Когда Стас встретил Костика, дождь лил четвертые сутки подряд. Все, включая даже уличных собак, уже могли предсказывать погоду без метеосводки. Стас был умнее собак, но до сих пор не научился брать с собой зонт.

     — Там пиздец! — радостно сообщил он, ворвавшись в раздевалку и через голову стаскивая насквозь мокрую толстовку.

     — Снова льет?

     — Как в потоп.

     Толстовка бесформенным красным кулем плюхнулась на лавку рядом с Костиком. Туда же полетела майка — судя по ней, Стас искупался в озере, а не промчался под дождем от остановки до спортзала.

     Костик брезгливо дернул краем губ и отодвинул колено.

     — Готов к сегодняшнему?

     — Пора бить морды!

     — Тройка слева, тройка слева!

     У Стаса были покатые плечи и слипшиеся стрелочками мокрые волосы, светлые ресницы и торчащие от холода соски, родинка под ключицей — и еще одна, у самого пупка. В нем ощущался стиль — в тугом сокращении мышц, в каждом движении и стойке профессионального убийцы. Стаса хлопали по спине и плечам, помогали ему бинтоваться и подавали перчатки.

     Его любили все — от тренера и до салаги, с которым он разогревался.

     — Кто самый лучший?

     — Я самый лучший.

     — Кто самый лучший?

     — Я самый лучший!

     Костик встал. Его подташнивало, как при солнечном ударе.

     — Ты еще кто?

     Стас его наконец-то заметил.

     Развернулся всем телом и любопытно сдвинул брови. Он был выше Костика на полголовы и тяжелее на десяток килограммов; он занимался боксом, Костя — кикбоксингом, и единственное, что у них было общего — раздевалка спортивного клуба.

     — Не бойся, парень, поприветствуй папочку!

     Стас протянул ему руку в перчатке — хищно сложенный кулак, по которому полагалось легонько ударить. Костик молча взглянул на него — и прошел мимо Стаса, забросив за спину рюкзак.

     — Новенький, — буркнули из-за плеча.

     — Зеленый? — удивился Стас, похлопывая себя перчаткой по голому боку. — Не похож. Откуда перевелся?

     Через пять минут его ждал бой, но это было скучно — Стас не проигрывал в отборочных. Гораздо важнее был парень, отказавшийся его приветствовать — тихий и злой, с неаккуратно стриженными, собранными в куцый хвостик волосами.

     Так началось их знакомство.

     * * *

     — Карсавин, ты спишь?

     — М-м-м...

     — Я тут подумал — может, мы сейчас... Стас, погоди, что ты дела... а-а-ах, твою мать.

     Стас был плох в миллионе вещей. Он отвратительно готовил все, кроме яичницы. Он не умел водить, наотрез отказавшись садиться за руль даже в аттракционе с детскими машинками. Он не был гурманом и не любил животных, не был отзывчив и не умел сочувствовать — словом, он мог бы дополнить этот список еще тысячей «не».

     Стас был ужасным бойфрендом. Но был бы лучшей в мире шлюхой.

     — Карсавин, ебаный ты сукин сын, господипресвятаябогородица, да, да, да, не останавливайся!

     Станислав Карсавин — так его звали. Ебанутый, как картины Поллока, Стас обладал почти мистическим свойством подходить каждому, кого тащил в кровать или швырял спиной на тренировочные маты. Выносливый как марафонец и хладнокровный как мангуст, с нервными уголками губ и безупречно синими глазами — он был как хренов идеал, который искали годами и могли никогда не найти.

     — Глубже, Карсавин, глубже, о боже, господи боже мой, ты охуенный, охуительный, ты меня слышишь?

     Карсавин слышал.

     Слышал и улыбался уголками губ, насаживаясь горячим податливым ртом, обхватывая и упруго прижимая языком, скользя губами по тяжелому, налитому кровью стволу.

     — Хороший мальчик, мой красивый, сладкий, блядский мальчик...

     Захар умел говорить комплименты. Он был на восемь лет старше Карсавина, а вместо боксерской комплекции, светлых волос и родинки рядом с пупком у него были четырнадцать кофеен и довольно прибыльный отельный бизнес.

     Стас увлеченно трахал его ртом — так горячо и упоительно, что Захар орал в голос и хватал его за волосы. Кажется, он пытался направлять, но тут же падал обратно на простыни, и Карсавин рычал диким зверем, обхватывал губами поджимающиеся от напряжения яички, хватал Захара за крепкие тощие ноги и удерживал, сжимая пальцами до синяков.

     У скромного дельца с нескромными счетами на Кайманах был лучший секс в его жизни; у Стаса шел четвертый день знакомства с Костей.

     — У меня в голове не укладывается, — сказал Карсавин, внезапно выпуская изо рта чужой член. — Какого хрена? Ему что, было влом стукнуться со мной перчатками?

     Захар взвыл, закрывая ладонями пылающее лицо. Он слышал эту историю уже четырнадцать раз и порядком от нее устал.

     — Карсавин!

     — Это охуеть как нагло. Этот парень...

     — Карсавин, я тебя убью.

     — Ребята до сих пор смеются, когда видят его в раздевалке.

     — Ты ебанутый.

     — Константин Лодных. У него даже фамилия дурацкая.

     Захар открыл рот, собираясь сказать что-то о малолетней блондинистой твари с телом спортсмена и обидчивостью первоклашки, — но тут его член обхватили губами, и Захару стало резко не до возмущений. Карсавин двинул головой, жадно и быстро заглатывая, все еще думая о пацане с дурацкой фамилией «Лодных». Тот занимался кикбоксингом — Стас видел его пару раз, пересекаясь в спортзале. Широкоплечий и пружинистый, с тонкой талией и узкими бедрами — в движении он был настолько изумителен, что рассмотреть его лицо удавалось не сразу.

     Захар надрывно застонал, привлекая внимание, и вздрогнул, сжимаясь каждым мускулом и кончая в горячую тесную глотку. Стас навалился на его колени и обхватил губами твердый член, опуская ресницы и послушно сглатывая. В нем была хищная звериная истома, и каждая клеточка его тела кричала: он не просто взял в рот у Захара! Он поимел его, как беззащитную девчонку!

     Стас любил побеждать. И не любил надменных взглядов в свою сторону.

     Он вспоминал тот момент и бесился — как хренов Костик вообще посмел? Что он себе возомнил? Лицо у парня было мрачное: небритое и некрасивое, с тяжелым подбородком, светлыми глазами и слишком яркими губами, воспаленным росчерком прорезавшими бледную кожу. Уголки его рта были так явно опущены вниз, что ничего другого, кроме угрюмой сосредоточенности, это лицо выражать не могло.

     Его хотелось уебать. Как жаль, что он занимался не боксом.

     — Захар, я пойду.

     — Но мы...

     Стас рывком уселся на кровати, босой ступней нащупывая джинсы, и вытер губы тыльной стороной ладони.

     — Лодных тренируется по пятницам. Хочу его застать.

     — Просто признайся ему в любви, — буркнул Захар, неловко сунувшись под одеяло в попытке спрятать крупный, вялый после секса член. В отличие от Стаса, он умел смущаться. — ... и возвращайся в постель. Это глупо.

     — Это мой зал, — сообщил Стас, ныряя головой в футболку. — Мой зал, мои правила — и парень, который по ним не играет.

     — Карсавин, пожалуйста...

     — Увидимся в среду.

     — Карсавин!

     В прихожей захлопнулась дверь. Кажется, Стас даже не зашнуровал кроссовки.

     * * *

     Чем меньше клуб, тем быстрее в нем разлетаются сплетни. Не прошло и суток, как Костик стал суперзвездой.

     — Парень, это ты задел Карсавина?

     — Ну ты больной. Ребята, он больной!

     — Ты слышал, слышал? Он не подал Карсавину руку!

     — Чувак, ну нахуя эти понты?

     Костик не знал, нахуя. Просто в тот момент он скорее ударил бы Стаса в лицо, чем подал ему руку. Карсавин был самовлюбленной тварью, купающейся в чужом восхищении; он излучал такую едкую самоуверенность, что все вокруг казались неудачниками.

     Честно говоря, Костя ему завидовал.

     — Бутаков и Рябинин — в центр зала, Лодных и Зинченко — разминка!

     Костик упрямо наклонил голову, постукивая перчаткой по тяжелому сэндбэгу. Мешок с песком не даст ему сдачи, а Зинченко — не тот, кому хотелось вломить до зубовного скрежета.

     — Лодных и Зинченко — в центр зала...

     Краем глаза Костик подсматривал за тренировками боксеров. Иногда он приходил пораньше,...

  чтобы застать в зале Стаса, и долго за ним наблюдал — изучал его стойку, твердую линию плеч и разворот локтей. Карсавин знал, с какой стратегией ему удобней драться, чувствовал ринг и умел заканчивать бой в первом раунде. Костик смотрел на него — и мечтал до крови разъебать его надменную физиономию.

     Он помнил в лицо всех боксеров — хотя не познакомился еще ни с кем из собственной группы. Он уже знал, что чаще всего Стас тренируется с Жекой, Романом и Валиком. Он даже научился различать их — Жека был резвый, приземистый, с бритыми висками и модным шмотьем; одни его кроссовки стоили примерно столько же, сколько Костя мог потратить на одежду за несколько лет. В Романе было сто двадцать кило чистого веса, и он был единственным, кто мог бы отправить Стаса в нокаут — если бы не двигался с грацией асфальтоукладчика. Валик был тощий и долговязый, как цапля; он не просто обожал Стаса — он его боготворил, слепо и безотчетно ему поклоняясь.

     Стас среди них был звездой — гребаным солнышком, которое светит своим подхалимам, но обжигает, если смотреть на него слишком долго. У Костика было такое чувство, что он скоро выжжет себе роговицу.

     Карсавин сиял. Он находился в зените — и Костик ненавидел его за каждый идеально проведенный бой, каждую тренировку и каждый заносчивый взгляд. Карсавин считал, что он здесь лучший — и до тех пор, пока Костик ходил на кикбоксинг, Стас был для него недосягаем.

     * * *

     Когда Лодных озвучил свое пожелание, тренер спросил «Ты хочешь ЧТО?» и хохотал три с половиной минуты.

     Когда он понял, что Костик не шутит — орал на него почти час.

     Еще через два дня Лодных впервые пришел на тренировку к боксерам. Стас посмотрел на него, как на ничтожество, и не взглянул больше ни разу за всю тренировку. Костик его понимал: кикбоксер, меняющий специализацию исключительно ради того, чтобы набить кому-то морду — это и впрямь ничтожно.

     Через шестнадцать дней Костик впервые дрался с Карсавиным. Это был товарищеский бой, и тренер ужасно ругался — когда пацанов растащили, Стас ничего не видел из-за крови, заливающей глаз, а у Костика был выбит локоть.

     Еще через три дня Костя пришел в зал пораньше — хотел подольше потаскать сэндбэг и поработать со скакалкой, — но Карсавин сорвал его план.

     — Блядь, нет, нет, да-а-а-а, вот так... осторожнее, пожа... пожалуйста...

     Наверное, Косте не стоило выходить из раздевалки — в конце концов, он услышал возню и сразу понял, что там происходит, — но не было в этой вселенной такой силы, чтобы смогла его остановить.

     На лавках вперемешку валялись чьи-то вещи — Костик заметил красную толстовку Стаса, — а хриплый полузадушенный голос из зала принадлежал не ему.

     Наверное, он мог остаться незамеченным — но хлопнул дверью с такой злостью и отчаянием, что испугал сам себя. Он так много, так долго думал о Карсавине — а тот посмел трахаться с кем-то в пять утра в гребаном спортивном зале!

     — Блядь!

     Первым, что заметил Костик, была спина Карсавина — гибкая, сильная, с теплой ложбинкой позвоночника и парой родинок на пояснице. Он был у самой стены, на сложенных спортивных матах. Когда Костик грохнул дверью, Стас приподнялся на руках и обернулся, смерив его презрительным взглядом.

     — Запи... райтесь, — сказал Костик, наконец-то совладав с онемевшим языком. Таким было первое слово, которое он сказал Стасу с момента знакомства.

     — Блядь, — повторил парень, зажатый между телом Стаса и провонявшими пылью спортивными матами. — Блядь. Блядь. Блядь.

     Подбритые виски, резинка брендовых (наверное — безумно дорогих) трусов, болтающихся на лодыжке... Карсавин трахал Жеку. Тот удобно обхватил его ногами, скрещивая щиколотки на поджарой заднице, и теперь взирал на Костю со смесью ужаса и недоверия.

     — Лодных, — громким шепотом окликнул его Стас, — какого хуя?

     Он не выглядел испуганным. Молча стряхнул с себя чужие ноги и заправил в трусы крепко стоящий член. Медленно застегнул ширинку и посмотрел на Костю безупречно голубыми, холодными, как льды в Забайкалье, глазами.

     — Разминаетесь? — прохрипел Костик. Он был до носа обмотан шарфом, а руки засунул в карманы, пряча от Стаса нервно трясущиеся пальцы.

     Карсавин приблизился молча — в три шага, — и Костик понял, что сегодня его будут бить. Но вместо этого его отпихнули к стене, прижав к щеке сжатый кулак.

     — До шести утра — никаких тренировок, — отчеканил Стас. — Будешь болтать — выну тебе челюсть из суставов и поклянусь, что так и было.

     Костик молчал. Жека тихонько матерился, натягивая мягкие спортивные штаны.

     — Ты меня понял? — спросил Стас. Его кулак почти нежно прижимался к щеке, и Костик подумал, что его вчерашняя щетина должна колоть чужую руку даже сквозь шарф.

     — Я понял, — прохрипел он невнятно. Карсавин его не пугал (как, впрочем, и перспектива побоев), но голос почему-то норовил пропасть.

     — Тогда вали.

     Стас отпихнул его, и Костик еле удержался на ногах.

     Так он узнал, что Карсавин спит не только с бабами.

     * * *

     После того как за Костиком закрылась дверь, Жека ругался две с половиной минуты — так заковыристо, что Стас присвистнул с ноткой уважения.

     — Ты! — Жека прицелился в него пальцем. Он был похож на бойцовского пса, готового отгрызть хозяину ногу. — Ты всегда запираешь чертову дверь!

     — Я не...

     — Всегда!

     — Я просто...

     — Какого хрена, Карсавин? Какого хрена ты...

     — Молчать. — Стас медленно расправил плечи. Он был выше, сильнее и опытнее — но Жека был дьявольски зол. Слишком зол для того, чтобы заткнуться по приказу.

     — Ты знал, что он ходит сюда по утрам! Ты подставился! Ты меня подставил, мудила хренов!

     — Истеричка, — ласково выдохнул Стас, подхватывая Жеку под затылок и коротко прижимаясь губами к губам. Жека зарычал — чужие пальцы больно дернули его за волосы, и он впервые почуял опасность.

     — Я забыл про дверь, — сказал Стас. — Это случайность. Лодных не будет болтать.

     Жека замер под чужой рукой — злой и напряженный, как струна. Медленно провел ладонью по животу Стаса, накрывая пах и сдавливая пальцами грубую ткань.

     — Может, мы тогда...

     — Нет, — Стас равнодушно сбросил его руку. — Мне пора тренироваться.

     — Но мы только что...

     — Не сейчас.

     Жека стиснул зубы, чтобы не заорать.

     — У тебя стоит, Карсавин. Дай угадаю...

     Стас посмотрел ему в глаза с усталым равнодушием.

     — ... в этот раз — не на меня?

     — Жека, отвали.

     — Ты его хочешь, — выплюнул Жека, агрессивно ссутулившись и сунув руки в карманы.

     — Он меня бесит, — сказал Стас, двинув плечом. — Ты тоже.

     — Ты его хочешь!

     Стас улыбнулся.

     И ударил его в зубы.

     * * *

     Следующие трое суток в жизни Костика — самые сложные.

     Он все время думает о Стасе — каждую секунду, ненавидя себя с силой тысячи солнц. О его напряженной спине и родинке возле пупка, о безупречной стойке и ямочках на пояснице, о том, как он вбивает Жеку в тугие спортивные маты, и о том, как вытирает кровь, стекающую из рассеченной брови. Костик раз за разом вспоминал удар, пойманный Стасом — его залитое кровью лицо, злые глаза и некрасиво искривившиеся губы, — в тот единственный раз, когда Костик с ним дрался. Может, технически это и не было победой, но Лодных дрожал от слепого восторга — он чувствовал, что в этот момент победил. После той драки он почти пришел в себя — помог матери выбрать диван, взял конспекты у скромняшки-однокурсницы, даже успел сдать курсач.

     Почти забыл о белобрысой твари.

     Но ситуация в спортивном зале его подкосила.

     — Мудак, — рычал Костик сквозь зубы, обхватывая пальцами крепко стоящий член. — Хренов мудила.

     Один неудачный момент, и вместо того чтобы учиться, пить или гулять с друзьями — он снова думает о Стасе. Вместо того чтобы найти себе девочку и трахаться с ней — он вспоминает, как это делают Жека и Стас. Он дрочит на самый странный нафантазированный ...   секс в своей жизни, а потом всю ночь лежит без сна. Это ужасно, стыдно и достойно порицания.

     Костику не хочется об этом вспоминать — он так сильно ревнует, что оставляет на сжатых до боли ладонях следы от ногтей. Вместо этого он начинает представлять себя на месте Жеки. Это еще стыднее, но Костику нравится думать, как они со Стасом — голые, потные, — сжимают друг друга в объятиях, больше похожих на клинч, царапают коротко стриженными ногтями, надавливают пальцами до синяков, стонут и вскрикивают, и трахаются так, как будто это — их последний раз, как дикие звери, как бесконечно влюбленные люди, которым нечего терять.

     Костик сгорает от желания и очень, очень сильно ненавидит Стаса.

     * * *

     Не то, чтобы Карсавина не называли пидором... Называли. И даже чаще, чем ему хотелось бы. Это не было связано с его сексуальной ориентацией — просто иногда он вел себя как человек, не имеющий ни малейшего представления о моральных принципах и их роли в формировании человеческого общества. Короче, вел себя как пидарас.

     Что касается ориентации — Стас ничего себе не запрещал.

     По средам и пятницам он трахался с Захаром — если тот был в городе и не торчал на затянувшихся переговорах. Иногда он заключал договора прямо из спальни — и закрывал микрофон, прижимая мобильник к плечу, когда Стас обхватывал губами налившийся член и любопытно щекотал уздечку кончиком языка. К чести Захара стоит отметить, что он ни разу не сорвал переговоры из-за того, что его отвлекали глубоким минетом.

     С Жекой они трахались без расписания — тогда, когда Стас ухитрялся его завалить, стаскивая брендовые шмотки с его потрясающей задницы. У Жеки было лицо фотомодели, тело фотомодели и финансы фотомодели (причем весьма успешной), и никто, включая самого Жеку, не мог взять в толк, что он забыл в боксерской секции.

     Под настроение Стас ночевал у Маши и Даши — сестер Клишиных со своего родного факультета. Девчонки не были близняшками, но их трепетное взаимопонимание, любовь к оральным ласкам и склонность к безумным, бесцеремонным, граничащим с оргиями загулам обеспечили Стасу немало приятных минут.

     Были в его жизни и другие барышни — тихони и скромницы, горячие штучки и истеричные стервы, умницы-красавицы с юрфака и феминистки с медицинского... но ни одна девчонка не смогла бы разбить ему бровь.

     Возможно, Захар был не так уж неправ, когда пошутил про любовь. Замкнутый и молчаливый Костик был вещью в себе — его хотелось раздеть, стянуть с него этот дурацкий шарф и... и все, на этом романтический порыв исчерпывался. Дальше его хотелось опустить на колени, чтобы просто и безыскусно выебать в рот. Вряд ли парень умеет сосать — да и к черту, захочет — научится. Он был такой неловкий, непонятный и красиво-некрасивый, что его хотелось либо разложить и поиметь на бетонном полу, либо ударить об стену лицом и бить до тех пор, пока его неправильные странные черты не станут сплошной окровавленной раной.

     Захар проснулся, будто прочитав чужие мысли, и молча пнул Карсавина ногой.

     * * *

     ... его размеренно трахают ртом, жаркими влажными губами, и Костик стонет как сука, комкая простыни, сжимая бедрами чужую голову. У Стаса мягкий язык и короткие светлые волоски на загривке; он подстригается в паху, и каждая линия его тела — секс как он есть, от блядских ямочек на ягодицах до идеально сметанных стоп, от ложбинки позвоночника до жесткой двухдневной щетины на подбородке и щеках. Стас ворчит и заставляет Костю развести колени, крепко хватает за щиколотки и насаживается ртом. Он знает, что делает, и каждая родинка на его чертовом теле, каждый сантиметр его чертовой кожи стоят того, чтобы продать за них кусочек своей никчемной души.

     Когда Костик кончает — он просыпается, и в трусах у него липко и мокро, а сердце, нарушая все законы анатомии, колотится между ключицами и кадыком.

     На часах — 4:00.

     Костик снова лежит, и у него от напряжения зудит между лопаток. Тридцать секунд — одно воспоминание, — и у Лодных стояк, как у половины голливудских режиссеров на Анджелину Джоли; сам Костик думает, что самое время подрочить на Брэда Пита.

     ... но он не по мальчикам. Главное — почаще себе это повторять; а сейчас нужно перевернуться на бок и поспать еще пару часов.

     К сожалению, Костик не может заснуть — на часах уже 04: 35, и если он хочет в половину шестого быть в спортзале — ему нужно поторапливаться. Он уже восемь дней приходил туда каждое утро, не пропуская ни дня; если Стас запретил ему появляться там раньше шести, значит, в это время он бывает в зале.

     До сегодняшнего дня это казалось враньем, но Лодных знал — это случится именно сегодня. Он повторял это каждое утро — «именно сегодня». Именно сегодня Стас придет в спортзал и они... наверное, поговорят. Или Стас разобьет ему нос. Или... неважно.

     Главное — это случится сегодня, а не когда-нибудь еще.

     Когда Костик зашел в раздевалку и увидел скомканную красную толстовку — он был готов станцевать благодарственный танец. Бога нет, но какие-то высшие силы дали ему зеленый свет.

     Зеленый свет и красную толстовку.

     * * *

     Когда Костик зашел в тренировочный зал, Стас брал на грудь двадцатикилограммовый олимпийский гриф. Он делал не первый заход — светлые волосы на лбу слиплись от пота, крепкие плечи лоснились, но ритм дыхания был как у киборга — ровный и без намека на усталость. Стас завершил упражнение, взяв передышку (пятьдесят одна секунда — Лодных стоял и считал), после чего, так и не обернувшись к Костику, перешел к фронтальному приседу.

     Он не мог не заметить чужого присутствия. На тренировках казалось, что у Стаса не пять чувств, а пятнадцать — стоило Лодных появиться, как его узнавали спиной, безупречным звериным чутьем, оборачивались и через весь зал салютовали перчаткой.

     Стас заметил его и сейчас, но даже ухом не повел. Косте было сложно на него смотреть — упражнения со штангой так похабно выглядели в его исполнении, будто Карсавин с кем-то трахался, а не тренировался. То, что Стас считал «одеждой по размеру», было тонюсенькой майкой на два размера меньше положенного. Она обтекала каждую линию спины и плеч, облегала ровные ключицы и шесть кубиков пресса — восемь, когда Стас наклонялся вперед. Он был как огромная хищная кошка, как тигр-каннибал, который порвет на куски, сожрет и не подавится.

     Костик занервничал и отступил к двери.

     — Опоздал, — громко сказал Карсавин, закончив подход с приседаниями и развернувшись к жданно-нежданному гостю.

     Костик сглотнул, переступив по полу мягкими кроссовками. Прежде чем ломануться в зал, он взял себя в руки и сумел переодеться; даже волосы собрал — неаккуратные, криво остриженные ниже уха, а после душа завивающиеся на концах, теперь они были завязаны в короткий хвостик.

     — Тебе нравится Жека? — спросил Стас.

     Костик дернулся. О чем бы он не собирался говорить с Карсавиным, это точно не касалось Жеки.

     — Мне нравится, — признался Стас. — И недавно я разбил ему губы и сколол резец. Наложили два шва.

     Костик молчал.

     — Как думаешь, — продолжил Стас, — что я сделаю с тобой, если ты мне понравишься?

     — А я тебе...

     — Нет.

     Костик ощутил себя тарелкой, которую вынули из холодильника и опустили в кипяток.

     — Все очень просто, чувак, — сказал Стас. — Если человек тебе нравится — ты трахаешься с ним, чтобы доставить себе удовольствие.

     Костику показалось, что он улавливает мысль.

     — Если человек тебя бесит — ты трахаешься с ним, чтобы его унизить. Или дерешься с ним по этой же причине.

     Стас хмыкнул и прошел мимо Кости, захлопнув дверь в зал. Качнул головой в сторону пустого утреннего ринга.

     — Разогрей меня.

     Он не одел перчатки — просто пролез под канатами, выбрав пружинистую и нетипично низкую, не подходящую для своего роста стойку. Костик узнал ее — как правило, он сам так дрался.

     — Давай, — Стас хохотнул и поманил его к себе. Бинты у него были красные, как ...  

     его чертова толстовка. — Не бойся, парень, поприветствуй папочку.

     Костик приблизился к нему, как зомби, и послушно ударил кулаком по кулаку.

     — Признайся, — хрипло потребовал он, — ты ждал этого весь месяц?

     Стас засмеялся и ударил.

     * * *

     Когда Костик впервые спросил тренера, сможет ли он выстоять против Карсавина, тот ответил: «Да, если оденешь мотоциклетный шлем».

     По мере наблюдения за тренировками Костик все больше убеждался, что тренер прав. Карсавин не устраивал длинных боев, но всегда заканчивал чистым нокаутом. Костик тренировался с теми же людьми, тем же инструктором и тем же весом на штанге, что и Стас, а в свободное время учился держать удар — и даже в перчатках это было сложно.

     Стас без перчаток оказался самым страшным, с чем Костик когда либо сталкивался. Он дрался как машина — такой сильный, что хотелось заорать. Костик знал его манеру боя, знал каждое его движение — но по отдельности; он не мог угадать, в какой момент его встретят серией джебов, нырнут под локоть или двинут в ухо. Выдержать такой удар — все равно, что лечь башкой под молоток, и Костик начал отступать, позорно подставляя локти.

     — Слабак, — заорал Стас, отбрасывая его на канаты. Костик ударил ногой, хватаясь за соломинку — это не бокс, но это лучше долбанного молотка по голове.

     Стас увернулся и ударил его по уху открытой ладонью.

     ... когда Костик снова смог соображать, его держали под затылок, больно натягивая волосы. Резинка слетела, и неровная челка лезла в лицо. Под спиной были канаты, а прямо в губы ему улыбался самый страшный человек в этом долбанном спортивном клубе.

     — Ты слабак, — повторил Стас, покачивая в воздухе размотанным с левой руки бинтом. Он будто собирался им хлестнуть; Костик на все был согласен — лишь бы Карсавин не бил кулаком. В правом ухе звенело, на скуле наливалась опухоль, а левое предплечье и ключица пульсировали болью.

     — Ты слабак не потому, что не умеешь драться, — пояснил ему Стас, рванув Костю за волосы, разворачивая и бросая лицом на столб в углу ринга. Костя устало обхватил его руками, просто пытаясь удержаться на ногах.

     — Ты слабак, потому что сам ищешь того, кто сильнее тебя, — Стас нырнул под канаты, спрыгивая с возвышения, поймал чужие запястья и уверенно обмотал их бинтом. — Кого-то, кто смог бы набить тебе морду.

     Костик рванулся, запоздало понимая, что его привязали к столбу, и застонал, наткнувшись разбитой щекой на канат. Стас привязал его ниже, чем следовало — Костик вынужден был наклоняться, упираясь башкой в чертов столб.

     — Слабак, — повторил Стас, — ты просто ждешь кого-то, под кого можно лечь.

     Он перебросил ногу через канаты, возвращаясь на ринг, и обеими руками — хищно, довольно, — ухватил свою жертву за задницу. Костик дернулся и попытался ударить ногой, попасть по мерзкой белобрысой твари, играющей с ним в бондаж и доминирование. Стас засмеялся и ударил его по открытому боку — так сильно, что у Костика подогнулись колени. Его обхватили за талию, не позволяя упасть, и придавили к столбу.

     Стас был прямо за его спиной — каменно-твердый и упругий в каждой линии, горячий и невыносимый. Соприкасаться с ним — все равно что валяться по щебню, и Костик задергался, пытаясь отстраниться — от наглых шарящих рук, от щекочущих шею волос, от приоткрытых губ, сухих и горячих, обжигающих кожу страшнее напалма. Стас укусил его за ухо, схватил ладонью между ног — и Костик застонал, вцепившись пальцами в проклятый столб.

     — Девка драчливая, — мурлыкнул Стас, вылизывая Костика за ухом. Одной рукой он ухватился за футболку и потянул ее вверх, но невозможно снять одежду, если руки связаны чуть выше уровня коленей, и Стас рванул тугую зеленую ткань, вскрывая футболку по швам. Костик заорал — силищи у Карсавина было столько, что он мог разорвать футболку на кусочки и сложить обратно, как мозаику. Горловина впилась в шею, и швы разошлись, оставляя на коже болезненный след. Ткань затрещала, а под ней взвыла от боли поврежденная ключица.

     Костик открыл рот, но ухитрился не издать ни звука.

     — Молчать, — Стас намотал на ладонь кусок разорванной футболки и потянул на себя, явно собираясь закончить начатое. Уцелевшие швы не поддались — кто бы в Китае не отвечал за пошив этой тряпки, он сработал на совесть. Стас хмыкнул; в его тоне чувствовалось больше уважения к футболке, чем к Костику.

     — Так ты себе это представлял? — спросил Карсавин, стаскивая черные спортивные штаны вместе с боксерами до середины чужих бедер. Костик оказался узкобедрым, с идеально вылепленной задницей и дурацкими зелеными трусами, которые с полсотни стирок тому назад были ему по фигуре. — ... или когда ты на это дрочил, я был покорный и с открытым ртом?

     Костик залился душным румянцем, вцепляясь пальцами в бинты. Член у него стоял, а по спине — в прорехах между кусками футболки, — ползли холодные мурашки.

     Стас ударил его — наотмашь, оставив красный след на левой ягодице.

     — Охуенная задница, — признал он с ноткой удивления. — Тебя бы в порно, а не в бокс.

     Это звучит так ужасно, что Костик едва не кончает.

     Но потом Стас плюет на ладонь, едва проходится ею по крепкому твердому члену — и Костику приходится взглянуть на ситуацию под новым углом.

     * * *

     Константину Лодных двадцать лет, и его познания в сексе ограничиваются шестью с половиной часами порнушки, растянутой по времени с момента его пятнадцатилетия до сегодняшнего дня.

     Его самые длинные отношения — с творчеством Стивена Кинга, и ни в одном из жизненных сценариев, нафантазированных его матушкой, он не лишался девственности со связанными руками, в спортивном зале и со спущенными до колен штанами.

     Когда Стас рванул его за волосы, усаживая на свой член, Костик забился всем телом; это инстинкт — убеги от того, что причиняет тебе боль, или хотя бы сделай так, чтобы обидчику было больнее. Но обидчик укусил его за ухо, одной рукой обхватывая под живот, и с силой двинулся вперед — растягивая, раскрывая истерично сжавшиеся мышцы. Смазки на члене почти не было, и Костик чувствовал, что с его задницей делают примерно то же, что недавно сделали с футболкой — раздирают всухую. Он задохнулся от боли, сжимая пальцы на чертовых красных бинтах, обхватывая столб и закрывая глаза. Здесь был не он, и все это было не с ним — слабое утешение, когда тебе в затылок сопит двухметровый качок, твои колени трясутся, а позвоночник пылает от боли.

     Стас укусил его под ухом и задвигался, выпустив многострадальные темные патлы и ухватив его за бедра. Костик застонал и прижался к столбу, уже не чувствуя боли в разбитом лице и поврежденной ключице. Сейчас он думал не о том, что в нем с неутомимостью медведя двигается Стас Карсавин, а о том, как это было с Жекой. Парнишку тоже изнасиловали, бросив лицом на канаты?

     Это было так ужасающе стыдно, что Костик чуть не задохнулся от жалости.

     К себе. И к Жеке. И даже к Стасу — больному на всю голову социопату, которому проще выебать все живое, чем...

     ... чем что? Что ты хотел от него, Лодных? Цветов и медового месяца?

     Костик был близок к отчаянию.

     А потом его ухватили за ухо сухими губами, тронули языком и укусили, царапая спину ногтями. Секс с Карсавиным и впрямь напоминал попытку заняться любовью с тигром-каннибалом — он вбивался в чужое тело с неутомимостью зверя, карабкался на плечи и кусал за шею, оставляя швы от ногтей и синяки от клыков.

     Блядская тварь — и Костик снова задыхается, пополам от стыда и восторга, насаживаясь на свой первый в жизни член и надрывно рыча. Они оба рычат — чокнутые, злые и прекрасные, так идеально подошедшие друг другу, что Костику от этого больнее, чем от члена в заднице.

     Он кончает так, как никогда еще не — это не секс и не драка, просто животное, жаркое, жадное, такое дикое, что у него еще долго будет вставать от одного только воспоминания. Карсавин догоняет его в несколько движений — и до боли сжимает, кончая в жаркое чужое тело.

     Они еще долго молчат — и дышат так, как дышится только после хорошей драки.

     Очень хорошей драки.

     Лучшего в твоей жизни спарринга.

     * * *

     Костик сидит в душевой уже восемь минут и готов то ли убиться об стену, то ли заплакать. У него все болит, спина исполосована чокнутым тигром-каннибалом, он еще долго не сможет спокойно сидеть, а между ног у него — подтеки спермы и крови.

     — Лодных! — орет из раздевалки Стас. — Если ты там утопишься, я обещаю сохранить тайну личности и пересказывать эту историю, называя тебя сладкой сучкой с розовой резинкой для волос.

     — Она была не розовая, — шепчет Костик.

     Он потерял резинку — и теперь, когда он принимает душ, стирая с кожи пот, чужую сперму и слюну, волосы быстро намокают.

     А еще у него нет футболки.

     Костику из-за этого до слез обидно. Не из-за синяков на запястьях, не из-за швов на спине, даже не из-за порванной задницы, — ему не жаль себя, но жаль несчастную зеленую футболку.

     — Твоей футболке хана, — крикнул Стас. — Я ее выбросил, пусть мусорный пакет ей будет пухом. Потренируешься в моем — конечно, будет жарковато, зато тебя не будут спрашивать, что за дикая кошка тебя сегодня оседлала.

     Кажется, у Карсавина все-таки пятнадцать чувств, и одно из них — определенно телепатия. Костик молча шмыгнул носом и сунулся мордой под душ. Жалко футболку, но он ведь взрослый мальчик. Он сумеет с этим справиться.

     * * *

     ... сегодня — худшая тренировка в его жизни. Все его тело — открытая рана; его расспрашивают про разбитое лицо и дезинфицируют ранку под глазом, но на Костике красуется чужая красная толстовка.

     Ему должно быть стыдно — каждый в этом зале точно знает, чья это чертова красная шмотка, — но он почему-то до ужаса счастлив.