Т. 3 гл. 3 — мисс Дейл и Эллен

     ч. 3 — Эллен.

     Обменявшись с Гарри рассказами о наших ночных приключениях, мы договариваемся относительно того, что следует сказать доктору Браунлоу, который, мы уверены, будет задавать нам вопросы. Дом миссис Дэйл не был в нашем приходе, но она приехала в нашу церковь, частично чтобы отмести все подозрения, которые могли придти в голову доктора, но главным образом поблагодарить за то, что он позволил нам оставаться у неё.

     Поэтому мы, зная, что нам придется пойти к нему домой на второй завтрак, условились, что пока не будем посвящать в наши секреты, а скажем только, что были нарочито тихи и осторожны, чтобы не быть застигнутыми врасплох матерью Гарри. А так как Эллен спит с нею, то вдвойне необходимо завоевать её доверие. Обо всём этом мы и договариваемся, прежде чем достигаем церкви и входим в неё. После службы все мы направляемся к дому приходского священника. Доктор сопровождает миссис Дэйл, Гарри и Эллен, а меня — моя тётя.

     Тетя, пожимая мне руку, спрашивает меня:

      — Не было ли чего-нибудь у вас с миссис Дейл? Мне она кажется прекрасной женщиной, достойной обладания.

      — О, дорогая, нет! Не было возможности, даже если бы она согласилась. Ведь я играл роль бесхитростного юноши, чтобы помочь Гарри с его кузиной, и думаю, что нам удалось несколько ослабить её озабоченность, но она всё ещё ревнива и пристально следит за ним. Эллен спит с нею, что сильно затрудняет дела Гарри. Она здорово экзаменовала меня, какого сорта близость существует между нами. Я своими ответами создал такую атмосферу искренности и невиновности, что она осталась весьма довольной тем, что Гарри встретился с таким компаньоном. И у меня есть основания ожидать, что она будет бурно расхваливать моё скромное и осторожное поведение.

     И действительно, так получается, что миссис Дэйл делает это с таким воодушевлением и так вроде бы искренне, что тетя остаётся полностью убеждённой в том, что между нами пока ещё ничего не произошло. В то время как леди обсуждают платья и шляпы тех, кто побывал в церкви, дядя приглашает Гарри и меня прогуляться по саду, пока не готов ланч. Здесь он, как и его супруга, расспрашивая нас о наших делах, поинтересовался причинами, по которым миссис Дейл спрашивала у него разрешения оставить нас у себя. Те же самые ответы, которые удовлетворили тетю, удовлетворяют и его: не случилось пока ничего такого, чтобы можно было говорить о приобретении доверия миссис Дейл.

      — Мой дорогой Чарли, — говорит дядя, — вам нужно теперь только постараться, чтобы она так или иначе узрела ваш огромнейший петух, не подавая вида, что вы видите это. И я гарантирую, зная женскую натуру, что она найдёт способ поиметь вас. Только будьте аккуратными в своей роли невинного и не бойтесь являть неуклюжесть, даже чрезмерную, и позвольте ей казаться вашей учительницей, что даёт двойное удовольствие и предотвращает от любого вопроса относительно того, как вы получили своё образование, если она догадается, что вы уже обучены.

     Я улыбаюсь про себя этим мудрым наставлениям, и думаю: сколько же на свете знающих людей, которые могут дать тот же самый совет. Но немного спустя дядя узнает, что я уже давно действую согласно тому, чему он советует мне следовать в будущем. Раздаётся звонок на ланч, и мы возвращаемся в дом. Миссис Дэйл хвалит доктора за прогресс, который её сын сделал и в манерах и в обучении, и весьма естественно гордится тем, что он нашёл себе столь скромного и благородного компаньона в племяннике доктора — то есть во мне.

     Перед возвращением домой Эллен просит миссис Дейл:

      — Не разрешите ли вы мне пройтись пешком?

     Нет сомнения, она при этом рассчитывала на то, что Гарри будет ей сопровождать. Вот шанс проехаться с миссис Дейл, подумал, было я. Мы окажемся дома пораньше и... Однако она, наверняка всё ещё озабоченная тем, чтобы не допустить их нежелательных контактов, отвергает казалось бы представившейся ей шанс и предлагает другой вариант:

      — Хорошо, пройдитесь. Но только пусть Гарри поедет со мной в фаэтоне, а вы, Чарльз, останетесь, чтобы сопроводить Эллен.

     Ничего себе! Появляется совсем другой шанс! Эллен краснеет, но берёт меня под руку, когда мы оставляем дом приходского священника. Дядя бросает на нас понимающий взгляд, словно говоря: догадываюсь, что случится.

     Мы удаляемся достаточно далеко, пока первая живая изгородь не скрывает нас. Я останавливаюсь и нежно обнимаю Эллен, говоря:

      — Как я рад без обиняков поздравить вас с счастливым шансом, который ваша тётя предоставила вам, придя ко мне на всю ночь.

     Она явно сконфужена:

      — Откуда вы можете знать, как я провела ночь?

     Я смеюсь и отвечаю:

      — Между Гарри и мной нет никаких тайн. И это факт, что, если бы я не был посвящён в замысел, у вас не было бы возможности большого удовольствия, которое вы, должно быть, поимели в объятиях Гарри.

     И заметив нарочито недоумевающий взгляд: мол, о каком удовольствии идёт речь? — продолжаю:

      — Понятно, у вас было немало хлопот, но мне хотелось бы вызвать вас на откровенность и понудить открыться относительно ваших чувств, будучи настроенной на максимальное доверие с моей стороны к вам.

     Она отвечает:

      — Я на самом деле ничего не делала, а лишь терпела. И не позволила бы Гарри делать то, что он сделал, если бы знала, какая боль ждёт меня. Я была введена в заблуждение, увидев, насколько сильно, казалось бы, тётя, наслаждалась тем, что по своему размеру уж очень здорово превосходило то, что имелось у Гарри.

     Я улыбаюсь её намёку на размер моего хуя и, понимая, что её любопытство должно вызвать у неё желание взглянуть на него, говорю:

      — На первый раз это даже хорошо, что вас пронзило оружие, гораздо меньшее по размеру. А вот теперь вы, конечно, страдать снова не будете даже от введения такого большого, как у меня.

      — Ах, но разве можно даже подумать о таком потрясающем размере, как у вас? Да я никогда не посмею!... Позволить вам подвергнуть меня таким мучениям?... Хотя вот тётя, кажется, на самом деле наслаждалась им, когда вы с такой силой протискивали его в неё.

      — Моя дорогая Эллен! Этот размер только и соблазнил миссис Дейл! И если бы у меня не было большего, чем у Гарри, сомневаюсь, пришла ли бы она ко мне ночью.

      — Но как она смогла отважиться сделать так?

      — Вначале, думаю, было простое любопытство, а увидев диковинку, пожелала обладать столь необычно большим петухом, моя дорогая.

      — Вы знали, что она придёт?

      — И да, и нет. Я заметил, как возбуждены её страсти, когда как-то случайно позволил ей увидеть свои внушительные размеры.

      — Да, Гарри говорил мне насчёт вас, но я совсем не ожидала, что тётя посмеет придти к вам. Как это случалось?

      — Ладно, если вы пообещаете, что ваша тётя никогда не будет знать об этом, то расскажу. Она пришла и, посчитав меня очевидно спящим, сначала стала трогать меня на ощупь, потом, посмотрев, не разбудила ли меня, осторожно раскрыла и, увидев его, взяла в руку и поцеловала, чего я, ибо мой петух чуть ли не лопнул, уже не мог больше выдерживать, почему и проснулся и, невинно пожаловавшись на твёрдость, от которой страдаю в этой части, попросил её сказать, есть ли какое-нибудь средство освободить от неё.

     Она ответила, что есть, но это большая тайна, которой она навряд ли посмеет поделиться со мной — но даже если бы она смогла пойти на это, она боится ещё одного: «Уж чересчур длинна эта вещь: не помещается в трёх ладонях, если иметь в виду ещё и головку! Но если вы обещаете хранить тайну, я, пожалуй, попробую». После этого она легла и научила меня, как его вставлять. И мне известно, что вы чуть позже наслаждались зрелищем того, что мы делали, но уже полностью ...

  обнажённые. Разве это не доставило вам наслаждения, дорогая Эллен?

      — Да, дорогой Чарли, это было довольно захватывающе! И я почувствовала себя довольно странно, всю меня... Но скажите, он действительно длиною в три ладони?

     Вопрос этот меня восхищает: значит, она готова к тому, что я намериваюсь предпринять. Любопытство, раз уж оно возбуждёно, надо непременно и как можно скорее удовлетворить, если для этого есть возможность. Я уже некоторое время как озабочен тем, чтобы углубиться в густую рощу, мимо которой проходит наша дорога, зная, что там есть укромная поляна, где мы будем в прекрасной безопасности: крестьяне в это время обедают, и навряд ли кто-нибудь ещё пойдёт этой дорогой. А так как мы уже вошли в подлесок, когда она задала последний вопрос, я отвечаю:

      — Я покажу вам, если вы на несколько ярдов отклонитесь от дороги.

     Она возражает, для проформы, конечно:

      — А что скажет Гарри?

      — А зачем ему говорить об этом? Но даже если он узнает, что тут такого? Ведь он же сам показывал вам, как ваша мама и я взаимно наслаждались нашими прелестями. Но если вы не скажите ему, то можете быть уверены, что и я никогда этого не сделаю. Это не займёт больше минуты, а поскольку мы шли довольно быстро, у нас времени в избытке, и наша задержка не будет замечена.

      — Всё равно, я как-то не очень расположена, — явно притворно заявляет она, но позволяет мне увлечь её туда, куда я хочу.

     Найдя благоприятное тенистое место, я сажусь на пологий откос, и прошу её сесть около меня. Как вы можете хорошенько себе представить, мой дрекол словно зверь, стоящий на задних лапах, и чуть ли не разрывает мне брюки, так что, едва я их расстёгиваю, он вылетает во всём своём великолепии. Она издаёт не очень-то приглушённый крика удивления и заявляет:

      — Это выглядит значительно большим, чем тогда, когда я видела это с тётей.

     Ее лицо вспыхивает, а глаза искрятся.

      — Вы боитесь прикоснуться к нему?

      — Ещё бы!

     Я беру её руку и помещаю его в неё. Она судорожно сжимает его и делает глубокий вздох, словно у неё прервалось дыхание. Я откидываюсь назад на траву, чтобы он мог наглее предстать пред её очами, и говорю ей:

      — Не желаете выяснить его длину? Хватит ли трёх ваших ладошек?

     Она немедленно приставляет к той, что опускает к корню, другую и над нею наставляет первую, после чего заявляет:

      — Это действительно чудовищно!... Но как тётя смогла поместить это в себя?

      — О, моя дорогая! Надеюсь, однажды и вы найдете, что сможете принять всё это. Причём с крайним восхищением! Но мне не следует и думать о том, чтобы подвергать вас подобному мучительному испытанию, пока у вас нет ещё добавочной практики с Гарри.

     Тем временем она продолжает с большим возбуждением перебирать его руками, хотя и говорит:

      — Уверена, что вы никогда не сможете преуспеть со мною.

     Она явно страстно желала бы быть в состоянии принять это в себя.

     Я вижу, что надо разработать её ещё больше — так что говорю:

      — Дорогая Эллен, теперь ваша очередь позволить мне увидеть вашу драгоценную вещичку, — а поэтому вы должны лечь на меня, но не лицом к лицу, а наоборот, перевернувшись, так, чтобы мы могли насладиться языками и ртами. Вы же с Гарри знаете, какое это удовольствие — дать друг другу поиграть своим ртом. Позвольте мне только сначала забрать вверх ваши юбки.

     Она позволяет, но говорит:

      — Боюсь, что даже для этого у меня всё ещё слишком воспалено от того, что наделал Гарри сегодня ночью.

      — Промыли ли вы её в тёплой воде и втирали ли глицерин?

      — О, да, — отвечает она, укладываясь на меня. — Вначале была очень сильная боль. Но прежде чем отправиться в церковь, я сделала это три раза и уже не чувствую никакой боли, но всё ещё боюсь... Вы, вроде бы, вводите свой палец?

      — Да, я как раз это делаю. Он ушёл на всю свою длину. Не больно?

      — Вы знаете, нет!

      — Теперь держите свои юбки повыше и полижите меня, в то время как я буду делать то же самое с этим очаровательно малюсеньким влагалищем; только мой язык может дать ему сейчас настоящее удовольствие.

     Сама она так возбуждена, что с готовностью выполняет мои пожелания. Закинув на спину юбки, она приклеивает свои губы к моему дреколу и сосёт и трёт его с энергией, которая доказывает, как высоко разгорелось пламя её страсти. Её влагалище уже в пене расходов, которые я начинаю вылизывать языком. Затем сосу её крошечный и малость выступающий клитор, просовываю в её влагалище ещё и средний палец. Её задница извивается, что показывает мне, насколько она наслаждается этим. Я вынимаю оба уже увлажнённых пальца и, повернув руку боком, заставляю каждый из них войти в разные отверстия. Она уже почти в великом кризисе, и он приходит к ней прежде, чем я оказываюсь готов. Мне в рот выливается такое большое количество разгрузки, что просто не верится: такая юная, а так обильно кончает! Это лишает её дыхания, и она прекращает сосать мой дрекол. Но, через минуту, откликаясь на мою просьбу продолжить, она с увеличенной энергией принимается за это, и я выливаю поток спермы, который простреливает ей горло, и она едва ли не захлёбывается.

      — Дорогая девочка, — умоляю я её, — не отпускайте! Пожалуйста, до конца!

     И она, придя в себя, сосёт снова и не только не оставляет ни капли, но и рыскает языком по моему дреколу и, восхитительно щекоча его, придаёт ему новую предельную энергию. Я также повторно пробуждаю её страсти. Она хочет возобновить эту забаву, но я прошу:

      — Позвольте мне потереть головкой моего оружия между столь хорошо увлажненными губами вашего влагалища? Чуть туда и чуть обратно. А затем, когда затоплю его разрядкой, то чуточку погружу туда наконечник. Ну, самое большее, головку. Идёт?

     Она спрашивает:

      — Можно ли верить вам, что вы остановитесь, если это причинит мне боль?

      — Разумеется, моя дорогая! — заверяю я. — Ничто такого не будет сделано, конечно, всё будет прекращено в тот же момент, как вы скажите мне: «Хватит!».

      — Страшно!

      — Ну, наверно, не так уж. Ведь и попробовать хочется. Не так ли? Давайте изменим своё положение.

      — Лечь на траву?

      — Нет, встаньте, пожалуйста, на колени.

     Я захожу сзади, хорошенько закатываю юбки ей на спину и принимаюсь перебирать руками и целовать её округлые, но твёрдые ягодицы, которые обещают в будущем стать ещё совершеннее, наклоняюсь и опять облизываю её очаровательно припухлое влагалище со всеми его прелестными маленькими, но подающими надежды завитками. Затем, поплевав из перегруженного слюной рта на свой уже и без того хорошо увлажненный дрекол, я ею смазываю его — полностью от вершины до корня и затем прикладываю к полуоткрытым губам. Потирая им там вверх и вниз, а также по клитору, я побуждаю её как можно сильнее подмахивать мне.

      — Ах, Чарли, дорогой! — вскрикивает она. — Попробуйте! Если его головка войдет сейчас, то я попытаюсь перенести это.

     Стоит ли говорить, как я рад этому разрешению! И очень быстро вставляю его, причём не только орех. Но он оказывается там чересчур уж стиснутым. Я наполовину вытаскиваю его и опять погружаю, пока, не повторив это пять или шесть раз, не нахожу, что незначительно продвигаюсь вперёд.

      — Ах! дорогой Чарльз, это восхитительно! Продолжайте, но приноровитесь, чтоб быть поосторожнее.

     Я так и делаю, и проделываю наверно уже добрую половину пути в ней, когда она взрывается в сладостной агонии, очаровательно изливая тёплую жидкость на мой восхищённый дрекол и совершая в то же самое время такой выпад назад, который, встречаясь с твёрдым, хотя ...  

     неспешным продвижением вперёд с моей стороны, в свою очередь облегчаемым естественным расслаблением, последовавшим после её разгрузки, — всё это ведёт к тому, что я вколачиваюсь по самую рукоятку в её уж очень тугое маленькое влагалище. Какая же это удача — оказаться в столь прелестных ножнах!

     Я, казалось, заполнил всю щель без остатка и предельно растянул все её части. У моей тёти с её большим влагалищем была власть надавливания, которое, казалось, почти отщипывало. Укол мисс Френкленд также был заметным. Но то, что я почувствовал сейчас, больше походило на очень хорошо сделанную отличную детскую перчатку второго размера, слишком маленькую для ваших пальцев и всё же позволяющую засунуть их туда, не разорвав её, и приспособиться к неправильности ногтя или пальца. Именно так её маленькое влагалище оказывается подогнанным к моему дреколу — точно как перчатка, и это действует уж очень возбуждающе. Осторожное вынимание, а затем такое же осторожное вкладывание в ножны возбуждают меня так, что я выстреливаю поток спермы в самую её матку. Она издаёт настоящий крик экстаза, и я могу почувствовать, как тугие ножны совершают волновое движение вдоль всей длины моего дрекола и ещё более туго обхватывают его — ну больше уж невозможно! Это настолько изысканно и восхитительно, что мы оба почти немедленно оказываемся в готовности для другого круга.

     Она спрашивает меня:

      — Вы были там целиком?

      — О, да, моя дорогая! Не думаете ли вы, что моги бы принять внутрь и побольше?

      — Ах, нет! И это заполняло меня так, что казалось, вот-вот достанет до самого сердца и я разорвусь, не выдержав больше! И всё это во мне целиком всё это во мне целиком. Разве можно было представить себе такое? что это возможно? Страшно было подумать о таком.

      — Это доставило вам удовольствие?

      — О, да! И сделаем так ещё!... — Ну же, дорогой Чарли, и не жалейте меня! Такое блаженство!

     Она изгибается и приподнимает свою задницу. Я хватаю её бёдра и поддерживаю движения её боков, на самом деле, то отводя их от себя, то притягивая к себе; мы двигаемся быстрее и быстрее, пока наконец кризис не охватывает нас обоих в одно и то же время. Её голова с глубоким вздохом опускается. Она издаёт нечто вроде крика экстаза и упала бы вперёд на живот, если бы я, вцепившись в её бёдра, не продолжал удерживать её зад перед самым своим животом, с дреколом, затолкнутым в самый дальний конец её влагалища, пока не почувствовал соприкосновения в трёх точках с её открывшейся маткой, — словно царапнули ногтями трёх пальцев самую вершину моего дрекола, открывшейся, чтобы выдать новую порцию спермы в пределы её самых сокровенных тайников.

      — Что может быть более восхитительным! — восклицаю я, продолжая крепко держать её и находясь сам в состоянии прекрасного экстаза.

     Наконец, обращаясь к ней с другими подобными выражениями и не получая ответа, я соображаю, уж не потеряла ли девочка сознание. Нечувствительна она и во всех других отношениях, исключая длительные конвульсивные пульсации её восхитительно тугого влагалища. Однако, найдя, что она действительно без чувств, я осторожно вытаскиваю свой всё еще жёсткий дрекол. Вслед за изъятием вытекает совсем немного спермы. Я насухо вытираю ей своим носовым платком влагалище, и рад видеть, что на нём нет никакого кровяного пятна. Осторожно кладу её на спину, бегу к небольшому потоку и, взяв две горстки воды, возвращаюсь, опрокидываю их на всё ещё пульсирующее влагалище и смачиваю её лицо каплями, все ещё остающимися на кончиках моих пальцев.

     Это производит желательный эффект; она открывает глаза, поворачивается, садится и обхватывает своими руками мою шею, поскольку я стою на коленях перед ней.

      — Вы заставили меня вкусить таких небесных радостей! — восклицает она, целует меня, и вдруг взрывается истеричным потоком слёз.

     Я успокаиваю её, могу, и спрашиваю:

      — Отчего вы плачете?

      — Не знаю, дорогой Чарльз, но в последние несколько минут я почувствовала себя и больной и слабой. Но только после того, как вы ввели мне в такой экстаз, о каком я никогда и не мечтала, не думала, что такое возможно. Полагаю, что я упала в обморок именно тогда, и даже теперь, не знаю почему, чувствую себя близкой к новой истерике.

     Я нежно целую её, прошу подняться и пройти к роднику:

      — Там вы сможете сделать глоток воды, а если присядете на свои пятки, я поплескал бы и охладил ваш милый малюсенький влог, который вероятно следует привести в порядок.

     Она так и делает и довольно скоро снова приходит в себя.

      — Я подозревала, что у вас это чудовищного размера, но боли, дорогой Чарльз, не было, — только огромнейшее наслаждение... А ещё разок не сделаете мне это? Да и вообще, в будущем, всякий раз когда у нас появится возможность, вы не откажитесь, дорогой Чарли?

     Она уже неплохо оправилась от бледности, вызванной обмороком, и мы возвращаемся на дорогу, ведуд, щую домой, и проходим её столь поспешно, что Гарри, который шёл, было, назад, чтобы встретить нас, обнаруживает нас, шагающих мимо заграды последнего поля, чем даже разочарован, поскольку мы теперь в поле зрения из дома:

      — Я-то надеялся найти вас намного подальше отсюда.

     А кузине говорит:

      — Чарли не был бы против, чтобы я попытал счастья с вами прежде, чем попадём домой.

     Эллен сжимает мне руку. Я же заявляю:

      — Кто знает, может, это не так уж плохо. И не стоит об этом сожалеть, ибо любая опрометчивость может пробудить подозрения вашей матери, и она помешает нам провести с наслаждением ночь, которая будет намного лучше любых амуров в неудобных полевых условиях.