Я сидела в аэропорту и плакала. Хотя нет, слез уже почти не было. Опухшие глаза, прикрытые ладонями, чемодан, хлесткие воспоминания и мое желание сжаться, скрутиться, закутаться в теплое одеяло, выключить безжалостный свет и забыться. Сном, липким, лишенным сновидений или очищающим. Я еще не решила для себя, чего бы мне хотелось. Избавиться от этого года и всех его воспоминаний, терзаний, мучений или пострадать, прожить все заново, пусть только в моих мыслях. Я могу выбрать любой вариант и следовать ему, вот только выбирать не хотелось. Не сейчас. Сейчас я не хочу быть сильной и принимать решение, я хочу просто быть слабой, пусть некому сейчас пожалеть и поддержать меня. Я сама себя поддержу даже в этой слабости.

     Осталась музыка. Его музыка, которую он мне выслал когда-то. Как же давно это было. Я была в Тае, а он высылал ссылки, потом еще, уже в Москве. Теперь она повсюду сопровождает меня — в плеере, на телефоне, в машине. Как будто частичка Его не оставляет меня, даже когда Его нет со мной рядом. Не готова с ней расстаться. Я знаю, что я сделаю потом. Удалю всю его переписку, так бережно копируемую и сохраняемую на компьютере, потом одним движением сотру сообщения о том, что он звонил, а потом удалю музыку. Не навсегда. Она слишком нравится мне, слишком вросла в меня, чтобы исчезнуть. Она снова появится, когда я буду независима. От Него, от воспоминаний о Нем.

     Я сидела и ждала. Чего? Улететь я должна была через два дня, но не смогла остаться в гостинице на эти два дня, продлить агонию и ощущение своей ненужности. Мне нужно улететь сегодня, сейчас, а лучше — еще вчера, но билетов пока нет, и я жду. Своей очереди, когда тысячи километров будут разделять нас. После этого шага возврата назад уже не будет. Будет прошлое и... не знаю, что — настоящее, будущее... где я зависну...

     Музыка, я и слезы, иногда высохшие, иногда снова выступающие, и тогда окружающее смазывается, и смотришь на все, словно через лупу.

     Я не заметила, когда пришел Он. Услышала, как кто-то сел рядом и скорее почувствовала тяжелый взгляд. Не обернулась. Зачем? Никто не должен прийти ко мне. Непрошеные слезы снова застили мне глаза, я смахнула их, вздохнула и почувствовала, как кто-то вынимает наушники из моих ушей. Я резко обернулась и посмотрела уставшим затравленным взглядом. Можно было и не делать этого. Только Он способен на это. Вынуть наушники... но не на то, чтобы найти меня и приехать.

     Потянулись тягостные минуты. Он слушал музыку. Узнал, в этом никакого сомнения нет.

     — Почему? — Он первым прервал молчание.

     Я обернулась:

     — Я не могу быть сто двадцать пятой. Все зашло слишком далеко. Мне стало слишком больно. Слишком...

     — Ты не могла мне сказать об этом?

     — Я написала.

     — Сказать... глядя в глаза.

     — Не могла. Это было выше моих сил. Я не могу тебе больше ничего дать. Все, что я могла, я уже сделала. Больше ничего или нечего. Игрушка сломалась.

     — Я не общаюсь с игрушками.

     — Не важно, суть-то от этого не меняется.

     — Какая же ты глупышка... глупышка Простакова. Ты не представляешь, что бы случилось, если бы... Я бы не простил себя, если бы с тобой что-то произошло.

     Я смотрела и смотрела и не могла произнести ни слова. Что сказать. Все было сказано. Что делать дальше? Он молчал, я свой выбор сделала. Ему решать, где закончить и как.

     — Прости, пожалуйста, я думала...

     Он крепко прижал меня к себе, рукой провел по шее и немного сжал. Нет, больно не было. Мне так захотелось, чтобы он надел мне ошейник, прямо сейчас. Мой любимый, с шипами. Провел по щеке, я прикоснулась губами к его руке. Он снова провел рукой по шее, немного сжимая место, где под кожей пульсировала венка.

     — Поехали в гостиницу... Пауза, тяжелая, вязкая, почти осязаемая. Слезы снова навернулись на глаза, только это были слезы облегчения. Простил? Так быстро?

     — Прости, пожалуйста, — слезы катились и катились, пропитывая Его рубашку. Мне очень важно было Его прощение. И так остаться рядом с Ним, самым надежным, никуда больше не убегая.

     — Я тебя прощаю. Но сначала накажу.

     Застыла, пропуская через себя чувства. Не знаю, чего было больше — страха, предвкушения, волнения, возбуждения или радости. Может, даже счастья, оттого, что он простил меня. Мне даже захотелось улыбнуться.

     — Сильно? — Наказания я не любила, было жестко, больно и невкусно. И это наказание. Без эмоций, только боль и понимание, что оно еще не закончилось. Еще долго. И не от меня зависит. Только от Него, когда он посчитает нужным закончить, освободить меня. И нет никакой возможности остановить это.

     — Сильно... и жестко.

     Я и не сомневалась. Перед глазами мгновенно пронеслась картинка... Вздохнула, стягивая напряжение в животе. Кивнула, улыбнулась, потерлась щекой о Его плечо. Несмотря на... я была счастлива:

     — Спасибо... за то, что прощаешь.

     Он встал, протянул руку, я вложила свою в его ладонь. Он сжал ее, посмотрел мне прямо в глаза, и внезапно резко дернул, и я оказалась на коленях. Посреди зала аэропорта. Он собрал мои волосы, взял их в руку и медленно потянул вверх. Подняла голову и посмотрела в глаза, потом опустила и тихонько потерлась щекой о его бедро. Где-то щелкнул затвор фотоаппарата. Разрушилась иллюзия нашего одиночества, кто-то вторгся в наше накаленное, пульсирующее эмоциями. Он отпустил меня, помог встать и прижал к себе. Я почти плакала, целая гамма чувств вспыхивала в моем сознании и уходила. Так мы стояли, потом Он сказал:

     — Поехали, — подхватил мой чемодан. И мы пошли, провожаемые любопытными и недоумевающими взглядами уезжающих.

     В такси я забралась с ногами на сиденье и прижалась к нему. Мне было хорошо. Я как будто впервые получила разрешение прикоснуться к нему. Так и не отклеилась до конца поездки.

     В номере меня ждало наказание. Он дал мне несколько пощечин. Сказал, что накажет меня за трусость, глупость, за то, что чуть было все не разрушила. (Специально для — ) Я была согласна со всем. Сразу же он приказал раздеться и встать на колени и на локти на кровати. Я вытянулась как можно дальше, прогнулась и стала ждать. Он надел мне на руки наручники. Взял стек. Это больно, без разогрева — ужасно больно, обжигающе и очень невкусно. Но не мне решать.

     Он стегал меня больнее, чем раньше. Сильнее замахивался, чуть медленнее, чтобы я могла прочувствовать боль. И насладиться?... Вряд ли. Не в этот раз. Мне было больно терпеть. Он давал мне возможность отдохнуть и продолжал снова. Я не стонала, я тихо плакала, но прощения не просила. Зачем? Он простит меня тогда, когда посчитает нужным, когда наказание будет закончено.

     Пауза. Он достал ошейник и надел на меня. Он меня всегда наказывает без ошейника. Это искупление, словно на время наказания я не принадлежу ему, и, только наказав, он считает меня достойной снова вернуться к нему. Я благодарна за это.

     И снова удары, болезненные. Мне тяжело плакать. Мне кажется, что уже не осталось сил терпеть. Я больше не выдержу. Я не сразу поняла, что он остановился, снял наручники, помог подняться, бережно уложил на кровать и накрыл одеялом. Я поблагодарила его, прикоснулась губами к Его руке и попросила немного посидеть рядом. Он сел, положил тяжелую, теплую, такую родную руку мне на голову, и я провалилась в сон.

     Когда я проснулась, его рядом не было. Тело ломило. Было больно. Нахлынула боль одиночества. Приподнялась на руках, оглянулась, и увидела Его. Он сидел в кресле и смотрел задумчиво на меня. Улыбнулась, поморщилась от боли, поднимаясь. И впервые за последние дни, увидела улыбку на его губах.