«Все женщины делают это», или иначе: «Так поступают все женщины» — назывался замечательный фильм Тинто Брасса. Я назвал этот текст также, потому, что уверен, — это название уместно как никакое другое. Кроме того, если вы видели фильмы Тинто Брасса, то наверняка согласитесь, что наши с ним убеждения вполне совпадают. Итак, речь пойдет о:

     Вместо предисловия

     У большинства нормальных мужчин вид женщины, справляющей малую нужду, вызывает как минимум возбуждение. Не отрицайте — это так. Как вы поступите, если, проходя через двор, случайно увидите кусочек белого зада нестарой ещё женщины, считающей, что она надежно скрылась за помойным баком и услышите характерный струящийся звук, издаваемый напряженной поспешной струей? Изнасилуете? Вряд ли. Убежите, сломя голову, плюясь и ругаясь? Тоже мало вероятно. Вы, скорее всего, постараетесь, походя, увидеть максимум, а что не увидели — представить себе получше.

     Наверняка, каждый из нас становился вольным или невольным свидетелем мочеиспускания женщин. Кто-то забудет об этом сразу, а кто-то возбудится и вечером оттрахает жену/подружку на пять баллов.

     Действительно, есть в мочеиспускании женщины нечто очень личное, очень, я бы сказал, эротичное и возбуждающее. Лично для меня, впечатление многократно усиливается, когда этот акт не срежиссирован заранее, а происходит естественно, в нормальной жизненной ситуации. Это тот случай, когда вы становитесь случайным свидетелем этого удивительного таинства.

     Я хочу поделиться несколькими реальными случаями из моей жизни. Ничто тут не выдумано.

     Почему женщины писают из попы?

     Женщины привлекали меня с раннего детства. При этом года в четыре меня крайне интересовали половые различия. Одним из наиболее существенных проявлений пола для меня в то время была манера разнополых людей ходить в туалет.

     Я хорошо запомнил летний лагерь в детском саду — так называемая «дача». Шел 1972-й. Все воспитатели (все они были женщины) делились для нас на «добрых» и «злых». «Добрые» проявляли к нам хоть какие-то человеческие чувства, в то время как «злые» не считали нас за людей. Наверно, первый раз, когда я по настоящему заметил и оценил половые различия, случился именно тогда.

     В лагере у нас были общие туалеты. Настолько общие, что даже перегородок там не было. По-видимому, воспитательницы каким-то образом отслеживали, чтобы не случалось массовых одновременных справлений нужды девочками и мальчиками. С другой стороны, вряд ли я тогда воспринимал сверстниц как женщин, и то, что они усаживались на унитаз всякий раз, когда посещали туалет, возможно, воспринималось мною как проявление девчоночьей глупости. В любом случае, до описываемого сейчас момента я не задумывался о существенных анатомических различиях между мужчинами и женщинами.

     Итак, в этом самом туалете без перегородок, в тихий час, я сидел и банально в одиночестве какал. Неожиданно в туалет вошла воспитательница. Имени её я не помню, но определенно, это была «злая» воспитательница. Я подозреваю, что у воспитателей был свой отдельный туалет, так как подобный случай со мною более не повторился. Тем не менее, она, по-видимому, решила воспользоваться детским туалетом, — в тихий час, какая разница? Я вряд ли оценю сейчас её возраст. В четыре года это ещё не дано. Однако, вспоминая то, что я увидел, можно сказать, что она определенно не была старой. Вероятно, ей было чуть больше тридцати.

     Как и полагается «злой» воспитательнице она окинула меня свирепым взглядом. Я весь сжался — ну думаю, попадет сейчас за то, что не сплю в тихий час. Похоже, что мое присутствие нисколько не смутило «злую» воспитательницу. В туалете было три унитаза. Я сидел на среднем. Унитазы были детские — маленькие. Воспитательница подошла к унитазу справа, развернулась к нему спиной и привычным движением задрала халат. «Сейчас она будет какать», подумал я. Воспитательница стянула трусы до колен и неловко присела над унитазом (как я уже сказал, унитаз был низеньким — детским). Я видел, как она смотрит между своих ног, чтобы не промазать мимо унитаза. На стульчак она не села, но присесть ей пришлось довольно глубоко. От её зада до кромки унитаза оставалось сантиметров двадцать. Наконец, правильное положение было выбрано.

     В следующее мгновение, я увидел то, что перевернуло мои представления о мире и надолго привело меня в недоумение и заблуждение по поводу женской анатомии. Я внимательно смотрел на профиль «злой» воспитательницы. Я видел её белую ляжку и ещё более белые трусы, закатанные в трубочку на коленях. Вдруг неожиданно воздух был разорван свистящим звуком и из под воспитательницы вырвалась широкая струя мочи. Через мгновение к свисту добавилось громкое шипение: ш-ш-ш-ш-ш. Струя била под углом в сорок пять градусов в фаянс унитаза. Моча женщины была почти прозрачна, а поток был сплющенный — почти плоский и имел вертикальное сечение. Её струя была шириной не менее трех-четырех сантиметров и ещё расширялась к низу. Ширина потока менялась, он принимал разные довольно замысловатые формы, иногда напоминал косичку, а в какой-то момент даже раздвоился. При этом третьим направлением вертикально вниз прямо из под попы воспитательницы закапали одинокие капли мочи, отбившиеся от общей струи.

     Я смотрел изо всех глаз. В голове одновременно возникли десятки вопросов один другого глупее: если воспитательница села какать, то почему она писает? Где её петушок? Некоторые вопросы отпали сами собой. Удивительную мощность, с которой извергалась струя мочи из женщины, я сразу же объяснил тем, что воспитательница явно не в духе — ведь это была «злая» воспитательница. Я стал внимательно рассматривать источник этого поразительного потока. В глаза бросился неопрятный, как мне показалось, кусок черного меха, который неестественно торчал между ног женщины. Он был выпячен вниз полуовалом. Отдельные волоски выбивались из общего куста. Именно из этого меха и вырывалась наружу струя.

     В какой то момент из этих зарослей показался небольшой красно-розовый кусочек кожи. Он казался тоненьким и беззащитным как лепесток. Его цвет резко контрастировал с белой, не загорелой ляжкой женщины, создавая впечатление раны между ног «злой» воспитательницы. По-видимому, широкий поток жидкости, изливающейся в унитаз, задевал этот странный кусочек, потому что он постоянно еле заметно вибрировал. Он так и не убрался до конца мочеиспускания (Вспоминая теперь эту сцену, я думаю, что это была видна ближайшая ко мне, т. е. левая малая половая губа воспитательницы. Я знаком с женщиной, у которой малые половые губы здорово торчат наружу из под больших. Когда она писает, передние края её малых половых губок свободно полощатся в струе мочи).

     В любом случае, на петушок этот кусочек кожи мало походил. Значит у «злой» воспитательницы петушка вообще нет. Догадаться, что у женщины помимо анального отверстия есть ещё и специальное, для того, чтобы писать, было выше моих сил на тот момент. Именно тогда я сделал предположение о том, что женщины писают из попы.

     В это время струя «злой» воспитательницы начала ослабевать. Моча уже некоторое время свободно, почти без напора текла вертикально вниз нешироким ручьем. Удивительные, разрывающие воздух свист и шипение, прекратились и, издаваемый ей теперь звук, напоминал струю воды, вытекающую из наполовину открытого крана.

     Похоже, она заканчивала писать. В этот момент она, наконец, заметила моё существование и, главное, мой интерес к тому, что она делает. «Тебе что, делать нечего?» — был задан прямой вопрос, — «а ну-ка давай отсюда». Я кое-как подтерся и пулей выскочил из туалета.

     Сразу после этого случая я долго размышлял о том, как же на самом деле устроены женщины. Этот вопрос не давал мне покоя. Мне даже снились сны, ночные кошмары, в которых «злые» воспитательницы писали из попы, а у «добрых» были аккуратные петушки.

     Я пытался тут же получить ответ на мучившие меня вопросы у того, кто мог хоть ...

 туалет, а чувства раннего детства подзабылись и притупились.

     Следующее воспоминание относится уже к более старшему возрасту. Я учился в седьмом классе и занимался спортом — греблей. Во время весенних каникул все гребцы выезжали на сборы в Голую Пристань — небольшой островной поселок недалеко от Херсона. На этой самой Голой Пристани мы жили в домах местных жителей, у которых наша спортивная база снимала площадь. Как правило, мы жили по двое-трое, плюс, конечно, хозяева.

     В единственном большом доме поселились девчонки — гребчихи со своей тренершей — Барковой. Их там жило человек восемь.

     Подъем был в семь часов утра, и сразу после отправления естественных потребностей, мы обязаны были топать к дому Барковой на построение перед первой утренней тренировкой. Как правило, никто не опаздывал — все собирались вместе довольно ровно.

     Именно на это время пришелся весенний перевод часов. Шел 82-й год — этот перевод часов осуществлялся чуть ли не в первый раз и наши тренеры, разумеется, напутали со временем — перевод часов был делом новым. В результате, нашего тренера и ещё пару-тройку ребят в других домах разбудили хозяева. Многие же, в том числе и девицы, позорно проспали.

     Было туманное утро ранней весны. Прохладно. На полянке, на которой обычно собирались на утреннюю поверку, топтались несколько человек. Люди постепенно подтягивались. Время безнадежно приближалось к середине тренировки.

     Надо сказать, что упомянутая мною полянка общего сбора располагалась как раз за огородом большого дома, в котором жили гребчихи. Дальний угол огорода этого дома, который упирался в нашу полянку, венчал деревенский туалет типа «сортир». Именно в нем наша женская половина справляла малую и большую нужду.

     За пять минут до этого наш тренер побежал в большой дом и разбудил Баркову, а та, в свою очередь, разбудила своих подопечных. Эти девицы были старше меня кто на два, а кто и на три года. Таким образом, они учились в девятых — десятых классах. Вообще, на этих сборах я был самым младшим.

     Мы с Лехманом — моим напарником стояли, облокотившись на забор, и тихо досыпали ранний подъем. Вплотную к забору, спиной к нам в этом месте располагался упомянутый сортир.

     В это время женская часть сборов начала появляться на улице. Тогда мы все одевались одинаково, вернее, нас всех одевала спортивная база. Стандартный темно-синий спортивный костюм и двухцветная болоньевая куртка — предмет гордости всех разрядников.

     На крыльце большого дома появилась стайка девиц. От них отделилась одна и направилась по тропинке мимо грядок в туалет. Конечно! Они же только что проснулись и не выйдут на построение не отлив. Причем каждая. Мы с Лехманом тихо оживились.

     Реальность превзошла все ожидания. Первая девица почесываясь подошла к туалету. Звукоизоляция у этой деревянной коробки была никакая. Всё было построено в одну доску.

     Гребчиха заперла дверь изнутри на крючок. Потом раздался громкий шелест задираемой вверх болоньевой штормовки и менее отчетливый шорох спускаемых вниз спортивных штанов и трусов. Далее последовали несколько мгновений тишины, которая в один момент была разорвана форсированным шумом утренней девичьей струи. Под туалетом располагалась выгребная яма. Выкопано было метра на полтора. До уровня дерьма от очка в туалете было не менее метра. По звуку, раздававшемуся из туалета, создавалось впечатление крупного фонтана, который включили в полуметре от нас. Шум складывался из двух отчетливых частей: свист и шипение, которое раздавалось непосредственно за дверью туалета — так звучал мощный поток мочи, вырываясь из уретры спортсменки. Второй источник шума находился на метр ниже того уровня, на котором располагалась задница девчонки. В этом месте утренний фонтан достигал уровня дерьма, пенясь и разбиваясь на сотни брызг.

     Впечатление было поистине захватывающее. Мы с Лехманом просто онемели. Ни у него, ни у меня не было сил даже обсудить происходящее.

     В это время ручей в туалете начал ослабевать и, постепенно, сошел на нет. Ещё покапав пару секунд, девица на мгновение затихла, вероятно, для того, чтобы удостовериться в том, что она отдала сортиру всё содержимое своего мочевого пузыря.

     После этого шорохи водворяемой на место одежды повторились в обратной последовательности. Сначала еле слышно прошелестели трусики и спортивные штаны, затем с громким шорохом на место была возвращена штормовка. Щелчок крючка на двери нужника, и девица с чувством утреннего удовлетворения покидает маленький деревянный домик.

     В это время к туалету уже подходила следующая спортсменка. Все предварительные звуки повторились в поразительно похожей последовательности.

     Сначала в туалете было сделано несколько шагов — девица развернулась спиной к очку, а, следовательно, и к нам, потом шорох верхней и нижней одежды, короткое прицеливание и собирание с мыслями, и новый мощный ручей. Таким образом, мы стали свидетелями пяти или шести утренних женских моционов.

     Девицы, похоже, спросонья не очень соображали, что их могут слышать стоящие рядом коллеги противоположного пола и мочились на свой обычный манер, то есть в полную силу, ничем не сдерживаемой струей — кому как позволяла ширина их женских пипок.

     Звуки от раза к разу варьировались. Двух одинаковых не было. Все-таки женское мочеиспускание очень индивидуальный процесс. Кто-то писал, издавая уретрой хорошо различимый характерный женский свист, у кого-то моча текла широкой свободной струей, кто-то мочился таким потоком, что напоминал пожарный насос или лошадь. Единственное, что объединяло каждое посещение туалета, был неизменно мощный напор и большая продолжительность мочеиспускания (каждая мочилась не менее пол-минуты — сорока секунд).

     Все это действо продолжало около пятнадцати минут. К этому времени к нам уже подошли старшие ребята и присоединились к нашему развлечению. Они послушали недолго и, заметив, что к туалету направляется сама Баркова — женский тренер, как бы шутя, отогнали нас от туалета.

     Одноклассницы

     Я учился в десятом, последнем в школе тех лет, классе. Во время зимних каникул мы поехали с классом в Прибалтику. Все переезды осуществлялись на автобусе. Расстояния при этом покрывались значительные. После каждого длительного перегона во время остановок мы спешили воспользоваться ближайшим туалетом.

     Во время одной из остановок мы оказались на крохотной площади маленького населенного пункта. Это было транзитное место, что-то вроде автобусного вокзала. В углу площади располагался туалет на три очка — два в женской и одно в мужской части.

     Я не очень хотел в туалет и поэтому забежал в ближайший магазинчик — в то время в Прибалтике продавалась масса вещей, которых в Ленинграде было не купить. Выйдя из магазина, я, все-таки решил зайти в туалет — предстоял не близкий путь.

     У женской двери ещё толпилось несколько женщин и, среди них, мои одноклассницы. В кабинке с буквой «М» было свободно. Я зашел в туалет без всякой задней мысли.

     Конструкция туалета была такова, что все три очка в полу располагались в один ряд на одинаково расстоянии. При этом женская и мужская часть туалета были разделены тоненькой фанерной перегородкой. Перегородка была густо расписана нецензурщиной. В полуметре от пола перегородка была аккуратно проковыряна, по всей видимости, ножом. Отверстий было несколько, каждое в большой палец в диаметре.

     В туалете было тихо. За тонкой перегородкой, находились две взрослые женщины. Обе они уже пописали. Одна из них, закончив процесс немного раньше, ждала другую, которая, в это время тщательно упаковывалась в зимнюю одежду. Женщины негромко разговаривали.

     В это время я уже собирался уйти из туалета. Однако, женщины за стенкой тоже, наконец, направились на выход. За перегородкой произошла быстрая смена караула. В женское отделение ввалились шумной парой мои одноклассницы.... 

     Я учился с ними вместе два года, и мы платонически дружили. Они же были ближайшими подругами. В то время я был безответно влюблен в одну из них. Как это бывает в шестнадцать лет, я её боготворил. Она представлялась мне божеством, лишенным плотских слабостей и позывов. Я допускал, что время от времени она посещает туалет, но гнал от себя мысли об этом. Подобные фантазии могли омрачить её божественный образ, а я этого не хотел. В этот раз, я почему-то решил задержаться в туалете. Возможно, потому, что был в кабинке один, и, уже сделав свои дела, мог сохранять полную тишину.

     Короче, я решил послушать, что будет происходить за перегородкой. Девицы были подстать одна другой — обе рослые, стройные, симпатичные. Они оживленно о чем-то беседовали. Говорили громко. Разговор иногда прерывался дружным хохотом. Одновременно они обе копошились в своей одежде — обе были одеты в шубы. За перегородкой слышался негромкий топот их зимних сапог — одноклассницы занимали боевое положение.

     Неожиданно, в их оживленную беседу вплелся громкий шум, как будто-то кто-то открыл водяной кран на полную мощность. Я не сразу понял, что происходит, но через мгновение до меня доперло, что одна из моих соседок уже заголила заветное отверстие и приступила к долгожданному акту справления малой нужды.

     Одновременно, я по достоинству оценил конструкцию этого деревенского туалета. Дело в том, что мужское и женское отделения имели общий резервуар с экскрементами. Если визуально мы были разделены, то акустически, мы как бы находились в одном помещении и я слышал ровно то же, что и невольные участницы этого происшествия. Более того, так как отверстия в полу находились всего лишь в полуметре друг от друга, я отчетливо видел следы струи на поверхности содержимого резервуара.

     С первых же секунд по поверхности жидкости, которая виднелась в моей части туалета, пошла заметная рябь. Кроме того, слева, со стороны перегородки вылетали сотни мелких брызг. Казалось кто-то балуясь стреляет из водяного пистолета. Кроме того, в туалете было холодно, и я увидел легкий парок, который поднимался от горячей женской мочи.

     Я остолбенел, сердце бухало в груди. Я пытался представить себе, как же надо хотеть в туалет, чтобы извергать из себя такой поток. Тогда я ещё не воспринимал себя, а также своих сверстников и сверстниц взрослыми. Мы были подростками, а, следовательно, должны были отличаться от взрослых людей. В памяти неожиданно всплыли ассоциации далекого детства, я вспомнил «злую» воспитательницу и женщину в пляжном туалете.

     Ошеломляющий фонтан за тонкой перегородкой, автором которого была моя одноклассница, по мощи был сравним только с тем, что продемонстрировали уже упомянутые ранее достойные женщины из моего детства. Но те женщины были взрослыми, и так остались в моей памяти представителями непостижимого на тот момент мира взрослых людей, в котором высокие, чистые, изящные, самостоятельные и надменные женщины присев на корточки, неожиданно могут исторгнуть из себя лошадиную струю полупрозрачной пенящейся мочи, сопровождая это действо ошеломляющим свистом и шипением своих мочеточников. В голове крутилась мысль о том, что, мой идеал, моя любовь, не может так вульгарно по-коровьи ссать. Значит, это мочится её подружка.

     Через десять секунд все сомнения на этот счет были развеяны напрочь. К первому потоку присоединился второй. По мощи он ни в чем не уступал. Главным отличием был пронзительный свист, и примешивающееся к нему шипение, которым сопровождалось это мочеиспускание. По поверхности мочи, видимой в очке, пошли уже настоящие волны.

     Оживленный разговор, который вели подруги, при этом не прерывался ни на секунду. Я хорошо слышал слова произносимые одноклассницами, но практически не понимал их смысла. Единственное, что я понимал из их разговора, это то, что их болтовня совершенно не касалась того, что они в данный момент делали. То есть титанический поток, непрерывно и беззастенчиво исторгавшихся из их девственных писек, был для них чем-то обыденным, само собой разумеющимся, повторяющимся не первый раз. Они были давними подругами и совсем не стеснялись друг друга и производимого каждой шума:

     У меня создавалось впечатление, что в соседней кабинке не два, а четыре человека, причем двое — мои одноклассницы, которые громко и беспечно болтают о своих девчоночьих пустяках, а двое других — взрослые женщины, сосредоточенно опорожняющие свои до боли переполненные после черырехчасового путешествия мочевые пузыри.

     Между тем, девичьи струи начали ослабевать. Облегчение явно было близко.

     Запомнилось то, как они заканчивали мочиться. Наступил финальный момент, когда собственного напора урины было уже недостаточно, а их истерпевшиеся мочевые пузыри были ещё не в состоянии равномерно излить остатки собственного содержимого. В этот момент девицы начали активно использовать мышцы, которыми изобилует их промежность, старательно выбрызгивая последние миллилитры мочи в равнодушные отверстия в полу.

     Происходило это практически одновременно. Короткие, звучные всплески раздавались попеременно, то совсем близко, то, чуть подальше от меня.

     Таким образом, я убедился, что идеальных женщин в природе не существует. Даже самая любимая и боготворимая женщина, при условии, что она обладает мочевым пузырем нормального размера, может, в силу обстоятельств, дотерпеть до такого состояния, что ей придется не ссикать или писать, и даже не мочится, а мощно по-коровье ссать, чтобы достигнуть чувства недолгого, но истинного блаженства.

     Вагон

     Примечательный случай из этой серии произошел со мною в самом начале девяностых. К этому времени я уже учился на последнем курсе института и был женат. Юношеская гиперсексуальность, если ещё и не прошла к тому времени, то я успешно усмирял её в постели с женой. Наша дача располагалась в Новгородской области, в ночи езды на поезде от Санкт-Петербурга.

     В этот раз я ехал на дачу один. С билетами была непруха, и мне досталось место на верхней полке у туалета. Вагон был плацкартным. Поезд отправлялся поздним вечером и прибывал на место около восьми утра следующего дня. Примерно в пять часов утра состав подцепляли к другому локомотиву. В результате, наши вагоны стояли без движения полтора часа, ожидая «подкидыша» (так назывался этот локомотив).

     Под утро, всякий раз повторялось одно и то же. Перецепка локомотива производила столько шума и грохота, что практически вся более или менее трезвая часть плацкарта просыпалась. Напомню, что время было это около пяти утра.

     В этот раз я лежал на верхней полке у стенки вагона, которая граничила с туалетом. После отцепки локомотива наступила тишина, лишь кое-где было слышно сопение дремлющих людей. Было уже светло. Люди, разбуженные железнодорожным шумом, пытались уснуть по-новой. Но до этого многие направились в туалет, чтобы спать спокойнее.

     Как оказалось, стенка туалета, рядом с которой я лежал обладала неплохой шумоизоляцией. Люди пошли в туалет нескончаемой вереницей — туалет в другом конце вагоне не работал. Я не мог уснуть и, от нечего делать, начал прислушиваться к шуму за стенкой.

     Игра повторялась раз за разом по одному сценарию. Сквозь прикрытые веки я следил за тем, кто проходил в туалет. Естественно, меня интересовали только молодые женщины. Однако игра складывалась не в мою пользу. То ли звукоизоляция стенки была выполнена на пятерку, то ли женщины стеснялись полной тишины, наступившей в вагоне, и сдерживали свое естество.

     Я «прослушал» уже пять или шесть достойных девиц и был на грани уныния. Одно и то же повторялось раз за разом. Каждая женщина несла в руках полотенце и нехитрые приспособления для мытья: мыло и, иногда, зубную щетку. Очередная «прослушиваемая» подходила к двери, ведшей из вагона в предтамбурное помещение с туалетом. Открывала эту дверь, закрывала её за собой. Потом открывалась дверь туалета, закрывалась с шумом, отчетливо слышался щелчок запираемого ... 

     замка. Следующим стандартным звуком, как правило был негромкий стук, укладываемых на полочку мытвенных принадлежностей. Полотенце цеплялось на шаткий крючок. После этого в туалете наступала относительная тишина.

     Вне сомнения, женщинам требовалось некоторое время, чтобы развернуться спиной к унитазу, приспустить брюки или тренировочные или задрать вверх платье, после чего, привычным движением спустить на бедра слегка пахнущие мочой, надетые ещё вчера, до посадки на поезд, трусы, присесть, заняв удобное и безопасное положение, и только после этого дать волю струе облегчения.

     Женщины были вынуждены вести себя в туалете очень осторожно, так как там было довольно грязно. Может быть неудобная поза, а может, как я уже говорил, смутная боязнь быть услышанными заставляла женщин отпускать мочу почти беззвучно.

     Два или три раза я слышал неосторожные всплески, которые в тот же миг прерывались, превращаясь в боязливое капание или исчезая совсем. После того, как очередная женщина заканчивала мочиться, на короткое место водворялась полная тишина — женщина возвращала на место одежду. Затем слышался шаг или два, раздавался шум сливаемой воды, и начинались поспешные дергания умывальника. После чего «партизанка» покидала своё утреннее убежище. Я совсем сник.

     Следующей на очереди была невзрачная девчонка, на вид 18-и, 19-и лет. Она была одета в серый шерстяной свитер и синие тренировочные брюки. Негустые, короткие волосы мышиного цвета, кое-как, спросонья были убраны с лица. Она была невысокая со слабо очерченной грудью и почти мальчишескими формами тела. Одним словом я бы охарактеризовал её как довольно невзрачную герлу.

     Я заметил, что у неё не было ни мыла, ни полотенца. С большой вероятностью, она шла с единственной целью — быстренько справить нужду и продолжить сон. Не успела она войти в туалет как я начал терять к ней интерес. Выглядела она, прямо скажу, не возбуждающе.

     Я машинально прислушивался к тому, что происходило за стенкой. Поспешно захлопнув за собой дверь, девица уверенно щелкнула замком. Были отчетливо слышны пара шагов, которые она сделала по направлению к унитазу. Последующего времени ей, вероятно, едва хватило, чтобы стянуть трусы за компанию с трениками и присесть. Через мгновение тишина в нашей части вагона была нарушена внезапным и отчетливо различимым шумом, доносившимся из туалета.

     Начало её мочеиспускания было похоже на взрыв. Казалось, девица накопила пол-литра мочи в преддверье влагалища, и ей достаточно было присесть, слегка раздвинув ноги, чтобы скопившаяся в ней, горячая урина широким потоком хлынула наружу.

     Учитывая звукоизоляцию разделительной стенки, которая не позволяла прорываться наружу случайным звукам, можно себе представить, каков был уровень шума внутри туалетной кабинки, и какой невероятной силы струя била в металлический унитаз вагонного туалета.

     Я долго пытался подобрать эпитет к тому, что услышал, но подходит только один: её мочеиспускание было ЯРОСТНЫМ. Создавалось впечатление, будто рядом прорвало водопроводную трубу.

     На удивление были слышны практически все составляющие полноценного женского мочеиспускания. Её пипка по-женски эротично свистела и, одновременно издавала целый букет шипящих звуков. Мощная струя безапелляционно била в металлическое дно унитаза, который звонко откликался на безудержный напор девицы.

     Постепенно, к общему букету звуков добавился ещё один, булькающий звук с постепенно снижающейся тональностью. Было понятно, что, несмотря на неполную герметичность унитаза, свежая моча скапливается в узкой спускной горловине, а девкин фонтан бьет прямо в этот спонтанно образовавшийся резервуар.

     Я думаю, что девица эта с вечера довольно неплохо накачалась пивом. Проснувшись с утра, она ощутила настоятельный позыв избавиться от излишка жидкости, скопившегося в её мочевом пузыре. Именно поэтому у неё не было ни полотенца, ни мыла — не того было.

     В это время за стенкой невзрачная девица брала заключительные аккорды. Слышимая часть программы, похоже, подходила к концу. Напор спал, первое, самое сильное желание писать было удовлетворено. Но это уже было и неважно. Через двадцать секунд девица уверенно нажала на педаль слива, и ещё горячая девичья моча была исторгнута из унитаза на рельсы.

     Победив нужду, девица даже не ополоснула руки. Определенно, она даже не подтерлась, да и к чему это? Её моча, я думаю, мало отличалась по составу от недавно выпитого пива. А ведь пиво, та же вода!

     Кстати, я удовлетворением заметил, что был не единственным человеком в нашем купе, который проявил интерес к происходящему за стенкой. Напротив, на нижней полке сидела старуха. Она уже давно не спала и тупо смотрела в окно. В самый разгар вакханалии звуков, которая разворачивалась в метре от нас, она процедила сквозь зубы: «Во бесстыжая-то!».

     И я был с ней полностью согласен!