Дважды я уже писал сюда. Хотелось бы рассказать еще про один свой «первый раз».

     Итак, город, в котором мне повезло родиться и жить, назывался в те времена Ленинградом. А я был тогда молод и глуп. Очень молод и очень глуп. Поверите, регулярно гуляя по Невскому, я ещё совсем не знал, чем славится его участок вдоль Аничкова дворца и дальше — Екатерининский садик, и окрестности... И вот, как-то, тёплым весенним вечером, я шёл вдоль Аничкова дворца по направлению к Фонтанке. Помню, лёгкий дождь только что прошёл, из облаков выглянуло закатное солнце, лужи, мокрый асфальт, клейкие молодые листочки... Этот парень не подошёл ко мне, а, скорее, внезапно возник рядом, точно сконденсировавшись из воздуха. Невысокий, худощавый, хорошо сложённый. Помню, довольно коротко стриженые, светло-золотистые (потом я узнал — крашеные) вьющиеся (потом я узнал — завитые) волосы, какие-то необычно яркие (потом я узнал — макияж) черты лица, узенькие зеркальные очки, чрезмерно яркая одежда (отчетливо запомнившиеся детали — небрежно повязанный разноцветный шейный платок), ниже платка — расстёгнутая чуть ли не до пупа светлая рубашка в ярких узорах, под ней, в глубоком вырезе малиновой шерстяной майки (так и напрашивается слово «декольте»), загорелая грудь. Ярко-зеленые коротковатые брючки «в обтяжку». Цветастые носки. Одуряющий запах каких-то «не наших» (и явно не мужских) духов. Чрезмерно оживленная мимика. Ломаная пластика. Совершенно избыточная жестикуляция. На дворе стоял зрелый (или ещё — развитой) социализм — как «закономерный, исторически длительный этап на пути к построению коммунистического общества»... Кто жил в те времена, тот сразу же поймет мое, мягко выражаясь, некоторое «удивление»... Ну а кто не жил — тому и не объяснить...

      — Ка-акой ма-альчик! — первые его слова, обращенные ко мне.

     Высокий, «женского» тембра, голос. Странно растягиваемые гласные. Как будто поёт...

      — Ппростите? — всё, что смог я из себя выдавить, кажется, поперхнувшись...

      — Вы ку-уда идё-ёте?

     Тёмные очки уставились мне прямо в глаза.

      — Э-э... ттудда...

     Куда девать глаза, — не знаю...

      — А-а можно мне с ва-ами? На-ам не по пу-ути-и?

     И руку мне кладёт на плечо! Ощущение — примерно как от электрического тока... Темные очки плавным жестом поднял на лоб. Глаза — подведенные, с подкрашенными ресницами, наложенными тенями... Голубые! И какой беззащитный взгляд! Прямо тебе в глаза... сквозь глаза... в душу! Взгляд маленького ребенка... не мальчишки, а именно ребенка — вне категории пола... капризного ребенка! Кажется, если сейчас ты обидишь его — неловким словом, жестом, даже взглядом, он тут же горько расплачется!

      — Ппожжалуйста... иддёмте... (Что у меня с языком? Никогда ведь я не заикалс)

      — Спа-асибо! Вы — до-обрый ма-альчик!

     И рукой провёл нежно-нежно по волосам, а потом вдоль спины... Ощущение полнейшего онемения... мурашки... А тем временем — у меня между ног!... И, как назло, обтягивающие джинсы. Куда деться от стыда?! Кажется, весь Невский только туда и смотрит... Ну, один-то человек уж точно, смотрит. Да ещё как смотрит! Нет, надо скорее уходить с этого места! В движении это будет не так заметно...

      — Ссккорее... ппойддемтте.

     Мой язык явно не хотел выговаривать простейших слов.

      — Вы-ы то-оропите-есь?

     Говорит, как песню поёт.

      — Ннет... тто естть... дда...

     Речевой аппарат у меня явно отказывает...

      — Ну, то-огда зайде-емте куда-а-нибудь!

     И нежно, едва касаясь, руку мне на поясницу кладёт... чуть ниже, на бёдра... Господи, да что же это такое делается?! Не помню, как мы перешли Невский, не помню, о чём говорили по дороге. То есть, говорил, в основном, Володя — так звали моего спутника. Я же больше молчал, отвечая, в основном, односложными и не вполне членораздельными междометиями... Мы ещё не дошли до цели нашего путешествия — кафешки на противоположной стороне Невского, а он уже успел представиться по фамилии (простая русская фамилия, — помню, но называть не буду). Рассказал мне, из какого он города (провинциальный городок средней полосы России), кто из родных у него там остался, какие сложные у него с ними отношения, как рано он узнал некоторые стороны жизни, как дивно счастлив он был в армии — вокруг огромная масса юных и «голодных» мальчишек, но как недолго продолжалось это ослепительное счастье. Почему-то крайне недовольное этим грубое и нечуткое командование поспешило засунуть его в госпиталь и быстро комиссовать по психиатрической статье «Расписания болезней и физических недостатков»... Как он устроился работать в торговлю, но — по мягкосердечию своему — оказался непригоден к работе с материальными ценностями, как устроился работать в автопарк диспетчером — и теперь очень доволен своей работой — вокруг масса мужчин, которым он должен отмечать путевые листы... Запах его духов был совершенно одуряющий. Боковым зрением я всё время ощущал справа от себя направленный мне прямо в лицо пристальный, неотвязный, пронзительный взгляд голубых глаз! И всё это время мой правый бок чувствовал легчайшие, но неотступные касания, поглаживания, прижимания... Кошмар! Чувство, будто весь Невский только в нашу сторону и смотрит... Мы, наконец, вошли в кафешку. Много народу. Очередь. По случайности, быстро нашли два свободных места рядом за столиком. Сели.

      — Вы-ы не у-угости-ите ме-еня? А-а то я что-то сего-одня не при де-еньгах...

      — Дда, кконнечно...

     Судорожно роюсь в карманах...

      — Спа-аси-ибо! Вы о-очень до-обрый ма-альчик! — и рукой нежно-нежно провёл мне от затылка до поясницы... и даже несколько дальше... гораздо дальше...

     Кажется, на нас уже начинают оглядываться... И тут я взял да и сбежал. Из последних сил вдруг вскочил, и бросился к дверям, на ходу пробормотав сквозь зубы что-то совсем невразумительное, о делах, о необходимости торопиться... Мы виделись с ним несколько раз, случайно, как правило, по вечерам, в центре города, он возникал неожиданно рядом, всегда первым окликая меня. И всегда — этот пронизывающий до глубины души взгляд голубых глаз маленького ребенка... И всегда — этот совершенно одуряющий запах духов... И всегда — эта ярко-пёстрая одежда... И макияж... И манеры... И голосок — высокий и сладко-тягуче-напевный. И лёгкие касания рук, прикосновения, поглаживания — от которых сразу мурашки разбегались по коже, и стремительно твердело между ног... Однажды он возник, когда мы шли вдвоем с другом... Мне было жутко неудобно... А друг потом сказал мне:

      — Не советую тебе поддерживать такое знакомство! Это — явная женщина, и очень вульгарная!

     А потом был жаркий июль, на самом излёте белых ночей... Я работал в ночную смену, в середине ночи выдалась пара свободных часов, решил прогуляться по Невскому... Как сейчас помню себя того времени — грива чуть вьющихся каштановых волос, клетчатая рубашка с короткими рукавами расстегнута, вытащена из джинсов, и концы её завязаны узлом на животе... Несмотря на глубокую ночь, было довольно много народу. Жара и духота. Желтые мигающие светофоры. Редкие ночные машины... А морда — совсем-совсем мальчишечья! Как всегда, он возник неожиданно. Мгновенье назад — не было. И вот — есть!

      — При-иве-ет! Ты ку-уда?

     На этот раз на нём ярко-голубые обтягивающие джинсики и оранжевая гипюровая рубашечка с короткими рукавами. Тот же певучий голосок. Та же манера непрерывного поглаживания, касания... И, как всегда, быстро погружаешься в какой-то туман. Не очень ясно понимаешь, что он говорит, что отвечаешь ему ты... Только сердце стучит как бешеное, будто хочет вырваться из груди,...

 

      мурашки расходятся по телу, и ещё этот кошмарный бугор, вдруг вспухший у меня на джинсах спереди... Хоть, слава Богу, темно — никто не обратит внимания... Я шёл за ним покорно, как большая смирная овца. И пошёл бы, куда бы он меня ни повёл... Как мы попали в тот подъезд, во дворе на Владимирском, не помню. Вроде, он знал это место... Потом я много раз, вот так же, гуляя по ночам, заходил туда один. Просто, чтобы вспомнить... Теперь уже туда не войдёшь... Кажется, до этого мы раз или два заходили в другие подъезды, но что-то Володе в них не понравилось. А этот был полутёмным, мы поднялись куда-то на уровень, примерно, третьего этажа, по дороге нам навстречу с криком бросились два кота... Тусклая лампочка двумя маршами ниже, такая же, двумя маршами выше. Еле-еле свет из распахнутого лестничного окна... Щербатые каменные ступени. Чугунные перила. Плавным движением он развернул меня к себе лицом, он стоял на пару ступеней выше меня, и без предупреждения своими губами впился мне в губы. Я пытался что-то мычать, но его язык, раздвинув мне челюсти, проник в мой рот, и стал нежно-нежно гладить мой язык, внутренние поверхности щек, нёбо... Я чувствовал, что сейчас задохнусь! Впечатление, как в кошмарном сне, когда опасность настигает, а пошевелиться ты не в силах... И при этом такая сладкая истома по всему телу. А руки его в это время легко-легко треплют мои волосы, нежно поглаживают мою шею, плечи, руки, спину, развязывают узел, которым я завязал кончики своей рубашки на животе, и проникают под рубашку, кончики его пальцев легко-легко бегают по моей груди, бокам, животу, гладят мои соски, потом, постепенно спускаясь всё ниже и ниже, расстегивают мой ремень, поясную пуговицу и молнию моих джинсов. Все мои попытки сопротивления пресекались ласково, но решительно. Да и какое тут могло быть сопротивление, одно прикосновение его руки, и никакого тебе сопротивления... И при этом он ещё успевал раздеваться сам! Я и не заметил, как его голубенькие джинсики уже сползли по его ногам к самому полу, оранжевая рубашоночка оказалась завёрнута на плечи... У него было очень стройное загорелое тело, гладкое-гладкое, волос почти не было... Чем-то оно неуловимо напоминало женское. И густой запах духов — совершенно женский (в те времена мужикам было совсем не принято душиться). И трусики у него короткие, белые, полупрозрачные, облегающие, вероятно, импортные, очень напоминали женские... Я вдруг кинул взгляд вниз, на свои трусы, и мгновенно почувствовал, как краска стыда залила мне щёки. Но я ведь не на пляж собирался, а на работу... Я же не намеревался ни перед кем раздеваться! Но он и не думал смеяться над моими огромными «семейно-армейскими» неуклюжими трусами из синего сатина, кстати, совершенно незаметно уже стянутыми по моим ногам почти к самому полу, туда же, куда перед этим он успел стянуть мои джинсы... И всё это, не отрываясь своими губами от моих, не вынимая своего языка из моего рта! Кажется, никогда, ни до, ни после этого, у меня не было поцелуев такой продолжительности! Последнее, что он сделал, перед тем, как прервать поцелуй — закинул мою рубашку мне на плечи, и начал нежно-нежно ласкать губами и языком мою шею, плечи, руки, грудь, живот, всё ниже, ниже... Одновременно руками мои бёдра, ягодицы... сгибаясь при этом, приседая, опускаясь всё ниже, и ни на секунду не отрываясь от моего тела... То, что на пределе возможной твёрдости торчало у меня между ног, он ласкал сначала кончиками пальцев... самыми-самыми кончиками... И каждый раз, когда горячая волна начинала подниматься где-то внутри меня, он останавливался. Как будто чувствовал всё одновременно со мной... Откуда-то совсем издалека, сквозь какой-то разноцветный туман, казалось, окружавший меня, временами доносились его страстные придыхания:

      — Любимый мой! Я — твоя Джульетта! Можно, я буду называть тебя: «Мой Ромео?!»

     Гул в ушах! Головокружение... Он сидит передо мной на корточках. Его руки нежно-нежно гладят мои ягодицы, забираются в межъягодичную складку, а губы и язык в это время дарят неизъяснимое блаженство моему переднему дружку... Сначала снаружи, лёгкими касаниями, не беря его в рот, потом постепенно, затягивая его всё глубже, глубже... И ведь каждый раз, когда я начинаю ощущать приближение апофеоза, он, как будто чувствует одновременно со мной, останавливается... Но вот он начинает поворачивать меня другой стороной. Покорно подчиняюсь, хоть и очень боюсь того, что сейчас, по моему предчувствию, может произойти... Вот он уже полностью повернул меня... наклонил... раздвинул мне ноги... ягодицы... Нет, это не то, чего я так боялся, просто он ласкает меня языком! Никогда раньше я не представлял себе, что ТУДА можно лезть языком... И никогда не представлял, как это может быть приятно! А руки его в это время нежно-нежно ласкают моего переднего дружка... И всё также останавливаются, почувствовав приближение апофеоза... Экстрасенсорика? Улавливание ощущений партнера? Наконец, он встал, держа в руке какой-то маленький предмет. Коробочка? Он открывает её и чем-то ароматным смазывает моего переднего дружка. Потом спускает с себя свои белые трусики и смазывает себя сзади, поворачивается ко мне спиной, нагибается, раздвигает ноги, нагибает меня, берёт своей рукой моего переднего дружка и вводит его себе куда-то между ягодиц. Узко и тесно, ещё уже, ещё теснее... Я пытаюсь ему помочь... Он мягко отводит мои руки, кряхтит, постанывает, слегка меняет позы, чуть-чуть поворачиваясь из стороны в сторону, слегка приседая, потом слегка выпрямляясь...

      — Осторожно, я всё сделаю сам, а то он у тебя такой большой, ты мне порвёшь...

     Наконец, он нагибается, будто делает какое-то физкультурное упражнение, руки касаются щиколоток... Я плавно вхожу в него... Вхожу... Вхожу! Вхожу, чёрт побери! Он тихо ойкает... Всё, я уже «там»! Вошёл! Вошё-ё-ё-ёл! Горячая волна подымается где-то внутри меня... Удары сердца отдаются в ушах... в голове... Цветной туман застилает всё вокруг... Вижу только его согнутую пополам загорелую фигурку, джинсики спущены к самому полу, на них — белые трусики, на голову завернулась оранжевая рубашечка... Какой он миниатюрный! Его загорелое тело делит пополам незагорелая полоска... какая у него белая попка... забавно... в особенности по контрасту с моими загорелыми руками. притягивающими её... А горячая волна всё поднимается и поднимается во мне... Где-то внутри меня рождается бешеный ритм... и даже, кажется, можно уже различить мелодию...

      — Пожалуйста... ну, пожалуйста... ну, скорей... давай скорей... больно...

     Но это происходит где-то в стороне, это идет мимо моего сознания... и, вроде меня не касается... Просто ко мне не относится... Кто-то там стонет... А кто бы это? А горячая волна несёт меня, несёт, поднимает. Всё выше и выше, и мелодию уже отчетливо можно различить — это бравурный марш! Сейчас... сейчас... вот... вот...

      — А-а-а-хххххххх!

     Я кончаю бурно, несколькими большими волнами, потом ещё отдельными порциями... и каждый раз дико приятно... ну, до невозможности! Лестница... тишина... холод... далекий-далекий скрип тормозов... Где-то, явно поближе, дико кричат коты... Он, покряхтывая, разгибается... Я пытаюсь вылезти из него наружу... Стонет...

      — Не надо! Погоди, стой спокойно, ничего не делай, я сам с тебя сейчас соскочу! М-м-м-м... А-аххх! Ну, вот и всё!

     В его руке — бумажные салфеточки. Успел достать из кармана, прежде чем разогнуться... Тщательно, но осторожно вытирает меня... потом, себя... сзади... и спереди, оказывается, он каким-то чудом успел кончить! Одевается... И я тоже одеваюсь... Вдруг поворачивается, крепко обнимает меня, и впивается губами мне в губы... потом, резко отпускает...

      — Ну, у тебя и размеры! Я уж думал, что насквозь проткнёшь... До сих пор болит!

      — Извини, пожалуйста! Ты понимаешь, у меня по части опыта не густо...

     И это было чистейшей правдой, если учесть, что на тот момент ТАКОГО опыта у меня ещё не было! Но как же стыдно в этом сознаться!

      — Да что ты извиняешься! Было жутко по кайфу! Честно! Спасибо тебе огромное!

     Привели себя в порядок. Начинаем спускаться. И вдруг в ближайшей квартирной двери поворачивается ключ. Вовремя! Какой-то мужик, окинув нас подозрительным взглядом, пробегает вниз... Выходим... Вроде, стало прохладно... А сколько там времени? Мне ж на работу! Слава Богу, успеваю. Надо же, как, оказывается, недолго всё это продолжалось! А казалось, что вечность! Ещё рассказывает какую-то историю про известного певца, с которым он был... Приятно слышать, что у этого певца ТАМ гораздо меньше, чем у меня... Мы прощаемся. Мне на работу! Я оглядываюсь, но его уже не видно... Радость и гордость переполняют меня... Радость и гордость! Значит я могу! Значит я уже не мальчик, а мужик! Взрослый, и половозрелый! Значит, теперь я буду всех трахать — парней, девок, мужиков, баб — всех! Я вам не педик какой-нибудь! Я — нормальный мужик! Как любой другой! Как все! Так-то, вот! Ясно?! А потом, в ныне давно забытой (но тогда жутко популярной) телевизионной передаче (которую в народе называли десятиминуткой ненависти) известный телеведущий (прозванный «Неврозовым») бегло показал кадры с Володей, который создал преступную группу из несовершеннолетних и организовывал разбойные нападения на квартиры коллекционеров антиквариата и произведений искусства... На экране тот же Володя, только с совершенно безумным взглядом, говорил что-то о Высших силах Вселенной, которые дали ему соответствующее задание... Он получил двенадцать лет...