Лифт закрылся, и воцарилась тьма.

     — Ё, — вырвалось у Гладкова (хотя вообще он был сдержанным человеком).

     Как видно, гопники выбили в лифте последнюю лампочку. Такая темень нервировала, хоть и ехать было не ахти сколько.

     Гладков достал мобилку. Та полыхнула прощальным огоньком и потухла: он забыл зарядить ее.

     — Ё-моё! — сказал он с чувством. — Едрить тебя, сукин сын!

     Лифт, видно, принял это проклятие на свой счет и застыл.

     — Эээй, — позвал Гладков.

     Тишина.

     — Ээээээй! — заорал он, стукнув несколько раз в двери.

     — Застряли? — спросил голос из тьмы.

     Он был робким и женским, этот голос.

     — Тут кто-то есть? — спросил Гладков, помолчав.

     — Вообще-то да.

     Гладков попытался осмыслить это.

     — Я не увидел вас. Было темно, — сказал он. — Стало быть, вы тоже застряли?

     — Нет, я просто прошла тут сквозь стену, чтобы вам не было скучно...

     — Мда. Хи-хи, — фальшиво хихикнул Гладков. — А... у вас есть мобилка?

     — Есть. Но она не заряжена.

     — Что-о? Ахахаха! — расхохотался он, на сей раз от души.

     — Это так смешно?

     — Ну... просто забавно: в темноте, в заточении, без связи с миром...

     — Вы не писатель, часом?

     — Эээ... а что?

     — Красиво так выражаетесь. Сильно. Там должна быть кнопка.

     — Где? Какая?

     — Там, где все кнопки. Кнопка вызова.

     Минуту или две Гладков сосредоточенно тыкал во все кнопки, которые мог нащупать.

     — Нет тока, — наконец сообразил он. — Все кнопки потухли. Ай!..

     — Извините. Да, я тут, вот прямо рядом с вами, осторожно... Не ушибла вас?

     — Нет... но, знаете... В темноте вдруг кто-то тебя трогает...

     — Не кто-то, а я. Да, вы правы — потухли... Меня зовут Кристина.

     — А меня Владислав. Можно «Влад».

     — Очень приятно. А меня можно «Кристи».

     — Вы тут?

     — В смысле?..

     — Ну... рядом со мной?

     — Почти, — голос раздался вдвое ближе. — Но я вас не буду трогать, не бойтесь.

     — А вы какая, Кристи?

     — То есть — «какая»?

     — Ну... Так интересно, интригующе — один на один с девушкой, в полной темноте... Вы блондинка?

     — Оооо...

     — Что?

     — А попробуйте угадать? Какая я?

     — Нууу... — Гладков замялся. — Что, вот так вот... по голосу?

     — Ага.

     — Ну... не знаю... По-моему, вы блондинка. У вас голос мягкий такой. Угадал?

     — Не знаю. Тут темно.

     — Ха-ха-ха... А глаза у вас голубые?

     — Угадайте.

     — Наверно, голубые... или серые. Или зеленые. И еще мне кажется, что вы кудрявая.

     — Потому что говорю кудряво?

     — Не знаю. Просто кажется так. Угадал?

     — Нуууу...

     — А можно потрогать? Проверить?

     — Кого? Меня?

     — Ваши волосы. Хоть что-то достоверное...

     — Ну... эээ...

     Холодея, Гладков протянул руки по направлению к голосу. Руки уперлись в мягкое и живое.

     — Ааай!

     — Извините... Я, кажется, промахнулся...

     — Вообще-то у меня волосы не там растут. В основном выше.

     — Извините, — бормотал Гладков.

     Ощущение мягкого и живого обожгло нервы. Жутко, до тика хотелось повторить. «У нее что, голая грудь?» — подумалось вдруг, и стало еще жутче.

     — Извинила. Вторая попытка будет?

     — А можно?

     — Если осторожно.

     Гладков снова протянул руки, на этот раз выше, на уровне своей головы — и они окунулись в пушистую копну.

     — — Йесс! Я угадал! Вы такая кудрявая!..

     Руки его щупали пух, щекочущий ладони, и оттуда в тело текли мурашки, такие же щекотные, будто Гладков целиком залез в шевелюру Кристи.

     — Вы хотите меня причесать, я вижу. Вы парикмахер?

     — Нет, я писатель... Я никогда не видел таких кудрей!

     — Вы их и сейчас не видите.

     — Да... Но мне кажется, я чувствую, какие они золотые. Они греют мне руки...

     Гладков и впрямь чувствовал это. Его руки путешествовали по шевелюре Кристи и откровенно гладили ее, как это можно было делать только с очень близким человеком. Кристи притихла.

     — Вам нравится?..

     — Если я скажу «да», вы захотите чего-то еще — сказала она. — Если я скажу «нет», вы просто прекратите. Поэтом я просто промолчу...

     — А вам не хочется, чтобы я прекращал?

     — Не... хочется... — хрипло проговорила Кристи.

     Гладков ласкал ее голову сквозь кудри, млея от токов незнакомого тела, и в ответ слышал волнительное сопение. Можно было бы сказать «у него потемнело в голове», если бы и так не было темно.

     — Значит, вы сказали «да»...

     — Ммммм...

     — И вы сами сказали, что если «да» — значит... значит, можно что-то еще.

     — Я такого не говорила!..

     — А что «еще»? Что ты имела в виду? — вкрадчиво шептал Гладков (или, точнее, кто-то в нем), переходя с кудрей на шею.

     — Ооооу! Вы решили защекотать меня? — жалобно спросила Кристина, не заметив его «ты». Судя по ее голосу, прикосновения Гладкова имели оглушительный успех.

     «Какая же ты чувственная», думал он, сходя с ума.

     — Ты имела в виду... может, лицо? Можно потрогать твое лицо?

     — Вы мне весь макияж сотрете...

     — Я аккуратненько... снизу... — бормотал Гладков, щекоча ей под подбородком и легонько задирая его вверх. Этот испытанный прием подействовал, будто Гладков нажал на кнопку «возбуждение»: Кристина закряхтела, шевельнулась, и он услышал шорох одежды.

     «Выгибается» — думал он.

     — Ого! У тебя такие пухлые губки! Ну просто... просто ого, какие!

     Его палец путешествовал по ее губам, чуть прижимая, чтобы не дать ей говорить. Подушечка скользила по влажному — Кристи чуть приоткрыла губы и слегка ловила ими палец. Под ним было все мокрее и мокрее, и что-то совсем влажное и мягкое обожгло его и исчезло... неужели язык?

     В какой-то момент напряжение стало невыносимым. Гладков набрал дыхание, еще не зная, что он скажет... но Кристи опередила его:

     — А теперь, — сказала она, куснув губами его палец, — а теперь я вас потрогаю. Думаете, только вам можно? Где вы тут?

     — Вот я, — отозвался Гладков, закрывая глаза.

     Горячие, как маленькие печки, руки ткнулись ему в шею, нащупали подбородок, губы...

     — Ой, какой колючий! У меня пальцы в дырках будут! Уходим отсюда, — смеялась Кристи, но пальцы ее щупали Гладкова нежно, горячо, и тот млел от их тока. — Тааак... Нос длинный, шнобель такой... Вы Урфин Джюс, да? А это что? Следы веков? Вам сколько лет? — пела она, нащупав морщины. Ее скользящие касания драли Гладкову нервы.

     — Сорок... три... — хрипло сказал он.

     — Ого! А лапали меня так, будто вам пятнадцать.

     — А... тебе сколько?

     — А мне... сорока еще нет. Угадайте! — она перестала его щупать.

     — Уффф... Ну точно не пятнадцать, — сказал Гладков. — Судя по голосу... и губам...

     — А сколько? Тридцать шесть?

     — Слишком мало данных. Надо... — он прикоснулся, не дыша, туда, где должно было быть ее туловище, — надо собрать информацию...

     И сжался, ожидая реакции. Но Кристина молча пыхтела, и он двинулся дальше.

     Под его пальцами было голое, горячее, мягкое, и оно было уже довольно долго... «Грудь! Совсем голая?... « Но нет: край ткани, ложбинка...

     — Ого! У тебя такое декольте...

     — А что? Не нравится?

     — И грудь... большая такая... Третий размер?

     — Четвертый.

     Он спустился ниже, на талию, гнущуюся под его руками, и вернулся выше.

     — Это вы проверили — может, я толстая корова?

     — Ну что ты...

     — И как? Со мной можно иметь дело?

     — Ты потрясающая, Кристи, — горячо шептал Гладков, исправляя нечаянную лажу. — Я почти вижу тебя. У писателей знаешь какое воображение! Ты нежная кудрявая блондинка с пухлыми губками, созданными для любви... У тебя молочно-белая кожа, голубые или серые глазки, большие такие... и краснеешь ты крепко. И вообще ты розовенькая... наша, славянская, русская порода!... Что такое?

     Кристи хихикнула.

     — А лет мне сколько? — спросила она.

     — Ну....

 

      .. ты тонкая, но крепкая, в самом соку. С такой потрясающей грудью... и голос у тебя густой, чувственный... Но ты молодая. Иногда бываешь почти ребенком. Думаю, тебе от двадцати трех до двадцати восьми... Двадцать пять! Угадал?

     — Эээм... Будем считать, что да. А руку вы у меня все время будете на сиськах держать?

     — А... тебе нравится?

     — Не уверена. Лежит себе, как на перине... Тяжелая, между прочим!

     — А соски у тебя такие же большие? — решился Гладков.

     — Ээээм...

     — Большие и розовые, да? Чтоб много-много молочка деткам было, да? — шептал он, массируя пышную грудь. Кристи охнула и отстранилась, но сзади был угол лифта, в который Гладков загнал ее и возобновил ласки — уже двумя руками.

     В лифте сверкали искры и рвались фейерверки.

     — Какая же ты чувственная, Кристи, — сказал он вслух, стягивая край ткани с ее упругих шаров. — Аааа, ааа... — запели они вдвоем, когда он нашел ее голые соски и взялся за них сразу двумя руками. — Аааа... — подвывал Гладков от ужаса и от похоти. — Тебе нравится? Нравится, девочка моя?

     Он нагнулся, взял в рот горячий сосок, боднувший его, и стал взаправду сосать, причмокивая, как грудничок. Кристи застонала густым басом.

     — Нравится? — бормотал он, мучая ей грудь. Она не отвечала ничего, извиваясь под его ласками.

     «Как мы это здесь сделаем»? — думал Гладков. — «Она наверняка побрезгует на грязном полу... Неужели стоя, как ковбои в порнушке?»

     Он нащупал Кристинины бедра, круто расходившиеся в стороны, как у индийских шакти.

     — Ничего себе, какие... Да у тебя идеальная фигура! 90—60—90?

     — Шестьдесят — да, — хрипло отозвалась Кристи. — Пятьдесят девять... Остальное больше...

     — Обалдеть, — искренне говорил Гладков, расстегивая ей джинсы.

     — Может, не надо? — вдруг спросила Кристи. Жалобно, как девочка.

     — Но ты же хочешь, хочешь!... — Гладков схватил ее за грудь, обвил рукой талию, с силой массируя тугое горячее тело... — И я хочу. Очень-очень-очень хочу... Кристи, девочка моя, не бойся. Не бойся, моя кудряшка, все будет хорошо... все будет очень-очень хорошо... — бормотал он, стаскивая тряпки с ее замечательных бедер и спуская их глубоко-глубоко вниз, ниже колен. — Ну вот мы и голенькие, ну вот, — лихорадочно гудел он, наглаживая руками всю Кристи сверху донизу, во всех местах одновременно. На ее животе болталась майка. — Давай маечку снимем, а? Давай? Она мешает... Что? Что, что, моя девочка?

     — О... оо... ооо... Ооооууууэээээ!... — вдруг расплылась Кристина, извиваясь в темноте. — Эээ! Э! Э!

     Ее рука дрожала между ног — Гладков чувствовал ее вибрацию. Недолго думая, он сунул туда свою собственную, окунув ее в горячий клей.

     — Моя... девочк... кончи... чувственн... такая... — вылетали из него ошметки слов, обугленные от перегрева. Кристи ревела и взбивала бедрами воздух, рука Гладкова отчаянно хлюпала в ее промежности, другая хватала грудь за оба соска сразу; лифт ходил ходуном, и казалось, что какой-то великан трясет его, как спичечный коробок.

     Кристи кончала долго и душераздирающе — Гладков даже устал вибрировать в ее киске, хлюпавшей ему на одежду.

     Потом она оползла вниз, как студень, и тот еле успел подхватить ее.

     — Уууууууфффф, — выдохнули они оба, хоть Гладков не кончил, и яйца его ныли, будто их сдавили клещами.

     — Ну и нуууу... — сказал он. — Ты такая чувственная...

     — Где-то я это слышала, — отозвалась Кристи густым басом.

     — Но ведь ты кончила сама, я даже тебя не...

     — Хотите продолжения? — спросила Кристи.

     — Ээээ... вообще-то да. Очень, — похолодел Гладков.

     — Можно я вам... минет сделаю?

     Было ясно, что она впервые произносит это запретное слово.

     — Даааа! — заорал он, лихорадочно расстегивая брюки.

     Это был самый короткий минет в мире: он только сунулся во влажный ваккуум, окутался его скользотой, мгновенно растаял в ней, спазмируя до костей, пару раз наподдал бедрами — и лопнул, разбрызгивая сладкий огонь в Кристи, которая подавилась его кончей и кашляла, роняя слюни Гладкову на яйца...

     — Я даже приготовиться не успела, — пожаловалась она. — Вы так быстро...

     — Просто... ты меня... сильно... возбудила... — говорил ей голос Гладкова откуда-то из глубин, опустошенных ее ртом.

     Они помолчали.

     Кристи покашливала где-то внизу. Гладков сполз туда, к ней, и обнял за плечи.

     — Можно? — спросил он.

     — Угу...

     Они снова помолчали. Им было вкусно и тепло, и тела их продолжали общаться, обмениваясь невидимым током.

     — Спасибо тебе, — сказал Гладков.

     — На здоровье. Вам спасибо, — отозвалась Кристи.

     — Мне-то за что? Только хотел извиниться, что пристал к тебе. Вообще я не такой.

     — А какой?

     — Ну... Трудно сказать, какой. Со стороны виднее. Но я никогда не приставал к девушкам в лифте. Даже странно, — со смехом сказал Гладков.

     — И я тоже... к мужчинам, в смысле.

     — Да? Вот видишь... Это лифт, наверно, какой-то заколдованный!

     — Наверно...

     Они снова помолчали.

     — А у тебя до сих пор сись... грудь голая, — сказал Гладков.

     — Да ладно, я не побью вас за «сиськи». А вы что, против?

     — Нет, но... придут нас спасать, откроют — а там...

     — Думаете, придут?

     — А как же? Что мы здесь, как Аида и Радамес, что ли?..

     — Риии-торна-вин-ти-кооор*... — вдруг запела Кристи красивейшим контральто.

     ___________________

     *Ария Аиды из одноименной оперы Верди. (Прим. авт.)

     У Гладкова похолодело в кишках.

     — Огооо! — восторженно крикнул он, когда она допела фразу. — Ты что, оперная дива?

     — Ну... не совсем дива, и не совсем оперная... Я больше по джазу.

     — Вот это да! Ты просто молодчина, Кристи! — горячо сказал Гладков, сопровождая слова бурной жестикуляцией. И нечаянно задел что-то тугое и мягкое.

     — Ааай! — мяукнула Кристи.

     Гладков сжался.

     — Это был мой сосок! — сказала она.

     — Прости. Я случайно.

     — Я знаю...

     — А здорово, что теперь нам можно трогать друг друга везде... — он положил руку ей на грудь. — И в этом нет ничего такого...

     — Тогда и я вас буду трогать за... член. Вы еще не спрятали его?

     — Нет. Только он липкий и противный.

     — Я знаю. Он был у меня во рту.

     Гладков прикусил язык, а Кристи нащупала его хозяйство и принялась изучать своими горячими, нежными пальчиками, из которых в него шло щекотное электричество...

     — Ааа... Ты сейчас снова меня возбудишь... и что тогда?

     Кристина хотела что-то ответить, но тут откуда-то грюкнуло, и пропитый голос спросил из никуда:

     — Эй! Есть кто тама?

     Гладков и Кристи подпрыгнули, стукнувшись плечами.

     — Ееесть! — крикнули они дуэтом, лихорадочно заправляя голые телеса.

     — Ща вскрою вас. По всяму микрорайону тока нету, еб твою мать...

     — Сейчас нас вскроют, — сказал Гладков (Кристи хихикнула), — и мы увидим друг друга.

     — Да, — отозвалась она. — Волнующий момент...

     — Ты и правда волнуешься?

     — Да, — сказала она, помолчав. — Немного.

     — И я. Только я совсем некрасивый.

     — А я не люблю красивых.

     — Серьезно?... Но ведь ты красивая?

     — Увидите, — загадочно сказала Кристи.

     Матерящийся монтер загрохотал совсем рядом, и вскоре темнота раскрылась, ослепив глаза.

     — Выходитя, — сказал монтер, направив фонарь им в лицо. — Осторожно, тута темень, как у негра в заднице...

     — А вы... — начала было Кристи, но осеклась.

     Гладков, проморгавшись, косился на ее профиль. Пока он видел только большую копну волос, остальное казалось вылепленным из темноты.

     Они вышли, держась за руки, и прошли к выходу из подъезда. Дневной свет ударил в глаза так, что градом полились слезы.

     — Ну, смотрите, — торжественно сказала Кристи.

     Гладков повернулся к ней... и чуть не сел на пол.

     Перед ним стояла роскошная, грудастая, гибкая, стройная, ослепительно красивая и чувственная... негритянка.

     Черная, как темнота, откуда они вышли.

     Стояла и смотрела на Гладкова своими чернющими глазами, лукавыми, вопросительными, насмешливыми, ожидающими...

     — Ты что, об темноту покрасилась? — спросил он наконец.

     Кристи расхохоталась, обнажив белоснежные зубы.

     — Ну да, а раньше была «нашей русской породой», — сказала она.

     — Прости. Я просто в шоке. Ты потрясающая, — сказал Гладков.

     Кристи посмотрела ему в глаза.

     — А ну-ка повторите, какая я.

     — Потрясающая. Гораздо лучше, чем я думал.

     — Мне, кстати, всего восемнадцать, — сказала Кристи. — И я правда чувствую себя русской.

     — Ну, выглядишь-то ты на двадцать пять.

     — Потому что сиськи большие. И голос. Риии-торна-вин-ти-кооор... — запела она, закончив эффектной джазовой каденцией. Гладков зааплодировал. — Вы, кстати, торопитесь?

     — Я? Ээээ... нет.

     — И я нет.

     Он осторожно обхватил ее за талию — и они пошли вместе: лысеющий блондин Гладков — и черная, как эбонит, негритянка Кристи, у которой на щеке присохла капелька его спермы...