—... ПОЛЕЖАЕВСКАЯ!

     Костю придавили к дверям. «Буду плоский», думал он, вцепившись в портфель.

     Вагон трещал по швам. Потертые и сдавленные, как в соковыжималке, люди ехали с работы и огрызались друг на друга:

     — Аккуратней...

     — По ногам...

     — Мужчина, держаться надо...

     — Стала, блядь! Пройти трудно, да? Прям ебать как трудно, да? — какой-то парень насел на девушку, стоявшую у дверей. Людское цунами выволокло ее к краю, и она вжалась в угол, где ее все толкали.

     — Коззза! — парень выскочил, наконец, на перрон и исчез.

     «Хорошенькая какая», думал Костя, разглядывая пострадавшую.

     Треть вагона вышло прочь, и освободилось несколько мест, тут же занятых расторопными бабульками. Одно осталось свободным.

     Оглянувшись, девушка нерешительно присела. «Вот таким всегда и хамят...»

     В такт его мыслям откуда-то возникла непристроенная бабулька:

     — Уселась! Пенсионерка!

     — Садитесь... я смотрела — вроде никого не было... — оправдывалась девушка. У нее был голосок-колокольчик, как у царевен в старых мультиках.

     — Смотрела она! — ворчала бабулька, утрамбовывая боками соседей, чтобы было просторней сидеть.

     «И защитить некому, видно», думал Костя, глядя на Царевну. «Вот сейчас выйдет — и все... а там на нее опять наорет кто-нибудь...»

     Царевна и впрямь подошла к выходу.

     «Нет, так нельзя», вдруг решил Костя. Открылись двери — и он вышел прежде, чем понял, зачем он это сделал.

     «И что дальше? Так и буду топать следом... а домой попрусь на своих двоих, потому что снова спускаться в эту преисподнюю нет никаких сил... Как же, ну как же заговорить с ней?» — мучительно думал он. В его голове вертелись эффектные сцены: амбалы грязно домогаются его Царевны, а он...

     Костя был типичным студентом-технарем — тщедушное телосложение, сутулая спина, очки — но в своих фантазиях иногда превращался в грозного мачо, наводящего страх на врагов.

     —... Дэушка! Закурить дашь?

     Костя очнулся. Они уже вышли на улицу. Вокруг околачивалась обычная ночная публика, полупьяная и горластая, как гамадрилы. Двое привязались к Царевне:

     — До сих пор не куришь? А давай научу? Давай? Или вот он научит. Васюх, научишь зайца курить?

     Васюх облапил Царевну за плечи. Костя зажмурился.

     «Если не сейчас, то потом не смогу», понял он. И ринулся в атаку:

     — А ну отвали, блядь! — орал он, зажмурив глаза. — Клешню нахуй убрал, блядь! Отвалили все от девушки быстро! Быстро, я сказал, блядь! Щас заебаю, блядь! Уебы, хуи недососаные, пиздохуярища тримандоблядские, мудоебы, мать вашу нахуй пиздец, блядь!

     Он вопил на весь район, надрывая глотку. Вокруг собралась публика. Гопники, приставшие к Царевне, обалдели от такого напора, и сама Царевна тоже.

     — Да не ори ты! Мы просто, это самое... — оправдывался Васюх, с уважением глядя на Костю.

     Через две минуты тот шел с Царевной по пустой улице.

     — Вы извините, эээ... за лексику, — оправдывался Костя.

     — Да ладно, ничего, — говорила Царевна, глядя на Костю во все глаза. — А вы, наверно, много тренируетесь?

     — Ха! Я?... Нет, знаете, вот... как ни удивительно, но это был дебют...

     — Дебют? Блестящий дебют! Поздравляю вас!

     — Эээ... спасибо! Просто я хотел вас защитить...

     — Защитить?

     — Ну... понимаете, я еще в вагоне видел, как вам хамили всякие... Москва слезам не верит, знаете ли... И подумал: время позднее, а тут такие дворяне ошиваются, что... И не ошибся, видите...

     — Постойте. Вы что, специально вышли, чтобы составить мне личный экскорт?

     — Ну... ну да, ха-ха... Можно и так сказать. И видите — пригодился же...

     — И часто вы так... подрабатываете?

     — Я? Нет. Неееет... Я вообще не подрабатываю. Просто вы мне вдруг очень понравились.

     — Понравилась? Чем?

     — Сам не знаю. В вас есть что-то такое... Как на старых фото, знаете? Такое одухотворенное... Я как представил: вот вы, и рядом — вся эта наша с вами, извините за выражение, действительность... Вот и пришлось выскочить на три станции раньше...

     Царевна улыбалась странной улыбкой, которая и окрыляла Костю, и вгоняла его в ступор. () У нее были невыносимо красивые губы, славные, спелые, как у настоящей царевны.

     Они прошли уже довольно много. Вокруг были темные щукинские дворы.

     — И что, вы... вот просто так идете со мной?

     — Ну да.

     — Вы, надеюсь, понимаете, что у вас нет никаких надежд на... эээ... продолжение? Что вы, незнакомый молодой человек, вот в такое позднее время идете с незнакомой девушкой, которая не собирается вас ни кормить, ни обогревать, ни... ни целовать в порыве благодарности... Даже не знаете, как меня зовут... Понимаете?

     — Понимаю. А как вас зовут, кстати?

     — Неважно. И все равно идете?

     — А меня Костя... Вы меня прогоняете?

     — Ха!... Вот, Костя, смотрите. Раз вы такой весь из себя рыцарь... Видите этих двоих? Они каждую ночь включают музыку так, что у меня синяки под глазами от недосыпа. Поговорите с ними, что ли...

     Любители музыки были вдвое выше и толще Кости. Помедлив, тот решительно направился к ним.

     — Так, — громко сказал он. — Значит, музычку по ночам любим? А, мужики?

     У него откуда-то взялся хриплый бас.

     —... А какую группу, а?"Ночной позор»?"Даун Таун»?

     — Тебе че надо, мужик? — наконец отозвался один.

     — Че надо? Че надо? — орал Костя, наступая на него. Тот пятился. — Я те ща пропишу, че надо! Музыканты, блядь, Моцарты ебанутые! Чтоб ночью было тихо, понял? Понял? И ты понял? — повернулся он к другому мужику.

     — Костя! — позвала Царевна.

     — Щас!... Народец, блядь. Только о себе, только о себе, — бормотал тот, возвращаясь к ней.

     — Пойдем, — она взяла его под руку. — Спасибо, ты настоящий рыцарь. Пойдем быстрее...

     — Не, ну в самом деле: только о себе... — не успокаивался Костя. Мужики шли следом.

     — Все, все... Выйди из образа... Нам сюда, — Царевна свернула к парадному.

     Костя вошел с ней в дом, потом в лифт...

     — Ну что? — остановился он, когда Царевна открыла дверь. — Видите? Все хорошо.

     — Да, — сказала Царевна, глядя на Костю. — Все хорошо.

     У нее были длинные пушистые ресницы, как у пони.

     — Не зря, значит, я навязался вам в телохранители... И поспите теперь спокойно... Ну, я пойду?

     — А они там ждут, — напомнила Царевна.

     — Кто? А... Да ладно, я не боюсь.

     — Не боитесь?

     — Нет. Ну, я пошел?

     — Ну идите.

     — До свиданья, — сказал Костя, медленно отходя от дверей. — Да? До свиданья... Может, еще увидимся...

     — Подожди! — Царевна вдруг ухватила его за локоть. — Ну куда ты собрался? Ну куда?

     ***

     Чай давно был выпит. Царевна, которую, как нарочно, звали Машей, хлопотала на кухне.

     Она была мила до неприличия, как большая ожившая кукла, кареглазая, розовощекая, со светящимся от тепла телом.

     Костя блистал остроумием. Неловкость давно ушла, но стрелки показывали без четверти двенадцать...

     — Ну что, хозяюшка, — наконец сказал он. — Благодарствую за хлеб-соль... Пора добру молодцу в путь-дорогу.

     — И что — пойдешь? — спросила Маша, почему-то вздрагивая от смеха.

     — Пойду...

     — Вот прям пойдешь?

     — Ну... да.

     — Вот дурачок. — Маша вдруг села ему на колени, обхватила его голову и стала целовать в нос и в щеки, приговаривая: — Ну чего же ты такой дурачок? Ну чего? Ну чего?..

     — Эээээ... — мычал Костя, закрыв глаза. Маша целовала его с жаром — так, что ему казалось, будто его окунают в сладкий кипяток. — Ну чего? Ну чего? — бормотала она, нащупав губами его губы. — Вот! Хи-хи... Красный такой.

     — Ты тоже.

     — Я не красная... Я румяная... Это разные вещи... Ну что же ты? Целуй меня, дурачок... — она подставила Косте губы, большие, вкусные, как клубника, и Костя впился в них горящим ртом.

     — Ой! Ой,...

 

      мама! — взвизгнула Маша, когда они чуть не свалились со стула. — Ой! Ой! — заливалась она своим смехом-колокольчиком.

     — Чего ты смеешься?

     — Хорошо мне, вот и смеюсь... Пошли. Пошли, рыцарь. Пошли в чертог, — она схватила Костю за руку и, притащив к постели, прыгнула туда, как была, в туфлях и платье:

     — Иди ко мне!

     Костя прыгнул туда же, и они завозились, как счастливые котята. — Ииииыыы! — визжала и хохотала Маша, и Костя вместе с ней. — Ну? Ну? — спросила она, когда чуть отдышалась.

     — Что «ну»?

     — Кто первый?

     — Что?

     — Вот дурачок!"Что, что... « — она приподнялась и стащила с себя платье, оставшись в одном белье и туфлях. — Теперь ты.

     Костя, не сводя с нее глаз, разделся до трусов и майки.

     — И все? Ты трус.

     — Я не трус.

     — Трус. Давай вместе.

     Осторожно, подстраиваясь друг под друга, они оголили торсы.

     — Ну? — шепотом спросила Маша.

     У нее были сиськи-висюльки сосками вниз, трогательные и забавные. Их сразу захотелось лизать и теребить носом. — Страшно?

     — Нет.

     — Ты раньше делал это?

     — Да.

     — А я нет.

     — И я нет. Я соврал.

     — Мы оба хороши. Я тоже соврала... Твоя очередь!

     — Чего это? — спросил Костя, но все-таки снял трусы, оголив большой член, багровый и налитой от возбуждения.

     — Того. Закрой глаза.

     — Ты не закрывала...

     — Закрой!

     Костя зажмурился. Через секунду к нему прильнуло теплое тело, в лицо ткнулись лизучие губы, и Костя застонал от блаженства, окутавшего его, как кокон...

     — Нравится, да? — шептали губы.

     — Ааааа...

     — Не смотри на меня. Не смотри туда. Давай сразу... — Маша нащупала член и попыталась всунуть в себя. Костя простонал:

     — У меня... нет... презерватива...

     — И? Что делать?

     — Не знаю... Ааааа!

     Он вдруг ухватил Машу, наполовину оседлавшую его, за голые бедра, и с силой натянул на себя.

     — Оооууууууу... — выгнулась Маша.

     — Больно? Прости, прости...

     — Да нееееет... Аааа...

     — Что?

     — Аааа... Просто я не знала, что это так приятно, понял? Ааааа...

     Окрыленный Костя вдавился в Машу до упора и стал с силой подбрасывать ее, удерживая за бедра.

     Из него рвался напористый ритм, и Костя выталкивал его в сладкую женскую плоть — еще, и еще, и еще...

     — А! А! А! — стонала Маша.

     Ее сиськи-висюльки подпрыгивали, как надувные шарики. Костя выгнулся и ухватил губами одну.

     Маша захныкала:

     — Ой-ей-ей... ааааа! Аааааа!..

     Костя теребил языком сосок, как струну. Тряска была такой бешеной, что сиська едва держалась во рту.

     — Мммммммм... — вдруг взревел он, не размыкая губ, и сдавил мертвой хваткой Машины бедра.

     Его член рвался, толкался и заливал ее новыми, новыми, новыми струями спермы, сладкой и жгучей, как пунш, если его лить прямо в горло...

     — Оооууух...

     — Ааааааа...

     Маша лежала на нем и дышала ему в шею.

     — Ты... кончила?

     — Неееееет... но было таааааак...

     — Давай я тебе сделаю... ну... это...

     — Нет!

     — Почему?

     — Не надо. Не смотри туда...

     — Ну как же? Я ведь только что тебя там...

     — Неееееет!

     Но Костя уже разворачивал ее. И застыл.

     —... Ну вот. Я же говорила!

     — Что это?

     — Неважно. Шрамы.

     — Шрамы? Тебе делали операцию?

     Маша помолчала. Потом спросила:

     — Это очень ужасно?

     — Ну причем тут?... Расскажи.

     Она молчала.

     — Расскажи! Что с тобой было?

     Маша вздохнула:

     — Ладно. Сам напросился. Пять лет назад меня изнасиловали. Трое. А потом они меня... Они взяли большой нож и отрезали мне... тут, — Маша тронула пальцем огромные рубцы, темневшие на месте половых губ, больших и малых. — Я все чувствовала. Я кричала, как резаная... потому что и была резаная. Они разделывали меня, как тушу. Потом они отрезали мне пальцы. Вот... — она скинула туфлю, подтянула ногу, и Костя с ужасом увидел, что на ступне нет половины пальцев. — Ломали, потом резали. Потом стали рвать мне волосы. Захватывали вот так — Маша намотала прядку на пальцы, — и рвали. Тоненько брали, чтобы уж точно наверняка... Потом я ничего не помню. Помню только больницу. Я истекла кровью, и меня еле спасли...

     Она говорила глухим голосом, как из-под подушки.

     — С тех пор я ни с кем... ну, ты понимаешь. Считай, ты мой первый мужчина.

     Костя сидел, как каменный.

     Потом вдруг упал на Машу и стал целовать ее, давясь слюной и слезами:

     — Маша... Машенька... Теперь я всегда буду с тобой... Теперь тебя никто никогда не обидит... Никто... никогда...

     ***

     Утром, когда они шли к метро, им преградили дорогу двое.

     — А? Что ты нам вчера хотел сказать? А? Не слышу! — вопрошал один Костю, сдавив ему шею.

     Тот хрипел и пускал пузыри.

     Второй подошел, размахнулся...

     Внезапно все опрокинулось. Горло расперло кашлем, в глаза ударило солнце и голубое небо...

     «Мне врезали в челюсть, и мне не больно?», думал Костя... и вдруг понял, что ударили не его.

     Держась за горло, он поднялся с травы.

     — Вот тебе! — Машин кулак снова и снова влетал в рожу амбалу, упавшему на траву. — И тебе! — добавила она Костиному обидчику.

     Оба любителя музыки валялись, как груши, хлюпая расквашенными носами.

     — Хоть лежачих и не бьют, но... Костик, Костинька, ты как? — она подбежала к нему. — Они не сильно тебя?... Пойдем, мой зайчик...

     Костик смотрел на нее, не двигаясь с места.

     — Что? Я чемпионка Москвы по тайскому боксу, разве я не говорила тебе?... В наше время надо быть сильной. Вот тогда еще вышла из больницы — и сразу на курсы... Москва слезам не верит. Пойдем!

     — Но... — Костя поплелся за ней, оглядываясь на лежащих амбалов. — Но... А вчера, у метро...

     — Аааа... Так то Васюх с Шамилькой, одноклассники мои. Нормальные пацаны, никогда не приставали... Манеры у них, правда, не дворянские... Ты их сильно впечатлил. Понимаешь, они хоть и нормальные, но все хиляки. Я ведь знаю их, как облупленных... А ты — первый настоящий мужик, которого я встретила в своей жизни. И теперь я тебя никуда не... Зеленый! Бежим!