Пролог

     К середине декабря навалило снегу, но было тепло.

      Для Сибири, мороз в три-четыре градуса — это оттепель.

     Мартыниха шла на утреннюю дойку.

     Избёнка Мартынихи стоит на отшибе, идти ей через всю деревню, вот и встаёт баба ни свет, ни заря.

     Шёл пятый час утра.

     Или ночи?

     Ущербная, стареющая луна, желтела на чёрном, усыпанном звёздами, небосводе.

     Мартыниха в валенках с калошами, в телогрейке и стареньком пуховом платочке. Мартынихе уже седьмой десяток, но баба ещё шустрая — ходит в клуб на дискотеки.

     Свёрток Мартыниха заметила издалека — на зрение не жаловалась.

     Свёрток лежал сбоку от дороги и, подойдя ближе, она увидела следы и вытоптанное место.

     Шевельнулось под сердцем тревожное предчувствие. Мартыниха смотрела на свёрток, но подойти не решалась.

     Наконец, бормотнув — Господи! — и перекрестившись, подошла и ахнула!

     Сердце зашлось: в свёртке спал младенец.

     Заканчивался 1992 год.

     Страна шла вразнос!

      1

     Зинка продрала зенки. За окном темень, в избе холодрыга, во рту кошки насрали!

     Кутаясь в рваный, задрыпаный полушубок, которым и укрывалась, поднялась со старого, скрипучего диванчика.

     На этом диванчике, пять лет назад, тихо умерла Мартыниха.

     Зинке двадцать пять, но выглядит на все сорок.

     Зинка, босиком, вышла в сенцы, нащупала ногой поганое ведро — присела над ним и поссала. Входная дверь была приоткрыта, и Зинка замкнула её на крючок. Вернулась в избу, зачерпнула кружкой холодной воды, из ведра на кухне, и клацая зубами, не то от холода, не то с похмелюги — выпила. Вернулась к диванчику и завалилась на него, закутавшись в полушубок.

     Зинка пялилась в потолок, а он плыл по кругу. Зинка закрыла глаза, но движение по кругу продолжилось, её замутило, к горлу подкатил тошнотный комок и Зинку вырвало на пол.

     Вытирая ладонью, измазанный блевотиной рот, Зинка громко икала, но тошнота прошла и больше не круговертило.

     ...

     Георгий смотрел почту, когда зазвонил сотовый.

     — Жора... — он едва узнал голос Валентины, двоюродной сестры и сердце сжалось, а от затылка по спине расползался холодок

     — Жора, твой папа умер вчера...

     В одно мгновение всё вокруг выцвело и утратило смысл. Всё!

     — Папка! — скрипя зубами от бессилия, он опускался на колени

     — Жора, завтра похороны

     — Я приеду сегодня... — выдохнул он, упал ничком и застонал, катаясь по полу.

     Позвонил жене.

     Таня охнула и сказала, что сейчас придёт.

     Она пришла, и они собрались, и поехали на Южный, на электричку.

     В электричке было пусто: рабочий день.

     Он сидел у окна, и смотрел на проплывающий мимо однообразно-унылый заснеженный мир. Жена сидела напротив, смотрела на него жалостливо и, попытавшись заговорить раз и другой, тоже уставилась в окно.

     В райцентре их встретил Серёга, муж Валентины.

     От вокзала до деревни шесть километров.

     — Что случилось? — глухо спросил он, когда Серёга, переехав ж/д пути на выезде из райцентра, переключил на третью.

     — Он на живот жаловался. Думали обострение гастрита, вызвали скорую. Его забрали, а в первом часу ночи позвонили. Не гастрит был... язва.

     — Мы не стали ночью звонить, всё равно уже... — Сергей помолчал, потом добавил — Он опять стал выпивать... Я с ним разговаривал и Валентина тоже... Но ты же знаешь его... Послал!

     — Он... в больнице?

     — Дома уже. Ему же сделали операцию. Вскрытие не понадобилось. Гроб столярка сделала, за счёт совхоза. Оградку я купил. Пока поставим крест...

     Сергей замолчал, сворачивая на улицу, где был дом родителей.

     Крышка, обитая чёрным сатином, стояла на улице, прислонённая к стенке веранды. Рядом стоял крест.

     Отец лежал в гробу, поставленном на два табурета, в зале. На стульях, на диване и на лавочке, у стены, сидели люди. Было нетоплено, поэтому сидели в верхней одежде. Кто-то из деревенских, узнав Георгия, встал со стула, кто-то со скамейки. Они сели.

     Сергей, сняв шапку, стоял в дверном проёме.

     Черты лица, отца, заострились, он как-то усох и показался таким маленьким. В изголовье горела свеча и стояла иконка с образом. К запаху свечного дымка уже примешивался другой, хотя в доме было нетоплено и холодно.

     Люди вставали и уходили.

     Входили и садились другие.

     Время застыло.

     Заходившие, молча постояв или посидев, молча и уходили. И только двое стариков, Георгий узнал их — это были отцы его одноклассников, о чём-то, полушёпотом, переговаривались.

     Позже, когда они ехали в город, жена ему говорила — А эти двое знаешь о чём говорили?

     Георгий скривил губы

     — Один говорил другому, что держит кроликов и, что их мясо полезное и питательное. Представь?!

     Георгий пренебрежительно кивнул — Я сидел ближе и не слышал о чём они говорят, а ты сидела за мной и расслышала? (Таня стала жаловаться на слух и в последнее время всё чаще переспрашивала).

     — Может потому, что ты не прислушивался?

     — Наверное

     Ни о чём не хотелось говорить, никого не хотелось слушать, и ни о чём не хотелось думать.

     Таня замолчала.

     ...

     Когда за окном стемнело, пришла Валентина и наклонившись к Георгию, сказала — Жор, пойдёмте к нам, поужинаете, да и спать. Здесь холодно, Сергей не стал топить.

     Они ещё постояли и вышли.

     Валентина шла справа, Таня, слева от него.

     — Жор, мы в столовой заказали обед на пятьдесят человек. Хлеб они сами испекут и продукты свои, деньги потом отдадим.

     Он вспомнил про деньги и, достав из кармана, протянул Валентине — Здесь двенадцать тысяч.

     — Гроб совхоз за свой счёт сделал. Оградку Серёжа купил, пока поставим крест...

     — Валь, Серёга уже всё рассказал.

     Валентина замолчала.

     У сестры было жарко натоплено и даже душновато.

     — Валь, а чё, девчонки не приехали?

     — Они же там, Жор. Не узнал?

     — Да я ни на кого не смотрел

     — Они ещё немного посидят и придут. На ночь бабушки останутся.

     Их хотели уложить на кровать, но Георгий попросил постелить на полу.

     Он лежал, подложив руки под голову. Жена, притулившись к правому боку, ровно засопела через несколько минут.

     Он услышал, как пришли племянницы и закрыл глаза. Дверь в спальню приоткрылась — Спят уже — шёпотом сказал кто-то и дверь прикрыли.

     Он лежал, погружаясь в воспоминания...

     Это потом, спустя два года...

     Всё чаще сниться стала мать,

     Отец, вот тоже, в сны заходит,

     И не могу ночами спать,

     И боль на сердце не проходит.

     Я всё корю себя за то, что

     К ним не приехал, как хотел;

     Под Новый Год...

      Теперь уж поздно...

     И горько мне, что лишь хотел.

     И больно мне, что лишь ночами,

     Они в мои приходят сны,

     И близок свет тот — близок снами,

     Да между нами темень тьмы.

     Но, в эту ночь, он спал без снов.

     2

     К утру жар выветрился и стало прохладно.

     Валентина с Сергеем встали затемно, и он слышал, как они мешали корм свиньям, как поскрипывали половицы и накатывал холодный воздух, когда открывали и закрывали дверь.

     Задрёмывал и снова просыпался.

     Валентина заглянула в восемь часов — Не спите?

     — Встаём, Валь.

     Сходили в туалет, сполоснули лицо и позавтракали.

     — Девчонок не бужу, пусть выспятся — сказала Валентина, убирая посуду.

     Они оделись и пошли в отцовский дом.

     — Мы с Сергеем чуть позже придём — проводив их до калитки, сказала сестра.

     Сергей встретился им.

     Он шёл с каким-то мужчиной, которого Георгий, сначала не узнал.

     Они поздоровались.

     — Мы с Лёпой... («Лёпа!» — вспомнил Георгий)... на кладбище. Там всё снегом замело, Лёпа место ...

  укажет... Копателям.

     — Земля поди замёрзла?

     — Парная. Вишь, какая теплынь — ответил Лёпа — Греть не надо.

     — Мы, с Валентиной, через полчасика придём

     В доме уже были люди и стало немного теплее.

     ...

     По улицам, за машиной (выделил совхоз) шло с полсотни человек.

     До кладбища дошли десятка два.

     Постояли.

     Попрощались.

     Закопали.

     Установили крест и венки.

     Ещё постояли и потянулись назад.

     ...

     В доме отца, в зале, уже стояли, сдвинутые, два стола. На столах водка и хлеб. На кухне две женщины из столовой разливали борщ в тарелки и несли в зал.

     Поминки.

     Одни садились и поминали. Другие стояли в прихожей и ждали, когда освободится место за столами.

     Быстро стемнело.

     Он вышел на крыльцо и, прислонившись к стенке веранды, смотрел в небо.

     Кто-то шёл от калитки.

     — Дай закурить!

     — Я не курю — он даже не взглянул

     Он был похож на отца, и Зинка узнала. Она заглянула в его глаза: там была пустота.

     — Хочешь?

     — Где?

     — Пойдём.

     И он пошёл с нею, как был: не вернувшись в дом, чтобы одеться.

     Зинка шла впереди, чуть выставив левое плечо и также, чуть, наклонив голову, как будто от ветра отворачивалась.

     Совхоз за прошедшие годы не разросся и избёнка Мартынихи (теперь Зинкина) так и стояла на отшибе.

     Окна, не запотевшие, тускло поблёскивали в темноте. Ограды не было, построек, кроме разваливающегося туалета, тоже. Дом выглядел нежилым.

     Входная дверь не была заперта на замок, да и замка, похоже, не было.

     — Я схожу поссу! — грубовато бросил он ей в спину.

     Она притопывала, стряхивая налипший снег с валенок

     — Да можешь ссать где угодно, всё равно никто не увидит.

     Зинка шагнула в сени, а он направился к туалету.

     Дверь была прислонена к створу. Петли давно проржавели и сломались. Он сдвинул дверь и сморщился. Намёрзшее, давно не срубавшееся и оплывшее от тепла говно, торчало из очка, словно горб. Двинув дверь на место, отошёл и поссал.

      3

     Зинка открыла дверь и вошла.

     В накуренной и освещающейся от керосиновой лампы (типа «Молнии», которую заправляли солярой) кухне, сидели деревенские забулдыги: две женщины, Нинка и Ленка, и Лёпа.

     Лёпе было под пятьдесят, но в деревне никто не называл его по имени, а может и не помнили уже.

     Возраст бабёнок определить было невозможно в принципе!

     — Зинка! — Вскинулась одна из них — Ты где, сука, шляешься? У них жратвы осталось: заказывали на пятьдесят человек, а пришли сорок. Мы с Ленкой целую кастрюлю борща принесли! Он горячий ещё! А Лёпа, вон, пару бутылок водки ум...

     Дверь открылась и вошёл Георгий.

     Бабёнки сразу всё смикитили и, встав из-за стола, вышли из кухни и потянули, с приколоченной к стене вешалки, платки. А Лёпа, узнав Георгия, подошёл к нему.

     — Жора! — трепал он его руку — Жора, твой батя был мужик! Настоящий мужик! Говорил, что думал! За словом в карман не лез! Недолюбливало его за это начальство, зато уважали! Ну и... — он подмигнул — ... и с бабами... помню, ты в армии был, тётя Груня ещё жива была, а он с Татарчихой...

     Бабёнки схватили Лёпу под руки и поволокли из избы.

     Зинка вышла следом, закрыла за ними входную дверь на крючок и вернулась.

     Георгий сидел за столом, подперев голову рукой.

     Зинка тоже села.

     — Давай, помянем... дедушку — она взяла один из стаканов, с остатками водки

     Георгий взял другой, и они выпили.

     — Поешь?

     Он качнул головой.

     Зинка наливала в тарелки борщ.

     Тарелки и ложки принесли бабёнки.

     — А чё... — когда Зинка, поставив тарелки с борщом, села — ... света нет?

     — Отключили за неуплату — вздохнула Зинка, черпая ложкой борщ — Ты ешь, ешь!

     Георгий съел две ложки — Отопление тоже за неуплату?

     — Отопление в деревне всем отключили. Оставили детсад, школу и сельсовет.

     — Помянем...

     Он плеснул водки в стаканы, и они выпили.

     Молча доели борщ.

     — Ещё?

     — Давай. Чё то аппетит разгулялся!

     Зинка хмыкнула.

     — Тебе холодно? Я могу печку растопить. Дрова есть

     — Где у тебя дрова? Даже забора нету. Разве что дверь от туалета разломать, всё равно толку с неё ни хуя.

     Водка развязала язык.

     — В чулане есть немного колотых. А чурбаны под снегом, их ещё колоть надо.

     — И откуда у тебя дрова? За них ведь платить надо... Или ты натурой?

     Он с усмешкой посмотрел на Зинку, уплетающую борщ за обе щёки.

     Зинка доела борщ и облизывала ложку.

     — Да ты налей ещё! Целая кастрюля ведь!

     — Неээ, хватит! А то будет бултыхаться, когда... — и она посмотрела на него сальными глазами.

     — Блядь! А я уже и забыл, зачем сюда пришёл! — он улыбнулся, а Зинка засмеялась.

     — У меня тополь во дворе стоял. Большоооой! — Зинка даже привстала — Его летом спилили. Ветром отломило ветку, и она провод оборвала...

     — А говоришь за неуплату...

     Переход был слишком сложный и Зинка, оторопело на него пялилась.

     — Ну спилили... — он отодвинул пустую тарелку — А кто распиливал? Сама? У тебя поди и пилы нет?

     — Неээ! Пилы нету. Валерка распилил.

     — Какой Валерка? Останин?

     — Неээ! Они приезжие. Лет семь назад из Казахстана приехали.

     — У него семья?

     — Развёлся он

     — Из-за тебя?

     Зинка хихикнула — Неээ! Выгнала она его. Он такой... блядун!

     — И как ты с блядуном рассчиталась?

     Зинка потупила глаза.

     Георгий усмехнулся: его умилила стеснительность девушки.

     — А Валерка работает?

     — Какой?

     — Который, блядун!

     Зинка разулыбалась — Скотником. На ферме.

     — Алименты исправно платит? Дети у него есть?

     Зинка покачала головой — Она их с собой забрала. Трое.

     — Ладно. Чё мы про детей то... Хотя... — он улыбнулся в усы — ... по теме. Веди в апартаменты, Зинаида! — и встал.

     Зинка зарделась, как маков цвет, поднесла ко рту и прикусила большой палец, и не поднимая на него глаз, встала, повернулась и пошла в комнату.

     Он прикрутил лампу и, расстёгивая ремень брюк, пошёл за ней.

     Зинка сидела на диванчике, сдвинув ноги, выпрямив спину, с прижатыми, к груди, руками.

     Он подошёл к ней вплотную и отпустил ремень. Брюки, зашуршав, свалились к ногам.

     Член уже оттопыривал плавки и он, оттянув резинку, вызволил его.

     Зинка, всё также, сидела, словно истукан.

     — Сними с меня сапоги и давай, не тяни, раздевайся! А то я замёрзну, пока ты растележишься!

     Похоть, сдобренная водкой, расползалась по жилам, распаляя желание.

     Зинка подчинилась и, опустившись на колени, расстёгивала и снимала с него сапоги.

     Он стянул с себя джемпер и бросил на диванчик. Холода, ни голыми ногами, ни торсом, не ощущал.

     Зинка выпрямилась и стала раздеваться, а он, прихватив её за талию, тёрся торчащим членом по ляжкам.

     — Тебе как?

     Он держал её за жопу и, двигая туда-сюда, тыкался членом между ног. Её титьки, мялись об его грудь, а руки обвили шею.

     — Раком! — и он поворачивал её, не выпуская из объятий, и член упруго отгибался, в сторону вращения её тела, выискивая ложбинки.

     Зинка стояла раком, опустив голову на руки.

     В темноте, к которой уже привыкли глаза, белела её жопа.

     Георгий гладил ягодицы, слегка пощипывая кожу, покрывшуюся пупырышками.

     Он жался к жопе животом и тёрся, а руками гладил бёдра, заводя внутрь, и касаясь лобка, вёл пальцами вниз, пропуская сквозь них, поскрипывающие волосы.

     — Тебя ебли в жопу?

     — Нет

     — Я хочу в жопу!

     — А можно?

     — Можно. Только... — он пощупал Зинку; пизда была горячая и влажная, а жопа сухая

     — Вот! — он сунул к её лицу два пальца правой руки — Обслюнявь!

     Зинка взяла пальцы в рот и обмусолила.

     — И ещё.....  

     . — он прижал ладонь к её рту — Сплюнь!

     Зинка шумно втянула носом воздух вместе с соплями и смачно харкнула.

     Георгий невольно улыбнулся в темноте.

     Он прижал ладонь к анусу и размазал по нему, и ложбинке, харчок. Ткнул указательным пальцем в анус, вдавил и совершал фрикции. Его левая рука лежала на спине и Зинка, потянув, прижала её к титькам.

     Он мял, с какой-то ненасытной жадностью, груди, продолжая делать фрикции, потом вытащил палец и, прижав к анусу два, запихал и продолжил.

     Пока он ласкал её одним пальцем, было немного щекотно, но Зинка сдержалась. А когда он засунул два пальца, ощущения изменились, и Зинка стала прислушиваться к ним.

     Желание нарастает и вот он уже тычется возбудившимся членом, направляя в анус. Зинка вздрагивает, а он, сжимая её бёдра, толчками протискивает залупу сквозь зажатый сфинктер. Зинке больно, но она терпит, закусывая губу, а он, с усилием запихивая член в её жопу и разжигаясь похотью, и покорностью, вытягивает полностью и...

     И засаживает!

     Зинка кричит от боли, а он, теряя обладание, впиваясь побелевшими пальцами в кожу, ебёт и насилует Зинку, упиваясь властью!

     Он ебал её!

     Он насиловал её!

     Зинка вскрикивала, но насилию не противилась и излившись, и услышав её стоны он пришёл в себя. И вытягивая из жопы, уже мягчеющий член, он спросил — Тебе больно? Почему не противилась?

     — Мне тебя жалко — Зинка всхлипнула

     И чувства, подавленные страшным горем, встрепенулись. Он, вдруг, осознал, что воспользовался её жалостью, чтобы удовлетворить свою похоть.

     «О, Ббоже!» — прошептал он, и развернул Зинку, и приподнял, и прижал — Прости! Прости меня, прости! — и всё гладил и гладил плечи, и голову, и Зинка разрыдалась.

     В голос!

     Он сжал её лицо в ладонях и целовал глаза, нос, щёки, губы, и Зинка успокаивалась, и он прижал её к груди и слёзы, накипавшие в уголках глаз, покатились по щекам.

     Зинка отстранилась, взглянула на него и увидев, что он плачет, затормошила его — Не плачь! Не плачь, миленький! Ну хочешь, изнасилуй меня ещё раз! Ещё раз, в жопу!

     — Зинка! — он улыбнулся, смахивая слёзы — Зинка, ты совсем глупенькая! Я не плачу — и опять прижал её.

     Его сердце гулко тукалось в груди.

     Зинка улыбалась.

      4

     — Ты где был?! Тебя почти час не было!

     — Я по деревне ходил

     — Вот так?! Ты же простынешь, заболеешь... Говорят тебя видели, как ты с какой-то женщиной ушёл

     — Зинка... Просто шла впереди

     — Говорят про неё, блядь местная... Говорят, что все деревенские забулдыги в её доме гужуются.

     Он молчал

     — Ты у неё был?

     — Тань, ей двадцать пять, мне пятьдесят восемь. Что я там забыл?

     — И почему, сразу, блядь?

     — Так сказали

     — Она «сын полка»!

     — В каком смысле?

     — Найдёныш! Её же растили всей деревней. Мартынихе помогали, кто чем мог. Мартыниха, как нашла её, уволилась с фермы и жила на одну пенсию. Какую воспитали, такая и есть. Она то в чём виновата, Тань?

     — А ты чего её так защищаешь? Уже трахнул?!

     — Да! В жопу!

     Смешок, короткий и нервный — Ты серьёзно?

     — Тань! Ну а что я должен сказать? «Нет» — Ты, не поверишь. Сказал — «Да!» — Ты не воспринимаешь это всерьёз.

     — Я тебя совсем перестала понимать

     — А что меня понимать? Простой, как три залупы вместе!

     — Фуу! Зачем так грубо?

     — Там по другому немного: тупой, как три залупы вместе!

     — Это не ты, это я тупая, как... — Таня улыбнулась, попытавшись представить тупость в три залупы вместе.

     — Есть другое выражение: тупой, как три пима вместе!

     Таня опять улыбнулась

     — Тань, ты чего?

     — Да я просто представила: тупость в три пима, много больше, чем в три залупы.

     — Смотря какая залупа, и смотря какой пим?

     — Ты это серьёзно? Залупа может быть больше п... Фууу! О чём я говорю? В какие игры ты со мной играешь?

     Таня помолчала — Я уже забыла, с чего начала?

     — Я мог простыть и заболеть...

     — Нет! Я что-то другое хотела сказать... Ладно, иди одевайся. Пойдём к Валентине. Здесь нетоплено, холодно. Закрой на замок. Посуду мы помыли. Убрались немного. Иди одевайся, я здесь подожду.

     К середине декабря навалило снегу, но было тепло.

      Для Сибири, мороз в три-четыре градуса — это оттепель.

     З. Ы.

     Деревенские частушки про Зинку:

     Зинка жопою виляет

     Зинка дразнит пацанов

     На деревне каждый знает

     Зинка ходит без трусов

     Если Зинка сядет срать

     Далеко её видать

     Распугает всех котов

     Зинка ходит без штанов

     Подмывалась в баньке Зинка

     Подтиралась подолом

     Из пизды торчит дубинка

     Зинка трахалась с ментом

     Зинку трахали в кустах

     Со всей округи мужики

     Показали в новостях!

     Засуньте в жопу языки!

     16.05.17 15:38