Россия при Екатерине Великой была первой страной в Европе и Мире по уровню жизни, качеству жизни и темпам развития. Строились здания, крепости, дворцы, университеты, проводились экспедиции, выигрывались войны, свершались научные открытия. Жизнь кипела и была полна событий. Так воспринималась она жителями городов. Совсем другая картина была в деревнях и сёлах, в которых правили дворяне, наделённые абсолютной властью по отношению к своим крестьянам.

     Барин — это вершитель судеб всех деревенских жителей. От него зависит как будет жить человек и будет ли он жить вообще. Одного его слова было достаточно, что бы размеренный и устоявшийся быт деревни, в один миг, был разрушен. Крестьяне боялись и почитали барина. Из уст в уста передавались истории и легенды о добром барине или о жестокости, злого.

     Сосновка. Небольшая деревушка на окраине забытой богом губернии. Всего полсотни, с небольшим, домов, да прилегающими к ней отдалёнными хуторами. В деревушке даже не было своей церкви и кузницы, и даже часовни, жителям приходилось ходить за 35 вёрст в соседнюю барскую деревню, где стоял храм. Жители занимались в основном сельским хозяйством, да охотой с рыбалкой. Животина выращивалась для своих нужд, да в счёт оброка для барина. Но народ жил хорошо, всего было вдоволь и в достатке. Командовал деревней назначенный барином староста, милейшей души человек. А сам барин бывал в деревушке только раз в году, на праздник. Праздник этот придумал сам барин, может и не придумал, а перенял у кого, но назывался он: «Охота на невест».

     Толи воздух был в этой деревне особенный, а может почва какая заколдованная, но только вырастали девки, в этой деревушке краше всех на свете. Да в каждой семье их по штук пять было. Плоились деревенские, не обременённые дворянскими тяжбами и оброками, как кошки. Парней мало рождалось, а вот девки одна за другой, да росли не по дням а по часам. Девок много, а мужиков мало, вот и придумал барин способ как себя повеселить, да пользу принести, и казне своей барской, да люду деревенскому, чтобы не сидели девки в девках, а мужики на сторону не бегали.

     Строго барин следил за тем, что бы в деревне не засиделась какая красавица в девках. Приезжал раз в год, всех девок строил, осматривал, шмакадявок вон гнал, а тех, кто формами своими, да красотами чресла его возбуждали, в список вносил. Самую красивую и статную, что приглянется с собой в центр забирал, а родителям девки откуп небывалый давал. Да такой, что родители только рады были, что барин забирал девку с собой. Побалует барин с девкой немного, а потом в жёны кому назначит, да приданным обеспечит. Хоть и пользованная, да часто и брюхатая невеста полагалась парню, но рад он был, такую взять, да с таким приданым, что и дом построить, и хозяйство завести сразу можно было.

     Поэтому и ждали деревенские июльского дня, пуще Рождества, да готовились. Девок подбирали, да учили их, как себя краше преподнести, что бы барину приглянуться. А сами девки, да женихи их немногочисленные из деревни самой, в страхе ждали этого дня. Потьму как разлучить их могли запросто. И не быть Митяне с Мафаней вместе, потому как заберёт её другой по барскому указу во время праздника.

     А сам праздник заключался в том, что после осмотра девок, описи и выбора деревенской красавицы, кричал барин громким голосом: «Побежали курочки, да побыстрее, а петушки следом! Кто кого догонит, тот того и потопчет, тот того с собой и заберёт!» И бегут девки в лес за деревню, по тропкам, да за кусты прячась в чащу лесную, а за ними, чуть погодя, парни из деревень соседних, наслышанных о красоте девок местных, да с барином приехавших с обозом, заплативших мзду великую, что бы участие в празднике принять.

     Говорят, что цена участия аж по деньгам так рублей пять злотыми, пять лет работать — не заработать. Мечтающие о Сосновских красавицах, с младых лет на заработки уходили, да батрачили на заводах, и бурлачили и, даже, на прииски записывались, что бы плату внести. Но несмотря на дороговизну, собиралось в этот день не меньше десятка женихов. А невест подбиралось всегда чуть меньше. Хитрил барин, выгоду свою видел. В этом году не получилось забрать девку, на следующий опять захочет. Так и получалось, что некоторые неудачники только со второго, а то и с пятого раза невесту себе получали. Но барин хоть и хитёр был, но справедлив. Та девка, что убежать смогла, местному парню доставалась. Вот и тренировались девки тайком, и бегать и прятаться, места укромные в лесу подыскивали. А женихи их местные в этом помогали. И целовались они при этом и миловались, вот только ноги раздвигать, да елдак в щель пускать, ни как нельзя было. Карал за это барин нещадно. Вся семья на каторгу продавалась, а девка на скотник барский до конца дней своих, за свиньями ухаживать, без права рожать. Боялись люди этого и соблюдали указ.

     А чтобы сомнений не было, что берегла девка себя, одевали на праздник белые тонкие сарафаны, специально шитые для сего дня. В них за кустом не спрячешься, белым пятнышком среди деревьев мелькаешь, да целомудрие пятном крови подтверждалось. Догонит парень девку, уложит, сарафан задерёт, да елдак свой ей в лоно запихивает. Главное елдак вставить, да целку сорвать, чтоб кровь пошла, тогда невеста твоя, можно забирать. А коли не догнал, да вырвалась девка, или елдак не крепкий оказался, и девица целомудрие своё уберегла, то остаётся она в Сосновке местному кавалеру на радость. А все остальные жители деревни следят за событиями, смеются, да над приезжими женихами надсмехаются, да девкам своим прятаться помогают. Шмакодявки мелкие, не признанные барином невестами, тоже в белых сарафанах по лесу бегают, женихов путают, да с пути сбивают. Вселиться народ, парни до изнеможения по лесу носятся, а девки, дрожа о страха, честь свою спасая, до самых сумерек в чаще скрываются. Кто утром с восходом солнца, в чистом сарафане из лесу выйдет, тот в деревне остаётся, да подарок от барина получает. А кого на руках вынесут, да в сарафане пятнах красных, ту на телегу себе кидает парень и везёт в дальние края, от родителей и подружек, жениха любимого. Радость и горе, вместе на этом празднике.

     Вот и в этом году настал черёд девяти девок. Две из них Акулина, да Настасья, уже два года назад, были выставлены на обозрение барина, а Настасья чуть было не попала к нему в усадьбу. Настолько хороши были девки. Красавицы, каких свет не видывал, стройные, здоровьем пышут, глазками сверкают, грудь выставляют. Барин уже было хотел Настасью оприходовать, да кто-то из сельчан крикнул: «Да, девахе то 12 зим тока, барин! Порвёшь!», и засмеялся народ. А барин удивился, да ответил: «Ух ты, прям не верится, что малая такая, а по виду уж невеста! Что ж с тобой дальше то станет? Наверно слепить красотой будешь!» оставил девку на вырост, да другую девицу взял. И на следующий год, увидев что пуще прежнего расцвели девки не стал их в строй ставить, да в охоту пускать. Увидел барин выгоду великую. О красоте девок разнеслась молва по всей губернии, и поехали к нему женихи с богатыми выкупами. А барин и рад, казна полнеет, а труда никакого. Но в это лето настала пора выпускать девок в лес. А то прозовут обманщиком и губернатору пожалуются, несдобровать тогда.

     У Акулины жених был Матвей. Сильный и крепкий детина. Плечи широкие, мышцы железные. Трудолюбивый и добрый. Ох как любили они друг дружку. Целовались и миловались, прячась от глаз людских. Уговаривал её Матвей бежать к разбойникам на Урал: «Будем сами себе жить, вместе. А то заберёт тебя какой злодей, да и не увидимся мы более!» Но боялась Акулина ослушаться слова родительского, отказывалась: «Нет Что ты!! Меня батюшка тогда проклянёт! Не будет нам счастья без благословения! Будем богу молиться, он сил моим ножкам придаст, да дорожку укажет, что бы спаслась я от чужеземца!»

     А Настасью готовили для барина. Знали её родители, что приглянулась она ему. Значит в этом году заберёт её с собой, да подарков богатых оставит в замен. Потому берегли её как зеницу ока. Парней во двор не пускали,...

  да девку только с присмотром выпускали. Какой парень-кабель стойку на неё сделает, тут же от брата её оплеуху получает. А Настасья сама ох как боялась к барину идти. Сплетницы рассказывают, что елдак у него как у коня. Длинный и толстый. Что много девок под ним умерли, разорванные этим страшилищем. А кто выживал, тот ходить не мог и детей иметь. Ей даже сны про то снились, как барин в образе чёрта подкрадывается к ней, да елдак свой, извивающийся чёрной огромной змеёй к ней под юбку запускает. Чёрен его орган и толст, раздувается как пиявка, да лезет к её промежности. А потом как воткнётся, да прямо из горла её вылезет. Кровью всё заливает. Просыпается Настасья, в слезах вся, да дрожит. Ох как страшно к барину то идти.

     Наступил день праздничный. Девок нарядили в сарафаны белые, как снег чистые, в лучах солнца прозрачные. Фигурки девок сквозь ткань лёгкую просвечивают, мужские чресла волнуют. Собрался народ на лобном месте, смотрят на дорогу, барина с женихами чужими ждут. А девки дрожат от страха. Приедут мужики страшные да чужие их насильничать, целки рвать, да в жёны в края неведанные увозить. И вот показался из-за поворота кибитка барская, запряжённая конём масти белой. Из далека видно. А за ним, в пыли дорожной, ещё телег две дюжины, не меньше. Удивляется народ. Никогда так много не было. Это ж на каждую деваху по два кобеля получается.

     Остановилась кибитка, поднялся барин с седушки, народец на колени пал, да поклон ему до самой земли. Только девки выбранные ровно стоят, не положено им в грязь падать, чистоту беречь надо, правило такое. Тут и гости подоспели, желают добычу осмотреть, да удостовериться, что не врёт молва людская и нет обмана. Увидели они девок, да так и замерли, со ртами раскрытыми в изумлении. Не видели они никогда такой красоты природной, да чудной. У парней, что по моложе, да по горячее кровью, елдаки аж как копья встали, а у других сердце затрепетало. Видит барин, что стойку гости сделали, товар оценили, значит можно торг начинать. И начался базар, кто больше даст, то первым на охоту в лес за девками побежит, кто меньше даст, тот последним, а значит удачи меньше ему. Собрались гости, ругаются, спорят. Хочется им поскорее девку получить.

     Пока торг идёт, народ деревенский девок своих науськивает, что да как лучше делать. «Ты сразу за копну беги, Глаша! Там на карачки и подол задирай! Мимо твоей луны не проскочит!», — подтрунивает один. «А ты Серафима, в кустах можжевельника схоронись, а как вон того цыгана увидишь, так к нему и выбегай! Поедешь к нему в табор!», — подливает масла в огонь второй. Весело народу, смеются, а девки, как увидели ухажёров, так задрожали всем телом. Страшно им.

     Закончился торг, определились кто первым побежит, кто следующий. Доволен барин. Пополнилась его казана неслыханно. Ранее за пять лет столько не набиралось, сколько сейчас за раз. «Ну пора себе деваху выбирать!», — вальяжно сказал барин, да прямо к Настасье направился. Так как увидела его взор да направление шага, так сразу дурно стало, и только барин к ней подошёл,, на радость родителям Настасья, она без чувств и рухнула. «Ну что за беда?! Такая красавица, а больная!" — возмутился барин, и взглянув на соседку её, сказал: «Да ты вот ничем не хуже!» То Глаша и была, над которой потешались. Сразу смех стих, удивились люди выбору барина. Родители Настасьи в печаль ударились. Не сбылись их мечты верные. За то Глашкины отец и мать рады. Улыбаются. Забрал барин к себе в кибитку Глашку, посадил рядышком и как крикнет: «Побежали курочки, да побыстрее, а петушки следом! Кто кого догонит, тот того и потопчет, тот того с собой и заберёт!» И побежали девки в лес, под улюлюканье и свист, смех и шутки. А вслед им женихи смотрят, следят куда какая красавица бежит, выбирают.

     Акулина не зря тренировалась, сразу впереди всех девок оказалась и первая в лес забежала, да зайцем по тропинке грибной, да за горку Медвежью, через топь кабанью, к Ламбушке. Бежит девка, страх силы придаёт. Хочет убежать она от женихов иноземных, да сберечь себя для Матвея.

     А Настасья, как привели её в чувства, так бежать всё равно не смогла быстро. Самая последняя в лес забежала и остановилась как вкопанная. Не готовилась она к такому. Было сказано ей, да уготовано, к барину в дом ехать. А тут вот наравне с остальными бороться придётся. Огляделась девка, да думает, куда бежать, где хорониться. Слёзы из глаз полились, понимает девка, что найдут её сейчас, да на елдак насадят, а потом увезут в края неведомые. Ох страшно то как! А цыган тот, так барина страшнее. А он первым как раз стоял, вдруг он заловит девку. Ох бежать надо, бежать. Мечется девка, то в право побежит, то влево, никак сообразить не может, куда лучше.

     А по лесу уже мелюзга бегает, обманщицы малые в сарафанах белых, что бы охотников путать, со следа сбивать. Олюшка, сестра младшая Акулины, то же в числе них. Но она не просто ради игры бегает, Матвей ей задание дал, оберегать сестру особо, да подарок за это дал, да ещё обещал. Вот и бежит она следом за Акулиной, что бы запутать в случае чего охотника. Олюшка хоть и младшая сестра, да по красоте не уступает. Ей на следующий год пророчат к барину ехать. А Олюшка и рада. Надоела ей деревня, слыхала она сказки про города и столицы. Хочется ей мир повидать, да себя показать. «Ну подумаешь, попользует меня барин годик, потешиться, за то потом при деньгах и в достатке буду, и не буду знать тягот. « И Матвей ей нравился, потому с охоткою помогала она сейчас.

     А тем временем, на лобном месте, стоят охотники-женихи, да насмешки деревенских слушают. «Ты то куда, моложавый?! Черенок то вырос?!» Веселиться народ, а гости в нетерпении изнывают. Особенно цыган. Ох, как приспичило ему, девку красивую в жёны взять. Особенно первая в лес забежавшая понравилась. Высокая, стройная и сильная какая, вот хороша баронесса цыганская будет! А барин сидит и на часы смотрит, час выжидает. Даёт время девкам схорониться да попрятаться. Тогда охота веселее, да девок труднее найти да поймать будет и на следующий год больше желающих и деревенские повеселятся. Но вот настало время, пора: «Ну что, мужики, удачи вам, легкой поступи, да жара в чреслах!» И побежали женихи в лес, как стая голодных волков за добычею. Бегут, толкаются.

     Бежит Настасья, чувствует что устала, но присесть боится, а вдруг догонят. Смотрит она вокруг, да место не узнает. Так далеко забежала. «Ой! Заплутала я! Тут и леший меня и кикимора жизни лишат, или медведь задерёт!», — побежали мысли страшный и решила девка, что лучше уж в жены попасть к человеку, чем на корм зверью лесному, пошла искать тропинку в деревню. Ходит к шорохам прислушивается, от страха дрожит: «Может покричать!? Кто услышит, да выведет!?» Но потом подумала, что у медведя тоже уши есть, и решила так выходить, на Солнышко глядя. Идет, сучья ломает, меж деревьев пробивается. Вдруг, слышит, ветка треснула впереди, а потом ещё одна, идёт кто-то. Она прям замерла от ужаса: «Человек или чудовище какое?» Присела она у ствола берёзового, да в чащу всматривается. Видит, меж деревьев яркое пятно мелькает, красно-зелёное, да к ней всё ближе подбирается. Не дышит девка, боится, приглядывается. «Так это же цыган!!!» — разглядела она, наконец, пятно, что рубахой было. И цыган её тоже заприметил. Видит, что у берёзки ком снежный лежит. Что за диво? Средь лета жаркого, да снег белый? Пригляделся, да прищурился, глядь, да то же девка в сарафане.

     Ох как обрадовался цыган, зарычал как медведь, да через ветки колючие, да бурелом столетний, ломанулся к Настасье. Не увидел он, что не Акулина это, а другая девка сразу, думал, полюбившаяся ему спряталась. А Настасья побледнела вся, как увидела, что страшный цыган к ней бежит и рычит, да деревья впереди себя ломает. Аж сердце у неё замерло, и дышать не может. Что делать думает, как поступить. И тут вспомнились девки разговоры святочные в бабской бане. Рассказывали им девки старшие, как сношаются они с мужьями своими, да как лучше это делать. «У них меж ног, орган, как рог есть!...  Когда ходят просто так, да о нас девках не думают, весит он червяком морщинистым, но как только захочется им девку попользовать, или увидят бабу голую, тут он как рог становится, твёрдый!», — рассказывает одна, а мелкотня сидит и уши греет. «А у моего, он когда вздыбиться, так прям как у коня старосты, толстый и длинный. Когда впервой раз меня наяривал, так думала порвёт! Больно было да кровищи!», — пугала вторая. «вы девки, когда время придёт, главное не тушуйтесь, не робейте. Вы сразу на карачки становитесь, да грудью к земле прижимайтесь, а зад свой кверху задирайте, да спину гните, аки кошки, тогда елдак зараз войдёт и мучений меньше!" — учила третья. «А если противиться будите, да щель свою зажимать, да ноги сводить, то всё равно мужик кол свой вставит, только бить будет, да мучений больше! Лучше сразу раскрывайте дырку, а то мой, с дури мне не туда сунул! Я кричу, а он довольный!" — рассмешила всех другая.

     Мысли эти как молнии сверкали в Настасьиной голове, пока цыган к ней приближался. Видит девка, что близко уже мужик нерусский, не убежать ей и не спрятаться, да и сил с желанием нет, решила поступить, как учили. Повернулась она к цыгану бегущему задом, на коленки встала, прислонила грудь к земле, да подол сарафана себе на спину закинула, оголила попу свою. Слышит девка, что подбежал к ней цыган, прям земля задрожала, да запах чужой в ноздри залез. Ох вставит сейчас он ей елдак свой страшный, думает девка, да телом от страха трясёт. А цыган подбежал да встал как вкопанный. Вот так чудо, прямо перед ним девка в позе стоит, подол задранный, щель свою выставила. Так хороша девка была, что член цыгана набух мгновенно, да шаровары его оттопырил сильно. Стал цыган кушак разматывать, да елдак вытаскивать, спешит, торопиться, хочется ему Акулину насадить. А Настасья дрожит и ждёт, томится в страхе. «Что же он не вдаривает?! Может, не видит куда?» — думает деваха, да руками половинки попы в стороны разводит, пальчиками за губы срамные берётся, да вход в лоно открывает. А там от старха и мыслей уже блестит всё, да соками сочиться. Но не вставляет ей цыган что-то, тянется время. «Чего это он там замер?!», — думает деваха и повернулась она, на цыгана посмотрела. А тот с кушаком от возбуждения запутался, размотать не может. Всё на её задницу глядит, глаз не сводит. Но тут увидел он лицо Настасьино и огорчился, не Акулина это. «Ах! Красива ты девка, да сладкая, но не за тебя я двадцать пять рублёв платил!" — сказал цыган и опять в лес бросился, кушак за собой волоча.

     Приподнялась Настасья, не понимает, куда это мужик убежал, почему бросил. Посмотрела она кругом, нет никого. «Придётся самой опять идти, искать дорогу!" — решила девка, поднялась, оправилась, да пошла в ту сторону, откуда цыган появился.

     А Акулина тем временем, на бережку у Ламбушки дальней сидела, да ножки в водице тёплой поласкала. Уверена девка, что не найдут тут её, не знают тропинки. Сидит девка солнышку радуется. Припекает Солнышко, тело греет, прилегла на травку Акулина, разнежилась, да в сон сморило. Спит девка, и не знает, что сестра её Олюшка, стремясь помочь ей, ведёт за собой охотника. Цыган, как только от Настасьи отбежал, тут же увидел пятнышко белое мелькающее. Бросился он следом, да быстро нагнал. Набросился он на девку, как коршун на зайца. Навалился всем телом, к земле прижал, вырваться не даёт. Перевернул он девку к себе лицом, да опять не то. «Видно не судьба мне ту красавицу найти! Всё другие попадаются! А ты я смотрю ничуть не хуже, тока ростом меньше да похудощавее! Ну ничего, откормим!" — решил цыган, да давай елдак набухший из шаровар вытаскивать. Лежит Олюшка телом мужицким прижатая, да нападением неожиданным ошарашенная, понять не может, что делается. Тут чувствует, что мужик ей сарафан на пузо натягивает, ножки заголяет да колено своё между них впихивает. Догадалась девка, что обманулся охотник, перепутал он, не невеста она ещё: «Стой дяденька! Нельзя тебе! Я не невеста, а сестра! Обманка я!» Остановился цыган, что за новость такая?"Якая ещё обманка?!» — шипит зло. «Такая, путаем мы мужиков, девок спасаем!" — пищит Олюшка, да елдак цыганский бедром чувствует. Твёрдый, горячий, Кожу жжёт, лоно сжиматься заставляет. «Так ты вон какая девка, хороша вся! Я тебя возьму! Я двадцать пять рублёв заплатил!" — злиться цыган, на неудачу, да давай ноги девке раздвигать, да член свой к щели двигать. Брыкается Олюшка, да вопит: «Не по правилам это! Барин накажет! В каторгу отправит!» Приставил цыган к щели девичей остриё своё, да задумался, а вдруг и вправду барин осерчает, да околоточному его сдаст. «А где сестра твоя тогда? Или говори где красавица, или тебя сейчас на х. й насажу!" — зарычал цыган, и для убедительности всунул чуть елдак в щель девки. Завизжала девка, испугалась, ножками задрыгала, телом завертела: «Ай, скажу, скажу, скажу! Ой больно! На Ламбушке дальней она прячется!» Ухмыльнулся цыган, вынул орган свой из щели девки нетронутой, заправил его в шаровары, поднял девку: «Ну веди показывай! Коли не выведешь и обманешь, насажу тебя на х. р да вертеть буду!» Плачет девка от страха, и ведёт цыгана за собой, к сестре.

     А барин тем временем, велел баню себе истопить, да медовухи принести. Залез он на полок, развалился, млеет тело его. «А где Глаша моя? Подь сюды!" — позвал он невесту свою новою. Заходи в парилку девка, глаза в пол прячет, руки скрестила. «Да кто же это в бане одетым ходит? А ну скидывай сарафан свой, да тело мне своё покажь!" — требует барин. Зацепила края сарафана Глаша, потянула вверх, да сняла его, обнажив красоты свои. «Ох красива ты, девка. Ох как глаз радуется! Смотри как чресла мои возбуждаются!" — радуется барин. И видит девка, как растёт орган барина, всё больше и толще становится, да вверх стремиться. Представила девка, как корень сей в её лоно залезает, так сразу ноги ватными стали, да голова закружилась. «Испужалась что ли?!" — засмеялся довольно барин: «Не боись! Не ты первая, не ты последняя! Вставим и понравится!» Похлопал барин ладонью по полоку, приглашает девку рядом сесть. Подошла девка, села рядом, хоть и жарко, но дрожит тело. А барин за титьки её лапает, да соски крутит. «Какие дойки у тебя крепкие да большие, Приятно лапать, да тискать! А щель какая у тебя? Розочкой? А ну вставай в позу, показывай!» Слезла девка с полока, на полу на четвереньки встала, да зад оттопырила. «Ну хороша, хороша фигура! А ну щель показывай!" — любуется барин девкой, да член свой рукой поглаживает. Глаша ноги расставила шире, да ягодицы руками развела, открыла цветочек свой девичий. «Ну и чудо! Так прямо тюльпан голландский! Какие губищи у тебя там отросли! Ох и нежно наяривать тебя будет!" — восхищается барин.

     «Подь сюда, красавица, намывайся, да цветок свой к ебле готовь! Наглаживай его посильнее, что бы соки текли, да горело всё! Не пристало барину в сухую дырку членом лезть!», командует барин, да в предвкушении удовольствия елдак наяривает, что бы тот твёрже был. Встала девка с пола, набрала ковшыком воды из бадьи, налила в таз, да мочалу замочила. Налила в таз масла мятного, да мыла, и начала себя натирать, тело вкусным делать. «Вот молодец! Потри себя красавица! И ножки погладь и подмойся хорошенько!" — указывает барин. Хорошо ему! Девка красива, тело обольстительно, в паху ломит уже от желания!"А ну давай наглаживай щель свою, да ладошкой мыльной!» — требует барин: «Ноги шире ставь, чтоб видно мне было красоты твои!» расставила девка ножки, да ладошкой поглаживает губы нижние. Скользит ладошка, приятно телу, но стыдно. Стесняется девка барина. «Да кто же так наглаживает! Сейчас покажу!» — встал барин с полока, руку в таз запустил, намочил в мятной воде, да на щель ладонь положил и давай наглаживать. Трёт её и пальцами своими внутрь залезает, и в лоно и в анус, а другой ягодицы гадит да пошлёпывает.

     Одурела девка от ласк таких барских, закружилась у неё голова, да в животе горячо сделалось. Чуть не упала. «А ну в предбанник пошли!" — командует барин и выводит девку он в комнату со столом, с медовухой и ... яствами праздничными. Но не до питья барину сейчас. Член его разрывается, требует дырки. Подхватил девку барин на руки, да на стол посадил. Не успела та понять, что да как, а он уже закинул её ноги себе на плечи, да копьё своё могуче в щель её влажную и горячую вставляет. Больно девке, член большой, а дырка маленькая, влажно хоть, но с трудом пролезает. Не выдержала девка, кричать начла.

     А крики её на улице народ слышит и радуется. «Нятягивает барин Глашку то! Не зря её Глашкой назвали, вон как глашатит!" — одна за другой шутка сыплется. А барин наконец вогнал полностью свой елдак, да давай наяривать девку. Из щели кровь льётся, да соки, а он двигает членом, мучает девку, удовольствие получает. Плачет Глашка, ревёт и кричит, больно ей, ой как больно. Большой елдак у барина, разрывает её внутри, да длинный, тыкается в аж до сердца, кажется. А сильный барин какой, так держит тело её, что не дёрнуться не вырваться, железная хватка. А член двигается, да жалит, девку наяривает. А яйца стукаются, промежность щекотят. Видит барин, что ослабла девка, расслабилась чуток, не рвётся и не дёргается, значит свыклась её лоно с органом мужским, отпустил он ножки девки, да за груди схватил, да сжимать их стал да поглаживать. Больно девке, но и приятно стало. Греют ласки барские, да и член уже скользит не так больно, свободнее, да и мышцы расслабились, не сжимаются. Чего сжиматься то, коли натянули уже да имеют по полной? Ещё пуще прежнего расслабилась Глашка да постанывать начала. Услышали деревенские, что девка стонет, да свистеть и улюлюкать стали: «Ну вот, заголосила девка! Бабой стала! Нравится девке ебля то барская!» Стыдно Глашке такое слышать, но и приятно тоже. Смотрит она на барина, на его лицо с улыбкой блаженной, на руки мускулистые, на торс греческий, да на елдак окровавленный, в теле её исчезающий, да счастьем наполняется. Случилось наконец, чего боялась так долго. Доволен барин, что девка под ним нежится, да улыбается. Слёзы хоть и текут ещё, но щёчки уже красным горят, да дырка мягкая стала, ласкает елдак, да груди налились. Ебёт барин девку, наслаждается. Доволен он выбором. Хороша девка, до чувств падка. Подучить чуток, и будет усладой хорошей. Вставил барин поглубже да излил семя своё, подергивая телом да мышцами. Долго спускал, наслаждался. А потом вынул елдак, да скомандовал: «А ну подмываться барышня!»

     Глашка аж, обалдела, барышней её назвали. Сразу про боль и страхи забыла, на непослушных ногах в баню да к ковшику, смывать кровь да слёзы. «А теперь и меня помой! Видишь хер весь в крови и семени!» — сидит барин на полоке и командует. Глашка к нему подбежала, да ладошками мыть орган стала. Он уже мягкий, да уменьшился, прям как, хвостик весит. Намывает девка его, удивляется чуду. А тот вдруг расти начал да твердеть. Остановилась девка, замерла, но барин командует уже: «А ну мой давай! Видишь нравится ему ласки твои! Давай наглаживай дальше!» Продолжает Глашка мыть растущий корень и дивится тому, как он всё больше становится. Вот он уже как впервый раз огромный стал. А барин лежит на полоке, млеет от ласк. Лень ему вставать, устал с дороги, да с первого раза. Но уже снова ему хочется побаловаться девахой. «А ну, давай ка, садись-ка на него!" — командует барин. «Ну что встала и глазками хлопаешь?! Ногу одну вот сюда ставь, другую сюда, а зад свой сюда помещай» — инструктирует барин. Располагается Глашка, как барин велит, но не может понять, как это сесть на копьё. Барин за бёдра её взял, подвинул как надо, рукой елдак направил, да командует: «Опускай зад свой!». Девка двинулась и почувствовала, как в лоно опять твёрдый корень вошёл. Сидит девка на барине, от боли морщится. «Что куксишься? Давай двигайся, вверх-вниз, наяривай себя!" — скомандовал барин, и когда девка на удивление всё правильно стала делать, закрыл глаза и стал дальше млеть и даже задремал.

     Двигается Глашка, насаживает себя на орган барский и чувствует, что приятно стало. Боли нет уже сильной, а горячо внутри и волны удивительные по телу проходят. И чем чаще двигаешься на органе, тем приятнее. Двигается Глашка, изучает новое, получает удовольствие, а барин спит. Постанывает девка, да покрикивает, а барин улыбается во сне. Чувствует девка, что нарастает в её теле что-то, да на выход просится, сдерживается, но не может. Расслабилась она, да как накроет её вихрь могучий, да закружит в удивительном чувстве. Закричала девка, да тело её задёргалось. Барин проснулся, видит девка дёргается на елдаке его, порадовался, да прижав девку, добавил семени. Ох, хорошо!

     А Настасья в лесу плутает, дорогу выискивает. Уже готова и барину отдаться и цыгану. Лишь бы к людям выйти. Но нет никого и темнеть скоро начнёт. Кто утром целый выйдет, тот в деревне останется, вспомнилось девке. Но не хочется ей одной в лесу оставаться на ночь. Очень страшно. Идёт девка, да плачет. Вдруг видит, мелькает что-то меж деревьев. Обрадовалась девка, спасена! Побежала она туда, где увидела мелькающее пятно. Бежит, радуется, боится что не догонит. Смотрит девка, а это Просковья оказывается, другая невеста от женихов прячется. Увидели девки друг дружку, обрадовалась и давай обниматься и целоваться. «Меня цыган заловил, и уж было снасильничал, да передумал. Акулину ищет!" — рассказала Просковье Натстасья свою историю. «Ох! Вот чудо то! А я с Агрипиной бежала. Привязалась она за мной, бежит следом, да просит подождать её! На весь лес кричит! Ну думаю, заловят меня из-за Агрипинки то, но она потом споткнулась, да ногу потянула, отстала. А я тока присела отдохнуть чуток, слышу, кричит она, да повизгивает. Я думаю, волки что ли едят её, высунула нос из-за малинника, где пряталась, гляжу, а её уже парень раскладывает на земле. Как так быстро нас нашёл, не знаю. Я аж остолбенела. А он быстро так ей подол до живота разорвал руками, да ноги Агрипинкины раздвинул. А она ими дёргает, вырваться пытается, да попискивает, как щенок, жалобно так, аж слёзы навернулись. А парень, смотрю, елдак свой достал, плюнул на него, да по стволу размазал, а потом как вставит его Агрипинке в щель, та и завопит на весь лес. Я аж в себя пришла, и давай бежать. Бегу и крики Агрипинкины слышу, а у самой в животе пусто стало и жарко. Вот сейчас тебе говорю и опять там горит. Елдак такой большой, а Агрипина такая маленькая, не убил бы он её!» — поведала Настасье свою историю Просковья. Сидят девки, событиями делятся.

     А Олюшка, сестра Акулины, ведёт за собой цыгана, что бы показать, где та прячется. Боится девка, назад оглядывается. Страшный цыган, большой, сильный. Прям как кузнец из центральной. А корень то какой у него огромный, разорвал бы. Идет Олюшка, да о сестре думает. Как же она с цыганом будет жить. Проклянёт её Иуду то наверно. Но страшно девке. Не может она за сестру ноги раздвинуть, да елдак принять. На каторгу сошлют и её, и семью её. Идет девка в мыслях грустных а позади неё цыган, на красавицу любуется. Хороша Олюшка, статная, фигуристая, худа только. А в солнечных лучиках сарафан просвечивает, тело показывает, цыгана возбуждает.

     Идут они так и вдруг видят, бежит навстречу сломя голову девчина, бежит и кричит, а за ней следом три мужика, догоняют, друг другу мешают. Узнала Олюшка в девке Дуняшку, соседку свою, подружку старшую. Дуняшка её увидела и кричит: «Спасай меня Олюшка!» Но не может Олюшка помочь подружке, сама в заложницах. Увидела Дуняшка, что цыган позади Олюшки, шарахнулась в сторону, да упала. Не успела девка встать, как навалился на неё первый парень: «Моя! Моя она! Я первый догнал!», но был скинут с девки другим подбежавшим. «Кто первый окровянет, того и будет!», — крикнул он, да давай елдак вытаскивать. Третий подоспел, да как саданёт сапогом второму промеж ног, тот и скрючился. Первый встал уже, да остановился, третий нож вытащил: «Убью! Моя девка!» А Дуняшка на спине лежит, рот открыла от страха и ужаса, да давай так в сторону отползать. «Куда поползла, сучка?!" — закричал парень с ножом, да как подскочит, да навалится и ножом сарафан резать. Пока он с неё возился, второй, что от боли ... корчился, пришёл в себя, да руками за сухостоину взялся, потянул её, да с корнем вырвал, да как приложится по спине третьему, того как ветром с девки сдуло, упал без памяти. Замахнулся он на первого, да тот отскочил в страхе: «Да ну тебя, ирод! Жизнь девки дороже! Забирай!». Обрадовался парень, откинул оружие своё, да на Дуняшку полез. А девка от ужаса увиденного, забоялась, что убьёт её парень, если она вырываться будет, ноги раздвинула, щель выставила: «Вставляй елдак свой, парень, не губи меня!» А парень и рад тому, штаны спустил, приставил кол свой, да как вдарит. Дуняшка пискнуть не успела, как натянул он её на пику свою. Кричит девка, на елдак насаженная, дёргается. Олюшка как увидела это представление, так ещё больше испугалась: «Ну уж пусть сестра сама выпутывается, мала я ещё для такого! И зачем я Матвею согласие дала?» И повела девка дальше цыгана.

     Греется Акулина на полянке возле Ламбушки, да не знает, что ведёт к ней Олюшка погубителя. Вдруг слышит девка треск сучьев в лесу, идёт кто-то. Заметалась девка, куда бежать, куда деваться. Полянка открытая, не кустов тебе, ни кочек. «Вот дура! Надо было в малинники сидеть!», — ругает себя девка и чувствует, как холодно в животе становится, да ноги немеют. И выходит из лесу парень, но рада ему Акулина, потому как Матвей это. Подбежала к нему девка, обняла да целует: «Ох и испугал ты меня Матвеюшка! Как сердце стучит!» Обнимает девку парень, радуется: «Да уж темнеет Акулинушка, скоро ночь наступит, тогда костёр разведём, да будем утра дожидаться, а там уж с зорькой и выйдем в деревню!» Сели парень с девкой рядышком, милуются, да будущее планируют. Да тут из лесу Олюшка вышла а за ней цыган. Подошли они к парочке милующейся, да так неожиданно и тихо, что те вздрогнули. «Ну вот! Она!" — зарычал радостно цыган.

     Матвей в драку полез, за любимою свою, но Акулина крикнула: «Стой Матвей! На каторгу попадёшь и меня погубишь и батюшку с матушкой!» Глаза у Матвея кровью налились, но остановился парень, дышит тяжело. Понимает, что коли убьёт он цыгана, да Акулину спасёт, погибель неминуемая всем будет. А цыган и не испугался даже, стоит, ухмыляется: «Полюбовник твой, что ли? Ни рожи ни кожи! Ни денег ни дома! А у меня хоромы царские, будешь вкусно кушать, да сладко спать!» Но не нужны Акулине богатства да яства, Матвей ей нужен. «Ты иуда, Олюшка! Предала меня, быть тебе проклятой!» Пала на колени сестрёнка: «Ой не кори меня сестра! Заставили меня, не могла я схорониться, и тебя уберечь!» А цыган стоит, на Акулину любуется, богу своему молится, благодати поёт. Ох хороша девка, настоящая царица! Все будут ему завидовать, да слушаться! Если такую девку в жёны взял, значит и правда великий он барон!"А ну, давай, становись ко мне задом, да наклоняйся! Нету мочи более терпеть! Моя ты теперь!" — кричит цыган, да елдак набухший вытаскивает.

     Не выдержал тут Матвей, кинулся на цыгана, да тот в лоб ему кулаком вдарил. Как кувалдой стукнул. Рухнул как подкошенный Матвей, да без памяти. Склонился над ним цыган и не успели девки крик поднять, как стреножил он парня кушаком своим. Не зря коней воровал, узлы вязал. Скрутил руки да к ногам прицепил. Выпрямился цыган, пуще прежнего улыбается: «Ну вот видишь! Какой он мужик?! Даже тебя спасти не может! А я за тебя войну начну, коли надо будет!» Видит Акулина, что лежит её полюбовник на земле бездвижный, да бездыханный, точно мёртвый. (Специально для — ) Плачет девка, слёзы горькие по щекам текут. «Чего ревёшь, дура? Радоваться надо! Жениха такого получаешь, всем на зависть! А ну давай, вставай на коленки, да поворачивайся задом!», — командует цыган, да елдак свой распухший от желания рукой наяривает, к ебле готовит. Смотрит Акулина на елдак цыганский, глаз отвести не может. Тёмный он, почти чёрный, длинный как рука её, да толщиной почти такой же, ладошкой не обхватить, да с концом тёмно-красным, блестит да на землю соком капает. Двигается к ней цыган, прямо как туча грозовая, с молниями и громом, страху нагоняет. «Что замерла, как истукан, вставай в позу, девка, да зад оттопыривай, видишь как раздуло орган мой!», — рычит цыган, тела требует.

     Делать нечего, стала Акулина на коленки, да попой к цыгану повернулась, дрожит девка, боится. «Подол подними, да прогнись, щель свою выставляй!», — требует цыган, да по стволу своему смазку размазывает. Потянула Акулина за края сарафан, да оголила полушария задние, выставила на показ красоту секретную. Олюшка в стороне стоит, плачет. Смотрит она как сестру бесчестят, да вместе с ней и страдает. Ох и страшен елдак цыганский, прям до сердца проткнёт, да разворотит тело Акулины. От этих мыслей ноги ватными стали у Олюшки, да зуд меж ног пошёл. А цыган уже позади сестры пристроился, остриё тёмно-красное в щель вставил, да за таз девки схватился, натягивать стал. Давит он вперёд, толкает таран свой. А он хоть и в смазке весь блестит, да скользит, но не лезет. А Акулина кричит, мамку кличет, больно девке, большой очень елдак у цыгана, растягивает ей дырку, но девка от страха так сжалась, что не пропихивается. Злиться цыган, зверем рычит, да всё пихает. Но не пускает его в себя Акулина, мышцы сами так сжались, что не раскрыть вход в лоно девки. Хотел было цыган рукояткой ножа своего проткнуть препон или веткой сосновой, но потом Олюшку увидел: А ну, подь сюды, обманщица! Искупай вину свою перед сестрицею!»

     Подошла Олюшка к цыгану, да к сестре зарёванной, но не порватой, не понимает, как вымолить прощение то можно. «Давай-ка лижи щель сеструхину, да хорошо облизывай, чтоб сок пошёл!», — командует цыган. «Ты что?! Сбрендил что ль?!" — удивилась Олюшка, никогда она о таком и не слыхивала, что бы девка девке языком по губам срамным прохаживалась. «Давай лежи, а то сестра твоя не пускает меня, не лезет пика моя, в тело её! Или ты сок ей пустишь, или я ножом порежу тело сестры твоей!», — сказал цыган, да тесак кривой и страшный вытащил. Обернулась Акулина, да увидела она нож заморский, искривленный, да как закричит от ужаса: «Ой! Не надо резать! Спасай меня Олюшка! Прощение тебе моё будет, коли от ножа спасёшь!» Видит Олюшка, что сестра в опасности, да в страхе, хоть и страшно и боязно, но решила она согласиться. Встала на коленки, да ртом к губам срамным прижалась, целует. «Вот молодец, девка! В следующем году другой барон за тобой приедет! Поедешь к сестре в гости! А теперь языком ласкай, да горошину тереби!», — радуется цыган, да указывает. Острый язычок у девки, да проворный, обласкал и лепестки сестринские и горошинку чудную. Да так ловко всё делала, что Акулина аж забыла про страх и позор бесчестия. Чувствует девка, как приятность по телу разливается, да расслабляется. Смотрит цыган, как Акулина нежится, да на ласки Олюшкины подрагиваниями, да стонами отвечает, да елдак свой опять наяривает.

     Видит цыган, что капает на сарафан Акулинин капли сока, да много уже, а лицо девки огнём горит, а тело волнами ходит. «Ну хватит уже ласкаться, пускай меня к дырке!», — командует цыган, да пристроился позади девки. Ноги широко расставил, как на коня сел, мышцы на ногах вздулись, орган свой к щели сочной, с лепестками набухшими и влажными, приставил, да за таз девку взял. Чувствует Акулина, что пропал язык сестры, а вместо него, горячий и твёрдый орган в бутон её тычется, да пролезать начинает. Но уже нет запоров мышечных и легко двигается, да прям с одного раза и ворвался в лоно девичье, разорвал целку нежную, да до самого дня и погрузился. Пискнула Акулина от боли резкой, да чувства неожиданного, да так громко, что Матвей в чувство пришёл.

     Смотрит он взглядом туманным вокруг, понять не может, где он. Руками и ногами пошевелить не может. Огляделся он, да увидел, как Акулина стоит, спину прогнувши, да зад выпячив, а в щель её женскую, елдак чёрный, да длинный пихается, дёргается, да движется, капли розовые на землю падают, сарафан кровавят. Заплакал Матвей от бессилия и ненависти,...  зубами скрепит, высвободиться пытается. Цыган услышал звуки, обернулся, увидел, что Матвей на него смотрит, да давай девку сильнее наяривать, да так, что та покрикивать да постанывать начала. Улыбается цыган прямо в лицо Матвея, да елдаком своим наяривает его любимую, тешиться.

     А Олюшка в стороне на земле лежит, да плачте. Смотрит она как сестру обесчестили, да понять не может, чего она стонет так сладостно. Елдак вон уже весь в крови, да сарафан промок от соков и капель кровавых. А Акулина постанывает, словно в бане веником по ляжкам проходятся, или в постели валяется. Удивляется Олюшка, да вдруг видит, что Матвей плачет, да руки рвёт, вырваться пытается. Ох как жалко его стало, да обидно. Сестра подлая, в любви клялась, а тут насильничают её, а она сладко стонет, да подмахивает! Подбежала она к Матвею: «Не смотри Матвеюшка! Не стоит она того! Подлая какая оказалась!» Но не слушает её Матвей, смотрит он, как цыган Акулину наяривает, да как та постанывает, и злится пуще прежнего. Олюшка закрывает глаза Матвею, да прячет лицо его, чтоб не смотрел он на ужас творящийся, но рвётся парень, ругается.

     А цыган удовольствие получает. Нравится ему унижать парны, да девку его наяривать. Двигает он органом своим, да на показ выставляет, чтоб видел Матвей, какой елдак цыганский, да как кровь девичья капает, да как щель девки расширилась, да соками истекает. Показывает цыган, улыбается, а Акулина задом вертит, бедрами двигает, елдак цыганский ищет, продолжения требует. Наслаждается цыган девки движениями, да как снова вонзит своё жало, да поглубже, да как охнет Акулина, да заголосит сладостно. Матвей зубами скрежещет, убить хочет и цыгана и Акулину предательницу.

     Не знает Олюшка, как Матвею помочь, да как поднимет сарафан, да накрыла лицо парня, да спрятала его у себя промеж ног. Уткнулся Матвей лицом в промежность девичью, учуял запах сладкий, да манящий, почувствовал нежность кожи Олюшкиной, да притих сразу. А Олюшка как прижалась, так верхом щёлочки своей, да к носу парня, а тот носатый парень то, так сразу в горошинку и ткнулся. У Олюшки аж, молнии по телу приятные. Чувствует девка, что приятно так, да давай двигаться ближе, та тереться. Хотел Матвей выбраться, да не может, связан он ловко да умело. А девка в раж вошла, не остановится. То ли от страха пережитого, то ли от ласк с сестрою, то ли от увиденного, или сразу от всего, но накрыло её волною сладкою, да нежною. Перекинула она ножку свою через грудь Матвея, да села ему на лицо сверху и давай щелью о нос тереться. Трётся девка, да постанывает, а из щели соки потекли ароматные. Матвей сначала изворачивался, да дёргался, а потом, как ароматы учуял, да щель девичью вкусил, так сразу и возбудился. Елдак вырос тут же, да давай болеть и ныть. Хочется Матвею тела девичьего сильно, да так, что забыл он об Акулине, да стал подлизывать щель девичью, губки срамные наглаживать, да внутрь запускать, соки вызывать. Дёргается девка на лице парня, сарафаном его пряча, да глаза закрыла. Ох как приятно.

     А цыган чувствует, что щекотно уже ему и нетерпёжно, да как извергнется в тело Акулины, да так сильно и много, что прям наружу ручей потёк. Текут по ногам девки ручьи розовые да липкие, а цыган елдаком домахивает, последние радости выжимает. Вытащил наконец орган свой, да девка тут же на земь упала, да не шевелится. Устала она от эмоций новых, да страданий приятных. Не может девка понять, почему хорошо то ей так. Да так хорошо, что про Матвея забыла и про стыд свой девичий.

     Цыган встал, да видит, что Олюшка на Матвее сидит, да как на коне, на нём скачет, да постанывает. А у парня елдак в штанах, как башня стоит, вырывается. Ухмыльнулся цыган, потешился, да решил ещё пуще пошутить. Подошёл он ближе к Матвею, да отрезал ему путы из кушака сделанные, освободил парня. А тот, вместо мести лютой, да праведной, схватил Олюшку, да под себя как подомнёт. Девка аж вскрикнула, но не успела от неожиданности и вырваться. А парень уж елдак свой вытащил, да к щели раззадоренной да влажной приставил. Забыли и парень и девка, что наказание за это лютое, не воспротивился никто из них. Да как вдарит Матвей колом своим, да как вонзится он в тело юное да нежное. Запищала Олюшка, мамку вспомнила, да поздно уже, в ней орган мужицкий, порвал он печать девичью, да кровь пустил. А рядом цыган стоит улыбается, да член свой набухающий снова наглаживает. Видит цыган, что наяривает парень девку то, да сам возбуждается. Как налился его орган силами новыми, так он к Акулине ещё разок наласкаться подошёл, поднял ножку девушки, да вставил. Акулина только выдохнула. Нет сил уже у неё кричать, и стонать, кончились. Дышит девка, а цыган её снова наяривает. Лежит девка да на сестру свою младшую смотрит, а та не видит ничего, глаза зажмурены, да покрикивает. Ещё бы не кричать, когда кол мужицкий в тебе двигается, да наяривает. Да жёстко так, да быстро.

     Насладился цыган ещё разок, да вылил ещё порцию. И Матвей то же в Олюшку струю пустил. Вытащил он орган свой, да отсел в сторонку. Вот только сейчас дума вернулась. Что делать то теперь? Сошлёт барин в каторгу. Сидит цыган довольный, видит, что кручинится и девка малая и Матвей, и говорит: «Не горюй! Утром со мной поедите, все вместе. У нас места всем хватит. И не найдёт вас там никто. Сегодня цыгане здесь, а завтра там!» Посмотрели парочка друг на друга, да согласились.

     А Настасья с Агрипиной выйти пытаются из чащи незнакомой, да тёмной. Идут девки, каждого куста шарахаются, теней пугаются. И тут послал господь им спасение. Прямо на них выбежал парень. Роста небольшого, да не широк в плечах. Последним он в строю стоял, последним в лес забежал. Уж не ждал он счастья сегодня, а тут сразу две. Не испугались девки, наоборот обрадовались. «Здравствуй парень, как звать тебя?" — Агрепина первая спросила. «Тихоном кличут!" — ответил парень, разглядывая девок. Ох и красавицы. «А ты Тихон знаешь дорогу обратно в деревню?», — Настасья спрашивает, а самой боязно, а вдруг нет. «Конечно, я же лесник барина! Все тропки замечаю, да приметы вижу! Выведу вас из лесу. Только кто из вас со мной в дом поедет?" — улыбается парень. Девки смотрят друг на дружку, никто из них к леснику ехать не хочет. «Так ты сам и выбирай!" — отвечают. «Ну, тогда показывайте цветки свои, да поскорее, буду выбор делать.!», — командует Тихон, да елдак свой через штаны почёсывает. Встали девки на коленки, подолы задрали, да ноги расставили: «Смотри, парень, выбирай цветок, какой по нраву!» Любуется парень на щели выставленные, одна другой краше. Одна лепесточками обрамлена, словно роза, вторая с лепестками меньшими, да уж больно красиво вход в лоно раскрывается, словно створочки. Стоит парень, выбирает, а член его всё больше и больше становится. «Кому бы засадить?! Вот ведь задача, не обмишуриться бы!», — мучается парень, такое богатство выбора лицезря. Решил парень на ощупь выбрать. Подошел к Настасье, да ладонь свою ей на щель положил, да давай наглаживать, ощущения проверять. Пискнула девка от неожиданного прикосновения, но стоит, терпит, про себя молится, что бы не понраву она парню вышла. А Агрепина заулыбалась, подумала она, что парень подругу выбрал, и хотела было уже вставать, да подол поправлять, да тут парень и ей ладонь положил на срамоту: «Стой, как стоишь, не выбрал я ещё. Дай поглажу!» наглаживает парень девок, думу думает, выбирает. А елдак стоит, покачивается, сок пускает, тела требует. Настасья первая не выдержала, расслабилась от прикосновений мужицких, расслабила ножки, подняла попку, да постанывать стала.

     И лоно её предало девку, потекло соками, да смазками. Чувствует парень, что горяча стала Настасья, да рука его увлажнилась, заулыбался. А Агрепина твёрдо стояла, не поддавалась ласкам парня. И сказал тогда парень, обращаясь к Настасьи: «Ты девка больно чувственна, да нежна, капризна как сучка! Тебя мне не нужно, замучаешь меня!» — а потом уже к Агрипине: «А ты девка с норовом, терпелива! Вот такую мне надо!» Удивлялась Агрипина такому выбору, всегда считала она себя самой ... некрасивой из всех в деревне, а тут вот, выбор на неё пал. Пока девка думала, парень уже из кармана масло достал, да давай им девкину щель мазать. «Что это ты делаешь, парень?" — обернулась Агрипина, почувствовав новые ощущения. «Так щель твою грею, да к ебле готовлю, что бы мягко елдак мой вошёл, да без боли огненной!» Намазывает он ей щель и чувствует девка, как тепло становится и промеж ног и внутри тела. И слабость приятная накатывает, словно выспалась и спокойно так становится, словно не в лесу она на карачках стоит, а на полоке в бане под веником нежится. А потом как зачесалось внутри тела её, да как заныло, аж дух перехватывает. Да так приятно и чувственно, что петь хочется. Задвигалась девка, рукой давай зуд снимать, да от прикосновений, он только сильнее становится, а по телу мурашки бегут, да сладость ещё сильнее становится. А парень смотрит, радуется, мазь действует, потекла девка, аж ручьи из щели текут, капельками на сарафан падают. «Что ты сделал парень! Я горю вся, прям зудит тело моё, да внутри! Внутрь всё чешется, что делать теперь?!" — испугалась девка новым чувствам, да спасения искать стала, вставляет пальчик в лоно, да не достать им до места ноющего. «Сейчас почешем тебя девка там, снимем зуд!" — успокоил парень Агрипину, приставил свой орган к её створочкам, да как вдарит. А девка как завопит, да не от боли жуткой, а от радости, прошёл зуд и жжение, да так приятно стало, словно медовухи выпила, голова кругом, да веселье по телу. А внутри тепло стало, да так нежно, что улыбка на лице расплылась. А парень давай наяривать, колом своим пещеру расширять, да зуд у девки снимать. Да так ловко всё делает, что девка заголосила на весь лес, словно песню запела. Ох приятно девке, сил нету в себе чувства держать.

     Удивляется Настасья таким вещам. Говорили же что больно всегда в первый раз мужика в себя пускать, да тем более, что у лесника елдак, как кол заборный, объёмный да толстый, длинный, да с выступами, как пупырышки. «Наверно мазь волшебная!" — догадалась девка, да аккуратно, да незаметно, подкралась позади сношающихся, да в карман к леснику за мазью полезла. Интересно девке, что за мазь такая. Пока в карман лезла, увидеть успела, как елдак в щели Агрпининой двигается, да мешок с яйцами мужскими о лобок её стучит, да соки из девки текут. Ох как красиво всё. Не почувствовал парень в азарте, что в карман к нему залезли, да мазь выкрали.

     Вытащила Настасья коробочку берестяную, открыла. А там мазь жёлтая, мёдом да мятой пахнет. «Ну им уже не надо, а мне в самый раз такая мазь пригодиться, коли не продержусь до утра!" — решила Настасья, да спрятала на теле коробочку.

     Насладился парень Агрепинкой, вылился в неё, да приласкал напоследок. «Ох, хороша ты девка, ох сладкая! Внутри тебя словно нега! Наяриваешь тебя, словно мёд пьёшь, всё мало!" — довольно хвалит Агрепину парень. И девка счастлива, как хорошо же когда поимели тебя, да так сытно, да полно, что словно счастья в тебя налили, сочиться оно наружу, не умещается в теле. Видит Настасья, что Агрепина как кошка нежится да сладко постанывает, и самой уж хочется, но нет рядом других женихов. Повел парень девок из лесу, в деревню, идёт улыбается, счастью своему да везению радуется... Девку свою вперёд пустил, что бы идти и любоваться. Идёт Агрипина, бёдрами шевелит, да станом покачивает, словно ладья плывёт. Не прошли и версты, как парень девку за руку берёт, да за кустик, и оттуда опять стоны нежные, да покрикивания, Стоит Настасья, ждёт, когда натешатся молодые, а сама подглядывает. Интересно девке как люди любятся. Видит, лежит Агрепина на спине, да ножки свои в разные стороны раскидала, а между ними лесник задницей сверкает, двигает, да так резво и сильно, что тело девки под натиском дёргается. Ох, хорошо девке, аж до слёз пробивает. Смотрит Настасья, а у самой мокро делается, да чешется. Стыдно деке подсматривать за милующимися, да сил нет отвернутся. «Хоть бы кто меня нашёл, да на кол свой насадил, сил больше нету терпеть», — размечталась Настасья, да как назло, нет никого вокруг.

     Налюбились парень с девкой, да опять пошли, а за ними Настасья идёт, завидует. «Вот Агрипинка, какая счастливая стала, такого мужика себе отхватила, хоть и в лесу будет жить, да в счастье!» — обидно девке, что не её выбрали, хоть и боялась она в начале. Вот и места знакомы показались, тропинки ранее топтаные, да кустики ягодные любимые. А потом и на деревню вышли. А там уже праздник кипит во всю. Народ веселиться, радуется. Встречают парня с Агрепиной криками добрыми, да похвалой. А на Настасью с удивлением смотрят, ничего не говорят, сарафан осматривают, крови не видят, и жениха рядом. Как поняли деревенские, что Настасья целой вернулась из лесу, что не порвали её, так тут же местные парни сбежались, и давай вокруг неё виться, да себя предлагать. Но разогнали их старожилы да староста, не по правилам это. Выбор девка делать должна, только после того, как все из лесу выйдут.

     Стали остальных ждать. До темени все и вышли. Все с невестами, да в сарафанах кровяных пятнах. Ведут девок женихи, улыбаются, довольные собой и девками. Тут и барин из бани вышел, целый день там с Глашей развлекался. Довольный, добром так и сыплет. Стали люди невест считать, да женихов, не пропал ли кто, не заблудился. Все на месте, только нет среди празднующих Матвея с Олюшкой. Куда делись? Молчит Акулина и цыган молчит, не говорят ничего, словно и не знают, что парень с девкой на сеновале прячутся, сарафан кровяный меняют. Решил цыган не губить ни парня ни девку, пусть сами выпутываются, он своё счастье нашёл. Чуть позже Матвей, словно из под земли возник. Откуда пришёл, никто и не понял. Спрашивают, отвечает, да вот в амбаре задремал. А потом и Олюшка вышла из дому. «Не было же тебя дома! Как там оказалась?» — удивляется мать её. «Да там я была, на печи спала, умаялась я"_ говорит девка, да смело в глаза смотрит. Видит мать, что врёт девка, но не стала дальше пытать, тут она, да и ладно, а что, да как, потом разобраться и дознаться можно.

     Пока Матвея и Олюшка к народу тайком выходили, сам народ уже выборы для Настасьи проводит. Всех желающих парней, да мужей вдовьих, кто на Настасью глаз положил, у реки выстроили. Всех девок малых вон выгнали, да те в кустах прячутся, подглядывают. Построились мужи, да портки скинули, да елдаки повытаскивали и давай их наяривать, в стойку приводить. А народ тем временем смеётся, над их мужскими качествами подшучивает: «Ой, какой малёк у тебя Степан!! Ты на него утром карася наверно ловишь?! Да ты то куда Егор, твой сучок засох совсем, бабку свою не мог порадовать, а тут на молодуху стойку делаешь! Эй, Афанасий, а не рано тебе в женихи то? Не стоит ещё наверно?». Одна шутка, за другой, да каждая ещё обиднее. Стоят парни да мужики и под смех и шутки пытаются стояк сделать. Не у всех получается, кто обиделся или смутился, весит хвостом, не подымается. Тех под смех вон гонят из строя. Вот уже десять осталось. У всей дюжины стоит орган вверх смотрит, гордо, не поддаётся шуткам да обидам. Тут и Настасью зовут, на выбор.

     Подвели девку к строю, да говорят: «Ну вот самые крепкие мужики тут, делай себе выбор!» Смотрит Настасья на шеренгу мужей с членами стоящими, да аж сердце останавливается. Как солдаты на параде, да с оружием. А народ советы даёт, кого выбрать: «Николу бери, смотри какой у него длинный и витой! Как вдарит, так сразу насквозь и прошибёт! Лучше Луку выбирай! Глянь, каков его кабачок! Толстый и крепкий! Как вставит, так сразу запоешь! Михея смотри! У него и длина и размер хороши!» Ходит Настасья, выбрать не может. У того, толстым кажется, у того длинным, у третьего заросли такие, что страшно. Пока она выбор делала у троих опал корень, свисать начал. народ и рад этому, вон их гонит. Остались пятеро мужей. Один из них Михей. Вдовец. Жена при родах померла, да и ребёнок с нею. Тужил мужик десять лет, а тут вдруг, решил выступить. Народ удивил, да и себя тоже. Приглянулась ему Настасья. Давно на неё любовался, да подойти не мог, баринова же девка. А тут ... 

     удача такая, словно с неба указ. Вот и стоит он сейчас, на Настасью смотрит, глазами жжёт. Ох и волнительно девке от взгляда мужицкого, да страстного. Хоть и много лет Михею, да уж больно красив и здоров. Его всегда на забой да на медведя зовут. Да и орган у него уж больно глянулся, так и хочется потрогать. Встала напротив Михея девка, и стоит. Сказать боится. Ну народ тут и давай кричать, подначивать: «Коли выбрала, так берись за х. р, да тяни его к себе!»

     Страшно Настасье, да делать нечего, взялась рукою нежною за орган твёрдый да горячий, да потянула на себя. Мужик от нежности такой, да воздержания долгого, тут же и выстрелил, словно из пушки пальнул. Залил всю ладонь девки, семеним своим. Народ диву дивится, как много вылилось, аж с ладони капает. Не смутился Михей, подхватил он Настасью, да в дом к себе побежал. Народ ему в след шутки сыплет, да он не слушает. Хочет девку опробовать, так огонь в нём разбушевался. Бежит он, да орган его снова силой наливается от запаха Настасьиного, да тепла тела её. Да и Настасья от пережитого днём, да мускуса мужского жар в животе снова чувствует.

     Притащил мужик девку да прямо на кровать и потащил, не терпеться ему. Стаскивает с Настасьи сарафана, да за коленки берётся, ноги раздвигать. «Стой, резвый! Погодь! Дай щель мазью намазать, что бы легко было да приятно!», — успела крикнуть Настасья, да баночку из рукава вытащить. Дивится мужик, да спрашивает: «Что за мазь такая?! Для чего она?» Взяла Настасья мазь на ладошку, да по губам своим срамным провела, да ещё для надёжности и внутрь пальчик вставила. Как зажгло её, да как запекло, да мурашки по всему телу. «Ой-ой-ой! Как горячо!» — завопила девка, а от наслаждения в спине прогнулась. Удивился мужик такому, да сам мазь взял. Понюхал, понравился запах. Взял на палец, да член из штанов вытащил, и давай его обмазывать. И его загрело, да так, что орган набух, словно его пчёлы покусали, аж вены вздулись. А нетерпение то какое навалилось, хоть в забор елдак втыкай, да наяривай. А Настасья от мази вся соками потекла, да так много, что промок сарафан под ней, да бёдра влажными стали. А у Михея из конца тоже нектар сочится. Девка от нетерпения давай бёдрами шевелить, да щелью подмахивать, да ноги свои широко расставлять: «Да давай уже, входи в меня Михей! Люби меня, горит всё!» приставил мужик свой распухший орган, да как надавит.

     Хоть толст он, да узок проход, но толкает корень свой мужик, рвёт девку, вставляет ей. А та от мази шальная, за ягодицы мужика хватает, да помогает ему себя насадить, да поглубже. И не больно ей совсем, хоть кровь ручьём течёт, да орган мужской распирает дырку девичью, узкую, непролазную. Вставил, наконец Михей свой дрын, да давай наяривать. Не успел он и раз пять качнуть, как тут же выстрелил. Огорчился было Михей, что так быстр, но чувствует он, что опять хочет, и не вынимая, продолжает наяривать. Ещё раз десяток качнул и опять выстрелил, и снова желание мгновенно вернулось. Удивляется мужик, да радуется. Эка мазь чудесная, волшебная. Наяривает мужик, да раз от разу кончает, выливает содержимое мешочка. И не чувствует усталости мужской, так сильно действия мази. Да и девка от наслаждения в обмороки уходит да возвращается, сознание теряет, да потом понять не может, кто она и где. Налюбились девка с мужиком, да прямо так вместе и уснули. Михей так елдак свой в Настасье и оставил ночевать, и тот под мазью чудной, ещё три раза ночью в девку семя выплеснул, а девка не просыпаясь, тазом двигала, да на елдаке ёрзала. Ох длинный сон был, почти сутки спали.

     «Ох хорош сегодня день был!», — говорит барин, довольно елдак потирая через ткань штанов, да на Глашу улыбаясь смотрит. А как посчитал, сколько денег сегодня в казну свою получил, так ещё больше порадовался. «Ну хорошо в гостях, да дома лучше! Собирайтесь женишки, да невесты ваши в путь! Поедем по домам! Дома то лучше!» — командует барин и в путь собираются люди. Грузят на телеги невест своих, а те с родственниками да подружками прощаются. «Через год, жди! Да девок готовь! Уж чую много женихов будет, раза в два больше!» — сказал на прощание барин старосте, да уехал.

     Разошлись деревенские по домам, да стихло всё. Завтра на зорьке в поля идти, работать. А ночью надо девок стругать, для барина. И к какому дому не подойдёшь, везде охи да вздохи. Стараются люди, отрабатывают житьё своё беспроблемное. Только Олюшка в волнении большом, а ну как узнают, что она с Матвеем слюбилась и любовь их нечаянная плод даст. Что делать тогда, как позору избежать?