав... Стасик... — сказал я (тогда еще не понимая, что придумал ему новое имя). — Ну ты что. Не допер? Когда любишь кого-то, у тебя все получается. Само собой. Просто потому что по-другому не можешь. У меня такое ощущение, что я твой член сто лет знаю. Как будто мы с ним вообще лучшие друзья. Да у меня такое было чувство, как будто я сам у себя отсасываю, честное слово. Так мне было здорово.

     — И я тебя люблю. Пашка, — он сжал рукой свою грудь. — До того люблю, что тут аж все в узелок завязывается. Убить тебя готов, гада.

     — За что это?

     — За то, что столько мучился. За блядей твоих, которым завидовал. За все хорошее, в общем.

     — Ну давай, вперед, — я схватил его, вместе с ним перевернулся на спину так, что он оказался верхом. — Мочи что есть сил. Дать тебе нож? Может, веревку?

     — Ты что, обиделся? — поднял брови Стаська.

     — Я шучу, глупышок. Убить теперь меня ты можешь только одним способом.

     — Ну-ка!

     — Уйти. Взять вот так и уйти. Ждать буду три дня. Потом умру.

     — Прям вот так, умрешь и все?

     — И все. А что, надо два раза? Умру два раза. Но пока что живы, пошли-ка в ванную.

     — Не хочу... — лениво протянул он, скатываясь с меня и разваливаясь на постели.

     — Что значит не хочу? Хрюшка ты. Хрюндик. Поросенок. Свинка.

     — Сам кабан.

     — Кто кабан?

     — Ты кабан.

     — Ну все, щас получишь! — я опять схватил его за ребра. Он вскрикнул, брыкнулся, а я перехватил его за пояс, и поволок его в ванную задом наперед. — Щас мы поросеночка будем топить.

     — Мама! — завопил он, молотя руками мне по ногам. — Укушу!

     — Кусай! — храбро отозвался я. И тут так вскрикнул, что стены задрожали. Вы то хоть знаете, куда он меня укусил? Зубастая свинюка, прямо за правую ягодицу хватанул, да так, что я чуть сознание не потерял. Шлепнул его от души по заднице и дальше поволок.

     В ванной мы от души наполоскались, нацеловались, Стаська все порывался приласкать и мой член, но я не разрешил — хотел сегодня побыть победителем.

     Потом мы, в одних полотенцах, пошли на кухню и погрызли то, что должно было быть по идее жареной картошкой, и Стаська засобирался к себе в общагу. Я свалился на диван и наблюдал за тем, как он одевается. И когда он только надел трусы и джинсы, я решился спросить:

     — Слышь, соблазнитель... а как ты, правда, вот со спиной так сделал?

     — А чего? — покосился на меня насмешливо Стаська.

     — Ну, не знаю. Прикольно было..

     — Я ж гимнаст, — ошарашил меня Стаська. — Ну, вообще это от природы... Но и занимался долго.

     — Ты? — я вытаращил глаза. — Ты? Гимнаст?

     — А что? Не веришь? — он вдруг отклонился назад, как будто «мостик» хотел сделать, но схватил себя руками за лодыжки и вот так сложился «пополам». Я аж за сердце схватился.

     — Видал? — прокряхтел Стаська из этого положения. Медленно выпрямился, потер рукой пояс. Потом вдруг схватил себя за ногу и сделал вертикальный шпагат, правда, не очень прямой, потому что джинсы мешали. — А так? Веришь?

     — Я щас помру, — простонал я, закрывая лицо рукой. — Ну а где мышцы? У гимнастов должны быть.

     — Не знаю, — пожаловался он. — Я в четырнадцать бросил, и ничего не наросло. А что это ты, не нравится тебе что ли, да?

     Я поднялся, обнял его и сильно прижал к себе, вмяв его в себя. Голову он положил мне на плечо, поскреб ноготками мне по спине.

     — Забей, мой хороший, нафиг тебе эти мышцы...

     — Да и тебе, собственно, тоже... — съязвил он. Я отстранился и с силой потрепал его по волосам.

     — Ну ты свин, вообще... Все, вали отсюда в свою общагу, завтра в универе увидимся.

     — Придешь? — он чмокнул меня в губы и улыбнулся хитрюще.

     — Конечно. Чего мне тут еще утром делать?

     И он оделся и ушел. Как мне ведь хотелось, чтобы он остался у меня ночевать! Но раз уж сказал уйдет — значит уйдет... Так что буду один свой диван греть.

     ***

     Так мы и продолжили встречаться. Стаська вообще охочий до секса оказался, просветился называется. Начал просто ужасно нагло ко мне приставать везде, причем даже не столько ради самого секса, сколько ради того, чтобы меня довести и наблюдать, как я, весь красный, тщетно пытаюсь успокоиться. За задницу он меня щипал постоянно, и до фени ему совершенно было, видит нас кто-нибудь или нет. А на лекциях, если мы сидели дальше всех, на «камчатке», он даже меня мог начать щупать по столом. А мне приходилось сидеть спокойно, ведь если б я начал отбиваться, то эту возню бы все засекли. Так что я только матерился сквозь зубы, чем этого поганца еще больше раззадоривал.

     А один раз он такое вытворил, что и не опишешь, чуть всю контору не запалил. Мы ехали всей нашей группой куда-то к черту на рога допройти этот идиотский медосмотр. Ввалились кучей а автобус, там и так давка, да еще мы втиснулись, ни пройти ни проехать. И Стаську вмяло аккурат в меня, и не повернуться, ни развернуться. Я еле-еле чего видел поверх его макушки и с ребятами фразами перебрасывался, так и ехали как селедки в бочке.

     И тут Стаська начал об меня тереться — как бы незаметно. Водить попой по тому месту, куда ею прижимался. И что это было за место, особенного секрета нет. Главное, болтает с кем-то, улыбается вовсю, а там внизу потихоньку елозит, чувствуя, как у меня в штанах уже как кто перекладину поставил. Я вроде терпел, морду кирпичом сделал, а глазами только салону шастаю — никто не видит?

     Тут новая порция народу хлынула в автобус, так что нас вообще друг в друга втесало намертво. Он обрадовался и такое там внизу учинил, что это уже становилось не смешно. А уж когда кое-как рукой дотуда добрался и начал тискать, я не выдержал и так его большим пальцем в ягодицу тыкнул, что он еще минуты полторы не мог глаза закрыть.

     В общем, он просто заболел. Уж как мы теперь только дома не трахались до потемнения в глазах, пару раз чуть не убились, когда он пытался новые позы изобрести. Хотя, единственное, то он не делал — никогда в меня не входил, только пальчиком иногда. И до сих пор отказывается, уж не знаю почему. Я залез в Интернет и нашел там адреса гей-клубов, которые у нас в городе есть — как-то хотелось где-нибудь повеселиться, потусоваться теперь уже среди своих, и наконец просто понежничать и не бояться, что очевидец этого в обморок упадет или чего еще похуже.

     Клубов было три. Облюбовали мы только один, во-первых там обстановка была самая, так сказать, располагающая, во-вторых не очень дорогой для двух безалаберных студентов вроде нас. Главное, не надо было особо беспокоиться о том, что здесь нас застукают знакомые — ...  

     если кто-то из них и ходит в этот клуб, то явно уж по той же причине, что и мы.

     Там мы быстро обросли хорошими знакомыми. Стаська со своим озорным характером покорил просто всех — когда дурачился со мной, когда бегал к стойке за коктейлями и запросто забалтывал там всех сидящих и стоящих возле, включая бармена. Тут его даже ревновать было невозможно — это было вот это его врожденное кошачье кокетство, которое он более-менее подавлял при свете дня среди однокурсников, но мог вовсю сверкать им здесь, где от этого прибалдевали все без исключения люди, умеющие ценить это невероятное обаяние.

     А я мог только сидеть и гордиться тем, что он — мой, мой любящий и любимый мальчишка, мой Стаська, моя вредина, моя скотинка злостная и острая на язык.

     И когда он скакал там на танцполе как папуас, приходилось уже довольно настойчиво оттеснять от него толпу желающих об него как бы в танце потереться. Он еще в клуб вечно ходил в майке-тельняшке без рукавов и в кошмарно дранющих джинсах, от которых остались, наверное, только швы да пояс, остальное — лохмотья. И если бы вы, народ, видели его в этой одежке, вы б его точно изнасиловали, потом что невозможно было вытерпеть.

     А потом, когда он наскачется, мы бухались на диван для отдыха, и он, сидя на моих коленках, весь ложился на меня, задирал голову и опять целовал меня так — вверх тормашками. Нет, тут меня поймет только тот, кто сам влюблен до чертиков, как вот я. Я вообще думаю, что некоторые люди остаются холостыми до старости потому что за жизнь не могут признаться себе, что любят не тех, кого как бы принято любить. Мужчины не признаются ни за что в том, что испытываю совсем не братскую любовь к своему старинному другу, с которым вместе шастали на заброшенной стройке, разбивая лбы. А женщины так и не распознают свою любовь к подруге или даже начальнице, принимая это черт знает за что.

     Я не говорю, конечно, что все поголовно должны срочно менять ориентацию... Но просто если уж так фишка легла, почему от самого себя надо это прятать? Что бы я делал до сих пор, если б у Стаськи не хватило духу мне признаться? Что бы МЫ делали тогда?

     А когда он очень уже сильно уставал в этом клубе, он обнимал меня сзади, прижимался щекой к моей спине и почти что засыпал. Я обычно просил кого-то из новых друзей подкинуть нас до дома, если по пути, и редко не находилось желающего (может, надеялись на то, что я приглашу их и ночку втроем провести, а может и правда просто по доброте душевной), но в общем все это время Стаська, почти уснувший, не отцеплялся от моей спины и ходил за мной, все так же прижавшись и стараясь попадать со мной в ногу, чтобы не наступать мне на пятки.

     Но он по-прежнему у меня ни разу не переночевал — требовал сначала довезти его до общаги, а там дальше меня подбрасывали домой. И дома я мечтал, просто изнывал от мечтаний о том, что хоть раз я проснусь утром не соскучившимся, в холодной постели, а со Стаськой в обнимку.

     И вот однажды кто-то там на Олимпе меня услышал.

     Стаська в тот раз ушел часов в восемь вечера, и я с этого времени почему-то места себе не находил. То сяду, то встану, то пойду чайник поставлю, а чай не буду пить, то тарелки по росту в сушилке расставлю. Психую, в общем. И так мне хотелось пойти в нему в общагу и снова хоть разок его увидеть, что я метался-метался, и тут хоп — а у меня в ванной на полке его цепочка валяется. Ангелы небесные, какая удача. Пойду-ка я ему ее верну. Может, она конечно ему и не нужна, но мало ли, может он вообще без нее спать не ложится... Короче, дохлый повод был найден.

     И я оделся наскоро, ботинки напялил и понесся — поздно уже было, автобусы почти не ходили, но слава богу, недалеко его общежитие, в четырех остановках. На такси я разорился, почти что последние деньги ухлопал, следующий перевод от родителей должен был быть только в следующем месяце. Машину я не отпустил — долго не собирался там быть.

     В общагу меня могли не пропустить без сопровождающего, но Стаська рассказывал, что есть у них там подслеповатая вахтерша — если помахать перед ней студенческим и быстренько прошмыгнуть, может и обойдется.

     И обошлось! Не иначе мне черти помогали... Помахал, прошмыгнул... Ну, тут еще может сработало, что внешность у меня не такая уж оригинальная. Вечно я на кого-то похож, если голову в плечи втяну и каштановой своей шевелюрой лицо завешу. И что во мне мой Стаська нашел, правда что хрен его знает...

     Общагу я знал как свои пять пальцев, так что долго не плутал — сразу взлетел на второй этаж, в комнату, толкнул дверь... и попал в такой чад и дым, что чуть меня в коридор на нем не отнесло. Такая там гулянка у них была, что умереть не встать. Человек, наверное, двадцать было, музыка орала, кто-то на гитаре бренчал, тоже орал, потому-то меня сразу и не заметили. А я-то сразу заметил, как мой ненаглядный сидит на одной из кроватей, а с боков его зажимают двое каких-то мерзячих говнюков, да еще с двух сторон его всего затискивают, и ноги, и грудь, и спину.

     И хорошо, товарищи, что я рассмотрел, что мой Стаська в пьяный как деревенский тракторист, а то бы я в первую очередь его убил, а потом уж всех остальных. Но он сидел такой косой, что трудно было не увидеть, что сейчас он не соображает совершенно ничего, да и вообще вряд ли в полном сознании находится.

     И я так, тяжелыми шагами, как Терминатор, прямо на середину комнаты притопал, и шум сразу стих. Все так замолкли, будто их не за пьянкой застали, а за групповым онанизмом. Или будто я — комендант.

     А я встал перед теми, что Стаську тискали, и молчу. Они резко так отсели от него и смотрят как кролики засратые, перепуганные.

     — Это что такое? — прогудел я. Я когда злой, у меня всегда голос странный становится, как из бочки. Мне, конечно, главное себя не выдать. Я опять рожу кирпичом и говорю снова: — Вы че, мужики, охуели?

     — А че мы, че? — довольно нагло отозвался один.

     — Вы че, пидоры что ли? — злостно так я их уличил. Вообще, уроды конечно, раз уж остальные на это дело так спокойно смотрели, то наверняка все потом и сами могли Стаську отодрать, а их же тут целый улей, козлов. — Вы че с пацаном делаете?

     Они чего-то начали там блеять, а вообще тишина вокруг как в гробу. Ясное дело, тут почти все себя в универе позиционируют как вполне «натуральных» товарищей. А тут я. Я и говорю:

     — Вы че, проблем хотите? Ребят, одно слово сейчас по мобиле, и завтра весь универ будет знать, что тут делается. Вы че делаете-то, придурки? Баб мало что ли?

     Вообще, честно говоря, я и сам знал, что мало. Такой у нас университет технический, что баб маловато, да и те, что есть — это такое жалкое зрелище, что только в педагогический за ними и ходим... ходили... Выходит, тут в общаге кому-то приспичило.

     — Вообще-то он сам — баба, — подал голос кто-то сзади меня.

     Я даже не обернулся — остолбенел. И тут же осип, куда только голос девался.

     — Кто?

     — Да Славка. Он же форменный пидорас, сам что ли не видишь?

     У меня отлегло — я-то подумал, что это меня «распознали». Хотя и Стаське это ни к чему особо.

     — А откуда ты, урод, знаешь, как пидорасы выглядят? На лбу у них написано? Форменный... а что они, бесформенные еще бывают? — обернулся я все-таки к говорившему. — Короче, где его тумбочка?

     Мне показали. Я быстро схватил какой-то пакет и сгреб туда его шмотки, всякие листы, конспекты. Самого Стаську за шиворот с кровати сволок и еще раз обвел все «общество» бычьим взглядом.

     — Знаете что, друг друга дерите в жопу сколько влезет, а пацана поить и насиловать — за это вам я бы яйца поотрывал, сукам. Но хуй с вами, живите. Я ему по трезвяку расскажу, как вы тут хотели отдохнуть, и он сам решит, возвращаться сюда или нет. Все, веселой ночки.

     Помню, выволок я Стаську. А он почти очнулся, узнал меня и вдруг засюсюкал. Полез целоваться.

     — Пыа-ашкыа-а! Ой, какой ти холесеньки-ий...

     Елки-палки, этого только не хватало, слава Богу, секция пустая была. Я его за шкирку удобнее перехватил, чтобы он не оборачивался и перед собой начал толкать. Похвалил себя, что таксиста не отпустил, впихнул туда Стаську, и поехали мы. А эта сволочь опять начал ко мне лезть, и рукой мне лезет под майку, и губки тянет, таксист аж обалдел. Я, правда, сам не дурак, морду его от себя отпихнул и начал ругаться.

     — Вот скотина пьяная! Не, сбрендил совсем, свинья! Я те не Машка твоя засратая, не видишь что ли, протрезвей урод! Ваще оборзел!

     Таксиста отпустило — небось подумал, что друг ужрался до мышей и теперь спьяну не разбирает, кто где кто. А вообще, смешно мне было. Я когда Стаську в квартиру приволок, я думал, орать буду, а сам вдруг начал хохотать. Не знаю, так вообще смешно было, что умереть! Стоял там, пыжился, бычился, всех обносил «гомиками», а сам-то я, по-честному, кто? И вообще, кому ругательство, а кому и...

     Стаська за ночь раз пять к унитазу лазил блевать — видно, крепко его напоили. Утром даже в универ не смог пойти, валялся в постели весь такой бледненький, замученный, что я последние ругательные слова забыл, все носился с чайком и примочками как сестра милосердия.

     — Слышь, Стаська, ты хоть знаешь, что вчера было-то? — спросил я у него, садясь рядом с ним на постель и поглядывая, чтобы он всю минералку допил, хоть ему и муторно было.

     — Видно, что-то было, раз не знаю... — буркнул он, морщась от головной боли.

     — Хм, много ты мне про своих соседей не рассказал, птыца ты моя ненаглядная. Они ж тебя вчера почти трахнули, когда я прибежал и тебя отнял. Щупали там тебя как пьяную шлюху на базаре. Выходит, не все там у них игрушки?

     — Блин... — Стаська потер плечо. — Правда? А точно не трахнули?

     — Да точно, я даже посмотрел. — успокоил его я. — Я-то распознаю, когда там у тебя кто-нибудь побывает. Кроме меня.

     — Посмотрел, бесстыдник? — покачал головой Стаська. — Больше некуда смотреть было?

     — А куда еще, в рожу твою пьяную как сапог? Во ты мне там нужен. И вообще чего ты орешь, я не для удовольствия смотрел а для науки. Потому что если б кто там тебе чего сделал, сегодня меня бы уже в тюрьму посадили. Угадай за что.

     Я погладил его по щеке. А он вдруг изловчился и хвать мой палец губами — и опять начал его ласкать... Ну что ты с ним поделаешь?