Вот мне интересно, какой идиот придумал, что скотч с лица надо сдирать одним резким рывком?

     Я подвываю и тихо матерюсь, размазывая ладонью капельки крови — кто бы мог подумать, что на женском лице столько мельчайших волосков, вырванных сейчас с корнем. Губы и кожа вокруг рта горят огнём после этой незапланированной эпиляции. Пошатываясь, я подхожу к машине, заглядываю в зеркало — мат-терь божья... Всё-таки забавные мы, бабы, существа — в паре шагов мужик оглушённый валяется, в промежности мокро и липко, о растерзанной одежде вообще говорить не приходится, но первая потребность — доковылять до ближайшей отражающей поверхности. Впрочем, пожалуй, это как раз следует расценивать как признак того, что в целом я в порядке, во всяком случае морально — физически дела обстоят похуже, руки ходят ходуном, меня колотит крупной дрожью, набегающей волнами, настолько сильной, что я раз за разом передёргиваюсь всем телом. Не знаю, дело в нервном напряжении или я так сильно замёрзла, но в любом случае мне бы сейчас очень не помешала пара глотков чего-нибудь с градусами — да где ж его взять? Можно бы поискать по мастерской, но это потом. Сначала — Хищник.

     На то, чтобы как следует скрутить за спиной его запястья, а потом и локти, уходит весь остаток скотча — я б и ещё столько же намотала, потому что бугры мышц на руках парня выглядят более чем серьёзно, я помню, как легко, почти не напрягаясь, он держал меня на весу, когда насиловал. Ноги приходится связать уже верёвкой, предварительно стянув кроссовки, комбинезон и трусы — ленты я больше не нашла. С минуту уходит на то, чтобы разобраться с талью и подцепить крюком скотч на запястьях — а потом в голове вдруг с пугающей достоверностью рисуется, как крюк рвёт липкую ленту и эти ручищи оказываются свободными. Хватаю верёвку и наматываю её поверх скотча в несколько тугих мотков, завязав на тройной узел и только потом, удовлетворённая результатом, цепляю крюк, просовывая для надёжности между витками верёвки — с натугой, так, что пришлось бы сильно постараться, чтобы с этого крючка соскочить.

     Поднять эту гору мяса не так и просто — руки вывернуты уже до предела, а корпус едва приподнялся над полом. Зато это приводит парня в сознание. Я морщусь от его крика — голова моя всё ещё дико болит, наверно, надо было оставить кусок липкой ленты, чтобы заклеить рот, но я об этом как-то не подумала — соображаю я сейчас не очень хорошо, примерно как после многодневной пьянки.

     — Какого... Сука-а!

     — Завали хайло, — прохрипев эти слова, я захожусь в приступе кашля, и какое-то время в помещении царит адская какофония, состоящая из мата, потрескивания механизма тали и моих попыток прочистить горло. Вид Хищника, бьющегося на крюке, как здоровенный толстолобик, доставляет мне острейшее удовольствие даже несмотря на застилающие глаза слёзы. Ему приходится подтянуть ноги под себя, чтобы встать, я поднимаю его всё выше, так что в конце концов он оказывается стоящим на мысочках, наклонившись вперёд под каким-то выглядящим кошмарно неудобным углом. Он всё ещё одет в пайту, из-под которой торчат голые ноги, покрытые редким жёстким ворсом, и обмякший член вполне приличных размеров. Кричать Хищник перестал — сцепив зубы, он тяжело и часто дышит, глядя на меня исподлобья — по-другому смотреть у него сейчас не получится, только вот так, склонившись в принудительном поклоне, выгнув спину и оттопырив зад. На бритой голове блестят капельки пота — не от жары, от боли.

     Я тоже молчу. Если честно, не очень представляя, что делать дальше. Если совсем уж честно, не знаю, что я и сейчас-то делаю — нормальной женщине положено истерить, нормальному майору — звонить в ментовку. Но оба варианта мне совершенно не подходят. С первым понятно почему, а вот со вторым всё сложно. Призрак Василисы, наверное, до конца жизни моей будет стоять у меня за плечом и дышать в затылок холодом. К тому же, есть у людей странный выверт в мировосприятии — в том, что касается секса, сочувствовать жертве не принято. Если жена изменяет мужу, бедолагу окрестят рогоносцем и будут смеяться. Пидорами на зоне считают только опущенных, их «партнёров» это определение не касается. Изнасилованную девчонку за глаза — а то и в глаза — не раз обзовут шлюхой, не особо разбираясь в ситуации. От одной мысли о том, как будут замолкать в коридорах голоса коллег при моём приближении, становится дурно. Да, Рому-то я посажу, только вот не это мне надо...

     Тогда что? Что мне сейчас делать? Развернуться и уехать, забыв произошедшее, как страшный и странный сон? Этой идее сопротивляется всё моё существо, да так, что к горлу тошнота подступает и приходится сжать руки в кулаки, чтобы сдержать рвущийся наружу вопль обиды и ярости.

     А зачем сдерживать?

     Развернувшись на каблуках, я иду к машине. Не знаю, что там подумал сейчас Хищник, но уезжать я не собираюсь — достаю из бардачка корочки. Всё так же молча возвращаюсь к подвешенному, раскрываю удостоверение и просто держу перед его глазами — долго держу, наблюдая при этом за сменой выражений на лице Хищника. Недоумение. Напряжение. Отчаяние.

     Обречённость.

     — Послушайте, я же ничего плохого...

     О, мы уже на «вы». Хлёсткий удар раскрытой ладонью по щеке заставляет парня замолчать. Разговаривать с ним мне совершенно не хочется — горло саднит, к тому же я боюсь сорваться. Во мне кипит и варится что-то такое, от чего примерно одинаково что до истерики, что до убийства. Надо дать этому выход, пока меня не разорвало, как паровой котёл под давлением. И я, кажется, знаю, как — вместе с этой пощёчиной из меня выплеснулась толика этой ядовитой дряни. Тьмы. Пафосно? Да и чёрт с ним, зато очень верно.

     Удостоверение я засовываю в карман. То, что я делаю дальше, заставляет Хищника изумлённо вытаращить глаза: расстегнув и скинув полусапожки, я стаскиваю безнадёжно испорченные колготки вместе с трусиками.

     — Открой рот, — командую я Роме. Он медлит пару секунд, ловит вторую плюху, после чего рот таки открывает, и я заталкиваю туда испачканные моим соком и его спермой трусики, закрепляю этот импровизированный кляп колготками, обмотав их вокруг головы и затянув на бритом затылке узлом. Я понимаю, что не пощёчины заставили парня подчиниться, они лишь физическое подтверждение моей власти над ним — власти, которую даёт мне принадлежность к органам. Я прекрасно знаю, как к нам относятся — часто с неприязнью, иногда даже с брезгливостью, но страха точно больше, и при виде человека в форме практически у каждого возникает разной степени выраженности подсознательное чувство вины и желание поджать хвост. Узаконенная опричнина, со сменой «ми-» на «по-» мало что изменилось — и касается это всей системы правосудия. Скорее всего, Хищник уже записал себя в покойники.

     Как и я себя — не так давно.

     — Как оно, в шкуре жертвы, а? — я таки не сдержалась, заговорила.

     Не собираюсь я его убивать. Не потому, что жалко, просто... Хватило мне Василисы. По самую макушку хватило тех долгих месяцев, когда я вздрагивала от каждого звонка и просыпалась по ночам с бешено колотящимся сердцем. Не отмоешься от такого — если есть хоть крохи совести. Была бы верующей, было бы проще, церковь там, свечки... Только не моё это. Вон пусть Хищник молится.

     — Молись, сучонок, — ему о моём решении знать не обязательно, если и впрямь считает себя кандидатом в покойники — разубеждать не буду. Пусть попотеет.

     А вот мне становится легко, потому что теперь я совершенно точно знаю, чего хочу. И пальцы не дрожат, когда я ловкими движениями вспарываю ножом пайту парня, оголяя его крепкий татуированный торс с напряжёнными до каменной твёрдости мышцами. Он вздрагивает всем телом, как-то по-лошадиному, что ли, когда лезвие касается кожи — в основном случайно, хотя пару раз я совершенно осознанно оставляю длинные тонкие порезы. Неглубокие — пока. Начать я хочу не с ножа.

     Вот оно, подходящее орудие экзекуции — увесистый бензошланг из толстой резины в нитяной оплётке. Он рассекает воздух даже не со свистом — ...

 

     с тихим гулом, держать его в руке не так удобно, как плеть, но после десятка ударов я приноравливаюсь. Шланг лупит по голому телу смачно, но следов почти не оставляет — кожа у Хищника плотная. Первые полтора-два десятка ударов он сносит молча. Потом запас прочности, видимо, иссякает, и сквозь кляп прорываются звуки, навевающие отчётливую ассоциацию со скотным двором.

     Хлясть!

     — М-м-мва-а-а!

     Хляс-сть!

     — М-м-муа-а-а!

     Хлясть!

     Наверное, со стороны мы выглядим дико — связанный парень и я, в блузке и жакете нараспашку, с голым задом и подпрыгивающей при каждом ударе грудью. Это невообразимо далеко от эстетики БДСМ, какой её представляют на фото, здесь нет глянца, нет позы — только запах пота и крови, спермы и смазки — женской и автомобильной, а ещё мои приступы кашля и стоны Хищника, и сочные шлепки бензошланга по покрытой потом коже...

     Боже, это прекрасно!

     Это, чёрт возьми, по-настоящему, не так, как тогда с Алисой в кабинете Ужратого, сейчас в моих руках настоящая боль и настоящая власть — над телом, над жизнью, — потому что принятое решение можно и отменить — если я того захочу.

     Я устаю слишком быстро — видимо, сказывается всё пережитое, и временный прилив сил, вызванный то ли эмоциями, то ли гормональным всплеском, отпускает меня довольно скоро. Спина, бока и бёдра Ромы покрыты длинными багровыми полосами, сливающимися в густую сетку — полагаю, со временем это превратится в один сплошной синяк. Была бы у меня плётка — было бы интереснее, а так я даже кожу ни разу не рассекла. А я хочу крови.

     И секса. Дико хочется трахаться, тело, разгорячённое поркой, болезненно напряжено, соски стоят так, что, задев их ненароком шёлком блузы, я шиплю сквозь зубы, как от ожога. Опускаю вниз взгляд — ого... Бёдра вверху, по внутренней стороне, глянцево поблёскивают от влаги.

     И что с этим делать?

     В отличии от меня, Хищник кайфа явно не ловит — плывущий затравленный взгляд, каждый выдох — стон, тихий, не жалобный даже — жалкий. Такой же жалкий, как вяло болтающийся отросток у парня между ног. Придушить его, что ли, как он меня? На меня же подействовало... Нет, чушь, это совсем другое, я не Рома, чтобы путать «собачий кайф» с эротической асфиксией. Хотя рациональное зерно в этой мысли есть, только душить надо не Рому-большого, а, так сказать, Рому-маленького.

     Хромированный хомутик с закруткой подходит для моей цели идеально — скрученная кольцом полоска блестящего металла шириной примерно в сантиметр, диаметр этого колечка регулируется как мне угодно с помощью отвёртки. Хищник дёргается, когда я беру в руку его хер, понимает, что именно я хочу сделать, хотя вряд ли понимает, зачем. Мысли я читать не умею, но главный мужской страх, кастрацию, знаю прекрасно, и готова спорить, что Рома именно об этом и подумал. Я даже смеюсь тихонько, надевая колечко на член и затягивая регулятор. Не знаю, сколько нужно времени, чтобы напитать хищников хрен кровью — даления в артериях хватит, чтобы обеспечить принудительную эрекцию, а вот оттока крови по венам практически не будет. Мне приходилось практиковать подобное с эрекционным кольцом — мой, скажем так, бойфренд порядком старше меня, и у него временами случаются сбои. Металлический хомут, конечно, в плане комфорта далёк от резинового кольца, но удобство Хищника меня волнует в последнюю очередь. Не уверена, что и вправду собираюсь использовпть его по назначению — мне хочется пока что просто ещё больше унизить и напугать эту сволочь.

     Кстати... А как насчёт Самого Большого Мужского Страха Номер Два?

     — А хочешь узнать, как оно, когда тебя трахают без твоего разрешения, а, Р-рома? — я почти мурлычу его имя, и голос звучит практически нормально, к моему удивлению. Я медленно, почти ласково провожу ладонью по напряжённой спине, опять вспоминая о лошадях.

     — Жаль... Такое роскошное тело. Если б ты, Рома не был такой тварью, всё могло бы быть... приятно обоим.

     Кожа под моими пальцами мокрая, горячая, я чувствую мелкую дрожь, даже биение сердца, кажется, чувствую — или это пульсирует кровь в моих собственных ладонях? Такая себе форма эрекции. Кончики пальцев рисуют зигзаги на скользкой от пота коже, пробегают по татуировке — теперь я вижу её полностью: скелет бросает игральные кости, рисунок странный и красивый, — чертят дорожку к полушариям Хищниковой задницы, даже на вид скорее твёрдой, чем упругой. Интересно, как долго он так может, держать все мышцы в таком напряжении? Рано или поздно он таки обвиснет, выворачивая руки в плечевых суставах ещё сильнее, может, и вообще вывихнет, понятия не имею. Ну да от этого не умирают.

     — Тебя когда-нибудь имели в жопу? — последнее слово я произношу смачно, чуть растягивая.

     — М-м-мв-в?!

     Вероятно, это надо понимать как «нет».

     Мой взгляд шарит по стеллажам в поисках чего-нибудь, подходящего для моей цели, пока я рассеянно поглаживаю Рому по заднице — да, облом. Ручки отвёрток мелковаты, здоровенный агрегат, похожий на кондитерский шприц (что им вообще делают, интересно?) я в него и с литром смазки не впихну... А, вот — баллончик с силиконовым полиролем, пожалуй, подойдёт, хотя он тоже не маленький, в меня бы точно не поместился — он больше, чем, скажем, флакон лака для волос, раза в полтора, длиннее и толще. Как бы только колпачок внутри не потерять. Я ловлю себя на том, что думаю о Роме теперь даже с какой-то заботой — большая часть моего праведного гнева, видимо, испарилась вместе с потом во время порки, и то, что я планирую делать дальше, уже скорее игра — для меня. А ведь из меня получилась бы неплохая Госпожа, с самоконтролем у меня всё лучше и лучше. Да и с воображением тоже.

     Флакон в моей руке вызывает у Ромы приступ паники — такого ужаса в человеческих глазах я даже в кино не видела. Парень мычит сквозь кляп, мотает головой из стороны в сторону, он бы, наверное, и на колени сейчас бухнулся, если б мог. Но я чувствую — не доломала его ещё. И я знаю, что мне нужно сделать с ним дальше. Не просто засунуть баллон в задницу, нет. Налившийся кровью хер, перетянутый хомутом, уже порядком привстал, независимо от желания парня — и я хочу это использовать. Хочу, чтобы Хищник кончил, когда я буду насиловать его в зад — о, это будет покруче, чем просто его поиметь, куда более вкусно, потому что каждый раз, когда он будет кончать, ещё много-много лет, в его памяти будет всплывать этот постыдный, отвратительный любому нормальному мужику момент. Более того, я знаю, как добавить в блюдо его позора ещё больше специй.

     — Рома, ты хочешь жить?

     Кивок.

     — Тогда давай поиграем. Ты мужик сильный, настоящий, да? Сделаем так: я вытащу кляп. Если ты сможешь ни разу не закричать, пока я с тобой не закончу, я тебя не убью. Более того — отпущу. Разговаривать ты тоже не будешь, если я не прикажу. Согласен?

     Кивок.

     Трусики-кляп промокли насквозь, тонкие ниточки слюны тянутся следом за ними, когда я освобождаю рот парня. Он дышит тяжело, сглатывает, избегает моего взгляда. Жалко, что на стене нет зеркала, хотелось бы мне видеть его лицо, когда толстый холодный баллончик начнёт таранить его тугую дырку. Зайдя сзади, я снимаю колпачок и щедро брызгаю силиконом на звёздочку ануса, оттянув ягодицу в сторону рукой.

     — Стонать разрешаю, — милостиво произношу я, возвращаю колпачок на место и, посомневавшись секунду, всё же разворачиваю флакон донышком вперёд. Доброта моя...

     Ого, не думала, что это будет так трудно. Первое время не получается вообще, флакон лишь соскальзывает, и я с досадой вспоминаю чудесный страпон Ужратого и разработанную попку его секретарши. Нужно больше смазки...

     Хм-м, моторное масло «идеальное скольжение и защита от износа». Кака-ая ирония... Что ж, попробуем. Обмакнув в банку пальцы, я щедро зачерпываю густую, остро пахнущую минералку и смазываю натёртое моими безуспешными усилиями очко Ромы.

     — Не рыпайся, для тебя же стараюсь.

...  

     В конце концов, я упираю другой конец флакона себе в лобок, обеими руками беру Хищника за бёдра и буквально натягиваю его на баллончик сильным безжалостным рывком — парень дёргается, молча — однако! Что-то хрустит, надо полагать, связки, но я держу крепко, резко и безжалостно заканчиваю задуманное, запихивая баллончик почти на половину длины в зад качка, вскрикивая от удовольствия — даже несмотря на то, что другой его конец больно давит мне на лобок, но чёрт возьми, я почти ощущаю эту металлическую хрень продолжением моего тела! И это совсем не так, как было с Алисой — сучка тогда кайфовала, а сейчас моей жертве больно, стыдно и страшно, а мне — вкусно от этого неимоверно.

     Я всё же ослабляю таль, позволяя парню упасть на колени, чтобы он, чего доброго, не вырубился от боли в плечах. Не от жалости, просто иначе задуманное мне вряд ли удастся. Прижимаю баллончик своим телом, не позволяя заднице Хищника вытолкнуть его, я наощупь нахожу его член и начинаю массировать — мягко, почти нежно, добиваясь нормальной эрекции. Видимо, что-то от мазохиста в парне всё же есть, потому что довольно скоро плоть в моей руке становится твёрдой и горячей. Левой рукой надрачивая член, я продолжаю трахать Хищника в зад — боль уже должна стать слабее, разумеется, останутся трещины, ну да это его проблемы. Баллон, перемазанный маслом и силиконом, скользит в ладони, удерживать его не легче, чем свежепойманную рыбу, но я справляюсь, постепенно приноравливаясь. Странное дело — теперь, когда мои руки движутся в одном ритме, член парня ощущается, как... продолжение баллона, что ли? «Эффект длинного носа», ха. Моя голая грудь и живот трутся о мокрую спину хрипло дышащего парня, я даже глаза прикрываю от удовольствия, хотя то странное ощущение внезапно выросшего у меня члена больше не повторяется. Низ живота тянет невыносимо, в какой-то момент мне дико хочется бросить всю эту затею, отцепить Рому от тали, пинком перевернуть на спину и оседлать его, насадиться на этот твёрдый, сочный хер по самую диафрагму — но в то же время и остановиться я тоже не могу, мне кажется, если я сейчас прервусь, то сама же заору в голос от неудовлетворённой похоти. Не знаю, долго ли это длится, чувство времени я совершенно теряю и даже удивляюсь, когда руке становится тепло и мокро, а из мощной груди Хищника вырывается стон, в котором чего только не намешано. Кончить в руках насильницы — о да, мало кто из парней таким может похвастаться. Повинуясь наитию, я подношу испачканную спермой руку к лицу Ромы, вытираю о его щёки и губы.

     — Жри.

     — Не...

     Возражение я прерываю, попросту затыкая ему рот ладонью. Мокрый горячий язык послушно лижет меня, и мне вдруг опять вспоминаются лошади — я как-то кормила одну почти вот так же сахаром. Приятная дрожь пробегает по телу, от ладони к пояснице и теряется где-то в самом моём распалённом нутре. Я вытаскиваю баллончик из Роминой задницы со смешным звуком — как пробку из винной бутылки. Парень порывисто выдыхает с заметным облегчением — рано! В мою больную голову приходит очередная сумасшедшая идея — остатками спермы я обмазываю донышко флакона, после чего возвращаю нагретый теплом тела предмет в не закрывшийся ещё розовый анус страдальца, с усилием пропихиваю его внутрь до самого конца, ещё и пальцами помогаю — до тех пор, пока он не исчезает внутри совершенно, намертво запертый колечком внутреннего сфинктера.

     — Передашь привет проктологу, — думаю, это не самый странный предмет, который когда-либо извлекали из задницы, но хоть кому-то настроение завтра подниму.

     Вот теперь я удовлетворена, во мне нет больше обиды, нет даже злости, только... усталость. И болезненная, томящая тяжесть внизу живота.

     Хищник плачет. Крупные, тяжёлые слёзы скатываются по щекам к подбородку, падают на пол, оставляя на бетоне тёмные пятнышки — и я отчётливо понимаю, какой он, по сути, ещё пацан. Натягиваю юбку на голую задницу, поправляю одежду, думая о том, как всё странно получилось. И как легко сбросить человека с его уютного обжитого пьедестала — любого человека, будь это майор военной прокуратуры или здоровенный бугай, способный одной рукой подковы гнуть. На каждую силу найдётся другая, стоит только слишком поверить в свою неуязвимость, перестать смотреть под ноги — а там либо забредёшь не туда, либо споткнёшься и сломаешь себе шею. Или в дерьмо вступишь.

     Отчаянно хочется вымыть руки, проглотить пару таблеток от головы, запить коньяком и залезть в горячую ванну с пеной, откиснуть хорошенько, прогреться до косточек, а потом соскрести с себя весь этот день вместе со слоем кожи. Не знаю, есть ли смысл заметать следы — я не уверена, как поведёт себя Хищник, придя в себя. Хотя какой он теперь Хищник — избитый, оттраханный, жалкий... Так — Рома. Ромочка... Может, побежит в ментовку катать заяву на майора, ха. Хотя я готова поставить на кон свою свободу, что всё произошедшее так и останется между нами. Что происходит в Вегасе, остаётся в Вегасе.

     Задавив в себе желание сказать на прощание что-нибудь пафосное о преступлении и наказании — или, наоборот, язвительное, про долбящихся в зад бритых турникменов, — я просто опускаю парня на пол и перерезаю верёвки и слои липучки на локтях — теперь его руки скреплены только скотчем на запястьях. Нож оставляю рядом — получилось у меня, получится и у него. Надеюсь, догадается поторопиться, пока член не отвалился — снимать хомут сама я не собираюсь.

     — Су-ука, — он произносит это слово тихо, охрипшим от сдерживаемых рыданий голосом. — Какая ж ты... сука.

     Несколько секунд я просто стою рядом, раздумывая. Я почти уверена, что доломала его. Почти... Только ведь нет никакой гарантии, что спустя день, неделю, месяц в его лысой башке что-нибудь не замкнёт. И ходить мне теперь, оглядываясь. Взгляд сам собой тянется к крюку, моток верёвки ласковой кошкой касается ноги. За годы службы я хорошо успела узнать, как избавляться от улик и на чём можно погореть, знаю я и парочку мест, где тело никто и никогда не найдёт. Сторожиха... А что сторожиха? Даже если она и запомнила не только бабу в тачке, но и марку машины, что вряд ли, а то и номер, что ещё более маловероятно — будет её слово против моего. А что я? Приехала, поремонтировалась, уехала. И никаких проблем.

     Только на моём личном кладбище под названием «совесть» появится ещё один крест... И на этот раз по-настоящему мой: тогда, на квартирнике, я была под транквилизаторами, и это хоть как-то помогает оправдать себя. Но с Ромой... Готова ли я убить человека?

     Не знаю.

     Машина заводится легко и сразу. Сидя в салоне, я откидываюсь на спинку кресла, сквозь лобовое стекло разглядываю лежащего на полу парня, слушаю по-кошачьи умиротворяющее мурлыканье двигателя. Как и зачем в руке оказывается телефон, я даже не понимаю, но пальцы как-то сами собой находят знакомый контакт.

     — Привет, Гус.

     Послесловие.
Концовку, как видите, я оставила открытой. Оставит ли Май Рому в живых? Будет ли продолжение? Пока не знаю, зависит от многих факторов, в том числе и от реакции читателей. Хотела бы поблагодарить за идеи, консультации и поддержку Ужратого и Sinner, их волшебные пинки к тому же очень способствовали частичному излечению меня от лени.