ВТОРНИК. Собачка.

     В этой комнате всегда тихо и чисто, уютно и пахнет корицей. Я прихожу без четверти шесть и раздеваюсь донага в прихожей. Снимаю плащ, сапожки, блузу и юбку. Снимаю колготки или чулки, затем белье. В верхнем выдвижном ящике прихожей лежит черный ошейник из мягкой кожи. Я надеваю его на шею и там же в прихожей устраиваюсь на теплый коврик-подстилку. Я собачка и я жду своего хозяина.

     Он всегда приходит ровно в шесть, и я встречаю хозяина тыкаясь мордочкой ему в колени, в ладони. Если он в хорошем настроении, то присядет на корточки и потреплет меня за густую черную гриву, улыбнется, скажет добрые слова, позволит облизать его руки, может достанет из кармана и протянет вкусную конфету. Ах как же я благодарна ему за все, какой неподдельной искренней любовью я его люблю, моего хозяина.

     Бывают дни, когда хозяин в дурном расположении духа, тогда он может отвесить мне оплеуху или грубо оттолкнуть ногой. Тогда лучше не злить его и притихнуть на своем коврике. Подождать когда он остынет и сам позовет меня. В такие моменты я тоже благодарна ему. Ведь в этой квартире я всего лишь собачка, которая должна знать своё место.

     Однажды, и это было всего лишь один раз. Он пришел с друзьями, все они были изрядно выпившими. Людей, пришедших с хозяином удивило и развеселило мое присутствие в его квартире. Они смеялись, тянули ко мне свои руки, пытались потрогать, погладить, схватить. А я не знала, что мне делать, по привычке уткнуться хозяину в ноги или притихнуть на своей подстилке, вжавшись в нее. Мне было страшно и неуютно, я дрожала и глядела на всех затравленным взглядом. А хозяин веселился вместе с другими, хвастался мной. Потом он поманил меня, заставив подняться на задние лапки, и высоко поднял руку, в которой держал сладость. Он хотел, чтобы я подпрыгивала, пытаясь зубками поймать угощение. Каждая моя неудачная попытка (он все время поднимал руку еще выше) вызывала взрыв хохота у его друзей, а я даже не могла прикрыться от этих едких взоров. Много унижений я перенесла в тот вечер. Эти люди сидели на диване, пили пиво и забавлялись надо мной. Бросали мячик, чтоб я приносила его в зубах, отдавали разные команды, которые я выполняла. Я ведь дрессированная собачка, мой хозяин занимается со мной.

     Когда все ушли, у меня было стойкое чувство, что хозяин предал меня. Но потом, позже я поняла, что это было лишь испытание. Испытание на мою верность. Ведь я вернулась через неделю в ту же квартиру, в обычное время и к моему удивлению хозяин был уже дома. Я вернулась и тем самым поступила правильно, я доказала свою преданность, что бы ни произошло. Собаки не предают, они просто не умеют этого делать.

     Хозяин встретил меня у порога и сразу обнял. Он гладил мои волосы и извинялся, за тот случай и обещал, что больше никогда не повторит подобного. Он сожалел, и я чувствовала это. Знала это. Тогда он подхватил меня на руки и отнес в постель. Он сам снял с меня одежду и надел ошейник. Он гладил меня и был безмерно нежен. Он все время пытался заглянуть мне в глаза. В тот миг я знала, что нужна ему. Он кормил меня с ладоней всякими вкусностями (ах если б вы знали какое это наслаждение облизывать ладони хозяина). А потом он позвал меня гулять. На мне был лишь плащ на голое тело и туфли, а к ошейнику он пристегнул кожаный поводок, петлю которого надел на правое запястье. В машине, когда хозяин крутил руль или переключал передачи поводок натягивался, заставляя меня тянуться за ним и я ощущала этим тесную связь с хозяином, знала что принадлежу ему, что я его собачка.

     Он привез меня в безлюдный лес и показал чудесную поляну, поросшую высокой травой. Хозяин разрешил мне избавиться от одежды и обуви, отстегнул поводок и позволил мне резвиться на этой поляне. Он и сам играл со мной, бегал, катался по траве. А когда мы лежали, выбившись из сил и тяжело дышали, он снова гладил мои густые волосы, и говорил нежные слова и угощал конфетами.

     Оба этих случая навсегда запомнились мне.

     Но вам, наверное, хочется понять, кто я и с чего все началось. Что ж. Устроюсь на коврике поудобнее, прислушаюсь: кажется, шаги хозяина еще не слышны, положу мордочку на сложенные рядом лапки.

     Это началось, когда в моей жизни случился алый период. Нет, не черный, как это принято называть: черная полоса, а именно алый. Черное — это лишь когда блуждаешь в беспросветных потемках, а алый, это когда тонешь, тонешь в крови своих чувств, безысходности содеянного. Тонешь и захлебываешься собственной кровью. Когда каждый миг умираешь, но смерть не спешит к тебе, наслаждаясь твоими муками.

     Конечно, я во всем виновата сама. В один миг разрушив все что имела, разбив свой хрустальный замок одним неловким движением. Семья, дети, дом. Все превратилось в осколки. Я не хочу погружаться в подробности, скажу лишь, что из-за моей безалаберности чуть не погибли мои дети, после этого я была лишена родительских прав и направлена на лечение от алкоголизма. Двух моих двойняшек забрали и увели в чужой дом, к чужим людям. Я лишь успела второпях всучить им свое сердце, и оно волочилось за ними по грязной земле, оставляя на ней алый кровавый след. Наверное, теперь я представилась вам тварью, которая живет под забором и питается объедками. Но при всем при этом у меня два высших образования, собственный бизнес, регулярный доход. Просто у каждого свои пороки и каждый совершает свои ошибки. Вот и я потеряла самое дорогое, что у меня есть!

     После случившегося я долгое время посещала психолога, скорое для проформы, нежели для восстановления душевного равновесия. Но в один из дней моего лечащего врача не было на месте, и меня вместо полного коротышки с глазами навыкат принимал другой специалист: высокий, худощавый, на нем был коричневый пиджак и джинсы. Глубоко посаженные глаза пронзали взглядом, а залысины придавали какой-то холодности и мудрости.

     Он задал стандартные вопросы, я выдала стандартные ответы, а затем он спросил, не желаю ли я поехать в другое место и продолжить терапию там. Я согласилась, я вообще на все тогда соглашалась. Он привез меня в эту квартиру, приказал полностью раздеться, достал и надел на шею кожаный ошейник и сказал, что каждый вторник я буду приходить сюда и буду его собачкой. Сказал, что это поможет мне. А затем он начал меня дрессировать. Слушая его вкрадчивый голос, мне хотелось выполнить любую его команду. Если бы он приказал разбежаться и прыгнуть в окно, я бы даже не задумалась. Когда я делала успехи, хозяин угощал меня, когда делала плохо, он лупил меня кожаным поводком. Я была счастлива стать его собачкой. Вот и вся история. Кажется, я слышу его шаги. Пора!

     ЧЕТВЕРГ. Дрессировщица.

     Вы когда-нибудь приручали Цербера? Даже не тигра, не льва — с теми справляются хорошие дрессировщики — именно цербера. А мне удалось приручить. Сама не знаю как это вышло, да наверное просто не стремилась к этому целенаправленно, а когда осознала, кто именно ползает у моих ног и ест с рук — приняла как данность. Конечно, порой холодок пробирает под кожей, зная ЧТО это за человек, и какие безумия он творит у себя в кабинете на вполне законных основаниях, но этот холодок страха быстро сменяется вулканом страсти, что разливается лавой внизу моего живота, когда я чувствую свою власть над этим... животным. Человек, который одним движением может свернуть мне шею и обстряпать все как несчастный случай, который одним рапортом может испортить жизнь и судьбу мне, да и вообще практически любому человеку. Этот майор каких-то там спецслужб, широкоплечий атлет, боксер, с лицом и руками испещрёнными шрамами, сломанным носом несимметричной формы, этот человек, который одним взглядом может заставить поперхнуться, вот он, валяется сейчас передо мной словно половая тряпка, и я... Я! — вытираю о него ноги.

     Когда же это ...

 

     все началось, уже и не вспомню. Был такой период в жизни, когда меня лихорадило, я чуть не погибла и чуть не сгубила своих детей, меня лишили родительских прав, лечилась от алкоголизма, ходила к психологу, ночами выла на луну и сдирала в кровь ногти, царапая стены моей одинокой квартиры. Чтоб быть на плаву и не свихнуться, мне приходилось в то время много пить. Вот так в баре мы с ним и познакомились. Вначале все выглядело так, словно подвыпивший красавчик снял пьяную женщину и повез к себе. Но потом (мы никогда не говорили об этом, но уверена, оба одновременно ощутили этот щелчок), потом, пока мы ехали вдруг что-то произошло. Я приказала остановить машину, (не попросила, не истерично завизжала, не испуганно настаивала — я приказала) и он тут же отреагировал. Мы вышли на дорогу, стоял густой туман и на губах оседала влага ночной прохлады. Я ощутила эту Власть, она пьянила, она срывала меня с катушек. И я решила проверить эти ощущения. Со всей силы я пнула ничего не подозревающего мужчину промеж ног. Он тут же упал на колени и завыв сложился пополам. А мне только это и надо было. Я остервенело пинала его со всей силы, вымещая на нем всю злобу, все накопившееся во мне отчаяние, а он, он даже не защищался, подставляя под удары тело, лицо, голову. Было ли мне его жаль? Нет и нет! Я откуда-то чувствовала, ощущала подкоркой, что это опасный и злой человек. Я знала, что с ним нужно поступать именно так. Когда я выдохлась и склонилась, уперев руки в колени, он лежал без движения! Мне это жутко не понравилось, а нахлынувшая ярость придала новых сил. Ногой я перевернула неподвижное тело и с каким-то злорадным упоением наступила грязной подошвой ему на лицо.

     — Чего разлегся? Поехали! — процедила я сквозь зубы.

     Когда убрала ногу, на щеке и окровавленных губах остался грязный отпечаток.

     Я села в машину и еще минут пять ждала, когда он придет.

     Он довез без лишних слов и открыл передо мной дверь подъезда. Когда вошли в квартиру, я не разуваясь прошла по квартире осмотреться. Когда вернулась он так и стоял в прихожей, словно ждал моих указаний. Мне хотелось продолжить игру (я тогда не знала, что это меня так затянет) и сев на диванчик, выставив вперед ногу:

     — Развязывай. Снимай!

     Он опустился на колени и начал развязывать мои ботильоны на высокой шнуровке. Ему было больно после моих ударов, он морщился и терпел, а самое важное, что нам обоим нравилась эта его боль!

     Потом я сжалилась, обработала его раны, а он все время пытался поцеловать мои руки.

     С тех пор мы встречаемся по четвергам. Я делаю с ним все, что хочу, а он все беспрекословно выполняет.

     Он всегда желает, чтоб я делала ему больно, а чтобы я делала это по-настоящему, он рассказывает подробности своей работы. Сложно удержаться и не терзать потом эту тварь. Он любит всякий маскарад, кожаные сапоги, маски, разные плетки, скупает все это мешками. Иногда я подыгрываю ему и наряжаюсь, но чаще облачаюсь в обычное платье или офисные блуза/юбка. Так я реальнее ощущаю происходящее, без маскарада. Я так и не поняла что именно нас связывает, две поломанные души, но пока мы видим друг в друге отдушину, мы будем утолять жажду из этого родника.

     ПЯТНИЦА. Хайболл.

     Пустота.

     Боль.

     Тоска.

     Душа — это веревка, которую вытягивают из меня наживую, без наркоза и наматывают на раскаленную катушку.

     На столике россыпь фотографий. Они все пожелтели от пролитых слез. Мои двойняшки, улыбчивые партизаны. Почти на всех фото вырезан силуэт. Это человек, который не должен быть рядом с ними, не имеет на это морального права. Ни в жизни, ни даже на фото. Хайболл полный неразбавленного виски быстро пустеет. Перед глазами все расплывётся. От слез или от хмеля.

     Просыпаюсь среди ночи на полу, абсолютно голая, трясусь от холода, или это отходняк. Во рту сухо, привычное пламя алкоголя приглушает жажду, снова проваливаюсь в бездну. Как их звали Миша и Павлик или Макс и Петя? Я забываю имена моих детей. Еще несколько раз за ночь прикладываюсь к бутылке, просто иначе я не засну, а мне надо спать, мне надо протрезветь. Лишь под утро заползаю в постель и прячусь под тонким покрывалом.

     СУББОТА. День мести.

     Мне жутко с похмелья.

     Так мне и надо, сучке такой!!!

     Контрастный душ: 5 минут ледяной воды, пока кожа не начнет неметь, 30 секунд горячей и снова холодная.

     Зубы скрипят, но это меньшая мука, на которую я сама себя обрекаю.

     Потом пробежка, тренажеры, выжимаю себя до предела, знаю, что однажды сердце не выдержит, но может к этому и иду. Весь хмель выбить из себя каплю за каплей. Пока не рухну без сил. Пока не сдохну. Но и в этом случае поднимусь и снова продолжу. Лишь так могу заглушить боль в душе от разлившейся там пустоты.

     Завтра самый важный день! Я должна быть готова. Должна быть безупречна.

     ВОСКРЕСЕНЬЕ. Самый важный день!

     Я безупречна. С утра я посетила самого лучшего визажиста, сделала прическу. На мне лучшее платье, самые изысканные туфли, едва заметный парфюм.

     Я безупречна.

     Я лучше, чем в день свадьбы.

     Я лучше, чем была бы на обложке Vogue.

     Моей улыбке позавидует сама Джоконда.

     Самый важный день! И два часа счастья!

     Мне разрешено побыть с моими мальчишками два часа!

     Эй, художник в старомодном берете. Ты слышал такую краску под названием Счастье? Можешь взять ее, окунуть кисть в мои глаза, и нарисовать самую лучшую свою картину но бери больше, потом ее там не останется!

     Они, эти два белобрысых малыша (ведь им уже пять, а было четыре, когда их забрали), смеются, и дарят мне счастье. Дарят надежду. Они называют меня МАМОЙ! Я ради этого готова есть землю, и грызть зубами асфальт. Я готова делать все. Ради них, ради их доверия делать все! Все, что угодно...

     Эти два часа пролетают как миг.

     Их уводят, а я смотрю вслед их удаляющимся фигурам, и чувствую, как наполняюсь свинцовой пустотой.

     Шаг за шагом.

     Как осыпается моя безупречность, словно обрывки выцветших афиш.

     Как меркнет в глазах Счастье, захлебываясь в невыплаканных слезах.

     Как волочется за двумя мальчуганами, держащими за руку пожилую женщину-опекуна мое вырванное сердце, нелепо подпрыгивая на неровном асфальте и оставляя за собой кровавый след.

     Я вновь погружаюсь в беспросветную пустоту, лишь иногда выныривая для живительного глотка воздуха.

     По вторникам...

     По четвергам...