Тренажёр свистнув, замер в верхней точке полёта, потом рухнул вниз. Края астероидных глыб понеслись навстречу, метя точно по моей кабине. Но я выкручивал ручку, дёргал вспомогательные рули, давил на педали, пыхтя, матерясь, выворачивался из, казалось бы, неминуемых катастроф. Наконец, мокрый насквозь, я выпал из тесных объятий кресла, всё-таки довольный собой. Проскочил, хоть и в учёбном полёте, опасный пояс астероидов на аварийном катере. И счёт штрафных очков — одни нули. Мастер.

     — Молодец! — Инструктор хлопал меня по спине, тряс за плечи. — Так проскочить! Так проскочить! Рекорд!

     — Ну, думаю, что практически сдал выпускной экзамен, кадет! — Старший группы преподавателей по нашему курсу, получивший за своё «правильное» отношение к кадетам, «Радетель», тёр очки, покачивал головой. Кроме своих очков, которые были диковины, и почему он не откорректирует своё зрение? он имел высокий рост, худощавую шею и пренеприятнейший голос. Говорили, что так кричит пустынная хищница на Гиганте, когда видит свою жертву. Хотя, как всегда в этих случаях, наверно, присочиняли. — Осталась теория и заветный диплом в кармане форменной куртки. Уже пошили куртку, кадет? — Ещё одна особенность его общения с нами. Он не называл нас ни по имени, ни по номерам. Обращался просто «кадет». «Кадет, встать!», «Кадет, ко мне!» И кого зовёт, и кто должен подойти? А если ты не угадывал, что тебя зовут — извольте на дополнительные занятия по астронавигации. Сиди, пялься на эти точки, определяя, где ты. Зачем она нужна эта визуальная астронавигация? Ведь есть системы контроля, управления, ориентирования и, наконец, существует сеть контрольных маяков! — Но теорию! Теорию придётся сдавать мне. Такому мастеру пилотажа следует иметь высший бал по навигации!

     Опять навигация! Эта чёртова навигация с этим пересчётами с учётом коррекций! Таблицы, таблицы, формулы!!! От которых мозги кипят! Я стоял под душем, упирался руками в упругую стенку громко матерился, не жалея глотки. Тут кричи не кричи — помещение герметичное, звукоизоляция хорошая. Сюда пару раз затаскивали «особо отличившихся» сокурсников, у которых было в голове только одно — заслужить особое отношение со стороны куратора нашей группы. Для последующего хорошего распределения на коммерческие линии. «Особо буйных» и просто «буйных» отправляли в распоряжение корпораций, где нами просто затыкали дырки. Кого на тяжеловоз, кого на заправочную платформу, а кого и вовсе на планету, в центр контроля сектора. Просто на пустующие должности. И потом дипломы с пилотскими куртками пылились до особого случая.

     Вода сняла напряжение, но настроение было испорчено. Сдавать «Радетелю» теорию было равносильно пытке в солёной ванне — особому, изощрённому методу проверки психологической устойчивости кадета. Это когда ни звука, ни ощущения тела ничего что могло бы отвлечь от общения с самим собой в плотной солёной взвеси. Погружают голым, предварительно побрив всё на теле, с маской на лице в такую неглубокую ванну, каждого в отдельную, и включают регистратор. А шевелиться, тем более чесаться, стонать нельзя. Сразу штрафные очки. И чем больше этих штрафных очков, тем ниже в деле твоя отметка устойчивости. И соответствующие выводы комиссии докторов. Хотя, кто они эти доктора? Люди, которые могут ошибаться.

     Вытирая себя полотенцем насухо, я, как великий полководец, составлял план битвы с «Радетелем». Куда сунуть шпаргалку, куда сесть, кто может внести в рукаве набросанный в коридоре ответ. Великие планы битвы нарушил вбежавший Коротыш — низенький, редковолосый, с красными глазами. Нет, он не мутант. Просто родился в космосе, там же до трёх лет рос. Отсюда редковолосье, красные глаза, редкие зубы, небольшие странности. Хотя, кто на это обращает внимание? Все мы со странностями, если решились пойти на пилотов именно в эту школу космоплавания.

     — Знаешь, ты просто не поверишь! Радетеля арестовали! — Он хлопнулся на скамейку, выдохнул. — Радетель, говорят, из либерти!

     — Шутки дурацкие! — Я натянул трусы, ощущая как ласково прокатилась ткань по телу. Всё-таки приятная эта штука — новый материал. Не так натирает в пахе, когда на тебе сухой нитки нет, не давит швами на яйца при работе противоперегрузочного костюма. — Скажи Мерину, что шутки у него дурацкие! — Сам с Мерином не раз разыгрывал своих сокурсников.

     — Честно! — Коротыш вскочил, сунул в карман руку. — Сейчас покажу! У меня тут...

     — Кадеты! — Голос грохнул в раздевалке. — Всем курсам на общее построение!

     — Вот, видишь!? — Коротыш подал мне куртку, пояс. — Бежим.

     Мокрая голова не смотрится в первом ряду, отчего меня засунули в задние ряды нашего отряда пилотов третьего курса. На общей палубе стояли коробки отрядов пилотов первого, второго, третьего курса. Четвёртый, пятый курсы были недавно расформированы, с досрочным выпуском. Новые планеты, новые владения корпораций требовали людей. И им давали то, что они хотели. Вот и на этот раз дали. Досрочно. Специалистов, после третьего года обучения. А пилоты и прочие там, желающие ими стать, сами выберутся из общей массы, сами проложат себе дорогу. Сдавай на квалификацию и вперёд! Если будешь жив к тому моменту.

     — В нашей школе произошло ужасное событие! — Директор вышагивал прямыми ногами вдоль строя, голос его доносился до каждого в этом большом зале. И не потому, что он пользовался микрофоном. Его голос, привыкший перекрикивать работающие двигатели, был лучше любого микрофона. — Среди нас оказались предатели. Среди наших кадетов и преподавателей сформировалась кучка, которые посмели обсуждать в наших стенах саму идею либерти! Самую вредную и самую опасную для понимания своего места в нашем обществе!

     Слушавший эту речь куратор нашей группы кивал каждый раз, когда Треугольник вновь и вновь обрушивался на неведомых сторонников либерти в нашей школе. Я же подсыхая, внимательно следил за реакцией нашего куратора, замдиректора по культуре, председателя выпускной комиссии. Они не разговаривали, а просто сканировали ряды кадетов, вглядываясь в задние ряды. Выискивали сочувствующих?

     — Итак! Из школы отчислены с передачей в ведение управления общественного спокойствия! — Треугольник остановился, вытащил из кармана список. — Кадет первого курса...

     Опять этот вездесущий УОС — Управление общественного спокойствия. Мы переименовали УОС в УПС — управление публичного спокойствия, так как именно они держали под контролем публичные дома на самом оживлённом месте этого поселения на пустынной планете, выжигая, образно и на деле, всех конкурентов в этом бизнесе. И теперь шестеро кадетов первого, второго и нашего третьего курса попали под их каток. Среди преподавателей сторонниками либерти оказались Радетель и Пупс, инструктор по выживанию. Мда. Дела. И преподаватели замешаны. Хотя, какие они либерти?

     Закончив речь гневной тирадой, что такого школа ещё не знала, директор объявил, что третий курс досрочно выпускается. Экзамены через месяц. Обо всём остальном будем проинформированы дополнительно. Едва мы зашуршали, пытаясь обсудить такую новость, Треугольник, пахнув огнём злобы, проинформировал, что весь курс, без исключения, отправляется в распоряжение транспортных перевозок и кто куда попадёт, то одной судьбе известно. Кто-то охнул, кто-то засмеялся. «Правильные» кадеты сразу посерели. Мне же было как-то даже весело. «Особо бешенному» Лорри дорога итак светила только в грузовики. Мне так и говорили — «Слушай, Николас, на коммерческие тебя не возьмут — нет знакомств. На планету не посадят — навыки пилотирования хорошие. Тебе прямая дорога в грузовики!». Отчего прежняя кличка Николас-мусорщик, потому, что я попал на орбитальную платформу школы на мусоровозе, проходившем мимо, поменялась на Николас-лорри, или просто, по-свойски, Лорри.

     Встревоженные такой новостью кадеты на курсе долго не могли потом успокоиться. Обсуждали в курилках факт досрочного выпуска, судьбу Радетеля, Пупса, других кадетов. С какого такого они вдруг решились втянуться в эту либерти? Мало что ли свободы ...

 на окраинах миров, где ты предоставлен сам себе, где в каждом уголке есть свои правила? Зачем эта дремучая смесь идеи всеобщего равенства, неуважения к закону, отказ от принципа преемственности власти? В современном мире это дерзко и глупо. Конечно, никто не одобряет существующее рабство на некоторых планетах, где покупают и продают. Но кого продают? Биологических клонов, биомеханических клонов. А они не больше чем вещь, как тот же комбайн на кухне или двигатель. К тому же, товар со сроком годности. Умирают они через десять, пятнадцать лет. Кому как повезёт. Но владельцы, производители их имеют право продавать свою продукцию. Иначе, какой смысл в их деятельности?

     ***

     Теорию я сдавал какому-то прыщавому старику, слушавшему меня в полуха. Отчего я даже обиделся. Сидел, корпел, учил эти дурацкие поправки, коэффициенты, копался в таблицах, а он слушает, смотрит мимо меня, думает о своём. Только когда я бодрым голосом доложил, что ответ закончил, он встрепенулся, посмотрел как-то странно на меня, ткнул пальцем в подставленную ведомость. Отсалютовав, чётко развернувшись, я шагнул из ячейки, в которой принимали теорию. И только потом взглянул на оценку. Мне поставили 98 баллов? Нет, это ошибка! Ошарашенный я остановился рядом с ячейкой, у стенки, раздумывая, что делать. С одной стороны, оценка поставлена, учтена в общей системе. Это факт, против которого надо постараться найти аргумент, доказывающий ошибочность оценки. С другой стороны, не мог же я так, за два дня, выучить теорию, чтобы получить самую высокую оценку? Конечно же, нет! Только вот как сказать об этом? Кому? И надо ли говорить?

     Мои сомнения рассеял этот прыщавый. Он вышел из ячейки, ткнул меня пальцем в спину, отодвигая в сторону.

     — Господин преподаватель... , — начал я свою фразу, не зная как продолжить.

     — Не знаете как продолжить? — Он хмыкнул. — Так не начинайте говорить. А оценку вам поставил он сам. Так и сказал, поставь этому наглому Лорри высшую отметку. Он её потом не раз оправдает. — И ушёл курить.

     Он, как я понял, это Радетель. Только почему я должен был оправдывать эту оценку? И откуда он, вообще, знает, что-либо про меня? Но услышанное подтвердило правдивость моей оценки, укрепило мои шансы попасть именно в состав космофлота. Хотя бы и на грузовики. Главное, ходить на палубе, сверкать серебряными, а потом золотыми нашивками на куртке пилота. Это тебе не механика, не навигационные нашивки — бледные, чуть заметные пластиковые полоски на рукаве. Это настоящие нашивки на бортах рукавов куртки пилота особого покроя! Вот!

     В приподнятом настроении я прошёл, нет, проскочил все остальные экзамены. Просто нагло, как и положено Лорри, пёр напролом, вываливал на принимающих экзамены всё что помнил, или запомнил во время лихорадочной читки по ночам в последние несколько дней. Ведь сдавали мы в неделю все пять экзаменов. К моему удивлению, преподаватели цокали языками, качали головами, говорили, что я их удивил, ставя оценки выше, чем я ожидал. Словно оценка Радетеля вела меня через эти дебри формул, выражений, счислений, каверзных положений Устава, наставлений, распоряжений. К концу сдачи с нас можно было снимать шкуру живьём — не почувствовали бы, так устали. Измотанные физически, нервные, мы падали вечером на кровати, засыпали, а утром вскакивали, хватали конспекты, наставления, бежали сдавать очередной экзамен. С каждым днём уверенно приближаясь к завершающему дню — общему построению для объявления оценок, а, следовательно, ко дню выпуска. К заветным документам пилота, справке о занесении в списки лётного состава. Через пять лет ты снова должен подтвердить эту запись, иначе происходил неминуемый перенос в списки технического состава. А там... Короче, лучше не попадать в другую категорию.

     Когда курс построился на объявление результатов сдачи экзаменов, выяснилось, что практически шестьдесят процентов получили отметки в районе 90—95 баллов. Самые отчаянными были лица у «правильных» кадетов, зависших где-то на уровне 80—85 баллов. Это потом, ощущая вновь и вновь эту распирающую радость от сдачи экзаменов, уважительно думал об акте протеста наших преподавателей, выставивших середнячкам высшие балы. Но сейчас, меня так и распирало чувство радости, чего-то необыкновенного, которое если не произошло, то обязательно произойдёт в ближайшее время. И хотя нам ещё не выдали документов, подтверждающих наши права на звание пилота, я, одев форму, нацепил на головной убор младшего офицера серебряную птичку — знак младшего офицера отряда пилотов. Покрутив битейку, или сокращённо БТ, на голове, определив на глазок где у этого странного головного убора перед, а где затылок, я аккуратно, ровно, как было указано в наставлении, прикрепил птичку. И этот таблетовидный форменный головной убор заиграл, сразу изменив моё изображение в зеркале. Покрутившись ещё перед зеркалом, обмениваясь шутками с такими же как я, новоиспечёнными пилотами, двинулся за пределы школы. Сопровождаемый завистливыми глазами первокурсников, не менее завистливыми взглядами второкурсников я вступил на КПП. Где старый лейтенант, с нашивками за дальние переходы, оглядел меня, стукнул по плечу, словно признавая себе ровней, подбодрил фразой «Там десантникам спуску не давай, если что!» и открыл калитку. Мой первый шаг пилотом за пределы школы дёрнул моё сердце к горлу, закрутил голову, превращая мир вокруг в пёстрый калейдоскоп. Я пилот! Я буду летать! Я увижу звёзды так, как мечтал. Тут я, а там — они!

     ***

     Напутствие старого лейтенанта, «вечного» дежурного на КПП нашей школы, выполнить не удалось. Все курсы десантуры отправились на практические занятия на Силену, спутник нашей чахленькой планетки. Высадка, захват местности, зачистка, обеспечение эвакуации, борьба с призрачным инопланетным врагом. Хотя, в основном, десантура усмиряла восставшие колонии корпораций, обеспечивая сохранность имущества, стабильности прибыли корпораций. Но сегодня они все были вне планеты, отчего в барах, кино и прочих не менее злачных заведениях было относительно тихо. Хотя порок всё так же и всё там же бушевал яростными страстями, выплёскиваясь наружу выбитыми зубами и разбитыми губами, покорёженными стойками баров. Я же, как и положено уважающему себя пилоту, выпил заслуженную порцию виски в баре «Слепой навигатор», а потом ещё и за счёт заведения «Слышал, вы досрочно выпускаетесь? Давай за счёт заведения! Удачи тебе, там, парнишка!», но не больше! Толкаться среди праздно слонявшихся по уровням толп полупьяных мне было скучно, в кино не тянуло, в бордель же ноги сами не несли. Потом, если что там не так пойдёт, то объясняйся в УПС, доказывай, что ты это ты, документы в школе, и, вообще, не виноват. Нет. Лучше погуляю в парковой зоне. К тому же, после такого ралли с экзаменам бабы как-то не очень тянули к себе. На этот час.

     Их, завернув за угол, я заметил сразу. Они стайкой сидели у небольшой полянки, где гуляли маленькие карликовые олени, говорили о чём-то своём, хохотали, успевая при этом облизывать столбики мороженого. И делали они это так задорно, что мне захотелось подойти и тоже купить мороженого. Затихнув, едва я подошёл за мороженым, они зашушукались за моей спиной, срываясь в смех. Обсуждение протекало бурно, так как вскоре они уже в голос спорили — не маскарадный ли костюм на мне. Но одна из них, заявив, что в госпитале неоднократно видела пилотов, приходивших на осмотры и прочие там какие их освидетельствования, точно определила, что я младший по званию среди пилотов. И, наверно, только что окончивший пилотскую школу.

     — А какой молоденький. — Голос за спиной словно ударил меня. Она не говорила ещё. Я по голосам сосчитал их всех, кроме одной. А теперь заговорила и она. — Прямо мальчик. И позвать стыдно. Молоденький.

     — Нет, нормальный. — Возразившая ей, видно, имела свою точку зрения по вопросу. — Пилот, в каком бы он возрасте не был, он всегда пилот! — Откуда она такого нахваталась? Наверно, от тех пилотов, что приходили к ней в госпиталь на осмотры. — Так они ... говорят.

     — Капитан, а, капитан? — Голос обращался ко мне. Я просто чувствовал это спиной. К тому же, я не мог не отреагировать на такое обращение. Пилотами нас стали называть относительно не так давно. Я ещё помню как все вокруг меня звали всех пилотов, вне зависимости от их ранга, «капитан». Помню так же как дядя — бывший пилот колониальных сил, грозя мне пальцем, когда я шалил, твердил: «Смотри! Думай прежде, что либо сделать! Капитан ответственен не только за себя, но и своих людей!». И потом учил справляться с возникшей проблемой — выбитым зубом, разбитым носом соседского знакомого, поломанным домашним роботом. Поэтому, когда я услышал это обращение, мне захотелось пообщаться с ней. Но не успел я повернуться, как она добавила. — Капитан, возьмёте меня с собой? В свою команду?

     Все три года школярства на этой планете, мы напитывались традициями, суевериями, философией мира пилотов. Мы верили, что при старте с планеты лучше не брать с собой горстку земли, а взять какое-нибудь растение и выращивать его в полёте. А при устройстве в каюте на корабле обязательно следует плюнуть в три угла, а в четвертый положить кусочек мыла — чтобы задобрить духов, скопившихся за долгие года эксплуатации корабля. Тем более, если этот корабль побывал в какой-нибудь переделке. Или при вступлении в должность следует проставиться экипажу, а потом посать в космос. Другое дело как это сделать, но сделать это следует.

     Поэтому, сказанное ею не могло не взволновать меня. Ведь издревле у пилотов существует поверье, что когда незнакомый человек обратиться к незнакомому пилоту, только что вышедшему из школы, с просьбой взять его в команду, то этот пилот станет капитаном большого корабля с большой командой, и будет ему всегда способствовать удача. Для этого особенного случая практически у каждого кадета припасён серебряный универ специальной формы. Дико? Все пилоты знают или слышали об этом поверье, но кто же в него верит? Хотя, до сих пор ходят с этими универами. Но со мной это произошло.

     Я, молча повернулся, держа в одной руке мороженное, второй рукой стал шарить в специальном кармане куртки, где лежал приготовленный, так, на всякий случай, этот заветный универ. Девушки внимательно смотрели на меня, не говоря, очевидно, не понимая моих действий. Наконец, универ был найден, извлечён из темноты кармана, зажат в кулаке.

     — Тебя как зовут новобранец? — Таков ритуал. Ни слова, ни запятой изменить не возможно. Иначе не будет удачи.

     — Мила. — Голос её. Она же без лишних слов поняла, что обращаются к ней. — Меня зовут Мила.

     — Тогда, Мила, это твоё по праву! Владей! И прибудет с тобой удача! — С этими словами я положил ей в протянутую руку универ, закрыл её ладонь, коснувшись кожи. Микроскопический момент времени, но словно ток ударил нас. Мы не разговаривая, смотрели в глаза, я держал её руку, она её не вырывала.

     — Ой! А что ты ей дал? — Нарушила молчание сидевшая рядом, та, которая знала про пилотов много. — Что такое?

     Я отпустил руку, шагнул в сторону, сел на кресло, занялся мороженым. Девушки крутили универ, удивлённо рассматривая его, бросая на меня взгляды больше чем заинтересованные. Конечно, такой серебряный универ стоит как минимум тридцать универов! Но я не обращал уже внимание на них. Зачем? Всё что возможно и должно было случиться, уже случилось, принеся мне внезапное приятное удовольствие. Хотя, внутри меня распирало желание вновь дотронуться до её кожи, приложить своё лицо к её руке, обнять и почувствовать её тело. А дальше... Нет, лучше есть мороженое.

     Мила, дав девчонкам покрутить свой универ, отобрала его, подсела ко мне. Холодное и сладкое мороженое встало в горле колом, словно это был бортпаёк десятилетней давности. Наверно, сказывалось напряжение экзаменов, но мне казалось, что от неё исходит нечто — такое тёплое, нежное, затягивающее. Отчего всё моё мужское начало просто взбунтовалось, требуя немедленного выхода. И именно с ней. Обязательно только с ней.

     — Тебя как зовут? — Голос её затягивал в неведомое мною доселе состояние, которое было почище чем лежание в солевой ванне. — Ты ведь только что закончил школу пилотов?

     — Зовут меня... , — я откашлялся, так как кусок мороженого слишком поспешно проскочил в глотке, — ... зовут Николас. И я только что окончил школу пилотов.

     — Девочки, — она повернулась к своим подружкам, — мы немного прогуляемся.

     — Идите, — захихикали они, помахав нам на прощание, — идите, а то смотреть на всё это сил нет.

     На что они не могли смотреть? Как сейчас, так и тогда я не понял их слов. Да и зачем нужны были тогда слова? Её рука была в моей, молча она шла рядом, а мне казалось, что вокруг меня всё светилось, бурлило, обволакивая нас. Только когда магнитный ключ щёлкнул, отпирая дверь в квартиру, расположенную в среднем ярусе внешней стороны периметра, откуда были видны горизонты полупустынной поверхности планеты, я тихо прошептал: «Мила». В следующую секунду, в тёмноте прихожей, мы сплелись в единую сущность, обвивая друг друга руками, проникая дыханием, поцелуями всё глубже и глубже.

     Её губы то нежно ласкали меня, робко касаясь уголков глаз, губ, то становились требовательными, властными, впиваясь в меня. Я же не мог насладиться её запахом, кожей, волосами, накрывших нас из распавшейся причёски. Руки наши сплетались, расходились в разные стороны, сталкивались. Вызывая у обоих ту особенную дрожь, от которой голова становится не твоей и ты готов на всё, абсолютно не думая о последствиях.

     БТ упала на пол первой. После нескольких минут изучения губами друг друга, не отрываясь от неё, я сдёрнул с себя куртку, бросил сверху на БТ. Туда же полетела моя рубашка. Кожа ощутила лёгкие прикосновения её губ, жаркое дыхание, что вновь вызвало у меня головокружение. Руки сами спустились к поясу, стягивавшей платье-рубашку на талии. Почувствовав, как я расстегиваю пояс, Мила чуть отодвинулась в сторону, позволяя снять его с себя. А затем запустила руку в узкую щель между поясным брючным ремнём и кожей. Столкновение её руки с моим одеревеневшим «помощником и младшим братом» полностью лишили меня возможности что-либо соображать. Одной волной, подчиняясь движению рук, платье вспорхнуло вверх, подставляя под мои руки скрытое до этого, но чувствовавшееся через ткань платья. Упругая грудь давила на ладони выпиравшими сосками, ставшими под стать моему пенису твёрдыми, притягивала мои губы. Тёмно-розовый кружочек у соска, пошёл морщинками, подбираясь под моими губами. Она тихо застонала, запустила пальцы в мои короткие волосы, стараясь ухватиться за них. Но соскользнув, вновь схватилась обеими руками за мою голову, невольно прижимая моё лицо к груди. А вот, наконец, это блаженство — сосок. Она замерла, а потом просто оттолкнула меня назад. В темноте прихожей не была видно мимика лица, но голос её дрожал, срываясь.

     — Пошли в комнату. — Она перешагнула кучку нашего белья, потянула меня с собой. — Пошли.

     — Сейчас, я только... — Я щёлкнул застёжкой ремня, бросил форменные брюки в общую кучу, высвобождая член из их тесноты. Сделав шаг вслед за ней, отступавшей спиной, словно она боялась, что я исчезну, повернись она ко мне спиной, я скатал трусы и перешагнул их. Оставив лежать сразу за кучкой не нужного сейчас нам белья. Она выдохнула, потянулась ко мне, словно я исчезал в полутьме квартиры.

     Руки, коснувшиеся меня, нежно и требовательно стали ласкать моего помощника, с каждой минутой всё больше становясь откровенными. Как и мои руки, уже стянувшие полоску трусиков с бедёр и прибиравшиеся ниже и ниже. К шелковому треугольнику волос, нежным лепесткам «начала вселенной». Дурацкое название женских половых органов? Наверно, но тогда мне казалось, что я вступаю в самое удивительное, волнующее пространство, доселе слабо знакомое мне. Редкие посещения проституток, которые я себе позволял, проходили скомкано, без такого вот взрыва чувств, от которых ты готов кончить и без проникновения в ласкающую глубину.

     Она вздохнула, потянула мою руку ... 

     вниз, направляя её прямо к ним. Ласковые, нежные губки затрепетали вместе с ней, когда пальчики погладили их, слегка надавили, прижимая. А потом развели приятно мокрые губки, позволяя проникнуть глубже, к тёплым и трепещущим от каждого прикосновения лепестки малых форм.

     — Я разложу кровать. — Она не прошептала, а просто ветерок донёс до меня эту фразу, неуловимо, нежно, будоража все мои чувства.

     Повернувшись ко мне, она наклонилась к пульту, но я не дал ей ничего сделать. Увидев перед собой такой прекрасный контур «сердечка» я обхватил её бёдра, подтянул к себе и вошёл в неё со всей силы, мало заботясь о правильности направления моего члена. Она, почувствовав головку, скользящую вниз к губам, замерла, а потом подалась назад, как бы насаживаясь на мой член. Сделали мы это одновременно, отчего мне показалось, что мы, словно две половинки одного магнита, сцепились мёртвой хваткой. Головка, уткнувшись в узкий вход, стала раздвигать себе проход, продвигаясь сквозь теснины, отвоёвывая себе пространство внутри неё. Наконец, головка, раздвинув упругое пространство, прошла тесноту, и член стал погружаться в не менее тесное и сладкое пространство, заставляя биться моё сердце с такой скоростью, словно у меня был зачётный сеанс перегрузок. Она же, двигалась мне навстречу, медленно, словно наслаждаясь ощущением входящего члена. Почувствовав прикосновение моей мошонки к чуткой коже губ, застонала, закрутила головой. Волосы, аккуратно уложенные прежде, немного растрёпанные нашим изучением друг друга в прихожей, сейчас вырвались на свободу, волной упали вниз, взволновав меня ещё сильней. Поддаваясь внутренним ощущениям, я задвигался. Сначала медленно, позволяя насладиться видом качающихся очертаний тела, потом быстрее, ещё быстрее. В какой-то момент, руки мои отпустили её бёдра, стали гладить бока, пробираясь всё ниже к плечам. Вот и грудь. Поймав одной рукой грудь, другой рукой попытался поймать вторую. Но член не выдержал такого изгиба тел и выскочил, смачно чмокнув. Почувствовав свободу, она толкнула кровать. Не успел я её схватить! Упав на спину, Мила улыбнулась застенчиво-маняще, поманила к себе, явно собираясь продолжить наше общение на спине. Нависнув над ней, рукой упёрся в самой её шеи, второй же обхватив член, двинулся вновь на приступ пещерки видневшейся в уголке раздвинутых ног. Она, продлевая наслаждение, накрыла мою руку, крепко ухватив его. Повозив головкой по влажным губкам, вздрагивая при каждом касании клитора, она направила его в себя, вновь поддавшись вперёд. Я двинулся вперёд со всей силы уже не в состоянии сдерживать свои эмоции. Мне хотелось быть только внутри и не покидать её. Она охнула, обхватила меня ногами, оплела руками, завивая нас в единый клубок. Не знаю, как это назвать, но в этот момент я почувствовал, что головка ощущает удары её сердца, невольно подчиняясь, двигается в такт с ним. Я задвигался, всё больше наращивая темп. Я властвовал над нею, она страстно подчинялась, с каждым взмахом ресниц усиливая мои желания.

     Охнув, неожиданно для меня, она оттолкнула меня, завалила на спину, оседлала. Изогнувшись, рукой поймала пульсирующий член, поправила его и насадила себя на него. С секунду её тело было неподвижно, словно прекрасная статуя, замершая в минуту наивысшего наслаждения, а потом заходило, задвигалось вверх-вниз, вправо-влево. Наклоняясь каждый раз надо мной, она волнами волос скрыла своё лицо, подчеркивая красоту белых грудей. А потом вскидывала голову, отбрасывая волосы назад, наклонялась назад, крепко держа мои руки. А потом вновь наклонялась, подставляя грудь под мои поцелуи.

     В какой-то момент я почувствовал, что она поддается моим желаниям полностью, жадно впитывая каждое моё движение. Выдержав какую-то паузу, нависая над ней, я занялся грудью. Такими милыми, сладкими кружочками со стоящими сосками — упругими, чуть солоноватыми на вкус. (Специально для — ) Обцелововая их, я всё дальше заводил свои руки за её спину. А когда они соединились, ласково, но властно, перевернул её на спину. Член с громким звуком выскочил из своей желанной пещерки, ткнулся напряжённой головкой ей в ягодицу.

     — Да? — Промурлыкала она, изгибаясь в моих руках. — Хочешь сзади? Но не в попку!

     — Мне больше по душе твоя киска. — Хмыкнул я, приподнимая ей попку. — И то, что спрятано там.

     — А вот поймай! — Она рванулась вперёд. Но я придавил её к кровати, поднял попку повыше и двинулся членом прямо, без примерки, прицеливания. Как попало, так попало. Головка скользнула по анусу, заставив её подобраться, двинулся ниже к входу.

     — Ну, скорее. — Она не протянула, а скорее выстрелила.

     — Сладенькая, сейчас, уже я тут. — Одновременно с этими словами член воткнулся в неё, двинулся в теплоте вновь вглубь, туда, где головка наталкивалась на что-то мягкое, зовущее к себе.

     — Да, так, сильнее! — Она стала двигаться навстречу мне рывками, не обращая внимания на мои движения. Пришлось подстраиваться под неё. От чего, прекратив сладострастно мычать, Мила стала ойкать, переходя иногда на один звук — нечто среднее с «ы» с «у». В какой-то момент она рванулась вперёд, но теперь ей не удалось вырваться. Крепко обхватив её бёдра, я насаживал её, словно вгонял себя в защитный костюм. Быстро, чётко, со всей силой. Она снова сделала попытку вывернуться, но я её точно не намерен был отпускать. Она вскрикивала, вскидывалась, тряся кипой волос, но я с нарастающей скоростью продолжал свои движения. Порой мне самому казалось, что чуть-чуть и она, охнув, распадётся на несколько частей под моим напором. Но вместо этого она шептала и шептала что-то бессвязное, основная мысль которого сводилась к одному — ещё, ещё сильней. А потом завыла — негромко, низким голосом, заглушая его подушкой, в которую она уткнулась лицом.

     В тот момент, когда она бессвязно что-то бормоча, вскинулась, рассыпав вновь свои волосы по плечам, мне стало ясно, что через секунду я кончу. Взорвусь, уйду в неё всеми своими силами, всем своим телом, желанием, стремлением владеть ею. Словно почувствовав этот момент, она задрожала, выгнулась, подставив лицо под ласковый ветерок с потолка.

     — Не могу больше. Я кончаю. Кончаю! — Последнее она выкрикнула, а затем уткнулась лицом в подушку, заглушая свои громкие стоны.

     — Я тоже, тоже, тоже. — Я словно заводной повторял слово «тоже», каждый насаживая её на пульсирующий член.

     Через пару минут, мы, уставшие, мокрые, лежали молча рядом, держа друг друга за руки. Мне было так хорошо, что если бы сейчас кто-нибудь сказал, что меня направила капитаном какого-нибудь крупного корабля, я бы проигнорировал его. То наслаждение от ощущения парения, чувства её руки и её тёплого и пока ещё не знакомого тела перевешивали всё в этой части галактики.

     — Хорошо. — Она то ли констатировала, то ли спрашивала меня.

     — Больше чем хорошо. Восхитительно. — Я повернулся на бок, подпёр рукой свою голову. — Ты совершенство.

     — Ладно, уж. — Мила повернулась ко мне, одновременно одним движением прибрав волосы. — Совершенство...

     Прижав руки к груди, она подвалилась ко мне, задышала мне в грудь. Обняв горячее тело, всё ещё дышавшее огнём нашей страсти, я наклонился к её ушку, стал шептать все знакомые мне ласковые слова. Она слушала, замерев, а потом тихо засмеялась.

     — Щекотно. — Она потёрла ушко, чмокнула меня в нос. — Красиво говоришь. Тебя этому в школе научили?

     — Нет, в книжках прочитал, а что-то сам придумал. Но чтобы выразить все свои чувства к тебе никаких слов не хватит.

     — Да? — Игриво протянула она. — Ты смотри?

     Вскочив с постели, она несколькими движениями привела волосы в порядок, заплела косичку крупными звеньями.

     — Я сейчас. — И убежала в темноту квартиры.

     — Беги, беги. — Куда могла женщина побежать после постели? Конечно же, в душ! Я повалялся немного, а потом двинулся в темноту.

     — Ты где? — Вытянутая рука наткнулась на её руку.

     — Не удержался? — Она хохотнула, притянула к себе. — А как насчёт того, что бы вот тут? Не на койке?

     — Тебя хочется везде! — Я вновь почувствовал в себе силы не только заняться любовь. Ох, что же сегодня будет со мной? Смогу ли явиться на утреннее построение?

     — Ты не о чём не думай! — Она потянулась ко мне губами. Она слышит мои мысли? — Ты успеешь везде.

     Сладкие у неё соски, не солённые. Мне показалось.

     ***

     — Я принесу тебе что-нибудь попить. — Она встала, сверкнув в косых лучах второго солнца золотым светом, шагнула в ослепительную полосу света на полу, сливаясь с нею в единый неразличимый золотистый свет. — Сейчас вернусь. — Добавила со смехом. — Никуда не убегай!

     И погасла, свернувшись в точку. Ошарашенный пережитым, я крутил головой, осматривая полусумрак каюты, не понимая куда же она внезапно делась. Чёрт! Это же перемещение! Я только переживал ощущения другого человека. Как глубоко я это прочувствовал! Словно сам им был! Но это только картридж, коммуникатор, импульсы. А жаль, жаль. Но надо вставать. Всё-таки надо было идти на ужин. Он, вместе с завтраком, обедом, входит в стоимость билета. А отдельно питаться финансы не позволяли. Так, лишнюю порцию пива вечерком. На большее мои скромные командировочные специалиста шестого класса не позволяли рассчитывать. Хотя обратно, наверно, можно себе позволить и чуть побольше, и подороже. Всё-таки, как не крути, специалисты всегда ценились местными. Так конвейер простоит лишний пару дней, а так пару сотен и механизмы оживут быстрее. Стянув с головы контакты, лениво спустил ноги на пол, сразу наступив на что-то мягкое, покрытое слизью. Что такое? Наклонившись, в тусклом свете дежурного освещения, увидел подушку, а рядом с ней скомканное одеяло. И капли спермы обильно покрывавшей их. Низ живота также был липким, словно меня обмазали клеем. Интересно получается. Во время переживаний я того? С подушкой и одеялом? Мда, сильно. Бросив всё в очиститель, я стал прибираться в каюте, хотя перед глазами, во всём теле ещё жило ощущение присутствия — искрящаяся в золотом свете, с копной чёрный волос, милым аккуратно выбритым треугольничком. Мда. Остановившись посреди каюты, я поглядел на коммуникатор, на картриджи, вздохнул. Но надо идти.

В коридоре было не так много людей, обшивка стен не поменялась, стюарды, прогуливавшиеся вдоль коридоров, были теми же, но мне казалось всё вокруг каким-то другим, более удалённым от меня, что ли? Я свернул за угол, в коридор, идущий в ресторан. По глазам ударил свет. Тот свет. В пламени этого света, растаяла, как мираж, та, от образа которой я всё ещё не мог отойти. Вздрогнув, я зашатался. Как бы не упасть! Пришлось постоять у стенки с иллюминатором, держась за поручень и делая вид, что любуюсь видом искрящих точек пояса крутящихся астероидов. Красивая молчаливая природа космоса. Но она красивей. Она — далёкая искорка воспоминаний Капитана о молодости.