Лёшку зачем-то вызвала к себе старшая пионервожатая Альбина Ивановна. Это была высокая пышнотелая брюнетка с симпатичным улыбчивым лицом, красивыми, очень идущими ей очочками в золочёной оправе и пристрастием к обтягивающим тесным юбкам, не доходящим до её круглых аппетитных коленок сантиметров на десять. Альбина словно старалась унять одеждой рвущуюся на свободу тугую богатую плоть. Но на всех её строгих чёрных юбках имелся сзади разрез, который позволял... Ах, что он позволял! Когда старшая пионервожатая поднималась по школьным лестницам, редкий пионер не старался заглянуть в этот расходящийся разрез. Видны были не только возбуждающе двигающиеся бухлые белые ляжки над краями коричневых капроновых чулок, но иногда мелькали и трусы, с трудом прикрывающие собственно щель между мясистыми ягодицами...

     Всё это тринадцатилетний пионер Лёшка Смирнов, сын директора школы Нины Александровны Смирновой, невольно вспомнил сейчас об Альбине. И о том, сколько спермы было им извергнуто во время ожесточённых дрочек на тему пионервожатских прелестей. Интересно, зачем вызывает?

     Лёшка постучался и вошёл в кабинет Альбины. Та сидела за своим простым, открытым столом, без всяких перегородок: четыре ножки и столешница. И поэтому Лёшка невольно метанул взгляд под стол. И не зря! Улыбчивая Альбина не могла держать слишком тесно сомкнутыми свои полненькие красивые ножки. К тому же юбка её чуть собралась ближе к поясу, и Лёшка рассмотрел не только полоски ослепительной кожи над чулками, но и бежевый трегольничек трусов между слегка раздвинутыми ляжками. Всё это заняло долю секунды.

      — Здравствуйте, Альбина Ивановна! Вызывали?

     Альбина, по своему обыкновению, сладко улыбнулась, сняла очоки, отчего милое лицо её сделалось немного беспомощным, и сказала:

      — Здравствуй, Лёшенька. Знаешь... У меня к тебе одно очень важное и... как бы это сказать... довольно деликатное поручение. Надо натереть мастикой паркетный пол в актовом зале. Ты у нас лучший пионер нашей школьной организации, поэтому тебе и поручается...

      — Альбина Ивановна, а что тут деликатного — то?

     Альбина рассмеялась, отчего под кремовой блузкой запрыгали — заскакали большие шары её налитых грудей. Лёшка сглотнул слюну и поспешно опустил глаза к полу. У него уже и так задеревенел член. Хорошо ещё, что он догадался взять с собой портфель и теперь успешно прикрывался им...

      — Понимаешь, Лёшенька, мастика в большой бочке находится почему — то... в учительском женском туалете, извини уж за такие подробности!

      — А бочка стоит в неработающей кабинке, которая справа... Ну вот. Ты сейчас на урок не пойдёшь, я договорилась с Евгенией Ивановной, а пойдёшь в этот туалет и наковыряешь из бочки мастики... На газетку какую — нибудь, понял? Вот. А потом пойдёшь в актовый зал и... Да, там же в кабинке и щётка для мастики лежит, такая, знаешь, которая на ногу надевается...

      — Альбина Ивановна... А чего я то? И ещё в женский туалет! А вдруг кто — то увидит, это ж ваще будет! И почему, например, никто из... ну... из девчонок не может наковырять этой мастики и отдать её мне, раз уж из всей школы больше некому натереть пол в актовом зале!

      — Лёша, — пионервожатая построжала голосом и чопорно выпрямила спину, отчего сквозь непрозрачную ткань блузки заметно проступили крупные горошины сосков. — Хватит пререкаться! Это моё именно тебе пионерское поручение. И помни, ты сын директора школы, ты пример должен...

     Она что то ещё говорила, то надевая, то снимая опять свои очочки, а Лёшка то идело бросал вороватые мгновенные взгляды то на трусы и пухлые голые ляжками, то на дышашие, грозящие торчащими сосками груди. Мучительно хотелось выдрочиться. Только для того, чтобы, наконец, выйти из Альбининого кабинета и облегчить страдания в туалете (мужском!), Лёшка решительно кивнул и сказал:

      — Хорошо, Альбина Ивановна, я понял. Сделаю!

     Как раз в это время раздался звонок на урок.

      — Ну вот, — довольным голосом сказала пионервожатая, — сейчас все разойдутся по классам, а ты спокойненько... Понял?

      — Да понял, понял... — И Лёшка внаглую уставился Альбине под юбку. Женщина перехватила взгляд, на секунду её брови дёрнулись возмущённо, она заёрзала на стуле, приоткрыв Лёшкиному взору ещё больше.

      — Ну всё! Марш! Я потом приду проверю!

     ..С колотящимся где-то под горлом сердцем Лёшка толкнул скрипнувшую дверь учительского туалета и только сейчас ему пришло в голову, что в нём может быть кто — то из учительниц. Объясняйся потом! Но в туалете никого не было. И сильно пахло мастикой. Завхоз дурак, что ли? Какого фига он в женском туалете эту дурацкую бочку поставил? В кладовке не мог, что ли... Лёшка зашёл в нерабочую кабинку и закрыл за собой дверь на защёлку. Вокруг накрытого круглой фанеркой унитаза стояли какие — то вёдра, швабры, мётлы... Ага, вот щётка для мастики. Лёшка наклонился и потянулся за ней в угол. И только тут обратил внимание на то, что перегородка между кабинками не достаёт до пола. Приличная такая щель, сантиметров восемь, наверное. Сердце заметалось в груди, как бешеное. Лёшка вынул из кармана зеркальце, которое при удобных случаях совал учительницам под подолы, сел на унитаз и, скособочившись, подсунул круглую стекляшку под перегородку. Не целиком, конечно, а немного совсем... И обалдел! Слегка поворачивая зеркало, можно осмотреть всю кабинку! И тут по кооридору торопливо зацокали каблучки, скрипнула туалетная дверь, и через мгновение в соседней кабинке зашуршала одежда.

     Лёшка, задыхаясь от возбуждения и страха, подсунул зеркало проверенным способом и... увидел нависшую над унитазом смуглую широкую жопу! Голую! Ляжки! Голые! Чулки, спущенные к коленям трусы, придерживаемые рукой с наманикюренными красивыми ногтями! Но главное! Толстую! Черноволосую! С выставленными напоказ, вывернутыми, мокро блестящими розовыми внутренностями — ПИЗДУ!!! Вот из отверстия туго вылетела и звонко ударила в дно унитаза светло — жёлтая струя мочи. Прервалась... Снова вылетела... Прервалась... Лёшка завороженно смотрел на это и на то, как то выпячивается, то снова возвращается на место большое коричневое пятно заднего прохода. От этого зрелища «лучший пионер школы» едва не потерял сознание. И пришёл в себя, когда снова скрипнула дверь и застучали, удаляясь, каблучки.

     Лёшка вскочил, лихорадочно выдернул из ширинки лопающийся от притока крови член (которым втайне от всех очень гордился за непионерские рамеры) и, успев сделать всего несколько движений, влепил в дверь «своей» кабинки несколько длинных толстых струй густой спермы. Трясясь от впечатлений и нервного возбуждения, Лёшка кое — как стёр носовым платком свои художества с двери и снова обессиленно опустился на унитаз. «Пионерское поручение, блядь... Вот спасибо тебе, Альбиночка... Ласточка! Вот спасибо... А интересно, кто это ссала — то сейчас? Юбка вроде серая была... Точно, серая! И туфли серые... Блядь! Ни хуя себе! И смуглая... Раиса Моисеевна, математичка! А, может, Александра Гергиевна? Она тоже смуглая... Ладно, разберёмся потом. Надо эту сволочную мастику набирать да идти пол пидорасить. А, фигня! Не очень большая плата за то, что увидел... Теперь дрочить надолго хватит!»

     Лёшка вздохнул, нехотя оставил в покое свои высокоинтеллектуальные мысли и принялся узкой дощечкой выгребать на сложенную вчетверо газету рыжую вонючую мастику. Ну вот. Вроде должно хватить. Лёшка уже собирался выйти из кабинки, когда вновь дробно застучали каблуки и скрипнула дверь. Сердце опять заполошно заметалось в горле. Трясущаяся рука с зеркальцем осторожно полезла под перегородку. Но ничего разглядеть Лёшка не успел, потому что услышал резкое и гневное:

      — Ох — х, блядь! А ну выйди оттуда! Кто там?! Ну! Быстро! Пока я милицию не вызвала! Кому сказала?! Выходи, гадёныш!

     Это был конец ...

  всему. Всей прошлой безмятежной жизни. С уютными дрочками на учительские ляжки и обтянутые трусами жопы. Со спокойным сидением на уроках. С мимолётным щупаньем девчонок на школьных дискотеках. Голос принадлежал его матери — директору школы Нине Александровне Смирновой.

     И, значит, конец настал и их привычной размеренной жизни. Обыкновенной, ничем не примечательной. От одной командировки отца до следующей. Каждый раз он привозил всякие диковинные подарки из своих заграниц. И Лёшка с мамой радовались и не хотели, чтобы он опять уезжал. Не хотели, несмотря ни на какие подарки... Этому теперь тоже настал конец. Мать, конечно, расскажет всё отцу и... Тоскливо всхлипнув, Лёшка открыл защёлку и вышел из кабинки. Мать, в строгом пиджаке и серой юбке, стояла уперев руки в бока в классической позе женской нешуточной угрозы. «Тоже серая юбка...» — совершенно неуместная мелькнула у отчаянно тоскующего пацана мысль. Лицо его пылало, на глаза навернулись слёзы, голову он опустил так низко, будто она стала весить килограммов тридцать, и шея никак не могла её удержать. Из — за этого всего Лёшка не мог видеть лица матери, застывшей в молчаливом потрясении. А на её красивом холёном лице гнев быстро сменился странной смесью досады, жалости, непонятного облегчения и некоторого изумлённого интереса. Будто мать впервые увидела... вернее, подробно разглядела собственного сына.

      — Что ты туть делал — не спрашиваю. Мне и так всё ясно. Быстренько пошли отсюда. Не хватало ещё, чтобы тебя здесь кто — то другой увидел. Что это у тебя?

      — Я... Мне... Мне Альбина Ивановна сказала... — униженно залепетал дрожащий крупной заметной дрожью Лёшка. — Она это... Это пионерское поручение... сказала...

      — Поручение за учительницами подглядывать?!

      — Нет, мам... То есть, Нина Александровна... Я за мастикой сюда... Я... чтобы пол в актовом зале... Я случайно посмотрел, мам... Честно... Я больше не буду...

      — Хватит, хватит оправдываться... — голос матери заметно смягчился. Ей вдруг стало отчего — то смешно. И ещё стало жалко этого трясущегося от страха мальчишку с пионерским галстуком. Худой, длинненький, нескладный... Рукава пиджачка уже коротковаты. Как она этого не заметила. Ну подглядывал... Господи! Да кто из них в этом возрасте не подглядывал?! — Всё, пошли отсюда быстренько... Да не трясись ты, глупышок... Я не сержусь. Мне, знаешь, такой скандал в школе не нужен. Ты только представь эту нашу ситуацию, а?! Со стороны, а?! — Нина Александровна нервно рассмеялась. — А вот если бы это был другой какой-нибудь мальчик — о-о-о! — живо бы из школы с волчьим билетом вылетел!

     Лёшку передёрнуло. Он всё ещё не знал, как теперь себя вести, несмотря на мамины слова. Но она вдруг приобняла его за плечи и повела к выходу из туалета. Возле самых дверей остановилась, причесала сыну взъерошенные волосы, обдёрнула короткий его пиджачок и ласково сказала:

      — Но ты-то не другой мальчик. Ты мой сынуля, хоть и похабник и извращенец.

      — Мам, я больше не буду...

      — Ой, молчи уже! Конечно, будешь! Не знаю я вас, уголовников, что ли? Так, всё. Ну-ка сделай нормальное, деловое лицо. Ты, в конце концов, пионерское поручение выполняешь.

     Нина Александровна вышла из туалета, огляделась:

      — Никого. Давай, сынуля, выходи быстро. И иди пока работай, похабник! Мы с тобой дома обо всё поговорим.

     ..Лёшка лихо двигал ногой с надетой на неё мастичной щёткой. Половину зала он уже натёр. Ему даже понравилось это занятие. Паркет не просто заблестел, он как бы стал прозрачным и глубоким. Красиво... За работой мальчишка всё время вспоминал своё сегодняшнее приключение. Сладкая Альбиночка со своими трусами и улыбочками. И буферами с сосками! Как он ей посмотрел потом! А она прямо жопой по стулу затёрлась! А как буфера у неё прыгали! А в туалете... Вообще холодец! Как эта — то ссала! Пиздища такая, блядь! А жопа?! Очко такое — туда — сюда... Так — то Лёшка материться вслух не любил, но когда дрочил на кого — нибудь или фантазировал — в выражениях не стеснялся... Эх, ещё бы узнать, кто такая была. Надо после этого урока пробежаться по этажам или возле учительской покрутиться. А то завтра переоденет юбку и туфли, будешь потом гадать и хуй догадаешься наверняка, кто такая всё — таки...

     Тут двойные двери в зал распахнулись, и на пороге остановилась, как вкопанная, Раиса Моисеевна.

      — Ой, Лёша! Это ты тут работаешь? А я слышу — кто — то щёткой шаркает... Молодец, очень хорошо у тебя получается. Но, кстати, ты почему не на уроке?

     Лёшка, продолжая возить щёткой и снова возбуждаясь, убедился: ссала Раиса! Вот она, серая юбка в тусклую клеточку, вот серые туфли на низком каблуке, вот телесного цвета капроновые чулки. Какой кайф, блядь... Она разговаривает с ним и даже не подозревает, что он видел её пизду и жопу во всех подробностях... Как она ссыт, как лошадь...

      — Да я, — задыхаясь, еле выговорил Лёшка, — это... пионерское поручение... выполняю... Мне Альбина Ивановна сказала...

      — А — а... Ну хорошо, молодец. Продолжай в том же духе, как говорится.

     Раиса развернулась и пошла, покачивая широкой красивой жопой, в которой отныне для пионера Лёшки уже не было никакой тайны.

     Лёшка дотирал пол и всё ещё немного страшился вечернего разговоря с матерью. Конечно, она сказала, что не сердится. И вроде даже когда сказала «дома поговорим», то тоже... Ну так... Без угрозы... А Лёшка отлично знал, как мама говорит, когда у неё серьёзные намерения.

     Размашистая, приятная для него работа и намного более приятные мысли «с картинками» привели к вполне ожидаемому результату: член затвердел и даже немного болел, страстно желая выплюнуть в мир очередную порцию накопившейся спермы, явно давящей юному хозщяину на мозги. Лёшка и впрямь ни о чём другом думать не мог. Да и кто другой на его месте после всего, что случилось, стал бы думать об уроках, например?! Опять застучали каблуки, и к входу в сверкающий свеженатёртым паркетом зал подошла, гордо неся свои вопиющие о самом разнузданном сексе телеса, Альбина Ивановна. Улыбнулась, сверкнула круглыми стёклышками очочков, совершенно машинально, сама не замечая этого очень женского движения, огладила ладонями обтянутые юбкой пышные бёдра и очень одобрительным тоном заговорила:

      — Какой ты молодец, Лёшенька! Я ведь знала, что наша пионерская организация всегда может давать тебе самые отвественные поручения... Можно, я аккуратненько к тебе подойду?

     Альбина зацокала по паркету, делая для чего — то широкие, не очень уверенные шаги. Лёшка с удовольствием смотрел на её тяжело колыхающиеся под блузкой груди.

      — Ну вот, порядок. Думала, упаду... Ты его прямо до зеркального блеска натёр. Молодец! А знаешь... Ты меня извини, пожалуйста... Я ведь только потом сообразила, что... ну что ты в туалете можешь с кем — нибудь из... кхм... из учительниц столкнуться... Хотела тебя вернуть, но ты убежал уже. Ну как, обошлось? Никого не встретил там?

      — Да нет, Альбина Ивановна, что вы! Всё нормально! Хоть сейчас готов опять туда пойти! Мне понравилось...

      — Ну не хами, не хами... — нетвёрдо и отчего — то тихо сказала старшая пионервожатая, на могучих буферах которой как — то смешно и даже немного жалко смотрелся куцый пионерский галстук. Она слегка покраснела. — Я... Я тебе грамоту выпишу.

     ..Они сидели за обеденным столом друг напротив друга. Нина Александровна, директор школы, и её сын, лучший пионер школы, которого она сегодня днём поймала в женском туалете при попытке рассмотреть её голую плоть в момент извержения мочи. Мать пытливо смотрела на красного, как помидор, сына и молчала. Взгляд её был несколько рассеянным, отсутствующим даже. Будто она ...   смотрела на несчастного Лёшку и не видела его. Сообственно, так оно и было. Мальчишка мелко трясся, ожидая начала неприятного разговора, и не догадывался даже, что мать действительно нисколько на него не сердится. Ей было немного грустно и смешно. А если бы мальчик мог увидеть то, что с удовольствием всапоминала сейчас его мать, он бы, наверное, упал со стула...

     Ниночка уже знала, отчего из родительской спальни доносятся по ночам скрипы кровати, неожиданные, со стоном, вздохи, задушенные вскрики, повизгивания даже иногда. Всё-таки тринадцать с большим хвостиком лет. Да к тому же старшие девочки во дворе ещё год назад со смешками и грязными словами, объяснили ей суть, когда она по простоте душевной рассказала им о страшных ночных звуках из комнаты родителей. Те же девочки, заведя Ниночку за сарай, наглядно показали ей, для чего нужен бугорок в самом верху письки. С тех самых пор Ниночка очень увлекалась чрезвычайно приятными, как оказалось, играми с бугорком. Ну а совать в письку ручки и карандашики она и без старших девчонок научилась. После того, как впервые подглядела за родителями. Ниночка была потрясена. Она-то думала, что мама кричит и стонет от боли, а мама, оказыватся, делала это от сильного удовольствия. Это было видно по её лицу. Хотя Ниночка не вполне это понимала. У папы была такая огромная писька (девочки сказали, что это хуй у него), что... Ну как она может помещаться в маминой письке?!

     Конечно, у неё не писька, а, как сказали всё те же добрые девочки, взрослая пизда, но всё равно! Ниночка завороженно какждый раз смотрела, как папин толстенный хуй с чавканьем и хлюпаньем двигается в растянутой маминой пизде, и судорожно натирала свой тугой бугорок...

     Нина Александровна встряхнула головой, нехотя отгоняя приятные вопоминания далёкой юности, и с улыбкой обратилась к боящемуся посмотреть на мать сыну.

      — Ну рассказывай, Лёшик...

     Мальчик вздрогнул, втянул голову в плечи и отчаянно мотнул головой, не представляя даже, как можно посмотреть маме в глаза. Днём всё казалось намного проще.

      — Да я, правда, не сержусь... Ну что ты... Ну — ка посмотри на меня...

     Лёшка ещё ниже наклонил голову. Уши его пылали, как габаритные огни на «Москвиче — 412». Нина с усмешливой жалостью разглядывала светловолосую макушку сына, его неширокие плечи, которые казались ещё уже от того, что он переоделся в домашний спортивный костюм. Собственно, на Нине был такой же, только несколькими размерами больше — из тонкого синего трикотажа, совершенно не держащего форму. Большие груди женщины, уставшие за день от тесноватого лифчика, сейчас свободно болтались под футболкой, свисая до пупа. А болтались они, потому что она протянула через стол руки и легонько трясла сына за плечи.

      — Э — эй... Похабник малолетний... Ну-ка посмотри на маму... — голос матери был бесконечно добрым, Лёшка не слышал в нём готовности неожиданно взвиться в громкой гневной ругани. Тогда он, пересиливая себя, поднял — таки своё красное жалкое лицо, мельком взглянул на мать и тут же отвёл глаза.

      — Вот ведь, оказывается, совестливый какой у меня сынуля, — негромко засмеялась Нина, выпуская из ладоней плечи сына. — Ну — ка пойди умойся, приди в себя и не трясись. Я не собираюсь тебя ругать... Я же тебе ещё днём сказала, забыл?

     Лёшка с некоторым облегчением вздохнул, выскользнул из — за стола и моментально скрылся в ванной. Нина задумчиво барабанила холёными наманикюренными пальцами по столешнице. Казалось бы, инцедент исчерпан, всё, но она почему — то желала продолжения разговора. Очень желала! Она даже не сразу поняла, что нешуточно возбуждена. Сунув руку в штаны (трусов под ними не было) она быстро раздвинула ноги и сильно провела ладонью по недвусмысленно приоткрывшемуся мокрому влагалищу и твёрдо торчащему шалашику толстого клитора. По телу прокатилась волна острого блаженства. Внезапно выскочившая из преисподней подсознания мысль о том, что она была бы не прочь посмотреть на стоячий член сына, на секунду повергла её в шок, но в следующую секунду заставила сунутую в штаны ладонь задвигаться вдоль зазудевшей пизды быстрее и сильнее... Громадным усилием воли, скрежетнув болезненно стиснутыми зубами, Нина прекратила мастурбацию, с трудом поднялась, прошла к раковине и сполоснула мокрую скользкую руку с несколькими прилипшими к ней короткими лобковыми волосками.

      — Ну и как это всё провернуть, товарищ директор школы? — цинично спросила себя вслух Нина, имея ввиду нарастающее желание увидеть член своего мальчика. Это дикое желание пугало её, но совсем не так сильно, как должно было. Да какого чёрта! Не пугало оно её, а распаляло воображение всё сильнее. Мать мысленно примерила к себе похабную половую сцену с участием сына и... едва не спустила, дёрнувшись всеми своим округлым, тугим телом с широкими манящими бёдрами и выпирающим лобком.

      — Да что ж такое творится — то? — Нина вытерла рукавом футболки внезапно вспотевший лоб. — Я что... На самом деле собираюсь...

     В это время распахнулась дверь ванной. Лёшка, неуверенно улыбаясь и заискивающе глядя на мать, робко вошёл в кухню.

      — Ну что, оклемался, страдалец? — Шутливый тон дался возбуждённой матери нелегко. — Вот теперь рассказывай...

      — А... А что рассказывать — то...

      — Как что? Ты же ведь только у меня не успел ничего разглядеть... А у кого успел?

      — Ма — ам, ну чего ты? Ты же ведь сказала...

      — Что не сержусь. Это так. Но... вот представь себе... мне действительно интересно узнать, что ты видел и у кого.

      — Ну ладно тебе, ма...

      — Не ладно! Просто пытаюсь понять, ЧТО такого интересного для тебя было в отвратительном зрелище того, как женщины мочатся или даже... э — э... извини, срут!

      — И ничего не отвратительное зрелище... — упрямо выдавил вдруг Лёшка, окончательно понявший, что расправы над ним не будет. Вот только... Член неудержимо и стремительно твердел. Старые, полинявшие треники с отвисшими коленями и свободные ситцевые трусы никак не могли удержать его напор. Лёшка дернулся к паху руками, потом, сообразив, что так только привлечёт внимание матери, убрал руки обратно... Снова к паху...

     Нина расширенными глазами смотрела на чудовищный бугор, кровь гулко стучала у неё в висках, ноги ослабели. Она тяжело опустилась на стул, невольно облизнула пухлые губы и, по-прежнему не сводя глаз с явившегося её чуда, с трудом вытолкнула из пересохшего горла звучашие глухо и словно заторможенно решающие всё слова:

      — Перестань семафорить... Сейчас же! Убери руки... Убери, сказала! Мне не видно так... — Нина громко сглотнула слюну. Второй, сильнейший, шок за вечер. Да, её мальчик лет с девяти стал стесняться её, начал плескаться в ванне самостоятельно. У него и тогда был... ну... крупненький такой хуёк... но ничего особенного... А тут... За четыре с лишним года он превратился в... Он такой же, как у её отца! Поражённая этим открытием, Нина зачарованно смотрела на скрытый одеждой вздыбленный член сына. — Сними штаны!

      — Мам... Я... Можно, я пойду к себе... — Лёшкино лицо опять пылало, мальчишке хотелось провалиться, но... То, что говорила мама и как она смотрела...

      — Лёша, я же, кажется русским языком попросила тебя снять штаны и показать мне свой х... член... Я не собираюсь драть тебе задницу!

     Лёшка, внутренне затрепетав от переполнявших его чувств, ухватился за резинки штанов и трусов одновременно и резко спустил их до колен. Выпрямился. Покрасневший ещё сильнее, худой, нескладный, бледнокожий... с будто чужим, приставленным к его субтильному мальчишескому тельцу, длинным толстым членом с медленно вылезающей из плена крайней плоти розовато — сизой крупной залупой. Нина, глядя на чуть подрагивающий член,...   как кролик на удава, сползла со стула на пол, сделала на коленях широкий неловкий шаг и оказалась побледневшим красивым лицом прямо перед нацеленной в нос блестящей головкой. Из маленькой щелочки на ней выступила чуть мутноватая капля. Не помня ничего и не видя ничего вокруг, кроме этого невероятного хуя, Нина подалась всем телом вперёд и жадно поймала широко раскрытым ртом это твёрдый горячий орган. Головка скользнула по нёбу — гладкая, восхитительно живая, упругая... Руки матери машинально задвигались. Одна — поглаживая и потискивая напряжённый худой зад сына, другая — перекатывая и лкгонько пожимая в ладони тугие тяжёлые яйца.

     Лёшка хватал ртом воздух и мотал головой, не в силах произнести не звука. Глаза его, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Наконец, он не вскрикнул даже, а почти взвизгнул:

      — Мам, ты что?! А! Ай-й-й!

     Из Лёшки не брызнуло даже, а полилось матери в рот. Та, даже не подумав отстраниться, наоброт налезла ртом на извергающийся член так, что её нос уткнулся в мягкие светлые волосики на лобке извивающегося сына... Она сама потом изумлялась тому, что смогла так глубоко принять такой большой хуй. У мужа намного меньше, но даже его она никогда целиком не заглатывала...

     Спустя несколько минут они снова сидели за столом. Удивительно, но между ними не возникло никакой неловкости, будто то, что произошло, совершенно в порядке вещей в отношениях между матерью и сыном. Они улыбались друг другу и молчали, держась за руки. Нина, решившая сначала, что это был единственный и последний раз, потом так же просто решила продолжить. До приезда мужа оставалось три недели. Но... не следует слишком торопить события.

      — Лёшка, — с глубоким искренним чувством сказала, наконец, она, — спасибо тебе... Нет, правда... Мне безумно понравилось... Знаешь, я тебе потом кое — что расскажу из своего детства... Интересно! А... Ты сейчас, наверное, очень хочешь кое — что у меня посмотреть, так? В порядке обмена, так сказать, да?

     Мальчик, обмерев от восторга, торопливо кивнул, но мать засмеялась и, ласково погладив его по щеке, разочаровала:

      — Завтра, Лёшенька! Ну не расстраивайся... Слушай, как мы сделаем...

     И Нина, все больше внутренне приходя в восторг и возбуждение от пикантной задумки, подробно рассказала сыну свой план. Она говорила слегка игривым, томным голосом, член у мальчика снова начал подниматься и вскоре замер во всей красе, опять сделав из замученных треников макет полевого шатра князя Игоря. Продолжая говорить, Нина деловито извлекла член наружу иначала умело его дрочить, наслаждаясь размерами и восхитительной твёрдостью. Как раз, когда она завершила свой рассказ, Лёшка содрогнулся и густо заляпал спермой обтянутую футболкой мамину грудь. Нина подцепила на кончик пальца белую каплю, рассмотрела её со странным выражением лица и, сунув палец в рот, с удовольствием каплю проглотила, по-детски причмокнув языком. Подобным образом она собрала с грудей всю сперму. Лёшка завороженно смотрел на это гипнотизирующее зрелище. тщательно облизав палец, Нина весело посмотрела на сына и сказала:

      — Если о чём — нибудь догадается папа — он меня убьёт. Тебя — не знаю... Если о чём — нибудь догадаются в школе — меня посадят. Ты понял, Лёша?

      — Я уже не маленький, мам, — необыкновенно серьёзно ответил мальчик и несмело погладил через футболку мамины налитые тёплые груди.

     В школу мать и сын шли вместе, то и дело переглядываясь с заговорщическим видом. Лёшка периодически косился на роскошные мамины бёдра, энергично двигающиеся под туго обтягивающей их деловой серой юбкой. «А интересно, ей кто — нибудь под подол заглядывет, когда она свою историю ведёт? Или ссат? Директриса всё — таки... Надо будет потом у неё спросить...» Лёшка радостно улыбнулся. Как это всё — таки классно, когда можешь спрашивать у матери о всяких похабных вещах, а она тебя не ругает, а всё откровенно и с удовольствием рассказывает. Как она вчера на бумажке пизду нарисовала! Вот это, говорит, влагалище... дурацкое слово какое — то... а это клитор. Женщины, когда дрочат, то чаще дрочат именно его, хотя многие любят совать во влагалище... ну... огурцы, например, морковки чищенные... Отсюда вот моча льется... Это большие срамные губы... «Ма, а почему срамные — то?» «Ну... откуда я знаю? Так назвали. Можно говорить половые...» Это вот малые... Они от клитора вниз спускаются... А у клитора самого есть такой... капюшончик как бы... Ну вот, теоретически ты теперь всё знаешь... «Не всё, мам... А это... ну влагалище... оно глубокое?» Такой смешок странный у мамы был после этого вопроса. «Моё? Для твоего хуя мелковато, пожалуй, будет...» Лёшка обалдел, услышав из уст матери грубое матерное слово. «Ну и чего ты так смотришь? Извини уж, но эту твою елду смешно называть писей. Согласен?» «А... а у тебя тогда...» «А у меня пизда! Или, если хочешь, пиздень! Завтра ты её увидишь и, думаю, тебе тоже не придёт в голову назвать её писей».

     Ух, как нравилась Лёшке эта новая мама! Так с ней было весело, интересно и очень возбуждающе. У мальчика теперь чуть ли не всё время стоял член. Чтобы это не бросалось в глаза, он прижал его сегодня трусами и брюками к животу, немного завалив налево, чтобы не пришлось перетягивать ремнём под залупой.

      — Значит, сына, — негромко напомнила Нина, когда впереди показалась школа, — выприходите с Альбиной за мастикой, она знает, а потом... случайно прихожу я. Договорились? На третьем уроке, не забудь. Потому что потом сразу будет большая перемена, и ты придёшь ко мне в кабинет.

      — Лёшенька, — Альбина Ивановна смотрела на мальчика через очочки своими томными карими глазами. Линзы сильно увеличивали, а потому глаза казались намного больше, отчего старшая пионервожатая была похожа на прехорошенькую, чрезвычайно сексуально озабоченную инопланетянку. — Понимаешь, в чём дело... Ты вчера так здорово всё сделал, мы на День пионерии прямо на линейке вручим тебе грамоту. Я уже её подготовила, осталось только у завуча подписать... В общем, Лёшенька, надо ещё натереть полы в пионерской комнате. Ну не злись, пожалуйста... просто ты уже всё знаешь и... Ты не бойся! Я сегодня сама провожу тебя в туалет и подожду, пока ты мастики на берёшь. Но ты кабинку всё равно закрой за собой. На всякий случай, ладно? Всё — таки лучше не афишировать, понимаешь? На третьем уроке подходи ко мне в кабинет. Ладно?

     Лёшка довольно талантливо изображал крайнее недовольство, кивая с хмурым видом. Альбина смотрела на мальчика и отчего — то чувствовала медленно, но верно нарастающее возбуждение. Наверное, это из — за его вчерашнего очень мужского взгляда, которым он открыто уставился ей под юбку. И ещё из — за того, наверное, что она помнила: её возмущение было совершенно нескренним. Такие взгляды всегда приводили Альбину к одному результату — она моментально начинала течь...

      — Ну всё, Лёшенька... договорились, значит. Давай, беги, а то на урок опоздаешь. — Она даже сама не замечала, как сладко и призывно звучит её голос.

     Зато заметил Лёшка. Совсем уж теперь не скрываясь, он медленно оглядел всю фигуру пионервожатой. Едва не рвущие блузку вздымающиеся в тяжёлом прерывистом дыхании груди, широкие бёдра, красивые ноги, животик небольшой и под ним на юбочной плотной ткани два крупных сходящихся залома, обозначающих место пизды... Альбина вспыхнула:

      — Иди, Лёшенька... опоздаешь... — было такое ощущение, что она сейчас грохнется в обморок.

     ..Альбина Ивановна сама быстро распахнула дверь в туалет и махнула Лёшке, как регулировщик на перекрёстке. В туалете она в том же темпе почти втолкнула пацана в хозяйственную кабинку. Тем не менее, Лёшка успел с наслаждением полюбоваться на весело скачущие под блузкой от всей этой суеты тугие здоровенные буфера пионервожатой. Закрывшись на задвижку, мальчик ...  

     осторожно опустился на фанерную сидушку унитаза и нетерпеливо вынул из штанов жёстко торчащий член. Обхватив его ладонью, начал медленно дрочить, млея от того, что в каком — то метре от него, отделённая всего лишь тонкой фанерной дверцей, стоит Альбина. Кремовые трусы на толстой пизде... Пухлые ляжки, перетянутые краями чулок... Рвущие блузку, вызывающе торчащие буфера... И ещё эта её откляченная немного аппетитная широкая жопа... А мастику набирать не надо было, мама заранее набрала её в кулёк, лежащий теперь рядом с унитазом.

      — Ну что, Лёшенька, набираешь?

      — Набираю... Альбина Ивановна... — еле выдавил Лёшка, едва не спустив от этого коротенького безобидного диалога. И тут в коридоре застучали каблуки, привычно скрипнула дверь.

      — Ой, Нина Александровна! А мы тут как раз мастику набираем! — бодрым пионервожатским голосом доложила Альбина.

      — Ну хорошо, Альбиночка. Ты извини, но я... — И на глазах потрясённой Альбины Ивановны директор школы зашла в соседнюю с хозяйственной кабинку. Она что, ссать собирается?! Зная, что рядом находится её сын?!! Он же всё услышит!

     Тем временем Лёшка, колотясь от сильнейшего возбуждения и предвкушения, сунул дрожащую руку с зеркальцем под перегородку. Мама как раз энергично задрала юбку и, сильно наклонившись вперёд, раскорячилась над унитазом. Лёшка обомлел: трусов на матери не было, один лишь пояс с чулками... Сколько волосни у неё... Ни хуя же не видно! Будто услышав мысленный вопль сына, Нина Александровна завела руки назад и развела в стороны тучные ягодицы, прихватив длинными пальцами толстые половые губы, густо заросшие кучерявой бурой волоснёй.

     Вот оно блядь! Вчера на картинке, а сегодня... Какой кайф невыносимый! Лёшка жадно пожирал глазами зияющую, мокро блестящую дыру, бесжалостно растянутую мамой. Это влагалище, блядь! Вон губы... Ни хуя себе, какой клитор! Мама рисовала совсем другой, меньше гораздо. А этот толстый, длинный... Торчит так, что капюшончик вот-вот порвётся... Такое всё мясистое, красное, складчатое, скользкое наверное... А вон дырка, откуда ссат... Не успел Лёшка как следует разглядеть, как оттуда вырвалась толстая мощная струя и звонко забулькала в унитазе. Но больше всего Лёшку поразило мамино очко. Оно не было похоже на обыкновенное. Не морщинистое коричневое пятнышко, а... Такая довольно длинная щелка с вывернутыми припухшими неровными краями. И вокруг кожа тёмно — коричневая, потёртая как будто... Мать ссала, наслаждаясь необыкновенно острыми ощущениями. Сын смотрит (и дрочит, конечно), а рядом стоим обалдевшая Альбина...

     У Лёшки потемнело в глазах, и он опять длинно и многоструйно заляпал дверь кабинки. Спрятав зеркальце, ослабевший от взрыва ощущений и эмоций, Лёшка, стараясь делать это тихо, начал стирать сперму с двери. Мама, наконец, иссякла и через минуту вышла из кабинки.

     Альбина во все глаза пялилась на смущённую Нину Александровну. Та подошла и доверительно зашептала:

      — Извините уж, Альбиночка... Вы не подумайте... Просто так вышло... Приспичило до того, что... Ну вы понимаете... И... Я вас попрошу, не рассказывайте никому об этом... маленьком пикантном приключении, хорошо?

      — Конечно, конечно... Я понимаю, — польщённо зашептала в ответ Альбина. — Ещё и не такое бывает! Я молчу, как партизан!

     Женщины, довольные друг дружкой, рассмеялись, и Нина Александровна, радостно улыбаясь, вышла из туалета.

     Между тем Альбина отчаянно текла. Не только весь низ плотных трикотажных трусов скользко намок, но уже начало сочиться по внутренним сторонам бёдер...

      — Лёшенька, ты... скоро там? — голос пионервожатой был прерывист и немного нетерпелив. Она уже представляла, как метнётся сейчас в свой кабинет, запрётся, и сделает себе облегчение. Но прежде надо как — то подтереться. — Скоро?

      — Ещё минутки три... Альбина Ивановна... тут со дна скрести надо...

      — А-а... Ну хорошо... давай, я жду... — Сразу после этих слов Альбина лихорадочно задрала юбку, моля только о том, чтобы никого не принесло в туалет, и резко спустила трусы до щиколоток. Ловко вышагнула из них, подхватила и расставив полусогнутые в коленях ноги, красиво обтянутые чулками, принялась торопливо вытирать трусами ляжки. Покончив с этим, тщательно протёрла изнемогающую, разволглую пизду, скомкала трусы и задумалась, как их теперь нести. Но сначала надо вернуть на место слишком высоко поддернутую сгоряча тесную юбку. В этот момент открылась дверь хозяйственной кабинки... Они замерли в обоюдном шоке. Лёшка с дурацким кульком в руках и дико вытаращенными глазами и пионервожатая с задранной под самую грудь юбкой, со скомканными трусами в руке... Через мгновение Альбина у ужасе охнула, мучительно, до слёз, покраснела и, резко повернувшись к лучшему пионеру школы спиной начала отчаянно дёргать несчастную юбку, которая перекручивалась и накак не хотела возвращаться на место. Альбина уже рыдала во весь голос от невероятного унижения, а Лёшка таращился на её роскошную голую жопу, содрогающуюся от рыданий. Внезапно Лёшка шагнул вперёд и, молча сопя, страдая от боли в моментально ожившем члене, стал помогать пионервожатой стягивать юбку на место. Та сначала сильно вздрогнула, а потом, всхлипывая и дрожа, приняла помощь. Лёшка старался не касаться её задницы, хотя сильно хотелось... Спустя минуту юбка, наконец, вернулась на место.