— Уходишь?

     Дрейфуем оба в сигаретном тумане и вязком болоте невысказанных обид.

     — Ухожу.

     Наливаю сотую чашку кофе, добавляю сотую ложку коньяка.

     — Почему?

     Морщусь от раздражения. Я не знаю ответа на этот вопрос. Его нет.

     Разворачиваешь меня лицом к себе.

     — Объясни. Хоть на это я имею право?

     Кипяток из чашки капает на руку. Негромко вскрикиваю и дую на ожог.

     — Извини. Я не хотел.

     Опять садишься за стол. В голосе нет раскаяния, в лице нет жалости.

     — Тебе нужны объяснения? Это смешно, дорогой.

     Твои пальцы сжимаются в кулак и грохают по столу. Пепельница падает на пол, рассыпая окурки. Записываю это тебе в актив.

     — Это все, что ты можешь мне сказать? За все пятнадцать лет? Ты — редкостная дрянь.

     Усмехаюсь про себя: «И это после Танечки?». Я никогда тебе не изменяла, не имею такой привычки. Даже тогда, когда ты пошел в двухгодичный рейс. Записываю тебе очко в пассив. Идем пока на равных.

     — Блядь, да я все понимаю Но я же тебе объяснял Это друзья посоветовали, чтобы ты ревновать начала.

     Весело. Значит, я виновата в том, что ТЕБЕ посоветовали ТВОИ друзья. Записываю еще очко в пассив и веду 2:1. И... да, я не умею ревновать, а это тебя всегда бесило. Но я научусь, только без тебя.

     — Хочешь, я ее брошу?

     Наконец, разворачиваюсь и смотрю тебе прямо в глаза.

     — Не хочу. Не хочу брать грех на душу. Эта миленькая дурочка вскроет себе вены на следующий же день.

     Пожимаешь плечами, отворачиваешься, смотришь в окно на заснеженные улицы.

     — Ну, теперь-то понимаешь, почему я не могу ее бросить? — говоришь еле слышно.

     Если бы смотрел на меня, увидел бы, что я улыбаюсь.

     — Я должна это понимать? Не слишком ли многого ты от меня хочешь, дорогой?

     Веду 3: 1 и меня утомляет пикировка.

     — Иди к ней. Твой сотовый скоро взорвется.

     Как провожают пароходы? Совсем не так, как поезда.

     За долгие годы остаюсь одна. За жизнь без любви приходится платить любовью. В океане жизни сталкиваемся бортами. У меня маленькая шхуна, и она получает первую пробоину. А я — плохой капитан и даже не заметила, что компас сломался; курс прокладывал сумасшедший штурман; рулевой на штурвале пьян в дымину, а лоцман спит на мостике.

     Я не знаю, где живет страх и в каком уголке души гнездится отчаяние. Я не умею бояться и не умею отчаиваться. И знаю, что все будет хорошо, потому что я так хочу. Шхуна «Судьба» дойдет до порта на вспомогательных, встанет в док и залатает дыры. Я выгоню штурмана и уволю рулевого. Сама встану за штурвал и пройду через рифы.

     ***

     — Елена Сергеевна, — секретарша Машенька осторожно открывает дверь кабинета, — к вам кандидат. Сегодня собеседование.

     Ненавижу собеседования, но моя заместитель ненароком ушла в декрет. Сейчас сиди целый день, как кукла, и выслушивай потоки хвастовства. Тоска смертная.

     Бросаю на себя взгляд в зеркало, отражение улыбается в ответ.

     — Здравствуйте, — слышу от входа, смотрю на кандидата и понимаю, что собеседования закончены.

     Она никогда не видела меня, но я видела ее пару раз на пассажирском сидении своей машины. Ты специально подгадал так, чтобы я вас увидела. Не знаю, какие объяснения ты заготовил для меня. Помню, я тогда подумала: «Хороший выбор, Вова». Эта кукла умеет себя подать.

     Вот и сейчас: светлые волосы идеально уложены, голубые глаза накрашены ровно настолько, чтобы подчеркнуть их глубину.

     На стол передо мной веером ложатся документы. Дипломы, благодарности за отличную учебу, сертификаты о пройденных курсах.

     — Как интересно, — говорю с фальшивым любопытством, — оказывается, у нас с вами одинаковые фамилии.

     Вижу легкое удивление в ответ и слышу негромкий журчаший смешок.

     — Действительно, — отвечает Танечка, — забавное совпадение.

     Ты права, детка. Вся наша жизнь состоит из совпадений. Вот и сейчас, все совпало лучше некуда.

     — Я позвоню вам, Татьяна... — я знаю, как ее зовут, но заглядываю в диплом.

     — Викторовна, — подсказывает она.

     — Через два дня, Татьяна Викторовна, я позвоню, чтобы сообщить о своем решении.

     Провожаю глазами спинку, обтянутую серым пиджаком. Хороша, чертовка. У тебя всегда был отличный вкус на женщин, Вова. Только что ж тебя на блондинок понесло? Ты же всегда предпочитал брюнеток.

     ***

     Танечка заходит ко мне и присаживается на край стула. Упорно смотрит в пол, а тонкие пальчики нервно теребят платок.

     — В чем дело? — начиная я разговор. — Тебя кто-то обидел?

     Наши могут. Половина сотрудников состоит из списавшихся мореманов. А моряки не матерятся, они матами разговаривают.

     — Елена Сергеевна, — долго сдерживаемые эмоции прорывают плотину, — мне кажется, что я не справляюсь со своей работой.

     Она, действительно, не справляется, но меня это не волнует. Вечерами доделываю за нее то, что она не успела, и переделываю то, где ошиблась.

     Наливаю в стакан воды, протягиваю ей:

     — Ну, что ты. У тебя все отлично получается. Опыта маловато, но это дело наживное. Хочешь, останемся вечером, я тебе все объясню.

     Она, конечно, соглашается. Ведь я выбила для нее полную ставку, хотя на испытательном сроке у нас платят половину.

     И мы остаемся вечерами в мертвом офисе. Сидим перед гудящим монитором и я объясняю ей особенности начисления заработной платы плавсоставу. Эта девочка не глупа, схватывает все на лету.

     — Да, — говорю ей, — у тебя же, кажется, супруг в море ходит. Придешь домой, спроси его сама, как распределяются овертаймы и пожарные вахты.

     — Он в рейсе, — Таня сосредоточенно смотрит на табель, переданный капитаном.

     Я знаю, что он в рейсе. Это он не знает, что его сухогруз приписан к моему порту. И это я встречаю его фамилию в капитанских докладных. Вова, а ты не удивлялся, куда деваются рапорты на тебя? Они все у меня в столе лежат. Поэтому тебя ни разу и не оштрафовали, хотя было за что.

     Задумалась. Пропускаю то, что щебечет этот птенчик. Мы уже собираемся, Танюша подкрашивает губы.

     — А я права получила, Елена Сергеевна. Володя придет, машину купим.

     Конечно. Ведь ту я ему не отдала. Все была готова отдать, только не машину.

     Танечка щелкает замком сумки.

     — Только я сама водить боюсь. Хочу несколько уроков взять. Не посоветуете кого-нибудь?

     Посоветую. Я же хорошая советчица.

     — Я научу тебя, Таня. Не стоит деньги тратить.

     Еще чуть-чуть, и она завизжит от радости. Еще минута, и она бросится мне на шею. Поэтому, поворачиваюсь, ухожу и слышу в спину:

     — Вы такая классная, Елена Сергеевна. Мне с вами так повезло.

     Не говори «гоп», детка. Это сомнительное везение.

     ***

     Она так сосредоточенна на дороге. Вцепилась в руль, как в последнюю надежду. Голубые глаза оглядывают трассу в поисках подвоха.

     — Расслабься, — успокаиваю я, — не стоит так напрягаться. Учись видеть на три машины вперед. Оставь в покое салонное зеркало, от него мало толка. Старайся пользоваться боковыми.

     Нас подрезает нахал на гонке, которого я заметила еще минуты две назад, но Таня бледнеет и до отказа жмет педаль тормоза. Срабатывает АБС и дрожь чувствую даже я.

     — А теперь представь, — говорю с легким укором, — что сзади нас идет фура. Тормозной путь измеряется десятками метров. А ты останавливаешься резко на скорости прямо перед ее носом. Хочешь, расскажу, что из тебя тогда будет? А если дождь? Тебя закрутит юлой.

     ***

     За три месяца, что мы работаем вместе, становимся настоящими подругами. Она рассказывает мне о муже, жалуется на то, что его невзлюбил старпом. Начисляет ему зарплату, радуясь тому, что муж такой дисциплинированный. Его сухогруз приходит через две недели, а сегодня я пригласила Таню к себе в гости. Она ведь так одинока...

     Таня, Танечка, Танюша... Мне будет жаль с тобой расставаться. Удивительно, но я успела к тебе привязаться. Сама от себя не ожидала, но буду скучать ...

 

     по твоему милому щебетанию.

     ***

     Она красива и пламя свечей играет на ее шее там, где бьется жилка. Она пьяна той самой стадией, когда становится наплевать на все, но хочется большего. Лежит поперек кровати, закинув ногу на ногу. Из-под короткой юбки настойчиво выглядывает резинка чулка.

     И так мило сопротивляется, когда я присаживаюсь рядом и расстегиваю на ней блузку. Где-то в уголке ее захмелевшей головы мелькает мысль об абсурдности происходящего, но дрожащие блики в голубых озерах глаз выдают желание. Ей всегда хотелось попробовать чего-то новенького, об этом я узнала еще месяц назад.

     — Не надо, Лена...

     Слабые движения рук не могут остановить Елену Сергеевну. Ее кожа пахнет мятой. Такая мягкая и шелковистая. Такая... вкусная.

     Из кружевной оболочки выпрыгивают аккуратные полукружья грудей, украшенные вишневыми точками. И Танечка выгибается мне навстречу, тихо постанывая, когда я припадаю к ним губами. Чувствую, как они твердеют под моим языком; как убыстряется ее дыхание, а тонкие пальцы врываются в волосы. Вова слишком нетерпелив, да? Особенно после рейсов. Уж я-то знаю. А тебе хочется долгой и нежной ласки. Чтобы тело пронзали стрелы наслаждения, а между ног пекло огнем.

     Ну, хватит пока. Отстраняюсь и любуюсь тем, что я натворила. () Полураздетая нимфа смотрит на меня умоляющими глазами. Загорелый животик с проколотым пупком, стройные ноги в спущенных чулках. Я вижу, что она хочет раздеться, как можно скорее, чтобы почувствовать всей кожей прикосновения моих рук. Но это не входит в мои планы. Поэтому одежда спадает с ее великолепного тела медленно. Юбка отправляется на пол во время долгого поцелуя с прикусыванием нижней губы. Туда же падает истерзанный лифчик, помятая блузка и насквозь промокшие трусики. Протяжный стон становится мне наградой.

     Провожу языком дорожку от мочки маленького ушка через ключицы по напряженной груди к проколотому пупку. Чуть играюсь серебрянной сережкой внутри очаровательной впадинки, заставляя Таню содрогнуться. Как мало надо для счастья, только иногда этого нигде не достать.

     Она пытается добраться до моего тела, но это тоже не входит в мои планы. Сегодня твой праздник, малышка.

     Вова любил, когда я делала ему минет. Говорил, что у меня какой-то особый язык. Вижу, и ты это оценила. Потому что прикусила запястье, чтобы не закричать в голос, когда я только коснулась красной ягодки возбужденного клитора. У тебя и там сережка. Пирсингованная ты моя красотка.

     Потанцуем, детка. Ты, я и там, на горизонте, твой (и по совместительству мой) муж.

     Во влажное, пахнущее дикой страстью влагалище, проскальзывает мой настырный палец.

     А язык... у меня особый язык и я умею им пользоваться.

     Кричи, детка, кричи. Я чувствую пальцем, как сокращаются мышцы, как влага твоего возбуждения смачивает мое лицо. Кричи, малышка.

     ***

     — Елена Сергеевна...

     Дверь отворяется и Таня проскальзывает в кабинет с папкой подмышкой. Отодвигаюсь на кресле от стола и любуюсь ею. Я знаю, что сейчас будет. Это взгляд за неделю я выучила наизусть. Ведь в одно и то же время, она всегда появляется на моем пороге.

     Щелкает дверным замком, закрывая кабинет, и подходит ко мне. Розовые губы приоткрываются самую малость: только для того, чтобы по ним скользнул острый кончик язычка.

     — Лена...

     Голубые океаны глаз заволакивает пелена, пальцы расстегивают пиджак. Миг, и она оказывается у меня на коленях, впиваясь поцелуем. Легкая, почти невесомая. Наши груди соприкасаются под одеждой, и даже сквозь офисный прикид я чувствую, как напряжены ее соски. Проскальзываю рукой ей под юбку, отрываюсь от ее губ:

     — Ах, проказница. Когда успела трусики снять?

     Таня делает виноватое лицо, как нашкодивший ребенок. Мило краснеет и хихикает. А потом откидывается назад, дышит всей грудью и старается не закричать, когда я делаю то, ради чего она пришла. Танец страсти, дикой похоти. Даже моя юбка промокает от ее выделений. И она постоянно шепчет мое имя.

     А потом я остаюсь сидеть на кресле и смотрю на то, как она оправляется. Вытирается салфеткой, достает трусики из кармана, брызгает в кабинете освежителем.

     — Я написала мужу, что хочу уйти от него. Уже подала на развод.

     Не сказать, что я удивлена этой ее фразой, но старательно делаю изумленный вид.

     — О чем ты, Таня?

     Замедленная съемка. Глаза расширяются и наполняются слезами.

     — Лена...

     — Елена Сергеевна, — поправляю ее.

     — Простите, Елена Сергеевна, я забылась. Я подумала, что Вы... и я... Нам ведь хорошо было вместе, правда? Я думала, что вы любите меня. Потому что я люблю Вас.

     Встаю с кресла и отхожу к окну, повернувшись к ней спиной.

     — Извини, я не знаю, что ты придумала в своей голове. Я не люблю тебя. Больше скажу, я собираюсь замуж.

     Лучше бы я ее ударила, но это тоже не входит в мои планы. Дверь хлопает, оставляя меня одну. Сухогруз приходит через десять дней.

     ***

     Мой почтовый ящик разламывается от гневных писем с моря с одним вопросом: «Зачем?»

     А этот вопрос задавай не мне. Ты задай его своей милейшей жене. Зачем она в каждом разговоре с тобой упоминает мое имя? Зачем она рассказывает тебе, какая я классная? Стерва последняя, но такая классная.

     У меня на столе лежит заявление об уходе. Ценю, детка. Достойно выдержала первый удар судьбы. Мы не смотрим друг на друга, я просто ставлю резолюцию «Не возражаю».

     Прощай, Таня, Танечка, Танюша. Жертва дурацких обстоятельств, попавшая между наковальней и молотом.

     Дверной звонок вливается в уши дикой трелью. Ненавижу его, но поменять руки не доходят. Встаю с кровати в полумраке комнаты, освещаемой только экраном телевизора. Никак не могу приучить себя спрашивать: «Кто?».

     Хлесткая пощечина обжигает лицо и я вжимаюсь в стену. Вова стоит на пороге злой, как пес.

     — Пятнадцать лет я терпел твое равнодушие.

     «Это не равнодушие, а сдержанность, дорогой».

     Он снимает с себя ремень и наматывает его на руку.

     — Пятнадцать лет я задавал себе один и тот же вопрос: любит ли она меня? Спрашивал, но не отвечала.

     «Любила, но сказать об этом было трудно».

     Замотанной рукой бьет не сильно, но я сгибаюсь пополам и теряю воздух. А потом меня тащат в комнату и бросают на кровать.

     — Здесь? — его лицо перекошено от злости. — Это было здесь, я тебя спрашиваю? Ты здесь влюбила ее в себя? Почему я слушаю только о тебе? Почему я не могу от тебя отдохнуть? Почему ты не даешь мне покоя?

     Черт возьми! Он хлещет меня еще не в полную силу. Но я умею держать удар и не умею плакать.

     — Чтоб ты сдохла! Не прощаешь ошибок, не ищешь путей отступления.

     У меня нет физических сил сопротивляться, когда его руки разрывают халат. Пятнадцать лет мое тело чувствовало только эти руки. Черт его знает, почему сейчас я им не рада. Не кричу и не плачу (не умею), а просто смотрю в потолок поверх его плеча. Побелить бы.

     Чувствую жесткие толчки и яростное дыхание в шею.

     Надо — делай. Если тебе станет от этого легче, то сделай это. Падаю в темную пропасть, когда он с привычным стоном утыкается мне в плечо. И понимаю, что... отпустило. Не больно, не обидно, а просто смешно. И где-то там, на границе сознания, в плавающем тумане детской обиды и недопонимания, маячит мысль: какая же я была дура.

     Но я умею держать удар, дорогой. Это я думаю в твою уходящую спину.