— А ебись оно всё конем оранжевым, — сказал Борис Игнатьевич и немедленно выпил.

     Пил он редко, но самозабвенно, до исступления. Как в этот раз. Похоже, ему надоело одиночество и инвалидное кресло, к которым он так уже привык.

     Погонщик табуна оранжевых коней внял его мольбам и отозвался стуком в скайп. «С вами хочет общаться Ирина».

     — Ирина — мокрая вагина, — пробурчал Борис Игнатьевич, но контакт на всякий случай добавил.

     С аватара ему улыбалось довольно милое лицо.

     — Приветики, — напечатали ему с той стороны монитора.

     — Пососи хуй у всей команды Атлетико, — вежливо отреагировал на приветствие Борис и плюхнул себе водки.

     — Нет. У Атлетико не буду, а вот у тебя отсосала бы с удовольствием.

     — Опаньки. С каких эт хуев немытых мне, и вдруг такое счастье?

     — Мне нравится, как ты пишешь?

     Через три рюмки Борис уже знал, что, оказывается, он звезда Рунета, что Ирине двадцать, у неё четвёртый размер груди, упругая попка и что эта попка хочет приехать к нему в гости.

     В сущности, Борис был неплохим человеком, но болезнь, из-за которой он уже десять лет был неразлучен с инвалидной коляской, сделала его неунывающим циником. Женщины на его горизонте появлялись реже, чем хотелось, а кризис среднего возраста лился спермой из волосатых ушей.

     — В жопу дашь? — напечатал он.

     — Тебе да.

     — Тогда приезжай. Только забудь надеть трусы.

     — Легко. Будут ли ещё какие-нибудь пожелания?

     — Да. Чулки, короткое платье и высокий каблук. Люблю женщин в чулках.

     — Ты не страдаешь оригинальностью. Платье, наверное, должно быть обтягивающим? — она поставила жирный смайл.

     — Непринципиально. На твое усмотрение, но обязательно короткое.

     — Такое подойдет?

     Борис поймал файл и открыл его.

     — Подойдёт, — написал он. — Ну, что, когда?

     — Завтра вылетаю. После работы. Встретишь?

     — Как я тебя узнаю?

     Ирина отправила несколько своих фотографий, сказала, что позвонит ему по прилёту в Симферополь, попрощалась и пошла в ванную. Завтра вечером ей предстоит трах с совершенно незнакомым мужчиной. И, к тому же, калекой. Это возбуждало.

     Сняв в ванной возбуждение при помощи Кондратий Палыча — так она именовала свой вибратор, — Ирина высушила волосы и отправилась спать.

     — Говорят, у парализованных отлично стоит, — подумала она, улыбнулась плюшевому мишке и заснула.

     Симферополь встретил Ирину не по-южному холодно и полным отсутствием хоть какого-то намека на роуминг. Она уже пятнадцать минут стояла в этом чертовом коротком платье у входа в аэровокзал, тщетно пыталась набрать номер и чуть не плакала. Ну, почему она не предусмотрела? Почему...

     — Добрый вечер, — услышала девушка и обернулась на голос.

     Перед ней стоял какой-то мужик и откровенно пялился на её ноги.

     — Я мужа жду, — нашлась Ирина.

     — А мужа, случаем, не Борисом ли величают?

     — Борисом. А откуда вам...

     — Вы Ирина?

     — Да. А вы?...

     — А мы... Олег. Почти что вещий, только я до сих пор не знаю, где столуются неразумные хазары и с какого перепугу мне понадобилось им мстить. Меня попросил встретить вас Боря.

     — А сам он...

     — Он ждет вас. В машине. Он не ходит. Или вы не знали?

     — Знала. Но я думала...

     — Стоянка тут запрещена, — предупредил сомнения Ирины Вещий Олег и добавил: — ну, что, пойдем? Тут недалеко.

     Борис стоял около машины и курил. Сейчас он жалел только об одном. Ну, какого он пообещал этой мокрощелке встретить её трезвым? А вдруг кидняк? А вдруг её самолёт захватили террористы и угнали его в раздольные африканские ебеня? Или вообще тот уронил в море сразу все свои двигатели и разбился? К чертям собачьим. А там, дома, водка. Водочка. Из холодильника. Запотевшая. С пылу с жару. С тактом, с расстановкой и прочими атрибутами партии в одноклеточные шашки. Как там говорил классик? Холодная водка греет душу.

     — И, главное, никакого намека на движение в области паха, — посетовал Борис Игнатьевич и...

     По аллее, легко покачивая бедрами, шла Ирина и улыбалась.

     — Хороша, зараза, — проснулся тот, кто ещё секунду назад спал как подстреленный из гаубицы воробей.

     — Заткнись, мудилло, не пали хату.

     — Взялся оскорблять, так изволь придерживаться банальной логики вещей. Ты бы ещё хуем меня обозвал и при этом потребовал, чтобы я обиделся. Ты, мил человек, из разряда тупиздней легкокрылых. Подвид — очевидный...

     — Дожился. Я уже с собственным хуем вступаю в полемику.

     — Ну, ты же не вслух, — приободрил Бориса тот, — так что расслабься. И это...

     — Что ещё?

     — Сделай одолжение, сначала познакомь меня с её глоткой, а уж потом бухай. Хоть залейся.

     — Попытаюсь...

     Подошла Ирина. Сказала:

     — Привет, — и, не дожидаясь ответа, поцеловала Бориса. В губы.

     — Ай, молодца, — прокомментировал ситуацию его молчаливый собеседник, — как же мне нравятся дамы без комплексов.

     — Заткнись, кзёл безрукий. Или как там тебя?

     — Или как...

     — Я смотрю, вы уже познакомились? — сам того не подозревая, прервал перепалку друзей подошедший Олег. — Ну, что, едем?

     — Да. Поехали, — ответила Ирина, облизнула губы и кошкой юркнула на заднее сидение автомобиля.

     Борис Игнатьевич неуклюже последовал примеру девушки. Олег сел за руль и, промычав:

     — «Он сказал: поехали. Он взмахнул рукой...», — повернул ключ зажигания.

     — Давай, хотя бы сегодня без песен, — попросил Борис и опустил свою ладонь на коленку Ирины.

     Нейлон. Ещё нейлон. Ажур. Нежная кожа обнаженного бедра. Ирина закусила губу и чуть раздвинула ноги. Добравшись до промежности, Борис Игнатьевич не без гордости констатировал — трусиков не было.

     — Я же обещала, — улыбнулась Ира и, положив его свободную руку себе на грудь, попросила: — поцелуй меня.

     Целоваться Борис Игнатьевич не любил. Более того, он считал это занятие анахронизмом. Но он очень уважал большие сиськи. А чего не сделаешь ради уважения вообще и к сиськам в частности?

     И они целовались. Борис мял грудь Ирины и наслаждался. Неожиданно для себя он понял, что, оказывается, ему нравится целоваться, по крайней мере, с этой девочкой, годящейся ему в дочери.

     — Да вы, батенька, педофил, — прокомментировал ситуацию тот, чьего мнения не спрашивали.

     — Молчал бы уж, — отреагировал Борис, — для тебя же стараюсь.

     Они препирались до тех пор, пока автомобиль не остановился у обочины.

     — Привал, — сказал Олег и вышел из машины, — курить очень хочется.

     Ирина застегнула на груди платье и тоже вышла.

     — У тебя руки чистые? — спросил Олега Борис, кое-как вылезая из салона.

     — Ну, как сказать, — ответствовал тот, — с утра мыл.

     — Покатит. Отнеси мой хуй пописать.

     — Да ссы прямо тут.

     — Не. Тут нельзя. Тут дамы... вернее, дама.

     — А может быть, она не против.

     — Не против чего?

     — Ну, например, не против золотого дождя, — Олег подмигнул Ирине, и та ответила ему загадочной улыбкой.

     — Не знаю, — замялся Борис Игнатьевич, — может быть, как-нибудь потом.

     — Полезай уж, скромник, — вздохнул Олег, взвалил Бориса на закорки и потащил к ближайшим кустам.

     — К чему это ты? — спросил Борис, поливая куст лавра-вишни.

     — Что «к чему»? — Олег отшвырнул в сторону бычок и вопросительно уставился на друга.

     — К чему ты завел эту пластинку? Про золотой дождь.

     — Аааа, ты об этом? Не обращай внимания. Недавно порнушку смотрел. Что-то вспомнилось.

     — А если бы она услышала? Учти, если ты обломаешь мне еблю...

     — Ну, не услышала же.

     Борис стряхнул с конца и уже собрался было засунуть его в штаны, как услышал:

     — Не прячь меня. Я хочу подышать свежим воздухом.

     — Не ешь меня. Я тебе ещё пригожусь, — передразнил того Борис Игнатьевич, но, войдя в положение: — А и вправду, чего тебя прятать? Дыши, — просто одернул рубаху и обратился к Олегу: — я всё. Поехали?...

 

     Вернувшись, они нашли Ирину уже в машине.

     — Пристегните ремни безопасности. Взлетаем.

     — Тоже мне, летчик, — пробурчал Борис Игнатьевич и всунул своего маленького Борюсика в руку Ирине.

     — Что, прямо тут? — удивилась девушка. — Сейчас?

     — А чего тянуть? Минет — это дар свыше. Не стоит гневить богов пренебрежением к их дарам.

     Она наклонилась и взяла член в рот.

     — Алоха!

     Стоит ли пояснять, кому именно принадлежал этот восклицательный знак?

     Ну, и, дабы оправдать романтическую рубрику, отмечу, что Борис Игнатьевич, как истинный непризнанный рифмоплёт непролазный, сравнил голос Ирины с запахом чая, настоянного на цветках лаванды и мяты, которые собирали на солнечной стороне горы со странным названием Магоби. Только сказать об этом ей он почему-то постеснялся.

     Борис Игнатьевич, конечно, не бедствовал, но жил скромно — на уровне сигарет Прима-Оптима и кофе Нескафе-классик. Короче говоря, в доме его было шаром покати. По крайней мере, в плане снеди. Поэтому он не без благодарности принял предложение Ирины заехать по пути в какой-нибудь магазин.

     — Берите сразу два литра, — напутствовал Борис Олега, — чтобы по ночникам потом не бегать.

     Дома он первым делом добрался до холодильника, извлек оттуда одинокую бутылку водки и радостно предложил выпить. Холодненькой. Олегу затея понравилась. Ирина от водки наотрез отказалась и открыла банку джин-тоника. Через полчаса, с улыбкой вручив Олегу фотоаппарат, она попросила:

     — Сфотографируй нас, пожалуйста. На память, — подошла к Борису, встала перед ним на колени и расстегнула молнию на его брюках.

     Через два снимка Олег, включив камеру в режим видео, начал комментировать происходящее:

     — Нет. Ну, чем я не Стивен Спилберг? Да я даже круче его. Только ты это... Ир. Слышишь? В камеру-то иногда поглядывай. А то кому нужен твой затылок? Нет. Ты не подумай, затылок у тебя великолепен, но в порно что самое главное? Правильно — процесс проникновения. Вот ты уедешь, а Борька долгими зимними вечерами будет смотреть, как ты у него сосешь... а сосешь ты, надо отдать должное, красиво. Это я тебе, как Спилберг, говорю... так вот. О чем это я? А. Ну, да — будет он смотреть, дрочить и плакать. И что-то сомнительно мне, чтобы он плакал, глядя на твой затылок.

     Олег снимал и, как мог, старался рассмешить друга и его пассию. Ирина сосала, смеялась, строила в камеру глазки, сосала и опять смеялась. И только Борис Игнатьевич был непробиваемо серьезен. Как уличенный в хищении ящика ржавых гвоздей завхоз на собрании профсоюза железнодорожников. Похоже на то, что дядьку на старых дрожжах вштырило не по-детски.

     Решили накрыть поляну. Ирина суетилась, резала колбасу, хлеб, сыр, выкладывала из банки на тарелку аппетитную малосольную селедочку, короче говоря, хозяйничала. Олег сервировал стол — ножи, вилки, бокалы. Борис Игнатьевич, как всякий уважающий себя философ, не делал ничего. Он глубокомысленно плевал в потолок, надев на себя маску мудака ступенчатого. Больные люди — эгоисты.

     Однако, не секрет, что настроение пьяного человека подвержено перепадам, и через пятнадцать минут Борис снова был жизнелюбив, игрив и весел.

     — Налей мне шампусика, — попросила Ира.

     Борис Игнатьевич взял бутылку и неуклюже плюхнул из неё в бокал. Шампанское вспенилось и пролилось на стол.

     — Зачем ты пьешь эту гадость? — чертыхнулся он.

     — Британские учёные доказали, что шампанское положительно влияет на память человека, — вступился Олег за алкогольные предпочтения Ирины.

     — Ну, да. Ну, да. А что уж тогда говорить о водке? Накатишь грамм эдак пятьсот и, не ровен час, начнешь цитировать Большую Советскую Энциклопедию. Наизусть, — Борис налил себе белой, выпил и замолчал.

     Молчание затянулось. На горизонте забрезжил реальный малоприятный риск рождения мента. Прямо тут и сейчас — за этим самым столом.

     — О чём ты думаешь? — спросила Ирина Бориса, чем, сама того не подозревая, убила ещё не рожденного младенца в милицейских погонах. Прямо в утробе его молчаливой матери.

     — О том, что если бы Аннушка разлила своё масло в романе Толстого, а не Булгакова, то трагедия Карениной легко и непринужденно превратилась бы в фарс. Или две Анны в одном романе — это перебор?

     — Не знаю.

     — А и правда, чего ради заполнять такую прелестную головку всякой ерундой? Давай-ка лучше заполним её моим хуем. Ползи под стол.

     Ирина слегка удивилась, но повиновалась. Олег, влекомый любопытством, наклонился и заглянул под крышку стола.

     — Ну. И чего ты там не видел? — рявкнул Борис Игнатьевич, — наливай давай.

     Олег налил. Они выпили.

     — Хорошо сосёт? — поинтересовался Олег и закурил.

     — На троечку. Но старается. Этого у неё не отнять.

     — Ну, дык, у неё ещё всё впереди.

     — И не только. Сзади тоже есть на что посмотреть. И пощупать. Хочешь погладить мою хуесоску по заднице?

     Олег кивнул.

     — Погладь. Разрешаю. Только это... без фанатизма.

     Олег протянул руку и дотронулся до попки Ирины. Девушка инстинктивно прогнулась и застонала.

     — Нравится, — констатировал Борис Игнатьевич, — ишь, как мычит, — и, заглянув под стол, поинтересовался: — эй, там, в оркестровой яме. Хочешь в два смычка, скрипачка?

     Ирина посмотрела на хозяина и растерянно хлопнула ресницами.

     На следующее утро Борис, получив порцию минета, опрокинул стольник водочки, запил это дело свежеприготовленным кофе и поинтересовался:

     — Я вчера не бузил?

     — А ты что, не помнишь?

     — Нет.

     — Ничего?

     — Помню, как ты сосала...

     — Когда?

     — Ну... сначала в машине, потом дома... когда Олег снимал нас на камеру... А потом всё — аут.

     — А как же водка и Большая Советская Энциклопедия?

     — Ты о чем это?

     — Да так. Ни о чем. Забудь. Ты обещал сводить меня на набережную.

     — Раз обещал, значит, сделаем. Вчера точно всё нормально было?

     — Не переживай, — успокоила его Ирина, — я осталась довольна.

     — То есть? — не понял тот.

     — То есть вы, ты и твой друг Олег, имели скрипачку в два смычка... и не только...

     — Какую скрипачку?

     И тут Борис Игнатьевич прозрел. Он вспомнил всё. И то, как унизил Ирину, заставив забраться её под стол, и то, как, выпивая со своим собутыльником, язвительно отзывался о её якобы сомнительных способностях на ниве минета, а она в это время сосала, и то, как назвал её скрипачкой. Даже про оркестровую яму вспомнил.

     Вспомнил он о том, как драли они её с Олегом и в хвост, и в гриву — сначала по очереди, после хором. И о том, как посреди ночи к ним пришел сосед с собакой, и Борису захотелось экзотики. Как огромная псина покрывала Ирину, а они смотрели и ржали, словно табун веселых лошадей. (Специально для — ) Как кто-то из соседей вызвал наряд милиции, и Борис предлагал пэпээсникам свою юную гостью. По рублю. Потому что у всякого уважающего себя мента, по его мнению, должен быть в кармане рубль. Как было всем весело и хорошо.

     Всем, корме Ирины. Она плакала, она умоляла пощадить её, но...

     — Вспомнил? — зло спросила Ира.

     Борис виновато кивнул.

     — И знаешь что? — продолжила она, — Я даже рада, что так случилось. Потому что ты, старый пердун, открыл мне глаза на суть вещей вообще, и на тебя в частности. Так вот, я хочу, чтобы ты знал, как ёбарь — ты никто. То ли дело — дог твоего соседа. Вот кто настоящий, умный, нежный, лохматый и всё понимающий любовник, да и член у него — не чета твоему сморчку. Так что извини, но я ухожу к нему. Мы будем вместе облизывать его щенков. А если ты будешь хорошо себя вести, я, пожалуй, позволю отсосать тебе у пьяной обезьяны...

     — Ну, слава яйцам! Я уже начал пугаться, — облегченно выдохнул Борис Игнатьевич и всунул свою голову Ирине внутрь живота.

     — Да! Да! Да! — стонала Ирина,...  

      — только, пожалуйста, открой глаза.

     — Что ты несёшь, дура? Какие глаза?

     — Ну, умоляю тебя, открой глаза... открой глаза... открой глаза... открой глаза... открой глаза... открой глаза... открой глаза... открой глаза... открой глаза... открой глаза... открой глаза...

     Борис открыл глаза и увидел перед собой испуганное лицо Ирины.

     — Что случилось? — спросил он.

     — Ты кричал. Мне стало страшно. Я пыталась разбудить тебя, но ты не просыпался. Я испугалась. Очень.

     Оглядевшись, Борис сел. Прогоняя остатки сна, потряс головой и сказал:

     — Да уж. Приятным этот сон не назовешь.

     — Что тебе снилось?

     — Крейсер «Аврора».

     — Дурак, — Ирина улыбнулась.

     — Как я вчера себя вёл?

     — Нормально. Правда, ты чуть не поделился мной с Олегом...

     Борис Игнатьевич напрягся.

     — Расслабься. Если честно, меня эта ситуация даже позабавила. Хотела бы я посмотреть на то, как два синих в хлам мужчинки пытаются овладеть КМС по кикбоксингу. Кстати, кто-то вчера грозился гулять меня по набережной и прилюдно трогать за попку. Не помнишь, случайно, кто бы это мог быть?

     — Случайно не помню, — сказал Борис, — но догадываюсь.

     Они гуляли по набережной, и Борис гладил Ирину по её упругой заднице. Прохожие оглядывались, девушка улыбалась. И пьяный фотограф бесплатно фотографировал странную пару у памятника даме с собачкой. Ирину подле дамы, а Бориса Игнатьевича возле собачки. Им было хорошо вдвоем. Борис Игнатьевич радовался, как ребенок, и болтал без умолку, без остановки. Ирина слушала его и поправляла:

     — Только не Монэт, а Монэ.

     — Французы!!! — корчил рожу Борис, — всё у них не как у людей. Ну, какого, спрашивается, писать в слове букву, если её там нет?

     Ирина смеялась над наивностью Бориса, покупала ему пиво и, разглядывая вывески на украинском языке, спрашивала, что означает то или иное слово. Борис переводил. Ирина опять смеялась:

     — Мне, наверное, легче выучить китайский, чем понять украинский.

     День пролетел незаметно. Наступил вечер. Ирина проголодалась. После ужина они опять гуляли по набережной. Она любовалась отражением ночного города в море и удивлялась шепоту звезд. Он, не замечая её удивления, что-то рассказывал о съёмках «Неуловимых», о том, что когда-то, в юности, работал грузчиком вот в этом магазине, объяснял ей значение слова кнехт и фотографировал её. Кнехт был большой и желтый, для швартовки океанских лайнеров. Она, широко расставив ноги, сидела на нём, смеялась в объектив и сквозь смех пыталась оставить в своей памяти южный город.

     Ей нравилась эта ночь. Ему нравилось, когда она смеётся.

     — Не переживай, я приеду ещё. Ты классный.

     ****

     — Что приуныл, болезный? Или влюбился? Не ссы, вернется твоя малолетка. Как пить дать, вернется, — сказал Олег, провожая самолет взглядом. — Ты ж у нас орёл. Правда, слегка покоцанный...

     — Мне никак не дает покоя одна твоя фраза, — задумчиво произнес Борис.

     — Какая именно? Я их в день штук по пять выдаю... ну, ещё иногда и ночью... если сплю крепко.

     — Ну, та. Позавчера. Про дождь золотой. Помнишь?

     — А что не так-то?

     — Как-то прозвучала она у тебя...

     — Как?

     — Неоднозначно. Такое впечатление, что ты что-то от меня скрываешь.

     — Ты уверен, что хочешь знать об этом?

     — Уверен. Колись, давай.

     — Ну, как знаешь. Только я тебя предупреждал...

     — Не тяни вола за яйца, ковбой недоношенный. Говори.

     — Помнишь?... ну, когда ты отправил меня её встретить?

     — Ну, отправил. И что?

     — Да представляешь, когда мы шли к машине, я ей говорю, мол, ссать хочу, а она мне: «Какое совпадение! А я пить».

     — И что?

     — Что-что? Нассал я твоей бабе в рот. Прямо посреди той аллеи нассал.

     — Йо-хоу!!! Люблю женщин без комплексов, — прокомментировал ситуацию молчаливый друг Бориса и, издав победный клич индейцев племени сиу, затих. Наверное, чтобы не раздражать бесцеремонностью своего хозяина.