Интервью было продолжено серией вопросов общего характера о Джиллиан и о том, чем она занималась, покинув пределы Академии Кроненберг около семи лет назад. Вопросы были не слишком личными, но ей приходилось крутиться то в одну сторону, то в другую, чтобы оказаться лицом к спрашивающему, поэтому её груди постоянно раскачивались из стороны в сторону. Джиллиан отлично знала, что не следует даже пытаться прикрываться, и, конечно, не пытаться остановить это движение, но ей было крайне неудобно, не говоря уж о чувстве стыда, которое она испытывала, и тогда она поняла, что всё это само по себе — пример новых, ещё более унизительных наказаний, какие она сама будет назначать, если её примут на работу.

     Через полтора часа с небольшим интервью закончилось, и Джиллиан попросили покинуть помещение, пока члены Комиссии принимают окончательное решение. Она соскользнула со стула, позволив в последний раз подскочить своим полным грудям, и, как была голая, вышла из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь. Она всё ещё не могла подумать о том, почему же она решилась опять раздеться, но по ходу интервью она, нагая, начала чувствовать себя в своей тарелке; больше того, в комнате, полной одетых людей, она почувствовала свою силу. Это было что-то новое, то, чего она никогда раньше не испытывала, и когда через несколько минут прозвенел звонок на перемену, Джиллиан поняла, что может совершенно спокойно стоять у двери, когда мимо несутся орды учащихся, спешащих на следующий урок. Только один раз, стоя там, она почувствовала неловкость, причём не смогла понять, отчего. Это случилось, когда мимо неё прошла голая бегунья со стадиона; похоже, девушка так торопилась, что даже не заметила её, но на Джиллиан её обнажённость и беззащитность среди других одетых учащихся произвели сильное впечатление; это могло причинить ей неприятности в ближайшие месяцы.

     Примерно через полчаса ожидания дверь директорского кабинета отворилась, и её снова пригласили войти, чтобы заслушать результаты обсуждения Комиссии. Мистер Фредрикс обратился ко всем. Официально поздравив последнего принятого на работу сотрудника Академии, он предостерег её от дальнейших нарушений строгих правил, царящих в учебном заведении, чтобы ей не пришлось назначать наказание самой себе.

     Роуз встретила Джиллиан за дверью и предложила проводить её в её комнату; полный пансион был не только бесплатным приложением к должности, но был также необходим для контроля над наказанными учащимися вечером и ночью. Две молодые женщины, одна голая 25 лет от роду, другая, 18-летняя — полуголая, вместе поднялись по лестнице и направились в сторону помещений для персонала.

     В этот день Джиллиан больше ничего не было нужно, поэтому она распаковала свои вещи и решила воспользоваться услугами прачечной, расположенной в подвале крыла персонала. Она положила всё своё грязное бельё в предназначенную для этого корзину и осторожно понесла её на несколько лестничных маршей вниз, в подвал. Она шла вдоль слабо освещенного коридора, пока не достигла двери с надписью «Прачечная персонала», открыла дверь и вошла. Джиллиан успела поставить свою корзину на деревянную скамейку в центре, когда шум в углу помещения, из-за двери оповестил её о присутствии в прачечной другого человека. Она резко повернулась и увидела ремонтного работника, уставившегося на неё в полном изумлении.

     Джиллиан чуть не сделала ошибку, инстинктивно стремясь прикрыть обнажённые интимные части своего тела, но годы обучения в Академии сказались, и она так и осталась стоять перед ним прямо, глядя в глаза начинающему вставать мужчине.

     «Прошу прощения, мисс», — начал мужчина, — «меня предупредили в офисе, что здесь можно встретить не совсем одетых девочек, чтобы я не обращал внимания, но я не ожидал, что такая взрослая, красивая, как Вы, женщина, прямо вот так выскочит на меня. Простите, что я глядел на Вас — я женат и не должен был смотреть, но Вы так выглядите — в конце концов, я ведь мужчина».

     Джиллиан слишком хорошо понимала, что это мужчина, к тому же весьма привлекательный, в отличие от тех старцев, которым она так недавно себя демонстрировала. Она села на скамейку, по-прежнему лицом к молодому человеку и кратко объяснила, что правила школы ещё жёстче по отношению к персоналу, чем к учащимся, и что из-за её сегодняшнего фатального опоздания она получила двойное наказание. Затем она встала и начала загружать стоящую за ней стиральную машину предметами одежды, которые не могли попортить друг друга при совместной стирке. Занимаясь этим, Джиллиан не сомневалась, что мужчина за её спиной смотрит на её зад, она наклонилась чуть сильнее и развела пошире ноги, помогая ему получить удовольствие. Когда машина оказалась загружена, она снова села напротив него, но на этот раз нимало не заботясь о том, чтобы свести колени, так что, когда он снова поднял глаза от работы, то мог рассмотреть её нижнюю часть, по крайней мере, не хуже, чем ранее, этажом выше, члены Комиссии.

     Джиллиан, скромная и застенчивая девушка, превращалась в Джиллиан-эксгибиционистку. Изменение было значительное, и хотя сама она ещё толком не осознала его, Джиллиан скоро ощутила влагу между ног и странное чувство пустоты в животе, которого она раньше никогда не знала. Молодой человек, глядя на сидящую прямо перед ним обнажённую и раскрытую девушку, тоже почувствовал себя странно и стал задумываться, сможет ли он вообще подняться, принимая во внимание тот подъём, который уже случился с некоторой частью его тела. Одна часть его хотела встать, схватить эту красавицу и овладеть ею немедленно; другая размечталась, чтобы его собственная жена как-нибудь лишилась своих благопристойных платьев и приличного нижнего белья и продемонстрировала себя, хотя бы только ему одному; и ещё одна, последняя часть опасалась, что внезапно может войти кто-то ещё, обнаружить его в его нынешнем состоянии и нажаловаться шефу на его поведение. Посему он побыстрее закончил то, чем занимался, и, держа обеими руками сумку для инструментов, чтобы обеспечить её безупречную защитную позицию, извинился и вышел из помещения.

     Когда мужчина ушёл, Джиллиан осталась неподвижной, она сидела так довольно долго и пыталась проанализировать разные чувства, охватившие её смятенную и озадаченную голову. Женщина в ней избавлялась от девушки, эксгибиционистка — от застенчивого и скромного существа, каким она была ещё утром, и среди всех этих мыслей её посетило серьёзное сомнение в действенности новых правил Академии, особенно, если другие испытают то же, что пережила она сама в этот знаменательный день.

     Стиральная машина завершила свой цикл, и Джиллиан переложила свою одежду в сушилку. Усевшись, она снова задумалась о случившемся и в какой-то момент обнаружила, что пальцы её невольно потянулись к тому участку незащищённую плоти, который совсем недавно был лишён своей естественной защиты — волос на лобке. Она сидела и поглаживала пальцами тёплую шелковистую кожу, иногда спускаясь во всё более влажную ложбинку между бёдрами и наслаждаясь ощущениями. Она размышляла о том, будет ли целесообразно включить такое полное оголение как часть схемы наказания-унижения, которую ей нужно разработать, или, напротив, не станет ли такое сверхобнажение, какое пережила она сама, в том числе, причиной такого же изменения личности, как у неё.

     Звонок сушильной машины известил, что она также завершила назначенное ей задание, и Джиллиан, забрав одежду, вернулась в свою комнату. Приняв душ и высушив голову, она умиротворённо прилегла на кровать и задумалась о ближайшем будущем.

     Ровно в семь она появилась в столовой для персонала, где ей предложили место за одним из невысоких столов. Джиллиан снова была единственной обнажённой в помещении, и определённо слышала несколько реплик о приёме на работу бывших учащихся, и что если девушка уже была голой, то в скором времени не преминет случиться и повторное нарушение. Джиллиан отметила эти голоса, и в её голове постепенно начал складываться план. Если её могли наказать так же, как учениц, только в два раза сильнее, то точно так же могли наказать и их, а ведь назначение и исполнение правильного наказания — это теперь её зона ответственности и её прерогатива! И для них, точно так же, как и для учащихся, единственной возможностью помилования будет обращение к Директрисе, что, в случае отказа, может быть чревато утяжелением наказания, либо в его строгости, либо в продолжительности. Джиллиан решила, что, хотя ей и придётся наказывать учащихся в соответствии с Кодексом Кроненберга, она задастся целью отплатить всем до одного рьяным учителям и мелким педантам той же монетой — унижением, и тогда, возможно, будет выработана более справедливая система, не причиняющая таких страданий, какие испытывала она сама семь долгих лет.

     Теперь Джиллиан знала, почему её единственный роман не удался; теперь она знала, почему она не нашла любовника, который понимал бы её; виноваты были не они, а она сама и то забавное влияние, которое в юности оказали на её взгляды унизительные наказания.

     «Никогда, никогда больше», — обещала она себе, выпрямившись в кресле и расправив свою и без того немалую грудь. — «Я гордая, я сильная, я Джиллиан Грей и не уступлю никому!»

     Конец