Когда мне было 14, 5 лет, к нам погостить приехал родной брат моего отца, он поздний ребенок в семье и потому разница в возрасте с ним у меня была не такая уж и большая, лишь на десяток лет старше меня. Мы с ним подружились и быстро перешли на ты. Спать положили его в мою комнату. Видеть, когда он раздевался, было для меня большое удовольствие. Сквозь его плавки был виден бугорок члена, сзади красиво смотрелись ягодицы. Я не отводил глаз, когда он раздевался, сменил просторные трусы на узкие плавки и при нём старался повернуться к нему своим стоячим членом, пусть даже и в плавках. Лежа в постелях, мы разговаривали на самые разные темы, а я всё переводил на тему секса. На третий день вечером попросил разрешения прилечь к нему и поговорить на очень откровенную тему. Вроде для своего будущего интересовался как там, в армии — правда ли что есть дедовщина и вообще неуставные отношения. И как удается обходиться без девушек. Он понял, куда я клоню, да и мои взгляды, похоже, ему что-то подсказали. И он пояснил, что он, как и многие ребята в армии дрочили, кто на письма от девушек, кто на их фотки. А были командиры, которые просто приглашали смазливых ребят подрочить вместе или «ещё кое-что». Я был так возбужден от близкого присутствия и доверия старшего друга, что спросил:

     Однажды к нам на дачу поехал мой двоюродный брат Мишка. Мишке было двадцать лет, он пришел из армии, почти сразу же поступил на подготовительное отделение какого-то института, жил в общежитии и время от времени приезжал к нам в гости. В тот день мы втроём — отец, Мишка и я — долго бродили по окрестностям леса, отцу удалось подстрелить зайца, и вечером он уехал домой, а мы с Мишкой остались на даче ночевать и вернуться в город должны были первой утренней электричкой.

     Мой брат на 2 года старше меня. Когда это случилось, мне было 12 лет. Я уже игрался со своим членом, да и сперма вырабатывалась, но такого у меня еще никогда не было.

     Здравствуйте. Мне 37 лет, зовут Сергеем. Хочу вам поведать, как у нас с сыном решался половой вопрос. Моему сыну 17, зовут его Олег. Я в детстве, разумеется, не обошел стороной тему мастурбации и занимался ей довольно часто, лет так с 11 и по сей день. Даже будучи женатым и имея ребенка, иногда, под ярый порнофильм, расслабляюсь, особенно когда моей жены нет дома. А она часто бывает в командировках и поэтому я вынужден спускать в одиночестве. Но речь не об этом. Как-то я пришел к мысли, что мой сын уже взрослый и наверняка уже давно занимается самоудовлетворением. И мне захотелось как-нибудь подсмотреть за этим процессом, увидеть, как сын становится взрослым, какой у него член в возбужденном состоянии, может быть даже помочь в чем. Ведь нередко подростки после онанизма стыдятся содеянного, хотя в этом нет ничего осудительного, хотелось поговорить с ним, объяснить. Но, зная нрав сына, заводить с ним разговор на подобную тему я не стал, он бы закрылся в себе и разговор бы не получился. Поэтому хотелось его застукать, а там уже ему не отвертеться, выведу его на душевную беседу. И вот я начал следствие. Сначала поискал что-нибудь интересное в его компьютере, но ничего не нашел. Он знает, что иногда я пользуюсь по работе его компом, и поэтому предусмотрительно ничего не сохранил. И вот однажды я пошел на хитрость: когда жена была в очередной командировке, я сказал сыну, что до позднего вечера пойду в гараж. Я демонстративно ушел, но вернулся через полчаса или минут через сорок. Конечно, трудно предугадать, когда он начнет заниматься этим делом. Я, например, в период долгого отсутствия родителей в своё время спокойно раздевался догола и получал наслаждение долгое время, не спеша кончать. Как в его случае может быть — я не знал. Поэтому пришел наугад. И угадал. Я пробрался в квартиру и незаметно подошел к комнате сына. Дверь была закрыта. Я резко открыл дверь, и увидел раскрасневшееся лицо Олега, который в руке держал еще стоящий член. Он сгорал от стыда, и поэтому я чувствовал себя хозяином положения. Олег лежал на кровати совсем голый, а на компьютере шел порнофильм, тот самый, под который я и сам, бывало, гонял лысого.

     Я жил один с моим папой, так как моя мама умерла пять лет назад. Мне было двенадцать, когда она умерла. Мой брат уже поступил в колледж, так что он не мог оказать Папе эмоциональную поддержку. Он не мог разговаривать с ним, содержать дом в чистоте, стирать, укладывать Папу в кровать, когда он был слишком пьян. Папа не был алкоголик; только иногда когда ему бывало плохо, я предполагаю, он выпивал слишком много. Это никогда не влияло на его работу. (Папа — физиотерапевт, он лечит спортивные травм)

     Посвящается Гаррику. В первые сентябрьские дни в советских школах была славная и обременительная традиция писать сочинения на тему «Как я провел лето». Не вспомню уже, что я написал в том далеком 1983 году, глядя из школьного окна на порхающее золото листвы и пронзительную голубизну осеннего неба, но сегодня на клетчатые листы тетради за две копейки пролились бы совсем другие слова, чувства и образы, сплетаясь в яркий, солнечный узор последнего лета детства. Итак, мне стукнуло 14 лет и я с отцом ехал в деревню к бабушке. Ехал... Двое суток изнывал от духоты в вонючей плацкарте с полным набором фирменных прелестей — очередью в туалет, отсутствием воды, потными, крикливыми пассажирами и въедающимся в кожу и память специфическим запахом вагонной пыли. Но еще там был ОН — русоволосый, потерявший по пути из прошлого в настоящее имя, стройный мальчишка в грязноватой футболке, растянутых трекушках и стоптанных кедах на чумазых ногах. Сказочно красивый мальчишка. Мой ровесник, с умершей мамой и вечно пьяненьким отцом, несмотря на суровые обстоятельства, оказался светлым, общительным и смешливым пацаном, который с удовольствием поддержал мои диковатые беснования. Мы с воплями носились по вагонам, кидались черешней в подвернувшихся путейцев, обливались водой, а потом мокрые, визжащие и счастливые боролись на скомканных простынях вагонной полки. Вот тогда и наступали самые сладкие моменты путешествия. Когда его загорелые до темноты руки захватывали меня в плен, горячее дыхание борьбы обжигало кожу, сбитые коленки с силой раздвигали мне ноги и упругая плоть члена и яичек терлась о живот, когда в груди отдавался эхом стук его сердечка, а влажные, раскрытые губы оказывались в двух сантиметрах от моих, тогда все существо мое затоплялось сладкой тревогой и душу затягивала сверкающая паутина непередаваемого счастья. Затем мы лежали, тесно прижавшись на верхней полке, шепчась и радуясь не понятно чему, ветер и копоть из окна летели нам в лицо и я, облитый жаром его бедер и упругой попки, переворачивался на живот, чтобы скрыть однозначно выпирающее и стыдное волнение. После, когда мы с отцом сходили на ночной асфальт мокрого перрона, он сонный вышел проводить в подслеповатый тамбур и вдруг неожиданно обнял меня, и на бесконечно сладкое мгновение прижал к себе. И уже в самом конце, когда красные огоньки поезда растаяли в вечности, я порадовался тому, что провинциальный вокзал тонул в тумане предрассветной тьмы, и отец со встречающим нас дядей Витей не увидели душивших меня слез непереносимого горя утраты. С нашим приездом в дом бабушки подтянулась многочисленная родня. Я упоминаю только о бабушке, хотя дедушка в принципе тоже имелся в наличии. Но, как бы это сказать, дед был немного (а временами и много) не в себе. Случившийся год назад инсульт привел к частичной потере памяти и рассудка, и теперь маленький, лысенький старичок сидел на крыльце с улыбкой Моны Лизы и писался в штаны. Единственное на чем не отразилась болезнь — всепоглощающая любовь к самогону. Как раз по нашему приезду сухощавая, высокая бабушка корила деда за украденную и втихоря высосанную за ночь пятилитровую бутыль браги. Старик улыбался, сонно моргал и икал, крестя рот. Дом, небольшой бревенчатый сруб, стоял посередине огромного сада-огорода, в котором еще нашлось место амбару, сеновалу, сторожке, десятку ульев и скотному двору. Некогда большое, кипучее хозяйство с отъездом в город детей и болезнью хозяина пришло в упадок. Из близких мне по возрасту внуков в нашу компанию входили пятнадцатилетняя, очень красивая девчонка Тома с разорванной до пояса (для удобства) юбкой, ее младший брат третьеклассник Ваня и Саша — «Санчо», шестнадцатилетний сын дяди Коли от второго брака. Когда Санчо вышел мне на встречу с перемазанным малиной ртом и белозубой улыбкой, сердце мое остановилось, и я не сразу вспомнил, как надо дышать. За два прошедших с последней встречи года пухлогубый пацан расцвел в эльфоподобное существо с божественным телом, которое только и возможно в 16 лет. По большей части наша стайка отмокала на берегу неглубокой и мутноватой речушки, в которой местные пацаны, визжа, кувыркались, плавали на тракторных баллонах и, поднимая фонтаны брызг, ныряли с потемневшего и скользкого мосточка. Несмотря на обилие полуголых мальчишек, свет сошелся клином на Санчо. Когда он в мокрых, в облипших трусах, смеясь, выходил из воды, сознание мое плавилось от любви как мороженное на солнцепеке. Сана отходил за камыши отжимать мокрые семейники и соблазнительно сверкал оттуда белым пятном попы. Не все купальщики были столь стеснительны. Помню один деревенский пацан с белыми волосами и красной кожей, выходя на берег, демонстративно медленно снимал трусы и неспешно отжимал их. При этом член его в несколько толчков вставал и на пляжике воцарялась тишина — вся ребятня, разинув рты, пялилась на почти взрослый хуй, и краснокожий явно наслаждался этим вниманием. Сельская жизнь вообще отличалась непосредственностью и непривередливостью. Я своими глазами видел, как этот краснокожий вместе со своим отцом-трактористом мылись после работы в мелкой луже, куда коровы ходили на водопой и, простите, какали, задрав хвосты. При этом абориген сыпал себе на голову из картонной пачки стиральный порошок «Лотос» и обильно, с удовольствием намыливался им. Моя бабушка полоскала свои длинные волосы исключительно тошнотворным настоем золы и на полном серьезе советовала Томе, когда у той на лице вскочил прыщ, потереться о сосновую доску. Если вдруг у кого-то что-нибудь прихватывало, тогда наступал феерический момент — бабушка открывала верхний ящик комода, заполненный россыпью таблеток без упаковки, не глядя, вытягивала первую попавшуюся пилюлю и давала ее пациенту. Самое смешное — лекарство всегда помогало. Взрослые ночевали прямо в саду, расположившись под огромными, развесистыми яблонями, глуша самогон в промышленных количествах и закусывая, как завзятые японцы, сырой, только что пойманной рыбой. А детей укладывали на кровати в доме, амбаре и на сеновале. В первую же ночь, утопая с Ванькой в огромной перине, я был свидетелем занятной сцены, когда разменявший восьмой десяток дед, чье сознание жило отдельной от тела жизнью, вдруг поднялся со своей пропахшей лежанки и полез на кровать к бабушке. — Чего тебе надо? — Ну как че. Хе-хе-хе. Будто сама не знаешь. — Очумел что ли, старый. Иди спи ложись. — Ну ты че, мать? — Иди отсюда, старый дурак. Детей разбудишь. А дети тем временем, тесно прижавшись и зажав руками рты, давились смехом и с упоением рассказывали утром взрослым о проделках сексуального агрессора. Совместные ночевки с Ванькой сопровождались обычными для всех пацанов такого возраста хихиканьем, щипками, шлепками по попе, хватанием за член и яички, стягиванием трусов и прочими милыми детскими шалостями. Ваньку сильно расстраивало, что у него еще такой маленький, безволосый писюн, чем мы не упускали случая его подколоть. На что он, стянув свои шорты и выставив торчащий белый карандашик, кричал дрожащим от обиды голосом: «Смотрите, дураки, у меня уже волосы растут», и мы с Санькой наклонялись к самому Ванькиному лобку, где пробивался едва заметный белый пушок, и в один голос заявляли, что ничего не видим. Мальчишка, с криком негодования, кидался на нас с кулаками, а мы, корчась от хохота, безвольно отбивались. Ваньку мой уже приличных размеров член притягивал как магнит и он каждую ночь залезал ко мне в трусы, ощупывая мгновенно подскакивающий хуй, и иногда дрочил, каждый раз, когда я топил в подушке стон, брезгливо отдергивая руку. Однажды дело чуть не дошло до недетских забав. Забравшись под самую крышу сеновала, мы с Ванькой играли в карты на желания. Я с удовольствием проигрывал и, в который раз, гордо демонстрировал свой агрегат с пунцовой, истекающей головкой. Предохранители в голове от гиперсексуальности перегорели напрочь, и я предложил на следующий кон, что проигравшего выебут в попу. Ванька с сомнением посмотрел на существенную разницу в наших размерах и сказал, что так будет не честно....

     Обычный вечер обычного дня. Стандартная квартира человеческих жилищ. Вот только жильцы в ней необыч-ные. Пушистые. Отец и сын верволки. Разумные волки, строением тел похожие на людей.

     Я вошел в дом и огляделся. Было очень тихо и я было подумал, что все ушли. Уже несколько дней стояла невыносимая жара и единственное чего мне сейчас хотелось — это скорей снять с себя мокрую одежду и насладиться холодным душем. По дороге в ванную я снимал все себя и вспоминал, как она сегодня на меня смотрела, как ее нежный язычок облизывал ее пухлые розовенькие губки, как-будто созданные для того чтобы доставить моему «другу» незабываемое удовольствие. Снимая трусы, я заметил, как он начал подниматься и огромная головка моего члена начала выглядывать из-под крайней плоти. Он явно хотел почувствовать ее нежные губки и нырнуть в ее ротик по самые яйца...

     1. Наша житуха

     Я хочу Вам рассказать, как я спас семью своих родителей от развода.