Я люблю своего мужа. Мы вместе уже пять лет. Растим маленького сынишку. О том, чтобы пойти налево, даже не помышляю. Но со мной произошел один случай, от которого мне неспокойно на душе. Я хочу спросить у вас совета, что же все-таки произошло и есть ли какая-то моя вина перед мужем.

     Милана уже не вела занятия и почти не выезжала из дома, проводя время за чтением, какой-то полезной гимнастикой и домашними делами. Она по-детски ревновала его к работе, к городу, тяжело перенося последние дни нетерпеливого ожидания родов. Она гладила его рубашку, когда он, бодрый, после удачного во всех смыслах трудового дня поднялся к ней на 2-й этаж, обнял её сзади и поцеловал в шею. Она была напряжена, и он спросил, что на этот раз. Держа рубашку двумя руками и подбирая слова, она вдруг заговорила. О том, что боится ненароком все разрушить. Разрушить этот их мир, который создал он. Несмотря на её протесты, что бы она там ни говорила в прошлом, она считает этот мир своим. И боится за прочность и надежность их отношений. Ведь если он, как все мужчины, и как он сам, вдруг вздумает совершить ошибку или что-то изменить, то хватит ли у неё сил, как у него, танка (она так и назвала его — танк), все исправить, и забыть, и жить как раньше. Она боится когда-нибудь стать им и не хочет, чтоб он становился ей, ведь она теперь уязвима, у неё — малыш. И прижала к лицу его недоглаженную рубашку. И он поразился её интуиции, примитивно прикинув, не прокололся ли он где. Приблизительно проследив ход её мыслей, он понял, о чем её беспокойство и обрадовался: наконец-то! Усадив её к себе на колени на кресле-качалке и отбросив рубашку, он успокоил её, выспросив, откуда такие мысли. Она ответила, что видит свои обиды, и капризы, и ревность, и несексуальность. Насчет сексуальности он подтвердил, да, ведь она теперь вроде мадонны с младенцем, а какой же богохульник захочет мадонну. А насчет всего остального — это терпимо и терпеть-то осталось немного, пару-тройку недель. Так и не сказав ни слова о любви, она призналась, что он ей нужен, её устраивают их отношения, и она, наконец-то, боится потерять его. Он даже забыл подумать о том, сколько лет ждал этого признания. Но вот слова произнесены, он качает её на кресле, и у него невыносимо затекают, просто отваливаются ноги от её тяжести.

     Переставшая злиться, усталая, недовольная собой, плелась Милана по ночному городу. Понимая, что побеждена в состязании под названием «собственный выбор модели жизни», что нет и не было сил противостоять Руслану, она упрямо оттягивала момент возвращения домой. Включив телефон, она с удивлением обнаружила всего 1 звонок от него уже давно. Обижаться на него не было никакого желания, и, окончательно замерзнув во влажной одежде, прохладной майской ночью пешком добрела Милана до дома. Тихо войдя, обнаружила Руслана спящим поперек их большой кровати, включенные ТВ и ПК. На тумбочке стояли чашки с недопитым кофе. Развесив невысохшую одежду и ещё раз смыв с себя следы чужого мужчины, отогревшаяся под струями воды девушка скользнула под бок тёплому мужчине. Недовольство, раздражение и общее ощущение неудачливости ушло, она почувствовала себя значительно лучше рядом с его крепким надежным телом. Повернувшись во сне, Руслан обнял её, гнетущие виноватые мысли прогнал сон.

     Милана уже не вела занятия и почти не выезжала из дома, проводя время за чтением, какой-то полезной гимнастикой и домашними делами. Она по-детски ревновала его к работе, к городу, тяжело перенося последние дни нетерпеливого ожидания родов. Она гладила его рубашку, когда он, бодрый, после удачного во всех смыслах трудового дня поднялся к ней на 2-й этаж, обнял её сзади и поцеловал в шею. Она была напряжена, и он спросил, что на этот раз. Держа рубашку двумя руками и подбирая слова, она вдруг заговорила. О том, что боится ненароком все разрушить. Разрушить этот их мир, который создал он. Несмотря на её протесты, что бы она там ни говорила в прошлом, она считает этот мир своим. И боится за прочность и надежность их отношений. Ведь если он, как все мужчины, и как он сам, вдруг вздумает совершить ошибку или что-то изменить, то хватит ли у неё сил, как у него, танка (она так и назвала его — танк), все исправить, и забыть, и жить как раньше. Она боится когда-нибудь стать им и не хочет, чтоб он становился ей, ведь она теперь уязвима, у неё — малыш. И прижала к лицу его недоглаженную рубашку. И он поразился её интуиции, примитивно прикинув, не прокололся ли он где. Приблизительно проследив ход её мыслей, он понял, о чем её беспокойство и обрадовался: наконец-то! Усадив её к себе на колени на кресле-качалке и отбросив рубашку, он успокоил её, выспросив, откуда такие мысли. Она ответила, что видит свои обиды, и капризы, и ревность, и несексуальность. Насчет сексуальности он подтвердил, да, ведь она теперь вроде мадонны с младенцем, а какой же богохульник захочет мадонну. А насчет всего остального — это терпимо и терпеть-то осталось немного, пару-тройку недель. Так и не сказав ни слова о любви, она призналась, что он ей нужен, её устраивают их отношения, и она, наконец-то, боится потерять его. Он даже забыл подумать о том, сколько лет ждал этого признания. Но вот слова произнесены, он качает её на кресле, и у него невыносимо затекают, просто отваливаются ноги от её тяжести.

      — Ещё? — отдыхая и похлопывая её по попке. Она отрицательно покачала головой и побрела в ванную. Натянув полусухую одежду, она ушла, сопровождаемая предложением мужчины обращаться если что.

     Милана шла по вечереющему городу и зло плакала. Она признавала, что он победил, добился своего, лишив её самостоятельности, пользуясь её бесхарактерностью. Он знал, что у неё не хватит духу открыто противостоять ему и что она все равно будет жить по его правилам, и ей было горько осознавать это. Чтобы обрести хрупкую уверенность в себе и просто прийти в равновесие, ей нужно было как тогда, давно, обидеть, унизить его, отомстить за собственную беспомощность. Она знала только один способ и поднесла к уху телефон. Её давний знакомый узнал её, и они договорились о встрече. Сев в большую машину, Милана как-то сразу успокоилась: все получалось, как она хотела. Толстяк поинтересовался как она, и она уверила его, что с ней все в порядке.

     Спустя пару недель от синяков на груди, бедрах и ягодицах, да ссадин на руках и лице следов не осталось, чего нельзя сказать о воспоминаниях.

     Группу детей-танцоров Милане набрали заместители Руслана после его инструкций. Они велели сотрудникам его торговых центров привести детей на занятие, пообещав заплатить. Автобус собрал детей со всего города и привез в нарядно украшенный шариками танцкласс. Милана, уверенная, что дети пришли по объявлению в газетах, в магазинах, на подъездах, ни на что особо не рассчитывая, в репетиционной форме с магнитофоном ждала учеников. Она была убеждена, что ей все равно придется обегать близлежащие школы и садики. Взволнованно-радостная, она приняла более 20 детей.

     Они вышли, выпили кофе, мужчины шутили. Она наблюдала за теми, с кем только что совокуплялась. То, что бывший любовник продал её кому-то, её, поверившую в его низость, уже не удивляло. Она узнала толстяка: видела его на видео секса втроем. Она поражалась себе: своим спокойствию и безразличию в этой гадкой ситуации, которую сама спровоцировала, и своему нездоровому возбуждению и удовольствию, полученному от в сущности чужих мужчин. Кто она? Что с ней? Долгое воздержание и обида на близких людей сделали её нимфоманкой? Неужели!? Мелькнула мысль и осталась: зато она не стала фригидной мужененавистницей и с ней все в порядке! Поэтому она легко откликнулась на нетерпеливое поглаживание парня по спине, от шеи до ягодиц. Рука сжала попку, проникла в щель между половинками, они встали. — Я буду спереди. Подготовь её! — крикнул им вслед толстяк, допивая коньяк.