Иногда я перестаю себя чувствовать человеком, женщиной. Когда-то мне сказали, что я не смогу иметь детей. Эта мысль должна была меня разрушить или придать иной импульс. Я не буду останавливаться на слезах и остром чувстве неполноценности, я лучше скажу о том, что отсутствие страха перед зачатием освободило во мне чувственность. Причем какую-то злую, беспощадную и стремительную. Во мне пропала жалость к мужчинам, они потеряли для меня ценность в том смысле, что могут помочь даровать жизнь, теперь это потеряло смысл. Осталась просто жадность к удовольствиям, которые они могут дать, при старании, конечно. Такая холодность к людям делает меня очень сильной, я не беру в расчет их переживания, только если мне надо их использовать. Что будет потом, когда я постарею или дальше — за границей жизни? Такие мысли посещали меня, но чувственный поток был сильнее, я отгоняла их, ведь то, что я имела сейчас, позволяло утолять самые острые желания.

     Катя, да, её звали Катя. Я училась с ней когда-то, тогда мы не общались, но позже, наши пути пересеклись, и мы как-то сблизились. Чем-то я привлекла её, хотя и женщины не знают дружбы. Так, более или менее, комфортное общение, сплетни, незначительная помощь друг другу. Но для мужчин дружба это гораздо большее, прежде всего, совместное действие, они очень нервно относятся к её проявлениям.

     Я бы не сказала, что она была очень красива, хотя эти слова можно сказать про каждую, за исключением Венеры Милезской. При улыбке у неё как-то так обворожительно подвертывалась верхняя губа, это трудно объяснить, надо увидеть, очень необычно и как-то подкупающе, мужчины сразу клевали на это. И в целом, в ее небольшой фигурке таилось что-то от ребенка, которому хотелось покровительствовать.

     Она вышла замуж, осталась сидеть дома и я стала часто бывать у нее. Часами она могла говорить о косметике, о вещах, которые не стоили таких длинных бесед. Только сидя на иждивении мужа можно было заполнять жизнь таким хламом, но, этим она демонстрировала мне отсутствие забот, праздную беспечность, которой не было у меня.

     — У тебя много было мужиков, до мужа — как-то утомившись, я решила взять быка за рога.

     — Нет, один.

     «Ну и дура» — мелькнуло у меня в голове. Я представила её вялость и множество всяких «не хочу и не надо», которыми она обставляла секс. Конечно, это нельзя сказать с уверенностью, но, судя по каким-то вялым её движениям, замедленности, но мне так показалось. Мне пришла в голову мысль соблазнить её мужа, хотя и не видела его ни разу. Зачем? Не знаю, просто так. Ради своей уверенности в своей женской силе и её слабости. Ради победы моего желания над её обаянием. Ради того, что не болонка не может быть ровней суке. Эта мысль рассмешила меня. Выходило, что я дворняжка за, которой бегает, уткнув носы ей под хвост, свора помойных кобелей, но пусть, это не важно. Её судьба была решена, хотя она и ничего не подозревала об этом. А в себе я не сомневалась.

     — Ты говорила, что тебе придется сидеть в выходные дома?

     — Да, говорила — как можно печальнее произнесла я.

     — Поехали на дачу к нам. Там много всего сделал Леонид, — почему-то она называла его так торжественно, — бассейн, сауна, воздух это очень полезно... Можно загорать. Там много комнат, они все пустуют. Там есть камин, правда сейчас жарко и, наверное, его не стоит разжигать.

     — Не стоит, — сама подумала: «Много комнат это хорошо» — Не очень удобно. Я не знакома с твоим мужем.

     — Ничего, ему до тебя не будет особенного дела.

     Эти слова разозлили меня, но я промолчала.

     Через несколько дней я оказалась на даче. Как я и ожидала, это была стандартная пошлость за огромным забором. И, естественно, хозяева думали, что они все сделали особенно, не как у соседей. Но так как у большинства воображение отсутствует начисто, то они просто повторяют увиденное у других , думая, что новаторствуют в дизайне. На самом деле ими руководит только одна крейсерская мысль — «Что бы было как у всех!», правда, отчета они себе в этом не дают. Не хочется описывать череду нудных похожестей; башенки для некоего намека на замок, огромный камин в главном зале около которого предполагается, видимо, вести беседы о смысле жизни зимними вечерами. Мне вдруг остро захотелось разрушить этот мещанский мирок, просто так ради любви к разрушению, почувствовать себя Шивой, разметывающим созданные другими богами миры. Впрочем, ломать чужие куличики я обожала с детства. Осень уже давала о себе знать, хотя было еще очень тепло. В колготках было жарко, но так хотелось плотности ног, их зрительной упругости для мужчин. Я одела их, зная, что это важно. Надела короткое платье, плотное облегающее, темно-синее, что-то я должна была оставить себе, а не мужскому удовольствию. Мне приходится признать, что грудь моя не привлекательна, пришлось использовать специальный лифчик, помогающий ввести в заблуждение, увеличить объем.

     Моя подруга представила своего мужа, когда мы еще садились в машину — «Леонид». Я назвала своё имя и протянула руку ладонью вниз, одновременно стараясь поймать его взгляд. По его реакции я должна была понять, есть ли у меня шансы. Он коротко взглянул на меня и сразу отвел глаза. «Шансы есть, я в его вкусе» — сразу отметила я его старание скрыть это от жены. Вечерело, в ранних сумерках огни фонарей еще не так разрывают пространство, еще угадывается связанность и перетекание форм: деревьев, кустов, крыш соседних домов.

     — Пойдемте в дом, зажжем камин — щебетала Катя

     — Жарко — отвечал Леонид

     — Нет, мы зажжем — капризничала она.

     Я решила дать знак именно ему и поддержала идею камина не зажигать.

     — Хорошо — вдруг согласилась Катя, но тогда мы сразу выпьем.

     В доме было много картин художников эпохи несостоявшегося коммунизма. Работы хорошие, большие, видимо написанные для домов культуры или чего-то подобного. Казалось, что авторов преследовала идея фикс не сократить цветовую гамму только до пресловутых оттенков серого, видимо так на них давила действительность. Рабочие пепельного цвета всматривались в красный огонь плавильной печи. Сизая героиня соцтруда сложила свои тяжелые, словно онемевшие руки на коленях. Во всех лицах и позах чувствовалась усталость, даже если они и улыбались. Впрочем, это только мне так казалось. Хотя вне фойе районного клуба 70-х годов прошлого века они смотрелись странно, очень чуждо. Хозяевам эта эстетика почему-то нравилась, но не исключено им просто это посоветовал кто-то в качестве демонстрации своей утонченности. Я выслушала небольшую лекцию Леонида о ценности этих работ. Временами я бросала взгляд на его губы, показывая, что мне интересен он, а не соцреализм.

     Появилось вино. Мы уселись на диваны. Я постаралась сесть рядом с подругой, чтобы она меня не видела, а Леонид наоборот видел хорошо. Беседа продолжилась. Я знала свою силу, видела, что платье мое задралось слишком сильно, видела, что он на секунду задерживает взгляд на сумраке между моих ног. По мере того как мы пьянели, он все дольше останавливался на мне глазами, уже готов был вытерпеть мой вызывающий взор, я даже выгнула спину выставляя грудь. Катя что-то рассказывала про соседей, которые им завидуют. Уже дважды выпили кофе. Я понимала, что сама себя завожу больше и больше, я уже не могла остановиться и готова была ему дать хоть в туалете.

     Но, что удивительно, на меня он никакого впечатления не производил, ни как мужчина, ни как человек. Так обычный сноб, даже слегка напуганный свалившимися на него деньгами. Меня заводила сама ситуация, острота. Совращение его на глазах у жены, выдержит он или нет. Что победит — верность или похоть, моя красота или её? Сама физиология секса проста, самое утонченное в нем это ситуации в котором зарождается, женская соревновательность. Женщина ведь существо гаремное, она будет тянуться к тому мужчине, к которому тянутся и другие женщины, но она всегда тешит себя надеждой быть любимой женой ...

 

     в этом гареме.

     Алкоголь все больше менял сознание, условности между людьми ослабевали, границы размывались, все эти сложные реверансы ухаживаний теряли смысл, казалось, что надо сразу переходить к удовольствиям, раз уж они присутствуют в наших телах. Катя стала очень развязанной, как часто бывает с пьяными женщинами, она требовала, чтобы все внимание отдавалось ей и моё и мужа. Собираясь что-то сказать, она умоляла смотреть ей в глаза, дескать, она скажет что-то необыкновенно важное, но пока она выжимала наше внимание, забывала, чего, собственно, собиралась говорить. Заливалась смехом, казалось она полностью замкнута на себе, на своих мыслях и эмоциях и только навязчивое желание иметь зрителей раздражало все больше. Впрочем, это было на руку.

     С Леонидом мы переглядывались совсем откровенно, мне стало понятно, что «клиент созрел». Я даже игриво приподняла край юбки, он улыбнулся и как-то нервно поглядел на жену. Я понимала его мысли.

     — Почему эти люди — указала я на портреты — такие напряженные, они думают о своем государстве?

     — Они хотят стать лучше, но не знают как — Катя залилась смехом

     — Да, думают о стране, это нормально — ответил Леонид

     — Да, пожалуй, — согласилась я — если они перестанут думать о стране, то ее просто не будет. Это люди живут по-настоящему, а страны и государства, только в их головах.

     — Нет, — Леонид встрепенулся, — люди смертны, а страны несравненно долговечнее...

     — Не уверена. — Я поняла, что разговор приобрел не совсем нужное направление, — а где у вас туалет?

     — Там! — Катя, не оборачиваясь, указала на дверь.

     — Леонид, покажи мне.

     — Да, покажи ей и принеси еще вина, там яблоки возьми еще. — Катя уронила голову на грудь, темные волосы её закрыли лицо

     Мы пошли по коридору, я специально шла впереди, чтобы он оценил фигуру, длину моих ног, покачивание бедер. Не знаю, что на меня нашло, но я решила сделать весьма радикальный ход.

     Он открыл дверь туалета, зажег свет. Я вошла, огляделась, туалет совмещен с ванной — «Места много, это хорошо». Леонид развернулся, чтобы выйти, но я остановила его:

     — Не уходи, побудь со мной, мне страшно одной

     —...

     — Если тебе противно, то можешь выйти — сказала я, задирая юбку.

     — Нет... — как-то хрипло ответил он.

     — Не отворачивайся

     Спуская трусы и колготки, я смотрела ему в глаза, зная, что этим удерживаю его от смятения и заставляю преодолеть стыд, я ободрительно улыбалась ему.

     Дело в том, что у меня большие половые губы, мне долгое время было стыдно за них перед другими женщинами, но, потом, позже, это оценили мужчины. Впрочем, не все, но это уже не важно. Я села на унитаз и насколько могла, раздвинула ноги... Я видела, как блеснули его глаза, он совсем потерял голову, первая «бандерилья» полетела «быка». Дальше, когда журчание утихло, мой палец раздвинул «петушиный гребень» демонстрируя его влажность и глубину. Вторая «бандерилья» его доконала, он сделал шаг ко мне. Именно его повиновение и полная моя власть над ним возбуждала меня больше всего, я дрожала от этого магического пленения самца. Остальное, в сегодняшней ситуации, особенно не имело смысла. Все было так, как я рассчитывала. Я не хотела его видеть, когда мужчина входит в женщину, он приобретает над ней власть и поэтому предложила ему сзади. (Хотя в туалете и выбора-то не было). Потом появилась шатающаяся жена, дверь была предусмотрительно мной не закрыта. Она, рыдая, побежала в свою комнату. Он, так и не доделав дела, бросился за ней. Я знала, что это произойдет, вопрос был только во времени, если бы она заснула в зале, то я заставила его сделать это у камина.

     Одевшись, я собрала вещи и стала ждать такси глядя в темный провал окна; где-то далеко мерцали огни большого города, и метался свет автомобильных фар. Я была уверена в себе и спокойна, я забрала эту уверенность у них и теперь они выясняли отношения где-то на втором этаже.

     Подъехала машина. Леонид весь красный и растрепанный выбежал ко мне:

     — Ты уезжаешь,... ну понятно... так лучше... , мы увидимся?

     — Конечно. Я предложу тебе такое, от чего ты не сможешь отказаться — сказала я, улыбаясь как можно искреннее. Мы поцеловались дружески. С дорожки я обернулась и обещающе помахала ему рукой. Я прекрасно знала, что мы больше не увидимся.