Сидя в маршрутке, я, улыбаясь и закрыв глаза, думала о нем. В 17.00 он будет ждать меня у входа в метро. Я представляла себе его лицо, внимательные, радостно ожидающие глаза, улыбку, которая появится, как только я вылезу из маршрутки. Представляла, как мы мы пойдем по морозу, взявшись за руки, войдем в полутемный подъезд сталинской высотки, поднимемся на 11 этаж, целуясь в лифте... а потом... потом...

      — Остановите у Петерки! — Возвратил в реальность чей то голос.

      — Как, Петерка?! Разве Рижскую проехали?

      — Давно!

     Парочка напротив смотрит на меня и хихикает. Мне не до смеха, я хватаю сумку и продираюсь к выходу. Господи, дура мечтательная!!! Что делать? Вылезла наконец, смотрю на часы. Ужас! 17. 07! А еще обратно бежать! Набираю дрожащими пальцами номер телефона. В душе надежда, может сам опоздал?

      — Да. Спокойный голос такой.

      — Сашенька, я через 5, нет, 7 мин буду, проехала случайно остановку!

     Вздох.

      — Давай.

     Господи, как я бегу! Ведь каждая минута опоздания — один раз прутом. Перебегаю дорогу, ближе, ближе, все, я на месте.

      — Опоздала. Констатирует факт. — Жду тебя на морозе. Разве так можно?

     Я смотрю на электронные часы на столбе — 17. 15.

      — Да, шепчу я. Я знаю, что заслужила.

     Тут он впервые улыбается:

      — 15 раз.

      — Да, 15 раз.

     Знаете как больно, когда секут прутом? Я недавно это узнала. Саша сечет меня по голой попе за мои прегрешения. И опоздание — одно из них.

     Идем рядом. Из-за предстоящего наказания сжимается низ живота, в голове пустота.

     Саша чувствует, что мне страшно, что все внутри меня сопротивляется порке, но я безропотно подставлю голую попу под розгу... В такие минуты мне хочется, чтобы все побыстрее кончилось, хочется, едва зайдя в кватиру, прямо в прихожей спустить трусы и получить причитающиеся горячие, но я робею, оттягиваю наказание в надежде, что забудет, простит... Нет, так не быват.

      — Выпорю — прощу, — говорит Саша. Значит, надо плакать и терпеть.

     Вот мы и в квартире. Пахнет как вкусно! Тепло! Грустные мысли покидают меня. Ну выпорет, так выпорет, ничего не изменишь уже.

      — А я курицу жарю! — говорит Саша, он доволен, любит меня баловать.

      — А я чулки новые надела!

      — Покажи!

     Приподнимаю подол юбки, видна круживная резинка чулка.

      — А сзади?

     Поворачиваюсь, приподнимаю подол повыше, чтоб были видны черные кружевные стринги.

      — Ах, какая попка! Саша запускает руки мне под юбку, гладит бедра, попку, неприкрытую стрингам. Почему-то он особенно любит мою попу, не только лупит меня по ней, но и ласает, иногда положит меня себе на коленки и гладит, гладит, нащупывает мою узкую дырочку, ласкает пальчиками внутри... Я замираю от наслаждения, я вся отдаюсь таким странным и сладостным ощущениям...

     Мы сидим на кухне, на угловом диване, обнимает меня, гладит по голове, щекочет шею...

      — А помнишь, как первый раз?

      — Помню! Здесть, на столе! — отвечаю. И любовью первый раз на столе, и это... ну... наказал меня первый раз... здесь...

      — Ага, за то, что зачет не сдала. Помню!

     Мне стыдно. Уткнулась лицом ему в ладони, наверное, покраснела.

      — А сегодня чем? — шепчу.

      — Да вот прутика хорошего сейчас не сыскать! Ремнем, наверное, придется!

     Ну ремнем... это не так больно! Настроение стремительно улучшается. Вскакиваю.

      — А давай... давай... прям щас! Отстреляемся! Сашка хохочет.

      — Ишь обрадовалась! А ремнем-то больше полагается! Один к двум, забыла? Так что выдам тебе все 30!

     Ой, блин, правда забыла...

      — Саш... может так? не надо 30...

      — Опаздывать, дорогая, не надо! Знаешь, как я замерз? Окоченел. Давай-давай, подставляй попку.

      — Саааш... простииии... Слезы закапали. 30 ударов это много. Ремень бьет не так больно, как розга, но это дольше. И сидеть потом очень больно... И стыдно.

      — Ну не плачь! Чего ж заренее? Давай, ложись животом на стол и подставляй попу. Я щас.

     И он пошел в соседнюю комнату за ремнем. Есть у нас специальный ремень такой, для экзекуций. Не узкий, не широкий, плоская плетеная косичка, Саша его специально для этого купил. Вернулся он быстро.

      — Что стоишь, носом шмыгаешь? Давай-давай! Быстро попой кверху. — Строго говорит, знает, что сама я не лягу, меня заставлять надо, нежности тут неуместны.

     Как всегда я теряюсь, в животе холод, страх, стыд! Подхожу на ватных ногах к столу, смотрю на Сашу.

      — Пожалуйста... прости...

      — Выпорю — прощу, — как всегда, говорит Саша. Ложись. Задери юбку, спусти трусы.

     Я ложусь животом на край стола, дрожащими руками поднимаю юбку, потом спускаю трусики... прячу руки под живот...

     Первый удар обжигает кожу, больно!

      — Будешь опаздывать?

      — Нет!!!

      — Будешь внимательной?

      — Да!!!

     Саша бьет размеренно, сильно, это настоящая порка, мне очень больно, хочется убежать или хотя бы прикрыть попу руками, но я знаю, что надо терпеть, только так я избавлюсь от чувства вины...

     Пять... шесть...

      — Саша... ! Сашенька! Не надо... ! Прошу... !

     Саша останавливается:

      — Я только начал!

     И дальше сечет.

      — Терпи, хулиганка! Как хулиганть... так первая!...

     А как отвечать... так последняя!...

     Одинадцатый... двенадцатый... Сколько там еще!... Пятнадцать! Только половина еще! Плачу навзрыд... Двадцать! Остановился.

      — Ишь, какое красное все! — Гладит по попе. Я плачу тише. — Жалко мне тебя. Давай последние пять, и все.

     Я всхлипываю.

      — Хорошо, — шепчу. Я благодарна и за передышку, и за прощенные 5 ударов. Больно, больно получать по напоротому месту ремнем, но, памятуя о снисхождении, стараюсь плакать потише. Двадцать пять!

      — Ну вот и все! Саша меня обнимает, помогает подняться со стола, я плачу стоя, не рискуя сесть, Саша гладит меня по голове, по спине, целует мокрое лицо, вытирает мне слезы.

      — Ну все, все, не плачь, ты молодец, ты храбрая девочка!

     Я сквозь слезы улыбаюсь.

      — Квиты?

      — Квиты!