Рассказ написан в соавторстве с

     Это была пятница. Это был суровый ветреный день ноября, незаметно превращавшийся в вечер, обрывавший последние листья и уносивший в небытие остатки тёплой осени. Это был последний рабочий день недели — несмотря на то, что обычно я работаю и в субботу, по-настоящему рабочим днём я её никогда не считал. Так, баловство одно...

     И это был день аванса.

     Как говорил один киногерой в старом советском фильме, снятом лет эдак за двадцать до моего рождения, «аванс для рабочего человека — больше праздник, чем получка: ни тебе налогов, ни тебе никаких вычетов... « Конечно, от налогов и вычетов всё равно никуда не деться, но они приходятся на зарплату, а она ещё не скоро... В общем, у меня была парочка весомых поводов для хорошего настроения, несмотря на скверную погоду.

     Предвкушая скорое возвращение домой, я сунулся было к ближайшему от меня банкомату, однако зеленоватый экран грустным «смайликом» известил меня, что деньги в нём закончились. Ну что ж — правота киношного героя советской эпохи подтвердилась совершенно неожиданно в эпоху развивающегося капитализма. Оставалось только надеяться, что не для всех людей день аванса есть праздник — банкоматов в нашем городе по пальцам пересчитать можно.

     Но — то ли люди остались теми же, невзирая на смены политических симпатий и режимов, то ли была ещё какая причина космического масштаба — денег не оказалось и в двух других банкоматах. Моё хорошее настроение стало резко превращаться в свою противоположность.

     Однако Вселенная в конце концов сжалилась надо мной: в следующем банкомате оказалась необходимая сумма. И — о счастье! — рядом находилось недавно открытое кафе, в котором можно было погреться, а через дорогу была остановка маршрутки, на которой я через двадцать минут должен был добраться домой — в небольшое село под городом. Никогда не любил творчество Паоло Коэльо, но почему-то в эту минуту так отчётливо вспомнились его знаки из «Алхимика»...

     Запасшись шаурмой и парочкой французских хот-догов — на ужин от любящей жены сегодня, как и весь последний месяц, мне рассчитывать не приходилось, — я перебежал через дорогу. Добравшись до остановки, передохнул, примерился к шаурме и только было открыл рот...

     — Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, вы не в Новоспасовку случайно?

     Я всё-таки откусил кусок шаурмы (да простят меня ревнители за мою невежливость, но я был голоден) и только затем посмотрел в ту сторону, откуда раздался голосок. Он шёл из глубины остановки и принадлежал худенькой светловолосой девчушке, съёжившейся на холодной скамейке в дальнем уголке и почти сливающейся с наступившей вечерней темнотой. Я прожевал кусок, мысленно соображая с ответом, затем произнёс:

     — Вообще-то нет... но в ту сторону. А что?

     — Не знаете случайно, когда маршрутка будет?

     — Знаю. Минут через двадцать, в половину седьмого.

     — О, супер. — Голосок девчушки явно повеселел. — А то я тут с четырёх часов, не знаю вечернего расписания. Думала, её уже не будет...

     — С четырёх? — Я мысленно присвистнул: девушка сидела на остановке около двух часов. — Так вас, наверно, в заблуждение ввели: тот дневной рейс полгода назад отменили.

     — Я знаю. Просто я с учёбы, на обеденный рейс не успела...

     Она вышла из глубины остановки, сменив полную темноту на более освещённый участок, и теперь стояла передо мной — невысокая, мне по плечо, всё так же съёжившаяся, в чёрной болониевой курточке, кроссовках, тонких джинсах. Прямые волосы падали на плечи, закрывая собой уши, но надёжным укрытием от ветра они совсем не выглядели. Губы девушки были хорошо посиневшими; руки она держала в карманах и притоптывала время от времени ногами, пытаясь согреться.

     — Зайдите в кафе, — показал я через дорогу. — Отогрейтесь хоть. Разве так можно?

     Девушка отчаянно замотала головой:

     — Не, не хочу. Я так...

     Она выскочила на дорогу, посмотрела вдаль, затем забежала обратно под крышу остановки, не вынимая рук из карманов.

     — Вы боитесь прозевать рейс? Я позову вас, не переживайте. Зайдите в кафе, не мучайтесь, — продолжал я свои уговоры. В ответ она снова замотала головой и впилась взглядом в подъезжавшую маршрутку. Но это была не наша.

     Я дожёвывал шаурму, смотрел на пританцовывавшую девушку, то и дело выбегавшую на проезжую часть и возвращавшуюся назад, и во мне закипала злость. Сколько ей было лет? — трудно сказать: иная девушка выглядит обманчиво даже тогда, когда получит паспорт. Но, сколько бы ей ни исполнилось, было сущим идиотизмом ехать сегодня на учёбу в такой вот одежде, больше подходившей для тёплого весеннего денька, чем для насквозь промозглого осеннего вечера. «Чем только эти девчонки думают? — спрашивал я себя. — Для кого весь этот форс? Нашла что показывать и когда... И думают ли они вообще хоть когда-нибудь?...» Кипящая злость начинала переливаться через край. Можно было отвернуться и сделать вид, что всё идёт как надо — в конце концов, у девки и мозги какие-никакие должны быть, а не только то, на что обычно пялятся парни. Но уж слишком эта девчушка напоминала бездомного щенка, чтобы просто так можно было отвернуться...

     — А вы не знаете, сколько проезд до Новоспасовки? — снова обратилась ко мне девушка. — Говорили, десятка...

     — Не знаю, правда, — совершенно искренне ответил я ей. Новоспасовка, о которой шла речь, находилась дальше, чем моё село. — А кто ж у вас там, к кому вы едете, если даже цен не знаете?

     — Да мама там, — как-то нехотя ответила девчушка.

     Я недоверчиво хмыкнул. И тут вдруг меня как обухом по голове ударило: блииин... а, может, у девчонки и денег-то лишних нет, чтоб в то же кафе зайти? Может, они вообще недавно в наших краях, приехали откуда-то? Может... да мало ли что может быть! А я тут типа о мозгах рассуждаю, весь такой правильный и взрослый, уговариваю её погреться... Чёрт!

     Ругая самого себя, я снова пересёк дорогу. Кроме входной двери, кафе имело ещё и окошко на улицу, через которое можно было совершать покупки. Я постучал в то окошко и попросил продавщицу сделать горячий чай — «и чем горячее, тем лучше, если можно». Странно на меня посмотрев и традиционно осведомившись о количестве сахара и необходимости лимона, девушка подала мне одноразовый стаканчик, на две трети заполненный кипятком. Я попросил добавить воды, на что в ответ получил ещё один странный взгляд, но просьба была исполнена.

     Обратно я шёл куда как осторожнее, держа одну руку над стаканчиком в тщетной надежде сохранить хоть малую толику быстро исчезавшего на холодном ветру тепла. В кармане куртки лежала так же быстро остывающая булочка. Дойдя до остановки, я подошёл вплотную к девушке и без лишних слов протянул ей чай:

     — На. Пей. Быстрее только...

     Я сам не понял, как у меня вырвалось это властно-грубоватое «ты». Может, это была инстинктивная реакция на возможность очередного отказа; может, я злился на свою слабость... Как бы там ни было, но девушка, до этого не перестававшая приплясывать, вдруг замерла и подняла на меня глаза — недоумевающие синие глаза ангела — и несмело потянулась к стаканчику. Наши ладони соприкоснулись. Меня пробило холодом — неудивительно, её ладошки мало чем отличались от ледышек, — а вслед за холодом вдруг накатила безотчётная нежность, смешанная со злостью. Но это уже была не кипящая злость на недоумка-переростка; это была, скорее, злость брата на непутёвую сестру, которая пытается жить своим умом, но при первой же неудаче бежит к нему...

     — Спасибо, — еле слышно проговорила девушка и неверяще улыбнулась.

     Когда стаканчик перекочевал в её руки, я вытащил из кармана булочку и так же грубовато протянул ей. От булочки она уже попыталась было отказаться, но, видимо, мой взгляд был слишком красноречив, потому что она вдруг осеклась и приняла булку. На сей раз её движение было более... доверчивым, что ли.

     Она отошла в глубь остановки,...

  долгие секунды грела ладошки об остывающий пластиковый стаканчик, затем начала пить чай мелкими глотками, иногда посматривая на меня. Булочка торчала у неё из кармана, как и у меня до этого — явный холод пересиливал скрытый до этого голод. Я отвёл глаза, затем отвернулся в сторону дороги и стал усиленно высматривать маршрутку.

     На моё счастье она подъехала достаточно быстро — девчушка только-только успела допить чай и выкинуть стаканчик в урну на противоположной стороне дороги. Как водится по пятницам, она была под завязку забита — сегодня студенты разъезжались на выходные по домам, — многие девушки сидели на коленях у парней-односельчан, весело переговариваясь и обмениваясь остротами; те же, кому сиденья не достались, стояли в два ряда в узком проходе, усиленно цепляясь за поручни. После громкого водительского окрика «Пройдите по салону, всем ехать надо!» послышался сдавленный смешок — явно как реакция на слово «пройдите», — затем кто-то крякнул, кто-то подвинулся, кто-то ойкнул, чей-то женский голос буркнул «осторожнее!... « — в общем, мы с девчушкой влезли в салон. Маршрутка тронулась. Я облегчённо вздохнул.

     В первом селе вышли многие, стало немного свободнее, благодаря чему девушке даже досталось место в первом ряду. Я стоял у самого входа — мне надо было выходить на следующей остановке. И снова я несколько раз, пока не вышел, ловил на себе её взгляды. Что в них было и было ли что-то? — не знаю: мы ехали в салоне, где единственным источником света была загадочно мерцающая огнями «летающей тарелки» приборная панель водителя. К тому же мне могло и показаться...

     Прямо с порога я в очередной раз окунулся в гостеприимно распахнутую пустоту слегка остывшего за день дома. Было тихо, как в храме, и любое лишнее движение несло с собой поистине святотатственное эхо. Впрочем, к этой тишине я привыкал уже месяц, и в конце концов у нас с ней установились почти соседские отношения — как у соседей по комнате в общежитии.

     Не разуваясь и только скинув куртку, я прошёл на кухню и включил электрочайник, затем присел к столу и, вытащив из пакета купленные хот-доги, разложил их на столе и с минуту задумчиво на них смотрел. Тенью мелькнуло сожаление, что нельзя их разделить... да хотя бы вот с той худышкой с остановки. «Интересно, как она там? Нормально ли доехала?... Да конечно нормально, что с ней в маршрутке-то станется!» — отмахнулся я от собственных странных мыслей и, выключив уже закипевший чайник, стал готовить себе холостяцкий ужин.

     ***

     На следующий день я с головой погрузился в текущие проблемы, напрочь забыв о своём вечернем приключении. Собственно говоря, мне оно и не казалось таким уж стоящим внимания: ну, подумаешь, незнакомую девчонку чаем напоил... что тут такого-то? Конечно, я не каждый день бегаю по городу, выискивая таких вот замёрзших малышек, чтобы отогреть их чаем, да и не входит это в перечень моих увлечений, но и слишком часто вспоминать об этом... да не о чем вспоминать-то было. Тем более что эти выходные я должен был потратить с максимальной пользой: накупить продуктов на неделю, приготовить себе на несколько дней еду, чтобы не перебиваться всухомятку, заняться дровами (мой дом был не газифицирован) — обещали сильное похолодание и даже снег... Все эти бытовые вопросы представлялись мне намного более значимыми и важными, чем моё случайное дон-кихотство.

     Однако, видимо, этот недо-хиппи Коэльо в чём-то был прав относительно своих «алхимических» знаков. По крайней мере он мне снова вспомнился спустя примерно недели три, когда на той же самой остановке я снова столкнулся с той же самой девчушкой. Строго говоря, каким-то сверхъестественным совпадением это не было: не надо быть семи пядей во лбу, чтобы предсказать большую вероятность нашей следующей встречи на основании того факта, что её мать живёт в восьми километрах от моего села. Но вряд ли кто-то мог бы предположить, что она, увидев меня, радостно и в то же время чуть смущённо улыбнётся и поздоровается. Ведь ей это было вовсе необязательно делать, если на то пошло...

     Но это случилось. Во мне же ещё не до конца пропало привитое в детстве воспитание, поэтому я в ответ на улыбку также чуть улыбнулся и проговорил: «Привет». До сих пор мне непонятно, почему я тогда снова обратился к ней на «ты»: «тыкать» незнакомым девушкам было абсолютно не в моём стиле. Может, сыграло свою роль то, что после первого подобного обращения переходить обратно на «вы» было бы даже смешно...

     — Как доехала тогда? — спросил я больше ради приличия. — Не заболела?

     — Да нет, всё хорошо было, — весело блеснула она синим взглядом, делавшим её в сочетании с несколько лукавой улыбкой просто неотразимой.

     В этот раз я смог её рассмотреть уже лучше, и увиденное мне однозначно понравилось. То, что я принял за худобу, на самом деле оказалось стройностью, что в сочетании с невысоким ростом делало девушку похожей на ладную изящную статуэтку, которую на свадебных фотографиях любят делать фотографы из невест, когда размещают их на ладони у женихов. Невольно вспомнилось расхожее выражение про маленькую собачку, до старости остающуюся щенком. Одета она была уже по погоде (снежок всё-таки выпал): пушистые сапожки на толстой подошве, тёплая курточка, отороченная мехом, кокетливая шапочка с помпоном... Девушка выглядела настоящим тёплым маленьким праздником. Я не удержался и проговорил:

     — Во, сейчас нормально одета. Не то, что тогда...

     Девушка махнула рукой в варежке, расшитой бисером:

     — То я две недели у мамы не была. Ездить-то на учёбу дорого. А здесь на месте...

     — А у кого ты здесь живёшь? — невольно поинтересовался я. Странным образом меня начала притягивать личность этой девушки.

     — У отца, — ответила она. — Мои в разводе. Мама в селе с новым мужем. А я — то там, то там... И с вещами никак не определюсь. Да я и нечасто к ней приезжаю.

     — А что так? Какие-то проблемы?

     — Да ну какие... — пожала плечами девушка и замолчала. Несколько раз порывалась что-то сказать, но то ли не находила слов, то ли размышляла, что можно говорить случайному попутчику, а что — нельзя... Я этого так и не узнал, потому что подъехала наша маршрутка, и мы, в очередной раз еле втиснувшись, поехали по своим домам. Но в этот раз я готов был поклясться, что несколько раз ловил на себе её взгляд, в котором даже что-то прочитывалось: то ли внимание, то ли любопытство, то ли озорство, то ли всё вместе...

     И в этот раз, ужиная в медленно согревающемся от обогревателя доме, я несколько раз останавливался мыслями на этой девушке. Один раз она даже мысленно встала у меня перед глазами, да так отчётливо, что пришлось включить телевизор, чтобы образ рассеялся. Помогло: последние новости, а затем фильм совсем выветрили её из воспоминаний. Из верхних слоёв недавнего прошлого подступили другие... но это уже была моя личная война.

     ***

      — Рита?... Рит, ты дома?..

     Задавать повторно вопрос, когда тебе не ответили в первый раз — занятие глупое. Особенно если это происходит в не до конца отремонтированном доме из трёх комнат, расположенных буквой «П», две из которых — смежные и выходят в третью — зал-гостиную, — и кухоньки-"аппендицита», пристроенной сбоку зала. Вряд ли ты при этом всерьёз думаешь, что тебя не услышали. Но тем не менее...

      Я медленно разделся, прошёл в спальную, скинул с плеча сумку, затем прошёл на кухню, вслушиваясь в звук шагов, открыл холодильник и изучил его содержимое. Суп-харчо... варился вчера — это я знал точно. Значит, она сегодня ничего не готовила. В общем-то, в этом нужды не было — я в еде крайне неприхотлив и не отношусь к тем мужчинам, которым подавай каждый день что-то свежее. К тому же не так мы зарабатываем, да и время не такое... Я достал кастрюлю, затем — миску, отлил несколько ополовников и, поставив на медленный газ, присел у стола лицом к газовой плите.

      А всё-таки интересно, где же она? И чем целый день занималась, если не домом?..

      ...   На первый вопрос ответ я знал: конечно же, у соседей — они появились рядом с нами примерно в то же время, как мы переехали в этот дом, то есть около двух лет назад. Мы относительно быстро раззнакомились — а что ещё делать двум молодым парам в небольшом селе, на одну половину заселённом пенсионерами, а на вторую — брошенном? Правда, здесь ещё жила моя родня — мать с братом и его семьёй, тётя, — но я не думал, что Рита пошла к ним в гости. Мама придерживалась того мнения, что если жена не работает, то она должна всегда сидеть дома и ждать мужа с работы. И хотя отношения между нею и Ритой были хорошие, жена нечасто ходила к ним в моё отсутствие.

      А с соседями всё было иначе. Мы помогали друг другу в ремонтах, поэтому неудивительно, что Рита и Лена (соседка) очень быстро сдружились и бегали друг к другу по самым пустячным пустякам. Бывало так, что их посиделки затягивались до полуночи, и или мне, или Ленкиному мужу Саше приходилось забирать свои половинки из соседнего дома. По дороге и переругивались — и такое бывало. Но как-то всё быстро очень проходило и возвращалось на свои места...

      Стукнула дверь, и через мгновенье на пороге кухни появилась быстрая темноволосая девушка в домашнем лёгком свитере и таких же джинсах, с распущенными волосами и милой ямочкой на подбородке. Это и была моя Ритка...

      — Привет! — улыбнулась она. — Давно дома?

      — С маршрутки пришёл, — тяжело поднялся я и подошёл к ней. Рита тем временем выключила газ и, ловко обогнув меня, поставила тарелку на стол. Я перехватил её возле стола и ласково поцеловал. — Ты выпила? — От Риты действительно немного пахло вином.

      — Да, с Ленкой засиделись. Болтали о том, о сём. Фотки в нете свои показывала. Ну и выпили малость...

      — Так засиделись, что даже маршрутку прозевали?

      Не было в моём вопросе ни подвоха, ни упрёка. Но Рита как-то чересчур внимательно на меня посмотрела и изменившимся голосом спросила:

      — А что?... Ты что, хочешь, чтоб я сидела у окна часами и ждала, когда это моё солнышко с работы явится?

      — Рит, ну зачем ты так? — попытался смягчить я её слова. — Я что, тебя упрекаю в чём-то? Запрещаю что-то? Ради бога, дружишь ты с Ленкой, так и дружи на здоровье. Но ты ж ведь к ней с утра ушилась, верно?... Ничего ж в доме не делала, так ведь?

      — А даже если и так? — В голосе Риты прозвучал вызов. — У нас что, грязно? Пыльно? Ужина нет? Серёж, ты что, не понимаешь, что мне одной скучно? Ты на работе, а мне что делать? Я сама не работаю. Книги твои читать, что ли? Так в своём Бердяеве сам и разбирайся, ты прекрасно знаешь, что это не по мне. Фильмы смотреть? Я сколько раз просила дисковод на нашем ноуте поменять, чтоб он не выделывался — ты что, поменял?

      — А где я деньги возьму? — начал заводиться я в ответ. — Ты забыла, куда ушла моя недавняя зарплата? У нас даже отложить ни на что не получается, не то чтобы сразу взять да выложить за что-то. Ты разве сама этого не понимаешь?

      — Ну так и не надо мне какие-то претензии предъявлять, — бросила в ответ Рита. — Вон, ешь лучше, пока не остыло.

      Мне бы как человеку, который на три года старше своей жены, тут бы и смолчать, спустить это дело «на тормозах», как говорится, пока мы лишнего не наговорили друг другу... но чувство глубинной несправедливости всего Ритиного поведения заставило меня продолжить:

      — Рит, а если бы мы хозяйство с тобой завели? Хотя бы кур каких-нибудь несчастных? Они на дороге случайно милостыню бы не просили?

      Рита уже почти уходила в комнату, но после моих слов резко развернулась и снова подошла ко мне. Я почти физически ощутил огонь её светло-серых, необычайно красивых глаз, которыми она буквально прожигала меня.

      — Ты что хочешь сказать? — почти прошипела она. — Что я ничего не делаю? Что я — трутень? Хозяйка плохая? Безответственная? А вот это откуда взялось? — она кивнула на тарелку со вчерашним супом.

      — Я всего лишь хочу сказать, — взял я Ритины руки в свои, — что ты слишком увлекаешься обществом соседей, понимаешь?

      — Вот пойду на работу, — резко выдернула Рита руки, — и будет всё в полном порядке.

      Я не сдержал язвительной ухмылки:

      — Дааа уж... с твоими темпами ты на работу к своей пенсии только и выберешься. Сколько раз ты от предложений районо отказывалась?

      — Ну знаешь! — взвилась жена. — У нас в доме и одного командировочного хватает! Когда в нашей школе вакансии освободятся, тогда и пойду. А так... я не дура, чтоб в школу за тридевять земель ездить! А если заметёт? А гололёд? Ты об этом подумал?

      — Слушай, вот только не надо делать вид, что мы живём за Полярным Кругом, — попытался осадить я Риту. — Есть автобусы, маршрутки... Я почему-то почти всегда домой приезжаю — погода, непогода...

      — Да, я вижу, какой ты приходишь и приезжаешь, — съязвила Рита. — Даже в постель с тобой ложишься так, будто в камеру с криогеном. Учти, Серёж, женщина пару раз перемёрзнет — всё, деток от неё не дождёшься. А ты ж ведь их хочешь, милый, правда?..

      Всё. Это был удар ниже пояса. Запрещённый приём. В спорте за такое дисквалифицируют сразу. Но семейная жизнь-то не спорт...

      Я очень хотел детей. Настолько, что, покупая своим маленьким племянникам подарки на дни рожденья и Новый Год, каждый раз спрашивал себя: ну почему?... что со мной не так?... Каждый раз, покупая книги в свою библиотеку, которую я собирал уже четыре года, я надеялся на то, что когда-нибудь мои сын или дочка, которые обязательно появятся на свет, ею заинтересуются, и мы будем вместе читать... Или я буду читать, а потом им пересказывать. Или просто им давать читать — что бы они ни попросили. Буду с ними заниматься нудными школьными уроками. А потом — открою им великий мир живописи: итальянского Возрождения, французского импрессионизма, русских передвижников, утончённых и своеобразных англичан. Приобщу их к миру музыки — расскажу о «Битлз» и о Джиме Моррисоне, поставлю им блюзы «Лед Зеппелин» и ожесточённые панк-песни «Клэш», познакомлю их с творчеством Юрия Шевчука и Зои Ященко... Я привью им вкус к хорошему чтению, научу их видеть в светлом тёмное и наоборот, помогу познать мир во всей его широте и глубине...

      Я закрыл глаза и глубоко вдохнул, собираясь с мыслями, но когда открыл, Риты уже не было, а из спальной доносился звук работающего телевизора. Продолжать было бессмысленно. Я тяжело вздохнул, сел к столу и принялся ужинать. В одиночестве. При жене за стенкой. Есть мне абсолютно не хотелось, вкуса еды я не ощущал, хотя готовила Рита вкусно. Я ел так, словно выполнял работу — тяжёлую, неприятную, даже грязную, — и то только потому, что это было необходимо...

     ***

     Я выключил телевизор — чьи-то надуманные проблемы и страсти меня не трогали сегодня никоим образом — и вытянулся на кровати, подложив под голову руки и уставившись в потолок. Ничего делать не хотелось.

     Странно, думал я, как же всё-таки мало нужно дать человеку для счастья, а он и сам этого не понимает. Как она, такая умная, образованная, тонко чувствующая девушка, не понимала простейшего: никакой уют, созданный ею, не заменит её саму? Вчерашний суп, при всём его вкусе и наваристости, вполовину потеряет, если она просто не сядет рядом... не улыбнётся... не спросит «Как дела?» Да можно даже и не спрашивать — ну просто сядь рядом, на две-три минуты, чтоб я почувствовал твоё тепло, а потом беги к своему телевизору... Неужели это так много?

     Оказывается — да... это было много... Это и было то, что связывает в быту двух людей незаметно для них самих крепче всяких цветов и конфет в пресловутом «конфетно-букетном» периоде и безудержного секса. Когда едешь домой и знаешь, что тебя там ждёт не работающий телевизор, а ласковая, немного уставшая улыбка милой ...   и внимательный взгляд светло-серых глаз, чувствуешь в себе силы даже после изнурительной четырёхчасовой дороги — два часа утром, два часа вечером — и не менее морально выматывающей непрерывной работы с клиентами...

     Да, я тоже бывал несдержан. И фразы, подобные той, про кур, просящих милостыню, частенько проскакивали в наших ссорах с моей стороны. И, конечно же, я жалел о них. И просил прощения у Риты — потом, когда ссора утихала. Но подобные ядовитые фразочки, сказанные ею и мной, всё равно накапливались в подсознании каждого и отравляли собою и душу, и нервы, и сознание. И однажды они достигли своей критической массы...

     «А если бы мы жили в городе? — спросил я себя. — Было ли бы лучше?»

     В плане быта — конечно. И Рита бы работала по специальности, а, значит, у неё была бы отдушина от затягивающего быта. Но работа — не панацея: нашлись бы другие причины для наших ссор... Чего-то в наших отношениях не хватало, какой-то главной мелочи. Но — какой?..

     * * *

     С этого дня каждый раз, подходя вечером к остановке, я невольно искал глазами эту девушку, похожую на пушистый праздник. Зачем? — этого я объяснить себе не мог. Я не собирался с ней даже знакомиться, не говоря уже о том, чтобы завести какие-то отношения — хотя в моём положении это было бы вполне естественно. Почему? — я тоже бы тогда не ответил на этот вопрос, даже самому себе. Но мне казалось, что само её присутствие на остановке, само осознание того, что мы минут десять-двадцать будем ехать рядом и, может быть, даже перестреливаться взглядами, согреет меня, наполнит чем-то светлым, таким, что даст возможность ещё один вечер спокойно перенести одиночество в холодном доме — настолько холодным, что его не могли для меня согреть ни обогреватель, ни печка. Иногда я вспоминал строки Джона Леннона, написанные им когда-то в похожей ситуации: «Whatever gets you through the night — it"s alright». Да, надо было пережить только одну ночь... а потом — ещё одну... а потом — ещё одну...

     Но девушка всё не появлялась — неделю... две... Сначала я пытался уверить себя, что мне — всё равно. Но в конце концов отчётливо понял, что скучаю по ней.

     Я увидел её в среду, когда уже почти потерял всякую надежду. Это был канун Нового Года; пользуясь предпраздничной суматохой в кругах начальства, мне удалось улизнуть с работы немного раньше обычного, так что к той самой остановке я подходил минут за тридцать до своей маршрутки. И, ещё издали увидев знакомый силуэт, невольно ускорил шаг, растягивая губы в самой по себе выползающей из самых недр души улыбке.

     Подойдя ближе, я увидел, что девушка смотрит в мою сторону и тоже улыбается — приветливо, как старому знакомому, и немного выжидающе. Мы поздоровались: она — на «вы», я — на «ты».

     — С наступающим тебя, — начал я разговор. — Давненько не видел. Болела?

     — Спасибо, — ещё приветливей и чуть смущённо заулыбалась девушка. — Не, не болела. У отца жила, в городе. А сейчас к матери еду, на выходные. Проведать надо, давно не виделись. Да и праздники с ней провести хочется.

     — Это правильно, — подтвердил я. — Можно и почаще так проведывать — И, только произнеся эту фразу, я почувствовал её двусмысленность: для меня она прозвучала таким намёком, что я даже невольно посмотрел на девушку — не поняла ли она случайно то, что я вложил в эти слова помимо воли? Но тут же успокоился: вроде бы девушка ничего не заметила, потому что простодушно ответила:

     — Да я бы и сама не против, но отцу это не очень нравится.

     — Из-за развода? — Я ещё не забыл то, что она рассказывала во время нашей последней встречи.

     Девушка кивнула:

     — Да. Говорит, что я матери сто лет не нужна, иначе бы она меня с собой забрала.

     — Ну это он зря... — не согласился я.

     — Я тоже так думаю, — отозвалась она. — А иногда думаю, что он — прав.

     — Почему?

     — У мамы другая семья. И ребёнок недавно родился.

     — И... что? — Я искренне недоумевал. — Какое это имеет значение?

     Девушка замялась.

     — Ну... сама не знаю, — наконец произнесла она. — Просто чувствую.

     Я посмотрел на часы и произнёс:

     — У нас ещё куча времени до маршрутки. Я всё боюсь, что ты опять замёрзнешь, — при этих словах девушка чуть смущённо улыбнулась. — Может, зайдём в ту кафешку? — Я кивнул на противоположную сторону.

     — И вы меня опять будете поить чаем? — лукаво спросила она. — Но я ещё не замёрзла, спасибо...

     — Там можно просто посидеть, — в тон ей отозвался я и кивнул на обледеневшие лавочки: — Всё лучше, чем тут... Не беспокойся, насильно я тебя чаем поить больше не буду.

     — Ну пойдёмте, — согласилась девушка.

     Мы зашли в маленькое, но очень уютное помещение и уселись на высокие барные стулья под негромко работающим плазменным телевизором. Я подошёл к стойке и заказал чай с булочкой, затем, бросив взгляд на девушку, попросил приготовить ещё один чай, тут же сказав самому себе, что это — так, на всякий случай. И уже через пять минут девушка, снова улыбаясь, переводила взгляд со своего стаканчика на меня.

     — Я почему-то так и думала, что этим дело и закончится, — с еле уловимой доброй иронией проговорила она.

     — Просто я в последний момент подумал, — пояснил я ей, — что это будет невежливо: я пью, а ты на меня смотришь... Кстати, может, познакомимся, а? И не называй меня на «вы», ладно?

     — Хорошо, — согласилась девушка. — Я — Юля.

     — А я — Сергей. — Я отхлебнул глоток. — Там есть неплохие пирожные. Будешь?

     — Нет, спасибо. Я просто чай попью. Мне что-то ничего пока не хочется. Нам бы только маршрутку не прозевать...

     — Не волнуйся, — успокоил я Юлю. — Мне видна остановка, да и за временем я слежу. Добежим, если что... Ты где учишься?

     — В ПТУ, на повара. Весной уже заканчиваю.

     — Хорошая профессия, — одобрил я. — И всегда полезная. Даже если не повезёт с работой...

     —... то мужу борщ всегда сварю, — подхватила девушка. — Мама мне тоже так говорила. Правда, никогда я не думала, что для того, чтоб варить дома борщи, надо иметь диплом.

     — Ты ж не всё время будешь дома сидеть, — возразил я. — А профессия нужная и хорошая. А в вышку чего не пошла?

     — Возможности нет, — как-то нехотя пояснила Юля. — А ты работаешь?

     — Да, на почте.

     — На почте? — недоверчиво переспросила девушка. — Серьёзно?

     — Ну да, — несколько недоумённо подтвердил я.

     — Странно. Никогда не думала, что на почте тоже работают мужчины.

     — А чем эта работа такая странная для мужчин?

     — Ну, знаешь, перебирать бумажки там разные и письма с газетами — это всё-таки занятие больше для женщин...

     — Хм. — Я не стал вдаваться в излишние подробности относительно своей работы, отпил чай и произнёс: — Знаешь, а ведь твоя профессия — тоже не самая женская. Больше всего поваров — именно мужчины. И, кстати, очень распространено мнение, что мужчины даже лучше готовят, чем женщины.

     — Это «мнение», как обычно, преувеличено, — возразила Юля. — Женщина в принципе не может делать хуже мужчины то, к чему она предназначена природой... А ты сам-то готовить умеешь?

     — Конечно, — ответил я и пошутил в тон девушке: — Если что, жена с голоду не умрёт... — Затем помолчал с минуту и добавил: — Я и сейчас сам готовлю. Приходится...

     — А что так? Не женат?

     — Можно сказать, в разводе. — Я посмотрел в окно.

     — Ой, извини... Я не хотела, правда. — Юлькина ладошка на секунду просяще коснулась моей руки со стаканом. — Давно?

     — Месяц...

     — Не сошлись характерами? — понимающе спросила девушка.

     Я криво усмехнулся:

     — Скорее, взглядами на жизнь...

     Юлькина ладошка чуть сжала мои пальцы в безотчётном порыве сочувствия. Я перевёл взгляд на неё. Из синих глаз на меня смотрело нечто, похожее на сострадание. Я почувствовал, как к сердцу приливает тёплая волна — девушка, ещё во многом наивная и открытая сердцем, которой тоже приходилось по-своему несладко в жизни, хотела поделиться со мной частичкой своего ...   тепла, тем самым сгладив невольную бестактность с её стороны. Я благодарно улыбнулся и сжал её пальчики в ответ — всё, мол, нормально, прорвёмся как-нибудь. А про себя же подумал: нет, не зря я её высматривал на остановке все эти недели...

     — Вы долго вместе жили? — тихо спросила девушка.

     — Три года... Ладно, давай не будем. — Я с усилием отнял свою руку, хотя мне так не хотелось этого делать. — Ну а ты с кем-нибудь встречаешься?

     Как же я хотел, чтоб её ответ был отрицательным! Как я на это надеялся!... Юля смущённо глянула на меня, затем отвернулась к окну и после некоторого раздумья произнесла:

     — Ну... как бы нет...

     — Это как понять? — почти весело спросил я, хотя в тот момент мне было не до веселья — просто уж очень забавной показалась эта формулировка в устах юной девушки.

     — Ну... есть один знакомый, — с паузами в голосе произнесла Юля. — Мы с ним общаемся. Иногда проводим вместе время... Иногда целуемся.

     — Так это и называется «встречаться», — невольно удивился я девичьей наивности, хотя в душе неприятно заныло. Девушка как-то странно, почти исподлобья на меня посмотрела и снова отвернулась.

     — Да какое там «встречаться», — проговорила она через время. — «Встречаться» — это когда всё серьёзно, по-настоящему. А тут...

     Я хмыкнул:

     — Дааа, странные же у вас, у девчонок, понятия бывают, если честно... Он тебе нравится?

     — Нууу... — как-то неуверенно протянула девушка. — Он прикольный, весёлый. Сильный. С ним интересно...

     — Ну так всё же ясно, Юль...

     Девушка оторвала взгляд от окна и испытующе посмотрела на меня:

     — Ясно... А мне вот, например, ничего не ясно.

     Я пожал плечами:

     — Странно. Что ж тут может быть неясного, если вы с ним даже целуетесь?

     — Ну и что, что мы целуемся? — с еле уловимым раздражением проговорила Юля. — Это что, разве что-то значит? Мы вон, девчонки, у себя в группе друг с другом по десять раз в день целуемся — так что, мы теперь лесбиянки, что ли?

     — Юль, ты такая смешная, — не удержался я. — Целоваться с девочкой при встрече и с парнем, гуляя с ним — это всё-таки разные вещи. Сколько ж тебе лет, что ты так рассуждаешь, а?

     — Не маленькая, не бойся, — огрызнулась девушка. — Не надо считать меня наивной дурочкой, я этого не люблю. — С языка у меня уже готово было сорваться что-то типа «Так не веди себя так, чтоб тебя такой считали», но я сдержался. А девушка продолжала: — Мне просто нравиться целоваться. Особенно с хорошими людьми. Это классно и приятно. И улучшает настроение. А у меня оно не всегда хорошим бывает... И потом — поцелуй ведь ничего не значит.

     — Что, совсем-совсем ничего?

     Девушка не ответила, допила свой чай и... Дальше произошло то, чего я никак не мог ожидать: Юля изящно соскользнула со стула, подошла ко мне, слегка наклонилась и нежно поцеловала в губы. Затем, оторвавшись и глядя прямо в глаза глазами с зажегшимися внутри них странными огоньками, тихо проговорила: «Видишь? Ничего ж не значит... « После чего весело рассмеялась и выскочила из кафе.

     Я проводил её фигурку обалдевшим взглядом, и только когда она скрылась в зимней темноте, посмотрел на часы и пулей вскочил с места: вот-вот должна была подъехать моя маршрутка. Чертыхнувшись, я выскочил из кафе, и вовремя: Юлин силуэт уже скрывался в подъехавшей машине. Я быстро перебежал дорогу и успел вскочить в маршрутку в самый последний момент, подставив ногу в закрывающуюся дверь. Схватившись за поручень, первым делом окинул салон взглядом, пытаясь увидеть девушку, но в темноте и привычной толчее это оказалось практически невозможно...

     * * *

     Я видела, как он заскочил в маршрутку. Я даже представила себе этот взгляд, которым он искал меня. Хорошо, что она была забита, как обычно, и он не увидел меня — я не собиралась ничего ему объяснять, даже если бы и знала, что сказать. Хорошо, что я маленькая и худенькая — в любую форточку пролезу. Иные девки плачутся на то, что их парни не замечают — то грудь, мол, маленькая, то ещё что-то — а мне — всё в самый раз. Никогда на свою внешность и формы не жаловалась. И хорошо, что даже в селе живут воспитанные парни — один из них, мой знакомый, уступил мне место в этой давке, и я смогла слиться с темнотой и затеряться среди пассажиров. Всё было хорошо, кроме одного...

     Зачем я его поцеловала? Что я хотела доказать? Дурочка...

     Вот он стоит, чуть сутулясь, придавленный к двери маршрутки, в трёх рядах от меня, пытается пристроить свою рабочую сумку так, чтобы она никому не мешала, и при этом умудряется время от времени окидывать взглядом салон и близстоящих людей. Но мне повезло — я хорошо спряталась. Какой он смешной всё-таки... и милый. Даром что ему... да под тридцатник, наверно. Вот интересно, как мужчины умудряются быть одновременно такими серьёзными и смешными?

     И интересно, он когда-нибудь улыбается? Мы виделись с ним всего три раза, и я не помнила, чтобы он хоть раз улыбнулся. У него всегда очень серьёзное лицо — наверно, такие лица бывают у людей, которые давно ни во что не верят. Ну, я это понимаю — расставание с женой по-разному переживается. Мне кажется, что я могу сравнить — ведь при живых родителях я тоже в одиночестве. А ведь ему бы очень шла улыбка. Особенно в сочетании с вот этим жестом, когда он протягивал мне стаканчик с чаем — тогда, в ноябре...

     От воспоминания об этом случае у меня так закружилась голова, что я прикрыла глаза. Нет-нет, никаких фантазий, никаких таких глупостей типа любви с первого взгляда и прочее там, никакого обморока от умиления — но вот эта... человечность... когда все привыкают быть сами за себя, и по-другому нельзя... Ведь поневоле запомнишь человека, который пытается тебя согреть в то время, когда ему самому нужно тепло.

     Интересно, спросила я себя, а мой Валерик бы так смог?

     Хм... А ведь и вправду интересно. Ну да, он какой-то... грубоватый. За словом в карман не лезет. Но какой-то безбашенный. С ним и в омут весело прыгнуть. И вообще весело... Но вот смог ли бы он вот так вести себя с незнакомой девушкой?... Или — просто с незнакомым беспомощным человеком?

     Я так и не смогла себе ответить на этот вопрос, даже когда ощупью шла по обледеневшей дороге к маминому дому. И, уже поев, перекинувшись несколькими словами с мамой и её новым мужем и ложась спать, вдруг подумала: интересно, а каково жене того Сергея было с ним жить?..

     И как только я поняла, что всерьёз об этом думаю, я тут же постаралась заснуть и выбросить все эти мысли из головы. Всё, хватит! Романтики понемножку! Я и так, по-моему, залезла не туда, куда надо...

     * * *

     Только после этого случая я вдруг осознал, что никогда не встречал Юлю в утренней маршрутке. В принципе, в этом было мало удивительного: полусонный мозг, хоть и пытается обработать увиденное, но уж никак этого не осознаёт. Но мне вдруг захотелось узнать — когда же она возвращается от матери?

     Для чего, зачем? — чёрт возьми, да просто мне её хотелось видеть! И чем чаще, тем лучше — в этом я уже мог себе признаться.

     Однако Юля снова исчезла — и снова появилась ровно через две недели.

     Как и в прошлый раз, увидев знакомый силуэт, я невольно ускорил шаг... и, лишь подойдя поближе, понял, что в картине присутствует незапланированный персонаж. Широкие плечи, коротко стриженый, среднего роста... во времена моей неформальной юности таких называли «быками». Как их сейчас называют, особенно девушки, я не знал, и владеть этим знанием мне особо не хотелось.

     Этот самый «бык» — персонаж стоял спиной ко мне, по-хозяйски обнимая Юлю. Она буквально тонула под его руками. Нравилось ей это или нет — её лица я разглядеть не мог, да, собственно, и не пытался. Стараясь не смотреть на них, я боком прошёл к противоположному краю остановки и встал так, чтобы высматривать маршрутку, в то же время не выпуская их из поля зрения. По правилам хорошего тона я вообще не ...   должен был туда пялиться — какое мне дело до чужих отношений, до чужих жизней, до чужих эмоций?... Но проявляющая свои чувства на виду у всех парочка всегда притягивает к себе взгляды. То ли это такой невинный эксгибиционизм в сочетании со столь же невинным вуайеризмом, то ли ещё какие-то высоко-эротико-эстетические материи, то ли банальная бытовая зависть — я никогда об этом не задумывался. В конце концов, они просто обнимаются. Что тут такого?

     Я слышал его развязный уверенный голос, слышал её реплики, абсолютно не вникая в содержание и смысл их беседы. Скорее всего, они просто трепались, коротая время, обсуждая каких-то своих знакомых, разговаривая о вещах, которые понятны только двоим... Несколько раз Юля переливчато засмеялась, несколько раз хохотнул парень. Затем всё стихло. Я осторожно скосил глаза — они целовались. Затем до меня донёсся тихий просящий шёпот:

     — Валерик... ну не надо... пожалуйста... люди смотрят...

     — Люди? — хохотнул парень. — Какие люди? Я никого не вижу. Я только шею твою вижу...

     Я сплюнул. Валерик... ну и имечко же! И гогочет он, как гоблин, и шутки у него примитивные. Разве над такими можно смеяться? Да она и не смеется. Только делает вид, улыбается натянуто. Или это только мне так кажется?

     Да какая разница? Мне-то какое дело? Почему меня это вообще так раздражает?

     Я решил отвернуться и не смотреть на эту парочку. Но эти голоса за спиной... И не хочу, а всё равно ловлю ее интонации. Вот она улыбается, и голос — словно ручеек. А вот начинает капризничать и дуть губки — наигранно, шутливо. Что этот гоблин с ней делает? Сжимаю челюсти и не смотрю, не смотрю, не смотрю!

     Вдруг смех затих, и до меня снова едва донёсся ее шепот:

     — Ну, Валера, ну не надо... не здесь... я не хочу сейчас...

     Так гадко я себя давно не чувствовал. Захотелось провалиться под землю и оказаться с другой стороны экватора. Вот что тут делать? И уйти я не могу, мне маршрутку дождаться надо — топать потом по зимней сырости полтора часа и прийти домой с мокрыми ногами ну совсем мне не улыбается, — и совладать с собой тоже не получается. Не все равно мне, что там происходит у меня за спиной — надо в этом признаться хоть самому себе. И я разворачиваюсь лицом к «врагу». Как там — «взглянуть в лицо опасности, посмотреть в глаза своему страху... «? Ну, не опасность, не страх, но, может то, что я увижу, сдвинет что-то во мне, сотрет, и мне станет легко и весело?

     До чего же синие у нее глаза! И почему они смотрят прямо на меня и даже не моргают? Что они хотят от меня? Она же — с ним... И Валерик этот, прижимается к ней своим большим гоблинским телом, склонился губами к ее шее, зарылся лицом в ее чудесные золотистые волосы... как же ему сейчас должно быть хорошо вдыхать свежий, нежный девичий аромат. Наверняка аж прикрыл глаза от удовольствия. А она смотрит на меня. Пристально, отчаянно, грустно. И от этого взгляда вся моя злость куда-то уходит. На душе становится светло и немного тоскливо. Даже к Валерику я испытываю что-то вроде жалости. Мне даже кажется, что если я сейчас подойду и оторву его от нее, нагло отпихну его в сторону, возьму ее за руку и останусь стоять рядом, она будет счастлива. И ее взгляд сменится на восторженно-благодарный и будет жечь меня синим пламенем, добираясь до самого сердца, вызывая ком в горле...
Чиркнув колесом по луже, подъехала маршрутка, одним махом вырвав меня из грез.
— О, вон сидячие места еще есть! Давай, шевелись! — Бугай оторвал от себя хрупкое тело и бесцеремонно подтолкнул его к транспорту. Его рука ложится на попку девушки, словно лишь для того, чтобы помочь ей подняться на ступеньку. Но как меня всего передернуло!

     * * *

     Пол-маршрутки действительно свободна. Но Валерик, усевшись у окна, почему-то решил посадить меня к себе на колени. Я упираюсь — сначала шутливо, потом всерьёз, — но в конце концов оказываюсь там, где он и хотел, сидящей спиной к окну и боком к нему. Удобное положение, чтоб щупать девчонку — Валерка этим и воспользовался. Хорошо, что догадался задние места выбрать...

     Мне — неловко. И вправду, одно дело — целоваться с парнем на улице, а совсем другое — чувствовать, как его рука скользит по ножке, обтянутой тоненькими колготками, как распахивает курточку и пытается погладить грудь, словно стремится показать, что он — хозяин всего этого, что ему наплевать на всё вокруг... Но мне-то не наплевать! Особенно когда чуть впереди, в правом одиночном ряду сидит Сергей...

     Мне — и неловко, и стыдно, и обидно за то, что Валерик совсем меня не слушает, не может сдерживаться... Я отпихиваю его руки, уже сердито выговариваю ему шёпотом «Ты что, сдурел? Пусти, мне неприятно!», а он — всё своё. Я не сказала бы, что это совсем уж мне было неприятно, каким-то образом и где-то в самой-самой глубине меня это даже заводило, но... в то же время очень не хотелось, чтобы Сергей обо мне подумал плохо. Почему-то — именно он... Хотя — какая ему-то разница?

     «Почему он не вмешается?» —

     «А почему он должен вмешиваться?...»

     «Но... как же... « — «А — как же?...»

     Я так разозлилась на Валеру, что, когда мы вышли в Новоспасовке, сразу разворачиваюсь идти к своему дому. Но он ловит меня за руку:

     — Юль, ты куда?

     Я вырываюсь:

     — Куда-куда... Валера, что это было? В маршрутке?

     — А что?

     Он не понимает? Или притворяется дурачком?

     — Ты чего руки распускал? Ты не слышал, что я тебе говорила?

     — А, это... — Валерик снова смеётся. — Ну, маленькая, ты ещё скажи, что тебе не понравилось...

     — Какая разница... — Я невольно краснею. — Я не хотела этого, а ты меня даже не слышал. Даже не хотел слышать... Лучше бы на остановке согрел, когда я тебя просила об этом. Я ж замёрзла вся...

     — Юль, ну так дома у себя и согрею, в чём проблема-то? — хохочет Валерик и приближает ко мне своё лицо, будто намереваясь поцеловать. Но вместо этого уже на полном серьёзе произносит: — Ну не выпендривайся, а? Я ж ведь знаю, что ты хочешь...

     — Разве? — Мне это начинает уже надоедать. — Разве я тебе говорила, что я хочу?

     — А мне не надо говорить, — улыбается Валерик. — Я и так вижу. Все девочки это хотят...

     — Я не поняла. Ты меня со всеми сравниваешь, что ли?

     — Ой, ну вот не надо, — насмешливо кривится мой парень и снова крепко берёт меня за руку. — Пойдём ко мне. К своим успеешь ещё, а мои скоро будут...

     Я молча смотрю на него. Какой же он всё-таки сильный, уверенный в себе, в том, что ему не будет отказа... Ему отказывали вообще когда-нибудь? Может, я буду первой?..

     — Юлька, ты куда? Ты чего?... — Ох, сколько же в этом вопросе недоумения, сколько же в этом голосе обиды, непонимания — «как-со-мной-могут-так-поступить?»

     — Валер, мне некогда. Созвонимся потом. — Моя курточка постепенно уменьшается, растворяется между одинаковыми домами, тает, как снег под первыми порывами предвесеннего ветра...

     * * *

     И, конечно же, я ему не позвонила. И, конечно же, я не отвечала на его звонки — а он мне названивал пол-вечера. В конце концов мне это надоело, и я выключила телефон, про себя подумав: надо было раньше... Пристроившись с ногами в уголок дивана и укутавшись пледом, я слушала Шакиру, держала в руках любимую именную чашку с собственной фотографией — подарок на последний день рождения, — пила чай с лимоном и думала... думала... думала... Мне надо было серьёзно подумать. Самой.

     Конечно, Валерик всегда был грубоват. И в излишнем такте его сложно было заподозрить. Но до сегодняшнего дня я считала всё это проявлением какой-то здоровой брутальности, развязности и наглости, которая, как я считала, всегда должна присутствовать в мужчине. А и вправду — а если вдруг придётся за девушку заступиться на улице, кто это сделает лучше — какой-нибудь воспитанный скромный «ботаник» или вот такой вот отвязный, грубоватый, сильный Валерик? И — если уж на то пошло — не проще ли перетерпеть пару раз бестактность, невнимание и грубость в свой ...   адрес, но знать, что ты не пропадёшь с этим человеком, чем купаться во внимании и в один не-прекрасный день вдруг оказаться не с мужчиной рядом, а с каким-то тюфяком?

     Да, так я искренне считала. До сегодняшнего случая на остановке, а затем — в маршрутке. И сейчас мне надо было ответить на очень важный для себя вопрос — а что такое вообще мужчина?

     Как же мне не хватало сейчас какого-нибудь умного, рассудительного, взрослого человека рядом, с которым можно было бы посоветоваться! Я не помнила, чтобы в бытность свою ребёнком, а затем — подростком, вела каких-либо душевных и откровенных разговоров с родителями, а уж когда они расстались, а я повзрослела — так тем более. Я всегда была чем-то вроде маленького отдельного светловолосого озорного государства, которое всегда знало, как ему жить. А вот сейчас этому государству так нужен был добрый совет...

     Прислушалась бы я к нему? — возможно... Каким бы ты ни был самостоятельным в своих суждениях, решениях и поступках, но иногда просто необходимо чьё-то дружеское слово или совет со стороны. Но...

     Ладно, попробуем сами. Что сегодня произошло? Меня проигнорировали — точнее, не меня, а моё желание, моё мнение. Сделал это мой парень — человек, с которым я нахожусь в более чем дружеских отношениях. И сделал он это, будучи абсолютно уверенным в том, что мне это понравится, что все мои возражения, вся моя злость на него — всё это не более чем кокетство... Ну да, конечно: все девушки мира только и живут с мечтами, чтобы их молодые люди потискали средь бела дня в общественном транспорте или на остановке. При всём том, что я реально замёрзла. Да, в очередной раз одела, как дурочка, свою любимую чёрную болониевую курточку, поддавшись псевдо-весеннему очарованию конца-январской-погоды...

     А ведь я просила Валерика просто обнять меня и прижать к себе. Ну ладно, на остановке так и было. Даже целовались — как настоящие влюблённые, не просто так. Но как-то это было... по-хозяйски, нарочито, не нежно... «Напоказ» — да, самое точное слово.

     И целоваться почему-то с ним было не очень приятно, хотя раньше я этого не замечала. Он как-то грубо целуется, жадно, обхватывает губы целиком так, что лишний раз не вздохнёшь. Зачем? А его язык во рту... бррр... Меня аж передёрнуло от одного воспоминания.

     Но странно — почему я только сегодня стала обращать на это внимание? Может... может, потому, что рядом стоял совершенно другой человек?

     А другой ли он?..

     Конечно, он — другой. Он должен быть другим. Я чувствую это, глядя на него, ловя его взгляд — немного отрешённый взгляд замкнутого человека и вспоминая то, как он вёл себя со мной. Он просто обязан быть другим! Иначе... иначе я просто не знаю, кому верить и зачем.

     Но всё-таки... что же такое — настоящий мужчина?..

     По-моему, это была последняя здравая мысль в моей голове, после которой я окончательно заснула, всё ещё держа в руках уже пустую чашку и так и не дослушав до конца шакировское «Танго»...

     * * *

     И снова потянулось ожидание случайной встречи...

     Иногда Юля казалась мне фантомом, той самой «девочкой-виденьем» из песни Максима Леонидова. Но я тут же одёргивал себя — какой фантом, что ты несёшь? Ты помнишь её смех, взгляд, жесты... Видения так не выглядят.

     Но в то же время я понимал, какой смысл я вкладывал в это слово. Конечно же, Юля не была видением в физическом смысле — видением она была в моём представлении как человек, как личность. За время ожидания очередной случайной встречи я не раз наделял её такими чертами характера, которым она вовсе не обязана была соответствовать. Разум мой это понимал и всячески внушал сердцу эту мысль — «не увлекаться... не обольщаться... Это — не Галатея, которую можно слепить по придуманному подобию. И что будет тогда, когда ты окончательно подпадёшь под влияние своих иллюзий — новая Рита?... « В ответ на это сердце, как обычно, возражало, упрекало разум в излишней рассудительности, неверии, цинизме и осторожности... Да, порой жаркие происходили дуэли, невидимые глазу, в одном небольшом скромном сельском доме, под сонное бормотание телевизора или под бесконечно-интровертные «Down by the river» и «Cowgirl in the sand» нелюдимого канадца Нила Янга...

     Этот звонок раздался среди недели, вечером, когда я уже почти засыпал. Приоткрыв один глаз, я дотянулся до телефона и посмотрел на экран — незнакомый номер. «Ответить — не ответить?» — секунду мой мозг раздумывал над поистине гамлетовским вопросом, после чего я нажал кнопку вызова:

     — Да...

     — Привет. Ты спишь?

     Какой знакомый голос... притвориться, что не узнал, что ли?

     — Простите, а Вы кто?

     — Быстро же ты забываешь родных людей, Серёжа, — с некоторым удивлением произнесли в трубке.

     — А-а-а, Рита, ты... Прости, у меня твой номер не подписан, вот спросоня и не узнал.

     — Ты удалил мой номер? — Похоже, для неё это была неприятная новость.

     — Ну да. Ты ж ушла от меня, мы расстались. Я испортил тебе жизнь, я не понимаю твою тонкую натуру. Зачем же мне сохранять твой номер? На вечную память, что ли?

     В трубке многозначительно и задумчиво помолчали.

     — Рит, — не выдержал я, — что-то случилось?

     — Нет, ничего, — отозвалась она после паузы. — Просто хотела узнать, как ты.

     — У меня всё хорошо, — отозвался я. — Как обычно. Работаю, хозяйничаю. У соседей тоже всё вроде нормально.

     — Серёж, — устало вздохнула трубка, — ты мог бы и не быть таким злым...

     — Я — злой? — Я присел на диване. — Рита, да после твоих истерик любой на моём месте вообще бы неврастеником стал бы. А ты о какой-то злости говоришь?..

     — Давай не будем начинать, ладно? — примирительно проговорила Рита. — Я не для этого звоню...

     — А для чего?

     — Похвастаться хотела. Я работу нашла. По специальности. Уже работаю. И коллектив хороший.

     — Я тебя поздравляю. Я рад за тебя. — В этот момент я не лукавил: пусть мы и не очень хорошо расстались с Ритой, но я всегда знал, что эта девушка была достойна творческой, полнокровной жизни, и то, что она её наконец обрела, не могло не радовать.

     — Спасибо, Серёж. Я знаю, что ты искренен. Мне всегда в тебе это нравилось. — Она помолчала и тихо добавила. — И сейчас нравится... Могу я у тебя спросить... как у тебя на личном?

     Ну что ж, это было предсказуемый вариант.

     — Странно, что тебя это интересует, — медленно, словно раздумывая, проговорил я. — Но если хочешь знать, то у меня всё хорошо. Я не один. — Я сознательно сказал неправду — мне хотелось полностью обрубить все концы, связывавшие меня с прошлым.

     — Так быстро? — снова неприятно удивились в трубке. Я слегка позлорадствовал:

     — Прости, Ритуля, но я не думал, что мне надо носить траур по поводу нашей безвременно скончавшейся любви.

     Я знал, что это — жестокие слова. И меня совсем не украшало то, что я их сейчас произносил: как бы мы ни расстались, мужчина должен всегда оставаться мужчиной, как тривиально не звучит эта фраза. Но... уж слишком больно сделала мне Рита в тот день, когда ушла от меня — молча, ничего не сказав, без всякого скандала. Просто — дождавшись, когда я уеду на работу, собрав вещи, оставив записку, выключив телефон... Нельзя было так подло. Каким бы я ни был в её глазах, но всё же такого я не заслуживал. По крайней мере, я надеялся на это.

     — Н-да, — медленно проговорила Рита. — Ну что ж, Серёжа, я от души желаю тебе счастья. И надеюсь, твоя подруга не узнает тебя с такой стороны, с какой знала я...

     — Рита, не делай из меня монстра. Ты прекрасно знаешь, какой я есть на самом деле.

     — Знаю, — коротко отозвалась девушка. — Прощай, Серёжа...

     * * *

     Неслышно и незаметно, словно кот на мягких лапах, подкрался день святого Валентина. Сердце сковывала зимняя тоска. Отмечать его было не с кем, на душе было пусто. Собственно, и до знакомства с Ритой я относился к 14 февраля с некоторой смесью пренебрежения и снисходительности, радуясь только тогда, когда он выпадал ...  

     на выходной, но Рита меня быстро приобщила к этому международному событию. А к хорошему всегда привыкаешь слишком быстро...

     Лелея и вскармливая свою душевную пустоту, я, как обычно, подошёл к остановке, встал в уголок так, чтоб мне была видна маршрутка, и в первый момент даже не заметил Юлю, стоявшую буквально в паре шагов от меня спиной к дороге и разговаривавшую с кем-то по телефону. Я обратил на неё внимание, только услышав знакомый голос — непривычно тихий и невыразимо грустный. Даже спина её выражала какую-то безысходную тоску.

     Девушка обменялась парой прощальных слов, прозвучавших коротко, сухо и обрывисто, и, отключив телефон, повернулась к дороге.

     — Привет, Юль, — как можно сердечней поздоровался я.

     — Привет. — Она обернулась ко мне, в её глазах мелькнула искорка радости, тут же погашенная плотным слоем печали.

     — Как дела?

     — Как обычно... Нормально, — отозвалась она. — К матери вот еду.

     — А что с настроением такое? Праздник ведь, день влюблённых. Отмечать будешь?

     Юля молчала долгую минуту, покусывая губы и искоса посматривая то на меня, то на утоптанный снег на остановке. Затем, ещё борясь с собой но уже сдаваясь, глухо проговорила:

     — Тоже мне праздник нашёлся...

     Я — скорее нутром, чем слухом — почувствовал в её голосе отчаяние. Мне даже показалось, что она сейчас разрыдается — навзрыд, ни на кого не обращая внимания, полностью уйдя в свой мир, в свои переживания, как насмерть раненная девчонка. Горло цепко схватил непрошеный ком, я еле сдержался, чтоб в странном порыве не обнять такое беззащитное создание. Вместо этого только шагнул ближе, коснулся её плеча и тихо спросил:

     — Юль, что случилось? Поругалась со своим?

     Девушка посмотрела на меня и еле заметно кивнула, тут же отвернувшись. Нет, однозначно надо было что-то делать. Она была мне никем, и со стороны все эти мои переживания по поводу её душевно-сердечного покоя выглядели очень странно. Но мне в тот момент было наплевать на все посторонние точки зрения — меня схватило и понесло...

     — Юль, всё наладится. Ну не в первый же раз, верно? Помиритесь. И всё хорошо будет, вот сама увидишь. — Я ещё пытался играть в благородство...

     — Ни фига не будет, — неожиданно жёстко отозвалась она и внимательно взглянула на меня. В её глазах так и застыли невыплаканные слезинки, а губы уже сжались до желваков на скулах. «Гордая, — мелькнула у меня восхищённая мысль. — Ох и гордая!... И красивая же...»

     — Юль, мне ж тоже не с кем отмечать этот день, — проговорил я. — И тоже кошки скребут... Ты сильно домой спешишь? Может, поехали ко мне? У меня есть где разместится. Со столом что-нибудь придумаем...

     Юля всё также внимательно, даже цепко, словно мой непрошеный ком в горле, смотрела на меня и молчала. Молчание затягивалось. Моё сердце начало подпрыгивать — с каждым разом всё на большую и большую высоту, вообразив себя, наверно, по меньшей мере Сергеем Бубкой.

     Я совершенно не собирался затаскивать её в свою постель — хотя если бы день закончился совместной ночью, я был бы ничуть не против (что тут греха таить? Да и кто бы не отказался от такого, если на то пошло?...) Но я об этом не думал, как не думал ни о возможных отношениях, ни о будущем... ни о чём я в тот момент не думал. Я просто видел глубоко симпатичную мне девушку, которой было сейчас плохо — хуже, чем мне. И мне хотелось сделать так, чтобы на её губах снова заиграла озорная весёлая улыбка, идущая из самой души.

     А Юля всё молчала и смотрела на меня. И только глаза её постепенно, еле заметно, оттаивали, теплели...

     * * *

     Почему я молчу? Не знаю...

     Это было неожиданно? — Нет. Я ж не дура, я ж прекрасно видела, что я ему нравлюсь. И рано или поздно это приглашение должно было поступить.

     Это было неприятно? — Нет. Он тоже притягивал меня к себе. Я не знаю, что это было — симпатия, очарование, увлечение, желание поддаться в очередной раз иллюзии, след от обиды на Валеру... То, что он и Валерик были как небо и земля, я поняла ещё раньше. Сейчас я б даже не подумала не то что сравнивать их — даже ставить рядом, даже мысленно.

     Меня пугает вариант провести с ним ночь и, возможно, не одну? (а что, всё возможно...) — Нет. Понятное дело, если парень и девушка друг другу нравятся, они обязательно окажутся под одним одеялом — рано или поздно. И если он будет чуть более настойчивым — ну, не так, как Валера, а в своём стиле — я и не откажусь, наверно. И измены никакой не было бы — мы действительно так поругались с Валериком, что я уже вычеркнула его из своей жизни. Он теперь — всего лишь шрам, первый серьёзный шрам, и очень надеюсь, что — последний.

     Меня пугает будущее? — Нет. Об этом ещё рано думать. И потом — что такого страшного может быть в этом будущем, которое даже ещё не наступило, которое творится вот сейчас, в эту минуту, нашими с ним руками? Мы ж не роем сами себе яму...

     Странно... я уже думаю в категории «мы». Но всё ещё молчу — и лишь смотрю на смущающегося Сергея. Какой же он всё-таки и вправду смешной... и добрый... и милый...

     Эпилог (три недели спустя).

     Мы стоим на нашей остановке... Да, теперь это уже — наша остановка во всех смыслах: остановка, которая подарила нас друг другу. Мы стоим и ждём нашу маршрутку. Ту маршрутку, которая отвезёт нас в наш дом...

     Юлька прижалась спиной ко мне и положила свою лёгкую головку мне на плечо. Я сжимаю её руки и чувствую, что они — холодные. Да, погода на улице, конечно, весенняя: снег тает, на тротуарах и дороге — лужи, которые не перепрыгнешь, не обойдёшь, — но так сыро и промозгло... А она оделась почти также, как в тот ноябрьский вечер, когда я её впервые увидел: чёрная болониевая курточка, тоненькие джинсы, под курточкой — тонкий свитерок. Хорошо хоть вместо кроссовок — полусапожки, но воду-то они пропускают на раз. И ведь только утром мы успели с ней поругаться по этому поводу. Правда, ругался в основном я — она же просто слушала и чему-то улыбалась. А сейчас... стоит вон, прижалась ко мне. Вроде дрожит даже...

     — Ты замёрзла? — тихонько спрашиваю я её. Она поднимает на меня глаза и кивает. Я не могу удержаться:

     — Юль, ну как можно быть такой легкомысленной, а? Ведь не май же на улице...

     — Зато весна, — нежно произносит она и улыбается. И я весь растворяюсь в этом взгляде, голосе, улыбке. Как человека, личности меня уже нет. А она шепчет: — Погрей меня, а?..

     Я поворачиваю её к себе лицом, беру в руки её хрупкие, почти детские ладошки и начинаю дышать на них, одновременно медленно растирая. Уж не знаю, насколько хорошо у меня это получается — лично я всегда с сомнением относился к такому способу согревания, — но Юля задумчиво и мечтательно улыбается и утыкается носом в мою куртку; затем, высвободив ладошки, расстёгивает её и, распахнув, обнимает меня. Мир замирает.

     Я укутываю её полами куртки, прижимаю к себе, а в голове проносится настоящий шквал мыслей — о будущем. Весна... ещё месяц — и снег сойдёт совсем. Работы тогда в доме — ой-ой-ой сколько-о-о! Столько всего успеть нужно до осени... Наверно, придётся в отпуск проситься, на полгода раньше графика. Моё начальство, конечно, скривится, но, может, и пройдёт номер. Надо только подумать, как правильно поговорить... Сослаться на личные обстоятельства? — не хотелось бы, у нас на них ссылаются все, кому не лень...

     И, занятый своими мыслями, почти упускаю из внимания тихий девичий шёпот, полный неподдельного счастья:

     — Серёжкааааа... Если б ты знал... если б ты только знал... как я тебя люблю...