Зима как всегда пришла незаметно — еще вчера черный дождь шумел по крыше, ветер завывал, склоняя к земле голые ветви деревьев, а сегодня легкий, мягкий снежок окутал все живое, в одно мгновение преобразив слякотную серость за окном в чудесную, полную предчувствия таящегося волшебства сказку. Через пару часов вся эта красота растает под нещадными лучами солнца, но сейчас, обнимая чашку дымящегося кофе в руках, наслаждаясь этой первозданной прелестью, Вера ощутила зыбкое душевное равновесие.

     Ушли терзания, ушла мучившая ее хандра, она снова была в лоне семьи, снова была счастлива, деля повседневные радости и заботы с мужем. Но счастье ее было не без горчинки. На краешке души, отодвинутая из под света софитов, стенала и плакала та ее часть, безудержно обожавшая непреклонного, прямолинейного и великодушного мужчину с почти белыми глазами — Виктора. Он так больше и не позвонил, не связался ни с ней, ни с Олегом, очевидно заблокировав номера, ища сердечного спокойствия, которого она не могла ему дать.

     Вера не могла винить его. Она не сожалела о произошедшем. Нет! Никогда она не испытывала такого восторга, никогда не чувствовала такого полного растворения, такого упоительного самоотречения, словно она на мгновение стала сверх-новой звездой, расширяющейся до вселенского масштаба, чтобы взорваться, погрести под останками пол-мира и создать что-то невообразимо прекрасное. Но она с грустью понимала, что в безумном поиске этого удовольствия совсем забыла о своих партнерах, забыла о их нуждах и желаниях. Если для Олега, привычного к экспериментам, опыт хоть и был необычным и тревожащим, но скорее приятным, для ортодоксального до мозга костей Виктора это было слишком.

     Вера невесело ухмыльнулась. Самое забавное, что именно за это она их обоих и любила: мужа за врожденный авантюризм и неутолимое желание все попробовать, любовника — за предсказуемость, надежность и стабильность, которые ей были так нужны. Олег заражал своим энтузиазмом, своим неисчерпаемым оптимизмом и энергией, Виктор приземлял, давая уверенность в завтрашнем дне, принося покой и умиротворение.

     Что ж, ей придется найти и то и другое в жизни с мужем. Им уже не по 25, счастье больше не зиждется на одном удовольствии. Да и стоило отдать Олегу должное, он и вправду изменился, стал серьезнее, склонность к эпатажу и излишествам сменилась тщательно продуманным расчетом, бережливостью. К сорока он стал тем идеалом, кем любая женщина могла бы восторгаться и гордиться. И Вера искренне гордилась, благоговела, не уставая благодарить судьбу и Бога, вернувшего ей мужа.

     Она была благодарна и самому Олегу за поддержку, понимание, за то, что не пенял ей на страдания по сопернику. Лишь однажды позволил себе недовольно высказаться, застав ее в слезах, перебирающей в кладовке присланные Виктором вещи.

     — Хватит уже себя гнобить, Верó. Ты слишком его идеализируешь, тебе не кажется? Он — обычный мужик, такой же как все. Ни хуже, ни лучше. Думаешь, за шикарный дом, за эти шмотки он со своей ментовской зарплаты платил?

     Как ни больно, но Вера понимала, что он был прав, и постаралась стереть воспоминания о Викторе. В конце концов, что она могла ему предложить? Развестись с Олегом, чтобы выйти замуж за него и бегать, изменять новому мужу со старым? Смешно... Вера никогда бы раньше не подумала, что она может быть такой жалкой и жадной одновременно. Но оказалась именно такой... В этом мире не было способа удержать обоих мужчин в ее жизни, не унизив ни одного из них.

     Олег, подспудно наблюдавший за душевными переживаниями жены, облегченно выдохнул, когда она повеселела, с головой окунувшись в ежедневные реалии и перестав сожалеть о несбыточном. Он был чужд ее сомнений, но остро ощущал ответственность за произошедшее, готовый к любым последствиям. Приглашая подвыпившего Виктора тогда к себе домой, он, конечно, не предполагал, чем закончится для всех троих этот вечер, но знал, что столкнуть их с Верой было единственной возможностью вытащить ее из депрессии, и для него лучше, чтобы этот нарыв был вскрыт в его присутствии, под его контролем.

     Правда, он не ожидал, что яростное столкновение закрутит и его в петли разыгравшегося урагана, да еще позволит сбыться давно лелеемой фантазии. Никогда раньше Вера не соглашалась на такое. Не смущалась присутствием другой женщины в их паре, но даже и слышать не хотела об обратном варианте. Теперь попробовав, Олег сам не был уверен, захотел бы он это повторить. Может, в порнухе все по-другому, там актеры привычны, не вкладывают столько эмоций в процесс. Наяву же слишком странно было ощущать не только Веру, но и Виктора во время секса — не физически, но на каком-то другом, менее явном, но гораздо более глубоком уровне близости.

     Олег тогда рискнул, все поставил на кон, дав возможность событиям развиваться самим. Все могло закончиться окончательным уходом жены, но в итоге обернулось ему на пользу — та словно очнулась, сумела обрести себя и вернуться к нему — еще более любящая, отзывчивая и щедрая чем раньше.

     — В попку? — требовательно спрашивает он, покусывая потемневшие, чувствительные Верины соски.

     — Нет, не сегодня, — просит она, суматошно качая головой, убегая бедрами от его ищущих рук.

     — Уже давно не было, — настаивает мужчина, — ты все время отказываешься

     — Олежа, прекрати, — молит, но уже не отодвигается, позволяя его пальцам перебегать с ее клитора ниже. — Я плохо себя чувствую, меня тошнит.

     — Ну я же не минета прошу, — усмехается он. Он давно знает, когда ее отговорки вызваны реальным нежеланием по естественным причинам, а когда она просто стесняется, считая нужным поломаться, боясь, что ее жажда анального проникновения ненормальна.

     Вот и сейчас его ласки не встречают мгновенного, непритворного сопротивления, ей просто нужно, чтобы ему этого хотелось не меньше чем ей, тогда она не чувствовала бы себя конченной нимфоманкой, да еще с мазохистским уклоном. В Олеге сексуального садизма на пол-рюмки, бдсм его никогда не привлекал, но порой ему нравилось легкое доминирование — почему бы и нет, если ставя его удовольствие во главу угла, отрекаясь от себя, жена при этом кончает ярче, чем обычно?

     Опускается вниз, широко разводя и приподнимая ее бедра, ласкает языком, широкими движениями проводя от клитора до попки. Она вздрагивает, пытается отодвинуться, свести ноги, но он не позволяет, пока она не сдается, позволив трахать себя языком в крохотное, плотно сжатое колечко.

     — Перевернись, — требует мужчина, помогая ей удобнее улечься, подкладывая подушку под живот. Вера уже вся мокрая, клитор требовательно пульсирует, прося облегчения, но Олег старается даже не дотрагиваться до нее там сейчас — кончит, возбуждение спадет, ей сразу расхочется, начинай потом все с начала.

     В ход идут смазка и конусообразная анальная пробка. Вера глухо стонет, закусывая губы. Ей и приятна эта игра, и в то же время боязно — она и хочет, стремится к боли от предстоящего проникновения, и страшится ее. Убедившись, что жена уже готова, Олег, надевает презерватив и приставляет член к податливому анусу, медленно входит, наслаждаясь ощущениями и ее хриплыми, сдерживаемыми стонами сквозь сжатые зубы. Пока ей немного больно, она не кончит. Не давая слишком расслабиться, быстро входит до конца, начинает энергично двигаться. Через время боль уходит совсем, Вера уже стонет от удовольствия под ним, непроизвольно приподнимая бедра и начиная двигаться навстречу.

     Оба кончают. Лежат на боку, обнявшись, переводя сбившееся дыхание, Вера прижимается все еще подрагивающей попкой к обмякшему, влажному члену мужа. Внезапно вскакивает, метеором бежит в ванную, закрывая рот ладонью. Слышатся неприятные звуки рвоты. Когда Олег заходит в душ, она уже чистит зубы.

     — Я же говорила, что меня тошнит! — обвиняюще смотрит на него, будто он спровоцировал расстройство желудка анальным сексом, — Боже, зачем ты уговорил меня попробовать эти креветки! Мне же всегда плохо после ракообразных!

     — Иди ко мне, — просит ...

  мужчина, протягивая руку, приглашая под струи теплой воды. — Я так тебя люблю, родная... — крепко обнимает, целуя в лоб. — Всю тебя! И твой слабый, вечно все извергающий желудок — тоже!

     ***

     Тошнота сопровождает Веру весь следующий день, не помогают ни лекарства от пищевого отравления, ни от аллергии. Она уже решает, что надо бы идти к врачу, разбираться, на что у нее такая дикая реакция, но на следующий день чувствует себя совсем здоровой и забывает о недомогании, махнув рукой, пока тошнота не возвращается с новой силой несколько дней спустя, разбудив ее еще до будильника.

     Бледная, вымотанная, умывается холодной водой и долго всматривается в себя в зеркале, в испуге ища признаки неведомой болезни. А что, если у нее что-то серьезное? Сейчас то она точно ничего подозрительного не ела. Автоматически поправляет сползшую с плеча шлейку ночной рубашки, болезненно морщится — грудь чувствительная и набухла, до сосков не дотронуться — вот-вот месячные должны начаться...

     И тут же в ужасе застывает, пытаясь вспомнить, когда же у нее в последний раз была менструация. Давно ушли в прошлое те времена, когда она в любой момент точно знала, в какой части цикла находится. Канули в Лету градусники для измерения базальной температуры, березки, тесты на беременность, ни разу не показавшие вожделенные две полоски. В последние годы она часто стала забывать об этой тайной жизни своего тела — месячные всегда приходили, не так уж и важно, замечала ли она теперь покалывание в боку в момент овуляции, чувствовала ли потягивание внизу живота за день-другой до месячных — бесполезные признаки работы абсолютно неисправной системы.

     Теперь же, стоя перед зеркалом, слепо смотря внутрь себя расширившимися глазами, Вера напряженно листала в памяти воображаемый календарь. По всему выходило, что у нее точно были месячные в середине октября, она помнила, аккурат на ее день рождения. А сейчас то уже начало декабря! Конечно, в середине ноября, она еще слишком тяжело переживала случившееся между ними тремя всего парой недель ранее, мучилась виной и могла просто забыть, не обратив на такую банальную, ничего не значащую вещь внимания, тем более что для Олега это никогда не было преградой — он даже ждал ее месячных, рассчитывая на минет и анал без проволочек.

     Кинулась перебирать ящики туалетного столика. Она точно помнила, что где-то там на дне старой косметички завалялся тест на беременность. Наконец, выудив потрепанный, слегка порванный тоненький кусочек лакмусовой бумажки — даже без пластиковой коробочки современных аппликаторов, присела на унитаз, дрожащими руками подставив бумажку под струю. Им, помнится, следовало пользоваться совсем по другому, но сейчас Веру мало заботило, что она намочила не только чувствительный элемент, но и весь тест. Жидкость быстро стала расползаться по шкале, в серединке, в окошке для результата появилась розоватая муть, высветив яркую контрольную полоску.

     Верино сердце успело отбить лишь один гулкий удар, как тут же рядом возникла отчетливая вторая полоса... Никаких томлений с секундомером в руках, выжидая мучительные три минуты, никаких «призраков», которые она когда-то мечтала увидеть. Совершенно четкая, видимая вторая полоса оставалась на месте и не собиралась пропадать, сколько Вера не моргала, не трясла головой, не в силах поверить в происходящее.

     Она беременна?! После восемнадцати лет бесплодия, пяти неудачных эко и кучи разводивших руками врачей? Беременна в 38 лет? Но от кого?!

     Такой и застал ее Олег — в полной прострации, все еще сидящей на унитазе, сжимающей злосчастный тест в руке.

     — Что такое, родная? Ты в порядке? Тебе опять было плохо, бедненькая? — озабоченно спросил он.

     Вера подняла широко распахнутые в шоке глаза.

     — Олежа... ты не помнишь, у меня были месячные недели три-четыре назад? — с мукой, надеясь на чудо, спросила Вера.

     — Не... не помню, — Олег опешил от ее вопроса, — что случилось, родная?

     Вера молча протягивает ему измятую, влажную бумажку. Олег долго смотрит, не понимая, что это вообще такое. Когда доходит, его резко качает, опирается рукой на раковину, чтобы не потерять равновесия.

     — Ты беременна? — тихо, не веря, спрашивает. Глаза разгораются восторгом и непередаваемым счастьем. — Верка, МЫ беременны?!

     Вера всхлипывает, пока не в силах разделить его ликования. Она давно похоронила всякую надежду, убедила себя, что ей это не надо, что она не хочет больше детей. То, из-за чего она лет десять назад визжала бы от счастья, сейчас лишь вызывает недоумение и растерянность. Она не готова снова перекраивать свою жизнь.

     — Может, неправда, — тихо шепчет она, — тест много лет как просроченный.

     Олег, слишком захваченный открывающимися перспективами, словно не слышит тоски в ее голосе, уже представляя дальнейшее светлое будущее. Малыш, у них будет малыш — это же настоящее чудо!

     Вериным затаенным надеждам приходит конец, когда привезенные из магазина куча новеньких тестов все как один показывают положительные результаты: кто, высвечивая стандартные две полоски, кто — плюсик, в одном даже появляется очаровательная мордашка младенца в электронном окошке, а самый навороченный выдает предположение — «беременность 6—8 недель».

     Олег в эйфории, а Вера, снова вывернувшись наизнанку, с полным правом и безоговорочной поддержкой мужа берет больничный и залезает обратно под одеяло, скрутившись в комочек, пытаясь переварить эту новость. У нее внутри живет маленький человечек, уже не малинка, не бобовое зернышко, а кто-то, у кого есть головка, зачатки ручек и ножек. Стоило представить, и Веру скрутило в ужасе от того, насколько малыш еще слабенький и хрупкий. А если, ему там плохо? Если в ее бракованном организме нет чего-то важного, необходимого ему? Она приложила руки к животу, надеясь послать малышу силу и поддержку, боясь, что и он погибнет в ее чреве, как те, другие.

     — Ты только расти, маленький, — прошептала она, заливаясь слезами. — Ты прости свою глупую маму, что я пока не могу радоваться. Мне просто слишком страшно... Только расти, пожалуйста...

     Страхи ее безосновательны. Анализы и узи подтверждают то, что они уже знают — совершенно обычная, нормальная беременность. Когда врач включает аппарат, чтобы послушать сердечко малыша, Вера совсем расклеивается, разрыдавшись, даже Олег смахивает набежавшие слезинки.

     — Это все гормоны, — успокаивает ее врач, — все хорошо. Не волнуйтесь. Первая беременность в вашем возрасте, конечно, сопряжена с определенными рисками, но уже то, что зачатие произошло естественным путем и эмбрион дожил до этой стадии, говорит в его пользу — в нем достаточно сил. И вы в хорошей форме, уверен, при должном наблюдении сможете выносить и родить без проблем.

     Вечером, обнявшись, сидят вдвоем в гостиной. Пока еще не сказали ни детям, ни родителям, берегут это чудо для себя, сами еще толком не осознав, что для них это значит.

     — Олежа... — несмело начинает Вера, больше не в силах в одиночку вариться в своих сомнениях, — ты же понимаешь, это скорей всего не твой ребенок...

     Олег на мгновение сильно стискивает ее в объятиях, конечно, ему и самому приходила мысль о возможных истоках этого неожиданного чуда.

     — Мой, — мягко отвергает он ее подачу.

     — Я бы этого так хотела... — беспомощно вздыхает женщина, — чтобы у нас было еще одно белокурое чудо, но с твоими карими глазами...

     — Так и будет.

     — А если глаза будут светло-голубыми?

     — Это не важно, родная. Это будет наш ребенок, твой и мой. Какая разница, как он будет выглядеть?

     Вера вздыхает.

     — У тебя есть основания думать иначе? — спрашивает мужчина.

     Естественно, ему безумно хочется верить, что он зачал этого малыша, ведь и такое возможно! Его спермограмма не безнадежна, ну могло же им просто повезти! Хотя бы по теории вероятности, шанс то был, они никогда не предохранялись друг с другом. А Виктор, когда был с ними, был в презервативе.

     — Я не уверена, ...   мне тогда показалось, что было как-то слишком мокро, — смущенно призналась Вера. — но не спрашивать же сейчас, не порвался ли у него презерватив?

     — Верó! — Олег подхватился, голос стал резким, болезненно острым. — Пообещай мне!

     — Что?

     — Ты не будешь искать встречи с ним, что бы ты не думала. Он не должен узнать!

     — Дурак, — беззлобно произнесла Вера, — как ты такое мог предположить? Ты — отец всех моих детей.

     ***

     Верина беременность протекала на удивление легко. Утренняя тошнота не задержалась надолго, вызвав у женщины очередной приступ безотчетной паники, в страхе она понеслась в клинику, боясь выкидыша, но врач успокоил, что с ребенком все хорошо.

     — Вам совсем необязательно плохо себя чувствовать, чтобы быть уверенной в беременности, — утешил он ее, будучи в курсе всех их многолетних мытарств и выписывая легкое успокоительное, — скоро начнет расти живот и страхи отступят, вот увидите.

     Он оказался прав, всегда плоский животик вскоре округлился и как-то незаметно стал выпячивать. Олег был в восторге от ее новых округлых форм — грудь еще больше увеличилась, бедра немного раздались, он любовно называл ее «секс-бомбой», тем более, что стоило стукнуть двенадцати неделям, и в Вере с невиданной силой вспыхнуло было затихшее желание — секса хотелось постоянно, что даже муж однажды запросил пощады.

     — Верка, родная, ты меня заездила, — посмеялся он. — В пору думать, что тебе меня одного мало!

     Вера зарделась. Как она не старалась думать лишь о малыше, мысли о сексе не давали покоя. Все ее сны были пронизаны подспудной эротикой, а наяву она часто ловила себя на воспоминаниях о том их вечере втроем, возбуждаясь еще больше.

     Она так и не смогла забыть Виктора. Частичка ее сердца все еще томилась, тосковала по нему. Но несмотря на всю вызванную гормонами эмоциональность, она хорошо осознавала, что видеться им нельзя. Она была слишком здравомысляща, хорошо помнила свои реакции на него и не поддавалась на дурацкие провокации подсознания, подкидывавшего идеи из серии «он имеет право знать», понимая, что просто малодушно скучает, вот и приходят в голову бредни, как найти повод увидеть его.

     Но судьбе, видимо, было угодно сыграть с ней злую шутку и позволить ее тайным желаниям сбыться. Как-то отправившись по магазинам, выбрать подарок родителям на сороковую годовщину свадьбы, она неожиданно натолкнулась на Виктора. Он шел под руку с высокой, темноволосой, статной женщиной, примерно Вериного возраста. Увидев ее, побледнел, а затем в шоке застыл, заметив ее выпирающий живот.

     — Дядя Витя! — радостно закричал Даня, вырывая у матери руку, и кидаясь к мужчине, не давая взрослым возможности сохранить лицо и сделать вид, что этой встречи не было.

     Виктор подхватил на руки своего самого преданного фаната.

     — Привет, командир! Как дела, как в садике, воспитательница все еще на тебя жалуется? — шутливо спросил он, кивая Вере как ничего незначащей старой знакомой.

     — А у меня скоро будет маленький братик или сестричка, — тут же разразился новостями маленький болтун.

     — Да? Здорово! Ты рад?

     Стоящая чуть в сторонке и наблюдавшая за их оживленным разговором Вера заметила откровенно недовольный взгляд спутницы Виктора, явно скучающей без внимания.

     — Здравствуйте, я — Вера, — подошла представиться она, надевая благожелательную улыбку. Женщина была очень красивой, гораздо больше подходила представительному Виктору, чем она, и, несмотря на легкий укол ревности, Вера от всей души пожелала им счастья. — Вы простите моего сынишку, мы с Виктором давно знакомы, а он так всегда был добр к детям.

     — Да-да, что вы, все в порядке, — скривилась в вежливой улыбке женщина и вдруг ее лицо покраснело, улыбка скисла. — Вы — Вера?!

     — Да, — легко подтвердила она. — А вас как зовут?

     Женщина грубо отвернулась, не соизволив представиться, что-то прошипела Виктору и потянула его прочь. Тот, не желая устраивать скандал, спустил Даника с рук и помахал на прощание.

     — Передавай папе привет, командир, — попросил он, и обернувшись к недоумевающей женщине, добавил, — был рад тебя увидеть, Вера... и... поздравляю!

     Вера растерянно осталась стоять, глядя ему в след, пока Даня не потащил ее дальше, в нетерпении направляя материнские шаги в нужном ему направлении детской комнаты.

     А вечером раздался неожиданный звонок. От Виктора.

     — Нам надо встретиться, — попросил он. — Сможешь прийти одна?

     Вера смутилась, не зная, что ответить, обманывать Олега не хотела, а узнай он, ни за что бы не отпустил.

     — Я много твоего времени не займу, — надавил мужчина, — если боишься, я сам позвоню Олегу, попрошу его.

     — Не надо! Я приду.

     Виктор прислал адрес кафе, в котором они раньше часто встречались, недалеко от ее работы, куда она с легкостью могла выйти на обед.

     Волнуясь, не уверенная, что поступает правильно, переступила порог знакомого заведения. Как много приятных воспоминаний оно навевало, даже запах сдобы, витавший в воздухе, пробуждал внутри восхитительное ощущение тепла и довольства. Скоро уже год будет, как они с Виктором познакомились. Как все легко было тогда, в начале их романа, что она даже пугалась этой легкости, той стремительности, с которой они сближались. И как сложно все было сейчас, когда они уже давно не вместе.

     Заказав себе мятного чая (с некоторых пор Вера плохо стала переносить запах кофе), уселась за пустой столик возле высокого витринного окна. На улице мел легкий снежок, город праздновал день Святого Валентина, весь разукрашенный сердечками. Виктор не заставил себя долго ждать, пришел прямо с работы, одетый в форму, поздоровавшись, снял и положил на столик фуражку.

     — Это ведь мой ребенок, да? — спросил напрямик, без долгих предисловий, не давая Вере отвести глаза.

     — Нет, — Вера хоть и опешила от его молниеносной атаки, замешкалась на мгновение, но ответ произнесла твердо.

     Виктор скорбно закрыл глаза, не веря.

     — Я хочу сделать анализ на отцовство, — потребовал он.

     — Этого не будет!

     — Я имею право!

     — Нет! Не имеешь. Это мой ребенок и я буду решать сама, что ему нужно!

     — Вера! Я могу тебя заставить! Ты забыла, что я сделал для твоего мужа?

     Вера вскочила, подхватила пальто, и зашагала прочь, не желая продолжать эту бесполезную перепалку. Все же зря она пришла! Она никак не ожидала, что ее добрый, всегда благородный и великодушный Витя может пользоваться такими грязными методами, чтобы получить, что хочет.

     Виктор перехватил ее за руку, удержал.

     — Прости, — повинился он, — прости, прости. Присядь, пожалуйста, — взмолился, глядя на нее снизу.

     Вера вернулась на свое место, искоса посмотрела на поникшего Виктора. Он весь как-то скукожился, стал выглядеть старше, в глазах застыла звериная тоска.

     — Я не могу тебя забыть, ласточка, — со скрежетом признался он, — со всеми лишь думаю о тебе, вижу тебя во сне, просыпаюсь с твоим именем на губах... Я сам себя не узнаю, Вера...

     Что тут можно было сказать? Сердце разрывалось видеть его таким подавленным и сломленным, готовым поступиться гордостью ради нее.

     — Мне очень жаль, Вить... жаль, что все так сложилось, — грустно ответила Вера.

     — Я когда вчера тебя увидел, подумал, что Бог послал мне второй шанс, может, теперь ты выберешь меня? Нам ведь хорошо было вместе, Вера!

     В его горячных словах было столько боли, столько тоски, что они не могли не отозваться ответным чувством — ведь она и сама также сильно скучала по нему... Но у нее всегда рядом был Олег, готовый понять и утешить, а у него — никого.

     — Я тебе уже говорила, Витя... Я всегда выберу его... Он — отец моих детей.

     — Я тоже отец твоего ребенка! И я люблю тебя!

     Вера проигнорировала его заявление. Было бы жестоко позволить ему питаться этой надеждой. Нужно собраться духом, отсечь, как бы больно им не было.

     — Я тебя больше не люблю, Витя. Прости, — с трудом, но глядя ему ...   в глаза, произнесла Вера, со страхом наблюдая, как они наливаются волчьей желтизной.

     — А его любишь? Он изменял тебе налево и направо, лгал, предавал тебе, и ты его любишь? — взбеленился мужчина.

     — Он никогда не изменял мне, — дрожащими губами прошептала Вера, пораженная его неожиданной вспышкой злобы.

     — Да? — торжествующе спросил Виктор, желая причинить ей не меньшую боль, чем она нанесла ему. — Ты спроси, за что его Европол прищучил, как втянул во всю эту заварушку? Он же у тебя за спиной трахал дочку своего босса!

     Вера недоверчиво заморгала. Вспомнила белокурую, курносую, недалекую Марину, пристроенную отцом в отдел Олега. Ей и правда на корпоративах казалось, что та слишком уж влажными глазами смотрит на ее мужа. Но Вера тогда лишь посмеялась над ее влюбленностью, считая мужа своей полноправной собственностью, внимание и флирт других женщин ей только льстили. Если ему хотелось трахнуть кого-то новенького, то в их свинг-клубе кандидаток было хоть отбавляй, зачем бы ему была нужна интрижка на стороне?

     Телефон требовательно запиликал. Вера, не зная, что ответить на злые слова Виктора, взяла не глядя, открыла пришедшее сообщение. Какое-то время смотрела тупо на экран, на котором мелькали непонятные цифры, потом мгновенно похолодела, охнула, выронив телефон, ухватилась двумя руками за живот, словно оберегая ребенка от поразившей его беды.

     — Ласточка, что такое? — Виктор испуганно упал рядом с ней на колени, заботливо поддерживая, от его злой бравады не осталось и следа. — Тебе больно? Я вызову скорую!

     — Нет! Со мной все в порядке, — женщина беспомощно разрыдалась, — пришел повторный результат теста. У малыша вероятность аномалии развития 1:50!

     ***

     Тогда Виктор не понял, что ее так испугало, из-за чего она, обычно такая спокойная и сдержанная, впала в неконтролируемую истерику. Быстро вывел из кафе, погрузил в машину и повез домой, по дороге позвонив Олегу, не сильно заботясь, как объяснить тому, что он делал рядом с его женой в такой момент.

     Уже у них дома, уложив обессилевшую Веру в постель, выслушивая гневные нападки Олега, обвинявшего его в непорядочности и моральном давлении на беременную женщину, наконец осознал всю полноту случившегося несчастья.

     Каким бы небольшим на взгляд обывателя не казался шанс, на самом деле, с точки зрения медицины, он был огромным. Была большая вероятность, что ребенок родится с синдромом Дауна или другим неизлечимым заболеванием. Первый генетический скрининг тоже показал вероятность 1: 1000, но Вера изначально была в группе риска по возрасту, второй тест должен был бы развеять их страхи, но результат стал еще более тревожным. При таких показаниях направляли на забор околоплодной жидкости, что было крайне небезопасно для ребенка, и после подтверждения могли провести искусственное прерывание беременности.

     — Так у Веры же должно быть месяца четыре уже, — поразился Виктор, — разве на таких сроках делают аборт?

     — Голова! — издевательски кинул Олег его высшей математике, плеская и себе и сопернику коньяка в бокалы, — это уже не аборт. Ребенка убивают в утробе и вызывают роды.

     Пока Виктор пытался осознать услышанное, Олег позвонил отцу и попросил забрать Даню из сада, а дочери написал смс-ку, чтобы после школы ехала к бабушке с дедушкой. Та сразу перезвонила.

     — Папочка! Что случилось? Что-то с мамой? — услышал Виктор взволнованный, звонкий голосок.

     — Все хорошо, котенок, ей просто нужно отдохнуть. Ничего страшного, абсолютно нормально в ее положении, — уговаривал он девочку.

     Виктор подивился тому, с какой легкостью Олег лжет, как гладко скрывает правду от любимых женщин. Неудивительно, что для Веры стала таким шоком новость о его интрижке.

     — Я рассказал ей, — мрачно буркнул он. Раз уж обвиняют его в низости, было бы хоть за что.

     — Что рассказал? — не понял Олег.

     — Что ты изменял ей.

     Глаза Олега полыхнули гневом. В один прыжок подскочив к приятелю, со всего размаху врезал ему кулаком по морде.

     — Сволочь, — выдохнул он, потирая ушибленную кисть.

     Виктор устоял, не шелохнувшись, принял увесистый удар — Олег пусть и чуть ниже ростом, тоньше в кости, был тоже неробкого десятка — не стал уворачиваться или давать сдачи, считая, что получил по заслугам.

     — Мне жаль, я не хотел причинить ей боли.

     — А чего хотел? — с вызовом гаркнул Олег. — Чтобы она беременная к тебе ушла? Думаешь, мне та девка нужна была? Случайно, по пьяни завертелось, кто ж знал, что я за это так дорого заплачу потом?

     Разговор не клеился, оба примолкли, слишком подавленные, в страхе за измученную, спящую в соседней комнате женщину.

     Но Вера не спала, чутко прислушиваясь. Она почти безразлично восприняла подтверждение измены Олега, сейчас ее это мало трогало. Все это было так давно, словно в другой жизни. Вряд ли был смысл ворошить все прошлое по новой. Молчаливо согласившись не продолжать процедуру развода, она одновременно согласилась забыть все былые обиды и прегрешения мужа, сознательно решила начать все с чистого листа. Какая разница теперь, трахал ли он тогда только Марину, было ли ему впервой, или подобное случалось и раньше.

     Все эти передряги — кто, с кем, куда, зачем — теперь казались такими мелочными. Ее больше не волновало, любит ли она Олега или Виктора. Не волновало, кто из них двоих любит ее больше, или просто хотят, пререкаясь друг с другого из примитивного мужского соперничества, не желая расставаться с приглянувшейся игрушкой. Теперь она точно знала только одно — она больше жизни любит маленькую, прекрасную бабочку, суматошно дергающую тонкими крылышками у нее внутри, и ни за что с ней не расстанется.

     Положив руки на живот, женщина умиротворено улыбнулась, прислушиваясь к едва заметным ощущениям. Сегодня она впервые почувствовала ребенка внутри. Почему говорят, что первородящие долго не замечают шевелений? Как можно эти легкие касания, словно щекочущие пузырьки шампанского на губах, перепутать с чем-то другим?

     Поглаживая себя, почувствовала неясную негу, томление, ее ненасытное естество снова требовало удовлетворения. Смущенно отдернула руку, теперь ощущая присутствие ребенка так явно, стыдясь перед ним своих порывов. А что, если для малыша это вредно? Ведь говорят же, что оргазм может спровоцировать выкидыш! Но тут же сама себя отругала за мнительность — если бы удовольствие матери отражалось негативно на плоде, вряд ли природа вообще позволила такое раздолье желаний, утроенное гормональной бурей.

     Легонько снова провела ладонью по животу, коснулась груди — ей разонравились грубые ласки, грудь стала слишком чувствительной, малейшего ласкового касания хватало, чтобы вызвать в ней искру. Затем потянулась рукой вниз. Она не представляла себя сейчас ни проституткой, ни султанской наложницей, ни секс-рабыней — все фантазии, что обычно заводили ее и давали быстрое облегчение — нет, Вера просто представляла себе море, розовый солнечный закат, играющих на берегу детей и мужчин, с любовью держащих ее за руки. От этой нехитрой мечты она завелась быстрее, чем от самых пошлых и жестоких образов, пальчиками теребя клитор только в ей понятном и нужном темпе. Когда нахлынул оргазм, не смогла сдержать протяжного, довольного стона. По телу разлилось блаженное тепло, с сердца исчез разрывающий его металическими шипами комок страха.

     Выйдя в гостиную, Вера молча посмотрела на обоих мужчин, в волнении ожидавших ее слов.

     — Я оставлю ребенка, — просто сказала она. — Не буду делать дополнительные анализы. Мне все равно, здоров он или болен, все равно, сколько ему дано прожить на этом свете, я от него избавляться не буду.

     Замолкла. Не ожидая, не прося принять ее решение, всем своим видом показывая, что обсуждать она ничего не будет, каждый из мужчин волен сам решать, что делать дальше — поддержать ее или нет.

     — Мне тоже все равно, родная, — спокойно ответил Олег. — Роди ты хоть неведому зверушку, я буду с вами.

     Жена благодарно ...   улыбнулась. Что бы ни было между ними в прошлом, в этом они едины — они слишком настрадались за долгие годы, пока пытались зачать, жизнь любого ребенка для них священна.

     Виктор, осознавая, что его допустили каким-то чудом в святая святых — их семейное обсуждение, понимает, что слишком долго медлит с ответом. Все не так, как он себе представлял! Вера, несмотря ни на что, не собирается расставаться с мужем, но уже то, что она выжидающе смотрит, терпеливо ожидая его реакции, говорит, что она готова рассматривать его вклад в воспитание ребенка. Только вклад этот он должен принести добровольно, без каких либо гарантий — не зная точно, его ли это ребенок, возможно, соглашаясь всю жизнь заботиться об инвалиде, неспособном к самостоятельному существованию без родителей. Не больше ли сострадания в том, чтобы такому и не рождаться, чем мучить его до печального конца?

     — Я тоже хочу быть частью жизни этого ребенка, — наконец произносит он, — я хочу помогать и поддерживать его. Мне НЕ все равно. Но я буду любить его, потому что люблю его мать, — заключает он, окрыленный Вериной теплой улыбкой.

     — Хорошо, спасибо вам... — скрываясь за словами, чтобы не расплакаться от переполняющих ее чувств, шмыгает носом Вера. — Пойду-ка сделаю чаю. Я то не могу к вам присоединиться, — кивает на золотистую жидкость в бокалах, убегая на кухню.

     Виктор было вскакивает, порываясь бежать ей помогать, но Олег удерживает.

     — Верó, ты нашему гостю льда заодно захвати, — кричит он в догонку жене, расползаясь в довольной ухмылке от вида побагровевшей скулы приятеля. — Она успокоится и вернется, — кивает Виктору, снова вальяжно устраиваясь в кресле, — и так, наверное, переживает, что мы слышали ее.

     Виктор садится, уже немного опьяневший, но еще соображая, что сейчас то время, когда он может заявить о своих правах, потребовать внесения его условий в их совместный договор. Он волнуется, далек от расслабленной уверенности Олега, который наоборот ведет себя так, словно у него камень с души свалился, а не добавилось потенциальных забот.

     — Я хочу быть рядом с ней. Сейчас, пока ребенок не родится, — заявляет он.

     Олег иронично приподнимает бровь.

     — Будь, кто тебе мешает?

     — Я останусь сегодня здесь.

     Тот в ответ безмятежно пожимает плечами — пожалуйста.

     Из кухни доносится песня чайника, пахнет подогреваемым борщом — они же с Верой так сегодня и не пообедали.

     — А кто у нас? — вдруг спохватывается Виктор, — уже известно? Мальчик или девочка?

     — У нас? — Олег насмешливо перекатывает слово на языке, словно пробуя на вкус его новое значение. — У нас девочка, мужик. Поздравляю!

     ***

     Тем вечером Вера уходит спать одна, оставив мужчин допивать вторую неспешно заканчиваемую бутылку и признаваться во взаимном уважении. На душе легко и спокойно, не хочется думать о плохом. Когда ночью чувствует на теле теплые, большие руки, спросонья прижимается попкой к вздыбленному члену, не сильно разбираясь, кто именно пришел к ней. Мужчина бережно ласкает ее, пока она не становится влажной, потом быстро, мощно входит, долго качая на члене, как на волнах, пока она, сладко кончив, так и не соскользнув с него, снова не уплывает в сон.

     Виктор же лежит без сна, прижавшись к ней всем телом, обхватив рукой ее вздувшийся животик. Глаза уже привыкли к темноте, развеиваемой ярким ночным фонарем за окном. Алкоголь его сегодня, несмотря на все долгие возлияния, так и не взял, в голове тихо и звонко, как в церкви. От переполняющих его чувств хочется петь и плакать одновременно. Тогда, после их секса втроем, он долго не мог смотреть на себя в зеркало без стыда, слишком подавленный произошедшим, сейчас же он полон любви и благодарности, и даже самоиронии к себе прежнему — к тому морализму, за которым он скрывался, хотя на самом деле больше всего на свете просто хотел быть с ней.

     Еще вчера он бы сокрушался из-за поражения, собственного морального разложения, согласившись делить любимую женщину с другим мужчиной, да еще тем, у кого на нее больше прав, сейчас же он испытывал искреннюю признательность к Олегу, по-товарищески предложившему ему присоединиться к Вере.

     — Хоть отосплюсь сегодня, — зевая во весь рот, дурашливо пожаловался тот, отправляясь в гостевую. — Сил больше нет. Никогда до этого не верил байкам, что у беременных такие непомерные аппетиты.

     Виктор же, истосковавшийся по Вере, готов был бы любить ее всю ночь напролет, но она так мирно спала, тихонько посапывая, что рука не поднималась ее снова разбудить. Лицо женщины разгладилось, на нежных щеках трепетали тени опущенных ресниц, губы ее слегка приоткрыты, изредка подергиваются в едва заметной улыбке — она явно видит счастливый сон. Наблюдающий за ней мужчина наслаждается ее теплом, ее присутствием, стараясь не обращать внимания на ноющий от желания член. Она была его виагрой, такого стояка у него давно не было, и какова же ирония судьбы — женщина, способная дать ему не просто облегчение, но возвести на небеса, беззаботно спит, даже не подозревая о его муках неутоленной страсти.

     Когда, чувствуя, что иначе или скоро взорвется или сойдет с ума от напряжения, снова неглубоко толкается в ее влажное лоно, Вера довольно, хрипло выдыхает.

     — Витя? — сонно шепчет, и от ее голоска, произносящегося его имя, хочется сделать в воздухе сальто — она осознает кто с ней, не отталкивает с отвращением и страхом. — Опять?

     — Не опять, а снова, ласточка, — хрипло смеется мужчина, шаловливо кусая за теплое ухо, — ты — соня, вырубилась по середине, обо мне забыла.

     — Что? — Вера дергается, вмиг проснувшись, оборачивается к нему лицом, в глазах виноватый испуг. — Ты что, не кончил? Прости меня, прости. Хочешь, я сверху?

     — Лежи уже, Спящая Красавица, я как-нибудь сам, только не засыпай, — смеется он.

     Снова начинает быстро двигаться в ней, ощущая ее гораздо острее чем когда-либо, находясь в ней в открытую, без презерватива. Когда она начинает постанывать, от его напора почти перекатившись с бока на живот, Виктор приподнимает ее, ставя на колени, боясь прижать малышку в ее чреве своим немалым весом. Скачка длится и длится, но окаменевший член не желает сдаваться, давая долгожданную разрядку.

     — Вить, хочешь по другому? — обернувшись, смущенно спрашивает Вера. — Только, если хочешь, — торопливо добавляет, боясь, что ему такое предложение неприятно.

     — Тебе же будет больно, — на выдохе, с мукой стонет он.

     — Зато потом будет хорошо, — настаивает Вера, — подожди минутку.

     Отстраняется, тянется к ящику в тумбочке, отворачиваясь, стыдливо, чтобы ему не было видно, как она торопливо наносит смазку, зачерпывая и ныряя пальчиками в анус.

     — Теперь, — просит, снова упираясь на локти, — только не быстро, пожалуйста.

     Виктор весь дрожит от напряжения. Член раздулся до боли, страшно ей повредить. Когда слегка нажимает, Вера глухо, протяжно выдыхает сквозь зубы, пытаясь расслабиться, потом, чувствуя его нерешительность, начинает мелкими, короткими толчками двигаться ему на встречу, тихо поскуливая, но не останавливается. В какой-то момент Виктор не в состоянии больше выносить этой пытки, резко дергается, нанизывая ее на себя, Вера вскрикивает, но тут же тянется ласковыми руками вниз, поглаживая его, успокаивая, заверяя, что все хорошо, не позволяя выйти. Виктора распирает от ее внутреннего жара, от тисков, которыми она его сжала.

     — Двигайся, прошу тебя, — хрипло, сорванным голосом просит женщина, суматошно лаская то себя, то его. — Дай мне кончить...

     Виктора больше не надо уговаривать, из последних сил сдерживаясь, совершает несколько аккуратных, коротких рывков, на последнем потеряв голову, засаживает ей до конца, тут же взрываясь у нее внутри. Вера надрывно кричит и тоже кончает. Последней связной мыслью мужчины было повалиться на бок, все еще удерживая ее на своем стремительно уменьшающемся в размерах члене, давая ...   им обоим возможность прийти в себя.

     Вера долго лежит в прострации, улыбаясь своим мыслям. Теперь она точно изменила мужу, нарушила договоренности, что они когда-то блюли. Но имеет ли это теперь значение? Не заключили ли они сегодня втроем новые? Изменяет ли она теперь Олегу с Виктором или Виктору с Олегом? Она не знала. Да и не хотела об этом думать. Пока она просто была безмятежно счастлива. Мда, завтра ее бедная попка пожалеет о сегодняшнем безумии, но сейчас она получила то, что ей было нужно. А ему?

     — Вить, все хорошо? — нежно спрашивает, страшась, что он снова убежит, бросит ее, не в состоянии принять ее сущности. Секс — неотделимая часть нее, только отдаваясь всецело, иногда через боль, она чувствовала себя живой, чувствовала себя любимой и желанной.

     — Хорошо, Ласточка? — иронично улыбается мужчина, подгребая ее себе под бок, и чмокая в нос, — Да все просто охуенно!

     ***

     Со временем мужчины как-то между собой решают, кто из них в ту или иную ночь спит с Верой. Не создают очередностей, не пишут списков, лишь обменявшись коротким взглядом, безмолвно договариваются, кому нужнее.

     Дети, с восторгом воспринявшие возвращение дяди Вити, быстро привыкают к его постоянному присутствию в доме и размашистому храпу, раздающемуся с утра из гостиной. Родители непонимающе косятся на всю троицу, старающуюся на людях вести себя безмятежно, соблюдая все нормы приличий — Виктор просто гость, просто друг семьи, живущий у них, пока у него в доме ремонт. Но ремонт этот затягивается и затягивается.

     Вера, перешагнув дверь последнего триместра, становится ленивой и неповоротливой, ее не дававшее никому покоя гормональное либидо словно по щелчку отключается, заставляя мужчин горестно вздыхать и довольствоваться играми в футбол с дочкой, умудряющейся колотить пяточками то из одного угла набухшего материнского живота, то из другого.

     Виктор, которому не дает покоя мысль как-то перевести их триумвират на более легальный уровень, однажды вечером приходит домой сияющий, воодушевленный новой надеждой.

     — Мы же можем жить свободно, открыто, — делится он планом с Олегом, пока Вера читает Дане сказку на ночь.

     — Че? Зарегистрируем шведскую семью в отдельно взятом прибалтийском государстве? Чувак... это нереально... Ладно, нас дорогие соотечественники камнями забросают, детям то такое за что? — невесело ухмыляется Олег. У него сегодня отвратное настроение. До него снова докопалась только что разведшаяся с мужем Маринка, и попробуй так запросто послать дочку главы мульти-миллионного концерна, не рискуя зарплатой.

     — Ну так давай уедем! Заберем Веру, детей и уедем, — настаивает Виктор.

     — В Швецию? — хохочет Олег.

     — Нет, почему же... Допустим, в Данию. Мне место предложили в местном отделении Европола.

     От одного названия Олега передернуло. Спасибо, связываться с этой организацией себе дороже.

     — Да какая разница, где я буду работать, — словно прочел его мысли Виктор, — Ты что, себе работу по способностям не найдешь? С твоими навыками и почти родным английским?

     Олег задумался. Он уже достаточно намотался по свету. Хотелось тихой семейной гавани, домашнего уюта. С другой стороны, его дом там, где хорошо его жене и детям, остальное приложится.

     — А родители?

     — Тут всего два часа лету, меньше чем до побережья. Привыкнем.

     Идея слишком стоящая, чтобы отказываться, не рассмотрев со всех сторон, не взвесив все плюсы и минусы. Детям, само собой, там будет лучше, особенно, если окажется, что один из детей особенный — в Европе совсем другое отношение к людям с ограниченными возможностями. Но смогут ли на чужбине прижиться и взрослые?

     — Давайте попробуем, — выслушав мужчин, соглашается Вера, — нам же необязательно уезжать с концами и все продавать, не получится, всегда можно вернуться.

     Никто из троих не хочет финансовой неразберихой усложнять и так слишком шаткую систему их взаимоотношений, все подобные вопросы обговаривают на берегу, равноценно вкладываясь лишь в быт и детей. В паре нужно уметь найти компромис только двоим, в их же трио и речи не могло быть о сговорах или альянсах — либо все трое соглашались и принимали решение совместно, либо нет. Виктор был самым серьезным и рассудительным, просчитывал все варианты, Олег — генератором идей, а Вера добросовестно исполняла все их задумки, сглаживая острые углы, примиряя непримиримое.

     Ехать решают по морю, Веру в ее состоянии уже никто в самолет не пустит, а если ждать родов и потом, пока мать и ребенок окрепнут, то все слишком затянется, с предложением можно попрощаться. Даша истерит, не желая расставаться с друзьями, бабушки с дедушками плачут, родители мечутся, решая, что брать с собой, а что оставить, и лишь пятилетний Данила в эйфории. Переезд видится ему огромным приключением, захватывающим дух: плыть на пароме по волнующемуся летнему морю в компании самых любимых взрослых, потом долго ехать в нанятом минивене по незнакомым, полным чудес дорогам, переезжая водный перешеек по длинному, будто зависшему в воздухе бесконечному мосту — что может быть чудеснее?

     Только немного обстраиваются, приходится срочно ехать в роддом. Вера, всю неделю ходившая партизаном, не рассказывая о мучающих ее тренировочных схватках, прозевала момент, когда те стали регулярными, превратившись в полномасштабные роды. Она то думала, что у них будет предостаточно времени, чтобы собраться, вызвать няню, доехать до выбранной больницы, вряд ли весь процесс займет меньше многих часов, еще повезет, если сама справится, не станет просить анестезию.

     Но как говорится, расскажи Богу о своих планах — Он посмеется. Комедия положений, начавшаяся с резко хлынувших из Веры вод прямо посреди их просторной, солнечной гостиной и последующей суматохой, могла бы закончиться трагедией. Уже на полном раскрытии, обвешанную датчиками и едва сдерживающую потуги, Веру увозят на экстренное кесарево сечение — судя по аппаратам, у малышки критическая асфиксия, скорее всего множественное обвитие пуповиной, родись она сама — может не выжить. Виктор с Олегом не отходят от любимой женщины, стараясь развеивать ее страхи. Когда из-за зеленой занавески раздается недовольный писк все трое с облегчением плачут, не стесняясь присутствующего персонала, те если и недоумевают, кто из двоих мужчин отец ребенка, слишком хорошо воспитаны в условиях абсолютной полит-корректности, чтобы даже бровью повести.

     — Дайте мне мою девочку, — просит Вера.

     Ей почти тут же вручают завернутого в бумажную пеленку, всего перемазанного кровью и слизью, посиневшего, разевающего ротик в громком крике, младенца.

     — Боже, какая она красивая, правда? — смотрит она сияющими, материнскими глазами на сморщенного гномика у себя на груди, притихшего и инстинктивно чмокающего губками в поисках соска.

     — Самый чудесный ребенок на свете, — подтверждает Виктор.

     — Doctor, excuse me, is she ok? — обращается Олег к врачу.

     Тот непонимающе смотрит в ответ.

     — Absolutely normal, healthy girl. Congratulations!

     Олег расплывается в счастливой улыбке, кидается к Виктору, крепко обнимает, хлопая по плечу от переизбытка эмоций. Все хорошо! Их затаенные страхи не имели оснований. Девочка хоть и крошечная, но абсолютно здоровая.

     — Как ты ее назовешь, родная? — обращается он к жене.

     Та безразлично пожимает плечами, забыв обо всем на свете, полностью сосредоточившись на крошечном теплом существе, присосавшемся к материнской груди.

     — Пусть будет Вероника, — несмело просит Виктор, все еще не до конца освоившись на своем полноправном месте третьего ведущего колеса в их странной семье.

     — Хм... Вера и Ника, богиня Победы, да? — как всегда иронично подмигивает Олег. — Мне нравится!

     Вероника натужно сопит, счастливая, что все самое страшное позади. Ей тепло и уютно в любящих объятиях, под щекой знакомой музыкой бухает неумолкающее сердце, ее влажную головку осыпают суматошными, нежными поцелуями. Этот яркий мир оказывается ...  

     совсем не так уж и плох. Столько всего интересного у нее впереди! И совсем неважно, как причудливо должны были выстроиться звезды, чтобы этот день наконец настал.

     ***

     Эпилог.

     Два года спустя.

     Вера паркует машину рядом с детским садом, спеша после работы успеть забрать Нику. Та терпеть не может оставаться одной из последних, закатывая матери громогласные скандалы, словно в отместку за хорошее поведение в течение дня — в саду она идеальный ребенок, воспитатели не нарадуются.

     Своим диким, неугомонным нравом она очень напоминает старшую сестру в детстве, та также испытывала материнское терпение, доводя до отчаяния и вгоняя в комплекс плохой матери. С Никой Вера уже гораздо опытнее, легче пресекает капризы и истерики, умело не впадает в крайности, отвлекая и переключая внимание девочки. С малышкой не было бы вообще никаких проблем, если бы папы ее еще так не баловали. Девочка мастерски для своего нежного возраста научилась манипулировать обожающими ее мужчинами, легко добиваясь всего, чего не захочет ее маленькое сердечко.

     Вера вздохнула, успокаивая и с трудом пристегивая перевозбужденного, соскучившегося ребенка в авто-кресле. Она еще могла понять Виктора, у которого сын, и он изначально был плохо подготовлен к извечным фокусам с дрожащими ресничками и искривленным в обиде розовым ротиком, с помощью которых маленькое чудовище обводила отца вокруг пальца. Но вот Олег! Он то чего велся? Они же прошли через все это с Дашкой. И вон, что выросло — упертая, самоуверенная, бесстрашная девица, не считающаяся ни с чьим мнением — ей слово, она тебе десять в ответ — и самое ужасное, что зачастую оказывается права!

     Олег лишь смеялся в ответ на упреки жены, продолжая восхищенно баловать Нику и подзадоривать Дашу во всех ее начинаниях. Вот и сейчас та вздумала уехать обратно, жить с бабушкой и дедушкой, чтобы отучиться последние два школьных года дома, а потом там же поступить в университет. Вера знала, что дочь мечтает после совершеннолетия затребовать в опеке информацию о своих биологических родителях, хочет найти, познакомиться с настоящей матерью. Сердце тревожно сжималось от этой мысли. Хоть они с Олегом никогда не скрывали от детей факта усыновления, всегда старались предельно честно, в соответствии возрастом рассказывать все, что знали, было страшно подумать, что однажды они могут потерять их, что те, покинув гнездо, могут не вернуться...

     Вера с нежностью взглянула в зеркало заднего вида на притихшую Нику. Но ведь такое может случиться с любым ребенком, необязательно приемным, и эта малявка может однажды сбежать, решив, что уже достаточно насмотрелась на нетрадиционную модель семьи, ища чего-то другого. Это пока в ее мире все случается так, как должно — два папы и одна мама? А что, может быть по-другому? Как по ней — так чем больше преданных, послушных ее воле, любящих взрослых, тем лучше.

     Им неплохо жилось в Копенгагене, но несмотря на лояльность и терпимость, присущую скандинавам, и здесь они не могли жить настолько открыто, как бы хотелось. Для всех знакомых Олег представлялся младшим братом Виктора, приехавшим за ним вместе с семьей вагончиком, в поисках лучшей жизни. Со временем у них появились друзья, знавшие об истинном положении дел, без предрассудков, оставлявшие за ними право жить, как хотят, но трубить о факте тройного союза они все же были не готовы.

     Тем не менее косых взглядов на них здесь было в разы меньше, чем дома. Свои вторые половины тут называли не супругами, а партнерами, и всем было абсолютно до лампочки, какого пола этот партнер, какой расы, единственный он или нет. Здесь Вера не носила ярлыка «старородящей», так как большинство местных обзаводились семьей только к годам 35—40, и наличие у сорокалетней женщины двух детей дошкольного возраста было вполне нормальным и естественным, шоком скорее была дочь-подросток.

     Припарковавшись возле дома, вытащила Нику и понесла на руках. Только переступив порог, девочка стала вырываться:

     — Па-па-па, — требовательно закричала она. Речь пока давалась ей тяжело, в головке путались русские, английские и датские слова, но ее это не смущало, она как настоящая принцесса была уверена, что найдет понимание у своих подданых.

     Да что взять с ребенка, они сами находились в той стадии языкового развития иммигрантов, когда родной уже забыли, а местный так толком еще не выучили. Дашка гораздо быстрее них нахваталась местного подросткового жаргона, но, хоть и обзавелась друзьями, все же видимо чувствовала себя недостаточно своей. Один Даня не парился с языковым барьером, быстро и уверенно перейдя на датский, как не заставляли его родители говорить по-русски хоть с семьей.

     Виктор на ее удивление был уже дома, подошел поцеловать жену и забрать из рук обожаемого монстрика.

     — Олег задержится, — предупредил он, — хочешь передохнуть, ласточка, замоталась сегодня? Я заказал пиццу, как-нибудь отстреляюсь один с этой неугомонной троицей.

     Вера благодарно кивнула. Рождение Ники, конечно, было самым настоящим чудом, но заставило всех троих всерьез озаботиться вопросом последующей контрацепции — трое детей на троих работающих взрослых при их образе жизни было абсолютным пределом. Еще слишком свежи в памяти бессонные ночи первых месяцев после рождения малышки, та, возможно, из-за последствий кислородного голодания во время родов, была очень неспокойной, плохо спала, практически все время находясь на руках или вися на груди. Только после года удалось приучить ее хоть изредка спать у себя в кроватке, до этого она полноправно претендовала не только на все материнское внимание, но и на место в ее постели и днем и ночью. Виктор, будучи более уступчивым к детям, может, все так и оставил бы, наслаждаясь близостью с Верой втихаря, урывками, но Олег решительно стал воплощать план отселения малышки, перенося ее уже спящей к себе, чтобы хотя бы вечерами иметь возможность разделять компанию жены без лишних свидетелей.

     Вера, быстро приняв душ и переодевшись, не оставляет Виктора одного на растерзание, идет на кухню помогать с ужином и Дане с уроками.

     — Мам, я останусь сегодня у Корин, — заявляет Даша, даже не подумав ради приличия спросить разрешения, закидывая рюкзачок на плечо и мимоходом засовывая кусок пиццы в рот.

     — Я отвезу, — решительно вскакивает Виктор. Даша недовольно кривится, но сдерживает возмущение.

     Она искренне привязана к «дяде Вите», и хоть давно уже не ребенок, видит и понимает происходящее, предпочитает молчать. Лишь однажды, еще до рождения сестренки, она язвительно спросила у матери, знает ли та сама, от кого беременна, но получив заслуженный втык от отца, слышавшего этого нахальное заявление, примолкла, лишь иногда Вера ловила насмешливый взгляд с едва заметной толикой гордости и уважения — ее предки то еще учудили.

     Если сами мужчины еще и томились вопросом, кто же из них дал жизнь маленькому тирану в юбке, то вслух этого не обсуждали, решив оставить все как есть. Пока Ника была абсолютной копией Веры — с пушистыми, каштановыми локонами, золотисто-зелеными глазами, нежными прозрачными щечками и смуглой кожей. Если и был мужчина, на которого она была похожа — то это дедушка Миша, отец Веры, безоговорочный фаворит всех своих внуков. Характером же она была настолько самобытна, что пока было сложно сказать, что являлось частью ее врожденного темперамента, а что приобретено от постоянного общения с обожающими ее взрослыми.

     Уложив малышей, Вера сидит на кухне, ожидая возвращения мужей. Первым приезжает Виктор. Застав Веру одну, в тоненьком шелковом халатике на голое тело, глаза его загораются, он подхватывает женщину на руки и тащит свою смеющуюся жертву в спальню.

     — Устала, ласточка? Хочешь массаж? — мягко предлагает он. Вера усмехается, знает она, чем эти массажи заканчиваются, но снимает одежду и ложится лицом на постель, отдаваясь во власть сильных, чувственных рук, разминающих затекшие мышцы.

     — Меня возьмете в компанию? — раздается в ее разомлевшем сознании голос вернувшегося Олега.

     Вопрос риторический. Они спят с ней либо по отдельности, когда другому без надобности, либо все вместе, ни у одного нет приоритета. Только Верино абсолютное нежелание секса может командовать парадом. Но сейчас, когда она вырвалась из первого, самого тяжелого года с круговоротом кормежек, пеленок и бессонных ночей, она редко отказывает своим мужчинам, и сама сходит с ума от желания, что они в ней рождают. Всех троих близость давно уже не пугает, став привычной, когда нет разницы, каким образом достигается удовольствие, пока все вместе стремятся к пику, разделяя наслаждение поровну.

     После лежат, обнимая все еще вздыхающую от счастья Веру.

     — Люблю тебя, родная.

     — Люблю тебя, ласточка.

     — А как я вас люблю, — тихо признается женщина, благодаря за любовь, за преданность, за эту жизнь, за то, что переступили через себя ради нее. — Больше всех на свете.

     Конец.