Роальду Далу, с почтением...

     Сказать, что погода в Париже в октябре 1787 года был отвратительна — означало польстить ей также грубо, как сказать старой шлюхе, попавшей в Бисетр, что у нее внешность юной девы.

     По крайней мере, доктор Жозеф, как его называли пациенты, был в этом уверен.

     Карета, которую за ним прислали в этот вечер, постоянно застревала в раскисшей грязи, кучеру приходилось немилосердно нахлестывать лошадей, чтобы продолжать двигаться вперед, а ливень, с яростью грохотавший по крыше, грозил ворваться внутрь, словно банда безжалостных разбойников.

     И еще доктор думал, что если бы не большие карие глаза молоденькой служанки, приехавшей за ним, и сейчас, при каждом рывке кареты, с ойканьем валившейся к нему на колени, — черта с два он выбрался бы из дома в такой мерзкий, дождливый и поздний вечер.

     Наконец карета остановилась. Доктор Жозеф с некоторым усилием втащил свое массивное тело по мокрым ступеням.

     Служанка уже взбегала по лестнице с криками... — Госпожа баронесса!... Доктор, доктор приехал!..

     Захлопали двери, замерцали свечи и навстречу доктору Жозефу, в развевающемся пеньюаре с декольте, способным вместить весь Пале-Рояль, поспешила моложавая, но уже начинающая полнеть, дама.

      — Доктор!... Какое счастье!... Скорее!... Такой ливень!... Моя дочь!... Бедная Антуанетта! Она так страдает!... Только вы!... Бал через три дня!... Его Величество...

     Доктор с раздражением огляделся. Наконец кто-то из лакеев принял от него шляпу и помог снять плащ.

      — Где больная? — раздражение доктора приобретало все более угрожающий размер.

     Он начинал сожалеть, что поддался чарам глаз горничной и отправился сюда.

     Наверняка у девицы вскочил перед балом прыщик на лбу и от этого у нее истерика, подумал доктор...

      — Да, да... идите за мной... Мари, беги наверх, скажи Антуанетте — доктор приехал!..

     Слегка косолапя и сопя, доктор Жозеф поднялся по лестнице и вошел в тускло освещенную свечами комнату.

     На постели, под балдахином, до глаз закрывшись периной, лежала девушка. Ее длинные темно-каштановые волосы, слегка прикрытые ночным чепцом, в беспорядке разметались по подушке...

     Доктор сел в жалобно заскрипевшее под его тяжестью кресло.

      — Ну, рассказывайте... — обратился он к баронессе.

      — Вы знаете, доктор — сначала — все было прекрасно... — Его Величество каждый день устраивает балы, чтобы отвлечь супругу от грустных мыслей... Моя Антуанетта... ей пятнадцать... она нарасхват — всю неделю... — Так веселилась... Танцы... — Она танцует, как фея... Его Величество... Ведь она — тезка Ее Величества... — И вдруг вчера после бала ей стало дурно, она лежит, ничего не ест и, знаете доктор, мне неловко это говорить — стоит ей немножко выпить воды, как она тут же...

      — Ее рвет? — спросил доктор Жозеф.

      — Нет... вода... выливается снизу... — И ей очень плохо, доктор...

     Слабый, жалобный стон, донесшейся с подушки, свидетельствовал о том же.

     Вздохнув, доктор освободился из плена мягкого кресла и подошел к постели.

      — Снимите — это, — сказал он, — показывая на перину.

     Бойкая Мари, подскочив к кровати, сдернула с больной покрывало.

     Под большим количеством кружев с трудом угадывались очертания девичеcкого тела...

     Тонкие руки, вздрагивая, стягивали у горла ворот рубашки.

     Доктор грузно опустился на край постели, и посмотрел на пациентку.

     У девушки были правильные, приятные, лишенные фарфоровой кукольности черты. Большие темно-вишневые глаза на бледном лице были затуманены дымкой страдания.

     На тонкой шейке матово мерцала испарина.

     Распустив узелок шнуровки, доктор отодвинул мешавшие девичьи руки и раскрыв рубашку, обнаружил две небольшие нежно-трогательные груди.

     Наклонив голову, он приложил ухо и сквозь отчаянный стук сердца услышал ровное и чистое дыхание.

      — Нет, здесь все, слава Богу, в порядке, — вздохнул доктор Жозеф с некоторым облегчением. — Посмотрим ниже...

     Доктор провел рукой по рубашке, там, где под кружевами предполагался живот. Живот был твердый как камень и бугристый, как мешок набитый репой.

      — Однако, — подумал доктор Жозеф, — похоже, что она не опорожнялась дней пять, не меньше, и каловые массы давят на мочевой пузырь...

      — Ну, вот и разгадка, — усмехнувшись, доктор посмотрел на девушку.

      — Все будет хорошо, мадемуазель, — пробасил он, — будете еще танцевать на балах...

     И обращаясь к баронессе, распорядился... — Прикажите принести еще свечей и нагреть побольше воды.

     Баронесса прошуршала пеньюаром за дверь.

      — А ты, — доктор ткнул пальцем в Мари, — Дай мне мою сумку и раздень больную.

     С подушки раздался протестующий писк...

     Мари замерла в нерешительности.

     Тогда доктор Жозеф издал свое знаменитое гневное рычание, которому позавидовали бы медведи в далекой России.

     Это рычание ясно говорило, что если сейчас же, немедленно, все в этом доме не начнут выполнять приказания доктора, то... Что последует за этим «то...» представлять никому в комнате не хотелось...

     Переложив докторскую сумку поближе к постели, Мари потянула через голову больной ее рубашку. Глазам доктора постепенно предстали тонкие, но хорошо сформированные ноги, покрытый темными кудряшками треугольник между узких бедер, живот с аккуратной точкой пупка, уже знакомые доктору Жозефу грудки и, наконец, из-под рубашки вынырнуло покрасневшее от смущения лицо юной пациентки, которая пыталась руками закрыть свои прелести, напомнив доктору старую картину, которую он видел во время поездки в Италию. На этой, восхитившей его картине, волны несли к берегу раковину с новорожденной Венерой, целомудренно прикрывавшей руками грудь и лоно.

     Внесли свечи и в комнате стало светлее.

      — Ну-ка, повернитесь на бок, мадемуазель, — приказал вздрагивающей девушке доктор Жозеф, капнув на палец оливкового масла из склянки.

     Антуанетта подчинилась и теперь доктору были видны гладкая спина, покрытая нежным пушком, маленькие округлые ягодицы и тонкая шейка с прилипшими прядками темных волос.

      — Мари, — доктор взглядом отыскал кареглазую горничную, — придержи ей ноги...

     Когда Мари, взявшись за щиколотки, плотно прижала ноги Антуанетты к постели, доктор Жозеф левой рукой развел ягодицы пациентки и всунул указательный палец в крохотное отверстие.

     Девушка вскрикнула, и попыталась брыкнуть доктора, но, к его счастью, Мари держала крепко.

      — Не дергайтесь! — рявкнул доктор Жозеф, сердито сопя, — он чуть не сломал ноготь, ткнув в плотную окаменелую массу, заполнявшую прямую кишку.

     Антуанетта тихонько всхлипнула...

     В этот момент в комнате появилась еще одна горничная, принесшая большой кувшин с теплой водой.

     Раскрыв рот, она уставилась на голую хозяйку и сидящего на постели доктора, со свирепым видом рассматривавшего свой палец.

     С удовлетворением доктор отметил, что ноготь не пострадал, под ним лишь появилась темная полоска.

      — Принеси мне какую-нибудь миску, — приказал он служанке, и полез в свою сумку.

     Служанку будто ветром сдуло, а доктор наконец вытащил из сумки подходящую ложку-кюретку.

      — Вот, что, мадемуазель, — сказал он, обращаясь к лежащей девушке, — будете брыкаться, я велю вас связать... Поэтому лежите спокойно. Больно не будет... а стыдливость вы лучше приберегите для будущего жениха... Договорились?..

     Антуанетта, лежавшая лицом к стене, тихонько качнула головой. При желании это можно было расценить как согласие.

     Вошедшая горничная протянула ...