Всё-таки жизнь чертовски изобретательна на сюрпризы! Я понял это, когда однажды совершенно случайно зашёл после работы в магазин «Север», чтобы купить новую версию фотошопа, и встретился лицом к лицу со своей судьбой. Знал бы я тогда, чем это кончится, никогда бы себе не позволил вернуться в этот маленький магазинчик — вернуться затем, чтобы снова увидеть его синие глаза и длинную чёрную чёлку. Прости меня, Андрей, я оказался не в том месте и не в то время. И разве большое оправдание в том, что я до боли люблю тебя, мой темноволосый ангел, мой тёплый бриз, ворвавшийся в монотонную зимнюю стужу души, моё случайное неожиданное счастье!

     Я заметил его, едва переступив порог магазина: молодой продавец дисков с приветливой улыбкой оживлённо показывал двум девушкам потенциальную покупку, и в этой улыбке было столько искренности, что у меня в груди замерло сердце. Пользуясь тем, что парень был увлечен разговором, я урвал несколько минут, чтобы внимательно разглядеть его. Юноша от природы был наделен красотой — стройный миловидный брюнет с аристократически бледной кожей и большими глазами, в которых я увидел море. Во мне заговорил голос художника — захотелось хотя бы в памяти запечатлеть образ простого парнишки в серых джинсах и кремовой футболке.

     Как ты оказался здесь, прекрасный незнакомец? Здесь — в этой затхлой бетонной коробке, обложенной кусками пластика, от которого невыносимо несёт Цивилизацией. Может быть, ты — ангел, что потерял крылья? Или ты — демон, покинувший Ад и оказавшийся в мире людей, чтобы встретить меня и погубить? Так или иначе, но я не мог оторвать от него глаз.

     — Вам помочь?

     Он подошёл ко мне, и я попросил его показать последние новинки — что-нибудь по векторной графике и обработке изображений. Я нарочно не сказал, что пришёл за фотошопом, намереваясь получить от ситуации максимальную выгоду. На табличке, которая была приколота к футболке, я прочёл, что моего незнакомца зовут Андрей Николаевич Горин — у него приятный голос, и ростом парнишка был ниже меня на полголовы. ( на любой вкус) Изображая из себя внимательного слушателя, я сумел разглядеть такие детали, которые дали окончательно понять: я пропал. Особенно мне понравился маленький позолоченный гвоздик в правом ухе Андрея — мой цепкий взгляд нашёл даже такую мелочь под вуалью тяжёлых тёмных волос, которые беспорядочными прядками скрывали это невзрачное сокровище с белым камушком от любопытных глаз. Но мне было мало: неожиданно я поймал себя на мысли, что хочу узнать, как это тело выглядит обнажённым. Снова голос художника? Увы, на этот раз всё было намного серьезней.

     — Выбрали? — поинтересовался он, и вопрос вырвал меня из приятной задумчивости.

     Словно опомнившись, я перевёл взгляд с шеи на лицо Андрея и улыбнулся. В тот вечер я вернулся домой в приподнятом настроении и с кучей дисков. Чего я только не накупил! Попсы, игр, 3D Max, который мне был совершенно не нужен — всё, кроме фотошопа. Про него я элементарно забыл, за что на следующее утро на работе получил от начальства, как говорится, «по первое число». Все неудавшиеся художники подрабатывают на жизнь как придётся, и я не стал исключением. Впрочем, за мои «художества» в отделе рекламы мне слишком хорошо платили, чтобы жаловаться на отсутствие вдохновения. Да, я уже давненько не писал маслом по холсту, акварели вместе с пастелью пылились в кладовке рядом с бутылкой скипидара, кисти и краски заменил планшет и компьютер, но иногда я сильно тосковал по этому творческому процессу и каждый раз не находил времени на то, чтобы утолить свой голод.

     В моей жизни что-то изменилось — случилось нечто важное, но я не мог понять: хорошо это или плохо. Да я и не пытался понять — просто вернулся в андрюшкин магазин на следующий день. Поднимаясь по лестнице на третий этаж и не замечая общественной суеты, которая обычно царит в вечерние часы в магазинах, я предвкушал нашу встречу: его улыбку, приветливый взгляд, собственное обаяние, которое я намеревался пустить в ход без остатка. Я испытывал тайный восторг от одной мысли об этом, я мечтал, я хотел просто увидеть это чудесное создание ещё раз, услышать мягкий приятный голос, но удача отвернулась от меня: у Андрея был выходной. А потом ещё один, и ещё. За три дня мой пыл поутих и, поднимаясь субботним утром по знакомым до боли ступенькам магазина, я сомневался: стоило ли так сходить с ума из-за обычного мальчишки с синими, как море, глазами? Но едва я увидел его снова, все сомнения растворились, словно их никогда не было. В этот раз мои «хождения по мукам» окупились с лихвою: мы с Андреем разговорились. Слово за слово, и у нас нашлась масса общих тем для разговора. Андрей увлекался компьютерами, любил природу, хорошо разбирался в программном обеспечении. Я никогда бы не простил себе, если бы не использовал свой шанс подружиться с ним. Наврав с три короба, что у меня на работе проблемы с жёстким диском, я, разумеется не бесплатно, попросил Андрея помочь, ссылаясь на то, что наш программист вторую неделю в пьяном загуле. Андрей посмотрел меня подозрительно, но согласился.

     В воскресенье утром я заехал за ним, и мы поехали в мой офис. Наш вахтёр Марья Ивановна — женщина в теле, но с добрым нравом — встретила моего гостя внимательным оценивающим взглядом, ароматом мятного чая с корвалолом и недоеденным ванильным сухариком в руках.

     — Максим Викторович, — приветливо улыбнулась она, поправляя рукав ситцевой белой блузки и поспешно проглатывая остатки своего «завтрака», — Вы уже и по воскресеньям на работу ходите?

     — Дела, Марья Ивановна, дела, — отмахнулся я, ненавязчиво утаскивая Андрея за плечо через проходную.

     Я не был готов услышать то, что она скажет в следующий момент:

     — А этот симпатичный молодой человек вам родственник?

     Андрей слегка покраснел и вежливо улыбнулся, вероятно, мечтая провалиться сквозь землю.

     — Родственник, — отмахнулся я, лишь бы поскорее отвязаться от неё и остаться ненадолго наедине с Андреем, хотя мне было непонятно: с чего это Марья Ивановна так решила, ведь мы с Гориным не похожи. У меня светлые волосы и глаза зелёные, прямой нос, ямочка на щеке. К тому же в отличие от моего ангела я немного сутулюсь. И всё-таки эта глупая фраза задела во мне что-то такое, отчего на душе сделалось хорошо. Я захотел, чтобы её слова оказались пророческими.

     Это были самые счастливые три часа за последние две недели июня — мы с Андреем, наедине. Он сосредоточенно возился с моим компьютером, который я сам вчера порядком подпортил, а я бродил по кабинету, занимаясь всякой ерундой, и украдкой любовался продавцом дисков, словно тот был самим воплощением Аполлона, сошедшим с древних фресок. Хотя нет, по моему скромному мнению, Аполлон Андрею в подмётки не годился! Ну разве могла быть у Аполлона такая изящная спина, такая красивая шея в обрамлении чёрных шелковистых прядок волос, такая бархатная гладкая кожа, такая стройная гибкая талия? Боже, я разглядел её даже за завесой белой рубашки! На улице стояла жара, а внутри моего маленького кабинета старательно работал кондиционер — мне хотелось, чтобы он сломался — тогда бы мы разделись по пояс и глупо продолжали возиться с компьютером. Я представил себе эту картину, и разгоряченная любовью фантазия живо нарисовала продолжение: обнаженный Андрей лежит на столе, я самозабвенно делаю ему минет, не в силах прервать зрительного контакта, в его глазах — туман, а на искусанных губах застыл отчаянный стон удовольствия...

     — Максим, как ты на нём вообще работал? — голос Андрея милостиво спас его от изнасилования, а меня от позорного грехопадения.

     — Мучился, — просто ответил я и быстро отвернулся к окну, делая вид, что мне интересен городской пейзаж, на самом же деле пряча своё возбуждение. Мне казалось, что у меня на лице всё написано, что я спиной чувствую пристальный взгляд синих глаз и у меня лицо горит от стыдаГлядя на Андрея, я каждый раз превращался в похотливое животное, которое ...

  помышляет только о сексе. Я заболел этим парнишкой с очаровательной ангельской улыбкой.

     После того как программное обеспечение моего компьютера было налажено, я пригласил Андрея пообедать. Конечно, я настаивал на ресторане, но Горин отвел меня в кафе-мороженое, и к тому времени, как мы объелись малинового пломбира, я уже с уверенностью претендовал на роль друга. Начало было положено, и, опьяненный этой маленькой первой победой, я набрался наглости пригласить Андрея на шашлыки в следующее воскресенье. Он сказал, что непротив приятной компании, но если можно, то он придет не один. Я был так счастлив его согласием, что ничего уточнять не стал. Это была моя первая серьёзная ошибка.

     ***

     — Ну и где же твоя великая любовь, Макс? — съязвил Олег, скептически проводя пальцем по пыльному капоту моего терракотового Инфинити.

     Его новый бойфренд Алексей всё ещё возился с походным рюкзаком, то и дело поглядывая в нашу сторону с осторожным любопытством. Олег вытер руку о свою джинсовую куртку и оценивающе взглянул на облачное небо.

     — Может, зря ждём? Он хоть в курсе, что ты — гей? Или вы с ним того уже?

     — Слушай, Крушинин, отвяжись, а.

     Я в третий раз набирал номер сотового телефона Андрея, но приятный женский голос монотонно твердил: «Абонент временно недоступен...»

     — Ясно. Значит, нет, — Олег лукаво улыбнулся и подмигнул своему рыжеволосому парню. — Понял, Лёша? Если что, ЭТОТ с нами не знаком.

     Крушинин кивнул в мою сторону, почесал свой белобрысый затылок и с видом бывалого заключил:

     — Мальчик — натурал, а ты, Макс, спятил. Уже неделю бредишь своим Андреем, но он, подозреваю, не в курсе твоих чувств. Этот парень возьмет твоё сердце, сунет в миксер и без зазрения совести нажмет на кнопку... В каком я фильме это слышал?

     — «Маска» вроде, — подсказал Рыжик.

     — Неважно. Суть в другом: выбрал бы себе кого из наших, Максим, меньше было бы головной боли и неприятностей. Возьми за правило, зеленоглазый мой, — Олег положил руку мне на плечо, а Алексей улыбнулся его дурачеству, — никогда не связывайся с натуралами. В лучшем случае разочаруешься, в худшем — морду набьют.

     — Отвяжись, я сказал. Ты мне не матушка — нотации читать, — как-то мрачно отшутился я, тревожно высматривая среди многоэтажек знакомую фигуру Андрея. Утро было прохладным, тихим, и откуда-то тянуло пряным запахом скошенной травы. Погода способствовала умиротворению, а я нервничал и даже не скрывал этого.

     — Правда, Олег, отстань уже от него. Подождём ещё минут десять. До твоей дачи полчаса ехать, — Алексей сунул рюкзак на заднее сиденье автомобиля и подошёл к нам.

     Поначалу Крушинин никак не желал от меня отцепляться и возмущался по поводу моей бестолковости, но его так нежно поцеловали, что он на миг забыл обо всём на свете. Я был безмерно благодарен Рыжику за то, что хотя бы он пожалел мою больную «андрейозом» голову и отвлёк Крушинина от докучных нравоучений. Хотя мы с Алексеем были знакомы только неделю, он мне нравился всё больше. Не красавец, но довольно симпатичный высокий парень двадцати лет с удивительными светло-карими глазами, в глубине радужки отдающими янтарной позолотой. Вкупе с рыжими волосами такая особенность наводила на мысли о сказочных существах, пока неизвестных ни одному писателю-фантасту. Но самым большим достоинством Рыжика я считал спокойный, отзывчивый характер, до сих пор не понимая, что же Алексей нашёл в импульсивном и эгоистичном Крушинине. Впрочем, последний хоть и был сволочью, но окрутить мог почти кого угодно.

     Олег, недолго думая, начал тискать своего парня, а я всё так же выжидающе вглядывался в безлюдные улицы.

     — Идёт, — мой голос показался мне почти чужим.

     Парни быстро отложили свои нежности до следующего раза и с любопытством уставились в сторону объекта моего помешательства.

     Андрей помахал нам рукой с соседней улицы — он действительно пришёл не один.

     — Блядь, — Крушинин даже не мог подобрать выражения помягче, скептически скривившись при виде стройной блондинки, которая держала Андрея за руку и пыталась успевать за ним, едва не спотыкаясь из-за высоких каблуков красных изящных туфелек.

     — Ты совсем двинулся, Березин? — Олег покосился на меня, как на прокаженного, словно заразиться боялся.

     — Может, это его сестра? — предположил Алексей.

     — Солнце, если бы у меня была такая сестра — я бы не стал геем, — отрезал Крушинин.

     — Минутку, я тебе не говорил, что он гей... — начал было я.

     — Разбирайся сам, Макс, — Крушинин отмахнулся, но мы оба знали, что ещё вернемся к этому разговору.

     Я едва сдерживал злость пополам с горечью, но спор мы были вынуждены прекратить, потому что Андрей и его подруга подошли уже совсем близко.

     — Привет, Макс, — Горин пожал мне руку. Прости, что опоздали: у Кати каблук сломался по дороге, пришлось возвращаться. Я позвонить хотел, но на сотовом батарея села.

     — Да ничего страшного, — я выдавил улыбку. — Знакомьтесь, это Олег и Алексей — мои друзья.

     — Андрей. А это Катя.

     — Твоя сестра? — Олег маслеными глазами смотрел на сероглазую миловидную девушку и каверзно улыбался. Впрочем, его ехидство было понятно только мне и Рыжику.

     — Катя — моя девушка, — вежливо ответил Горин.

     — Жаль. И почему мне так не везёт? Всех красоток разобрали, — рассмеялся Крушинин.

     — Кончай придуриваться. Поехали, — я слегка пихнул Олега в плечо и тоже рассмеялся, делая вид, что не заметил обеспокоенного взгляда Алексея, что ничего особенно неприятного не произошло. Сев за руль, я деловито завел мотор и, подождав, пока все рассядутся по местам, направил машину к окраине города. На душе было скверно.

     Андрей улыбался, Катя временами смущённо опускала глаза, пока Крушинин травил пошлые анекдоты: он просто измывался над моими нервами, устроив из поездки балаган. Рыжик сидел на переднем сидении рядом со мной и, задумчиво глядя на мелькавшие за окном ёлки, кусал губы.

     Я вёл машину резко, но уверенно, вцепившись взглядом в дорогу и изредка фальшиво улыбаясь на удачные шуточки Олега. «Девушка» — это слово билось в моем сознании, отдавая болью куда-то под ребра. Я не мог заставить себя взглянуть в зеркало заднего вида — не мог смотреть, как Андрей бережно обнимает за плечи её. Может, прав Крушинин: я спятил? Спятил окончательно, если затеял такое! Зачем мне всё это? Как я вообще умудрился вляпаться в такое дерьмо? Честно признаться, я не знал ответа на этот вопрос, и может быть, оттого мне было особенно плохо. Я не видел выхода для себя и не хотел отказываться от моего синеглазого ангела. На холст моей жизни ложились оттенки синего вперемешку с чёрным — мрачно, безвкусно, бездарно до тошноты. Почему?

     День прошёл тоскливо: вместо весёлой поездки вышло что-то до боли похожее на рутину. Алексей с Олегом жарили шашлыки, Андрей с Катей иногда уединялись, а я старался занять себя какой-нибудь работой, чтобы не думать о том, что в полумраке полукруглой беседки, окруженной цветущей сиренью, они целуются. Но чем больше я старался, тем меньше выходило — в конце концов, сам не подозревая как, я оказался по другую сторону кустов, прислушиваясь к разговору и прячась, словно вор, что намеревается украсть чужое сокровище.

     — Кать...

     — Домой хочу. Тут скукотища жуткая. Поедем, а? Андрейка, поедем домой.

     — Неудобно как-то. Нас же пригласили.

     — Ну и что? Скажи Максу, что мне нехорошо, и поедем.

     — Нет. Не умею я врать, ты же знаешь.

     — Один раз не страшно. Ну, Андрей...

     — Кать, не веди себя как ребёнок.

     — Я не ребёнок. Ты ради меня не можешь разок соврать? А ещё говорил, что любишь.

     — Ну, люблю...

     Последние слова Андрея мне сказали о многом: у них с Катей что-то не ладилось. Может быть, я напрасно хватал в закатном небе белёсые призраки глупых надежд, но я решил действовать.

     В шесть часов вечера Андрей попросил отвезти их с Катей домой, однако я настоял на том, чтобы они задержались ещё ...   на час, а потом ещё. Я ликовал, интуитивно чувствуя их разлад, надеясь, что когда-нибудь Андрей мне простит мою эгоистичную слепую любовь к нему.

     Домой я развёз всех уже за полночь, и Андрей не пошел провожать Катю до дверей её квартиры. Они поссорились, но в этом театре теней главным тайным постановщиком был я.

     Олега с Алексеем я намеренно повёз домой вторыми, а мою любовь — последним.

     — Может, прокатимся по городу, Андрей? — предложил я, участливо глядя на его грустное лицо.

     — Не, Макс, спасибо. Мне на работу завтра.

     — Что с того? Мне тоже. У тебя с Катей проблемы, да? Вы вроде поругались.

     — Вроде, — Андрей совсем сник.

     — Не горюй. Милые бранятся — только тешатся, — я ободряюще улыбнулся, но мне хотелось смеяться, нажать резко на тормоза, выключить мотор и вцепиться в губы Андрея сумасшедшим жадным поцелуем! Взять его прямо там — в салоне моего автомобиля, нелепо возясь и стукаясь локтями о приборную панель, спинки сидений и дверцы! Загнать моего прекрасного ангела в угол, стянуть с него эти проклятые джинсы, вонзиться членом в горячий узкий анус — рвать на части, доказывая свою власть и без остатка отдаваясь своему помешательству. Сумасшедшим и влюблённым можно всё!

     — Прости за испорченное настроение. Это мои проблемы, — Андрей вздохнул и махнул рукой.

     Я включил «Дорожное радио» — приятный голос Сергея Лазарева зазвучал в салоне:

     Зачем придумали любовь — понять всё это слишком сложно!

     Без неё намного проще жить, только невозможно!

     Зачем придумали любовь — она нам отравляет кровь!

     Как по замкнутому кругу вновь: кто придумал эту любовь?..

     — Я знаю замечательное средство от хандры, Андрей. Хочешь?

     — Хочу.

     Мы на пару напились в баре «Белая лагуна», куда я затащил Горина уже в час ночи. Напились, что называется, в усмерть! С этим баром у меня была связана масса воспоминаний: и хороших, и плохих тоже. Мне было восемнадцать лет, когда я понял, что мне нравятся парни. Мои неудачные отношения с девушками я раньше списывал на несовместимость интересов, характеров и прочую ерунду, не желая признаваться себе, что я отличаюсь от своих друзей некоторой «особенностью взглядов». Я испытывал больше нежных чувств к моему школьному товарищу Сергею Доронину, чем к своей первой подружке Алисе. В результате я так запутался, что потерял обоих: Сергей уехал учиться в другой город, Алиса просто бросила меня. Потом последовал год беспросветной тоски и размышлений. «Белая Лагуна» была неофициальным гей-клубом нашего городка, и её администрация делала всё, чтобы подобная репутация за их «приличным» заведением не закрепилась.

     Тем не менее, геи предпочитали проводить досуг именно там. Я слышал много подобных сплетен, но решился пойти попытать счастья лишь тогда, когда периодически начал мастурбировать с мыслями о молодых сильных парнях — это меня добило. Некоторое время посетители и бармены просто приглядывались ко мне, а потом я познакомился с обаятельным и весёлым Олегом Крушининым — он красиво ухаживал за мной три дня, потом подпоил и затащил в постель. Всё бы ничего, но на утро мы оба мало что помнили: я мучился от головной боли и боли межу ягодиц, Олег — от изрядного похмелья. В то время у него был парень, а я всегда ценил в людях верность. Мы остались хорошими друзьями, только и всего. После Крушинина у меня был ещё один любовник, но, к сожалению, гармоничных взаимоотношений у нас построить не получилось: он нашёл себе другого — я не возражал и даже не грустил по нему. Ещё два года моей жизни прошли впустую.

     — Она хорошая, только ещё совсем ребёнок... Понимаешь, Макс? Дитя малое, — в сотый раз жаловался мне Андрей. — А мне хочется нормальных взрослых отношений...

     Мы завалились ко мне домой в четыре утра, и, честно говоря, меня волновало в тот момент нечто другое: кто кого тащил на себе и где мои ключи от квартиры? На один только лифт у нас с Гориным ушло десять минут, но после упорной борьбы мы благополучно доплелись до дверей и даже до дивана. Таких картин не видел свет! Мне захотелось запечатлеть это на холсте: пьяный ангел с влюблённым в него грешником! Шедевр! Представив себе результат, я стал хихикать.

     — Андрей, погоди-ка... Я сейчас тебя рисовать буду...

     — Чего? Ты куда, Макс?

     Свалив по пути к кладовке пару стульев, я выматерился, встретив лбом дверной косяк, но цель была превыше всего. Я вытащил масляные краски и разложил холст прямо на полу. По квартире потянулся резкий специфический запах.

     — Ма... Ха-ха! Макс! — хохотал Андрей, сползая по косяку от смеха, — видимо, у меня был такой смешной вид. — Ты псих, ей богу! Брось! Ты меня ещё сфотографируй. Ха-ха-ха!

     — Мы тебя сейчас зепеча... Не, запечо... Блин... Запечатлеем тебя в веках. Я же великий художник! Разве ты не знал?

     — Ты — великий алкоголик! — смеясь, Андрей швырнул в меня диванной подушкой, с которой уже минут пять обнимался, но промазал. — Березин, тебе нельзя водку пить!

     — Так я же вроде как тоже с горя, Андрюшка, понимаешь?

     Я взял в руки уголь и нанёс на холст несколько корявых штрихов, которые по идее должны были явить миру пьяного хохочущего ангела в джинсах, синей футболке и ядовито-жёлтой ветровке, опершегося в буйстве эмоций на дверной косяк.

     — Какое у тебя горе, Березин? — хихикал он.

     — Любовь, Андрюша, — почему-то улыбаясь, ответил я и немного погодя добавил, — безответная.

     — Ну, тогда ты мало выпил, — заключил он, безуспешно пытаясь подняться: то ли от смеха, то ли от количества выпитого спиртного. — Может, продолжим? Ну их, баб этих! Мы страдаем, а им пофиг...

     — Ты зачем пошевелился? Такая поза была замечательная.

     — Я хочу посмотреть на результат, — пьяно пролепетал Андрей и, поднявшись на ноги, кое-как доковылял до прихожей. Он скептически посмотрел на испачканную углем тряпку и вполне серьёзно спросил:

     — Это чё за кроказябра? Это я так выгляжу?

     — Да, — сообщил я, чувствуя, как меня распирает от гордости за собственный талант.

     — А это у меня что? Нос?

     — Нет, нос — вот. А это — ухо.

     — Ты абстракционист. А это?

     — Где?

     — Между ног.

     — А-а... Ну-у это... Как тебе сказать...

     — Я что, голый у тебя на картине буду?

     — Это видение художника... Хочешь, нарисую тряпочку на бёдрах?

     — Да нет, не надо, — Андрей улыбнулся и присел со мной рядом — он облокотился на моё плечо, всё ещё разглядывая собственный портрет. — Не надо тряпочку.

     — А давай тебе нарисуем крылья?! — предложил я, начиная орудовать углём, но вместо ответа услышал сладкое сопение у своего плеча.

     С третьей попытки мне удалось перетащить Горина на диван, снять с него куртку и ботинки. Господи, какое это было искушение! Я вдруг понял, что могу прикоснуться к нему совершенно безнаказанно. Я присел на диван рядом с Андреем и, вглядываясь в его умиротворенное лицо, бережно убрал пряди тёмных волос со лба, провёл подушечками пальцев по щеке, по линии подбородка, по мягким губам. Мои ладони заскользили по его округлым сильным плечам, и я не выдержал — склонился к лицу, коснулся губами его губ, от которых пахло спиртным. А он вдруг застонал и, по-детски морщась, повернулся на бок.

     Меня заколотило от страха быть застигнутым врасплох, сердце в груди зашлось и зачастило, я почти протрезвел от понимания, что сейчас получу за все свои фривольности, но на моё счастье Горин спал как убитый. Я не стал искушать судьбу во второй раз и лёг позади него, уткнувшись лицом в его спину, — я просто последовал за своим ангелом в царство Морфея, где мы с Андреем были абсолютно счастливы.

     Утром я продрал глаза и увидел, как Андрей наспех напяливает куртку, пытаясь одновременно надеть ботинок на левую ногу. Меня мучило жуткое похмелье, но картина была так комична, что я засмеялся.

     — Чего ты ржешь, Березин? — совершенно нерассерженно бросил он. — Я на работу опоздал на два часа. Меня начальство четвертует. Тебе смешно?

     — Еще бы! Особенно ...   если в качестве объяснительной ты скажешь, что... Что проснулся в постели с другим мужиком! Поверь, — я давился словами со смеху, — после такого на твоё опоздание даже никто внимания не обратит!

     — Тупая шутка, Макс, — Горин натянул на ногу второй ботинок, но сердиться по-настоящему у него не получалось. — Мы же с тобой не пара каких-то педиков, да?

     Он спросил в шутку, а меня внутренне передернуло от этих слов — всю мою весёлость как рукой сняло. Я вспомнил мягкость его губ, запах, длинные изогнутые ресницы, которые я разглядел во всех подробностях, и мне вдруг невыносимо захотелось взвыть от понимания, что я в реальности. Я запутался, заблудился между миром своей мечты цвета ультрамарина и настоящим. Помогите! Что я должен был ответить ему?"Ты мне нравишься? Я с ума схожу по тебе? Я не могу больше молчать о своих чувствах: я люблю тебя? А знаешь, ты — мой ангел, Андрей. Самый настоящий ангел». Наверное, это было бы честно, безрассудно и после меня непременно бы стали презирать.

     — Я отвезу тебя на работу. Только аспирина выпью и поедем.

     ***

     К концу июля жизнь вошла в привычное русло: работа, дом, частые дружеские встречи с Андреем. Мы очень сблизились за это время, и мне хотелось рисовать, даже несмотря на то, что в силу некоторых обстоятельств я так же часто видел Катю. Сначала меня злило это обстоятельство, но я понимал, что так нельзя, и постарался поубавить эмоции. Я даже привык к ней и запросто приглашал к себе вместе с тем, в кого уже был всерьёз влюблен.

     — Слушай, Березин, — сказал мне однажды Олег, — либо кончай сходить с ума, либо отбей Андрюшку у этой девицы и перестань киснуть. Смотреть на тебя тошно.

     — Кто киснет? — удивился я, откладывая в сторону кисточку и вытирая тряпкой перепачканные в красках пальцы (была суббота и я работал над портретом Андрея).

     — Ты, — просто заявил Крушинин.

     Он подошёл к мольберту и задумчиво посмотрел на портрет однокрылого ангела, с лукавой улыбкой опиравшегося спиной о дверной косяк и одной рукой обнимавшего подушку. Работа была в самом начале, но синеглазый продавец дисков угадывался в ангеле без труда.

     — Смотри, до чего ты докатился. Рисуешь.

     — Ну и что?

     — А то, зеленоглазый мой, что я тебя за этим делом чёрт знает сколько не видел.

     — Ну хорошо, — согласиться с Крушининым мне казалось проще, чем спорить с ним, — и как же мне его отбить?

     — Ты у меня спрашиваешь?

     — Конечно, — я вызывающе улыбнулся Олегу. — Это же ты у нас специалист по соблазнению. Всегда при параде. Костюмчик. Выглаженная рубашечка. Походочка, взгляд, речи учтивые...

     — Когда ты перестанешь надо мной издеваться, Березин? — Олег швырнул в меня махровым полотенцем. — Завтра зови его на пляж. Пиво и закусь беру на себя, культурную программу тоже. Место знаю — закачаешься! Глухое, природа, птички, кусты... Если уж ничего не получится, то хоть поглазеешь на его фигурку.

     — Ты неисправим, Олег, — с сарказмом сказал я, а Крушинин вдруг стал серьёзным, подошёл ко мне, забрал из моих рук испачканную красками тряпку.

     — Хочешь, я исправлюсь? — он склонился к моим губам, но я уперся ладонью в его грудь и шутливо остановил.

     — Не смешно, Олег.

     — А с чего ты взял, что я шучу?

     Я ошалел. Никогда раньше я не видел Крушинина таким серьёзным. Даже когда в прошлом году его мать внезапно скончалась от инсульта, Крушинин умудрялся откалывать на похоронах плоские шутки. Выбора передо мной не было абсолютно никакого хотя бы потому, что мне не был нужен никто, кроме Андрея. Я продолжал строить из себя идиота и непонимающе смотрел на Олега.

     Он ушёл от меня расстроенным, а я весь вечер злился на себя, отчего-то испытывая противное чувство вины. Мне было горько за Олега, стыдно перед Алексеем за дурную распущенность Крушинина. А любящим по-настоящему я Олега представить не мог. Скорее бы небо на землю рухнуло, чем он бы исправился.

     ***

     Утром мы поехали на пляж, но, пока я вёл машину, парни уже успели слегка захмелеть, и больше всех напился Крушинин.

     Место и вправду было тихим и красивым. Сразу за сосновым перелеском начинался луг. Песчаная дорога, что пролегала через него, вела к речному берегу, поросшему ивовыми кустами. Солнце сегодня грело, казалось, не только тело, но и душу. Высоко в лазоревом небе летали стрижи.

     Мы вышли из машины, но Олег с Алексеем не стали дожидаться, пока я поставлю свою Инфинити на сигнализацию, и ушли вперёд. Мы с Андреем остались одни в некотором роде, и я уже испытывал искушение никуда не идти — остаться в этом маленьком сосновом бору, развести костерок, обнять весёлого Андрея за плечи и... Возможно, просто поговорить, а возможно, поцеловать и не отпустить от себя.

     Но вот мой Горин, видимо, думал иначе, и вместо того, чтобы бросить на произвол судьбы Алексея и Олега, мы поспешили следом — догонять друзей.

     Парни были так увлечены друг другом, что совсем не замечали нас. Они неторопливо шли по песчаной дороге, держась за руки, отчего я начинал злиться. Я был трезв и беспокоился о том, что подумает Андрей. На моё счастье Горин не отличался наблюдательностью и вовсю глазел по сторонам, любуясь красотами природы.

     Я немного успокоился и решил не обращать внимания на Крушинина и Рыжика, когда вдруг услышал:

     — Олег, а чего это Макс сегодня такой серьёзный и задумчивый?

     — Да хрен его знает! Он от любви в последнее время совсем одурел, Ромео чёртов.

     — Кто бы говорил, — рассмеялся Алексей.

     — Леша, милый, я реалист, а этот, — Олег похотливо приобнял своего парня за талию, — он у нас романтик, страдалец, ценитель высоких материй. Мы с тобой ему неинтересны. Он вон влюбился по уши в своего Андрюшку и не знает, что с этой любовью делать, потому что, сколько об стену не бейся, а от натурала никакой отдачи.

     Я даже рта раскрыть не успел от шока, но было слишком поздно: Андрей остановился и хмуро посмотрел на меня.

     — Это правда, Макс?

     Надо было выкрутиться, придумать хотя бы мизерное, нелепое оправдание, но, глядя в синие глаза любимого, я не мог солгать.

     — Да, — собственный голос показался мне чужим и глухим.

     Заметив, что мы с Гориным всё это время шли позади, Алексей зло пихнул Олега локтем в бок — они остановились поодаль, напряженно наблюдая за нами. Вот так и получилось, что пьяная откровенность моего лучшего друга разом перечеркнула всю мою жизнь.

     — Ну ты и придурок, — бросил Алексей, снимая сильную ладонь любовника со своей талии.

     — Но я... Макс?

     Я ничего не сказал и даже не повернул головы — я не мог поверить, что в глазах Андрея вижу сейчас оттиск презрения и брезгливости. У меня под ногами земля горела, и никакие извинения Олега не могли её потушить.

     — Я это... вот что, — вяло проговорил Андрюшка, сунув руки в карманы и задумчиво взглянув на дорогу, — я лучше пойду, ребята. Дальше без меня как-нибудь.

     — Чёрт, — сквозь зубы выругался я.

     Андрей лёгкой походкой уходил к лесу, а у меня щипало в глазах от обиды. Как нелепо терять вот так — внезапно и навсегда! Мне показалось, что навсегда.

     Алексей и Олег тоже время зря не теряли, и первый, похоже, всерьёз взялся за воспитание этого недоноска. Господи, как же мне хотелось придушить Крушинина! Только вот моральных сил не было никаких. Постояв ещё несколько минут в нерешительности, я понял, что Андрей вот-вот скроется в сосновом бору — что-то вдруг надломилось во мне, и я со всех ног бросился за ним, не слыша оправданий Олега и оскорбительных эпитетов Лёшки в его адрес. Пусть хоть поубивают друг друга — мне всё равно.

     Я догнал Андрея у поворота на шоссе и предложил по крайней мере довезти его до дома. Он несколько раз отказывался, но я настаивал и постоянно извинялся за весь этот вздор, который нёс Олег. Я говорил, что у меня и в мыслях не было обидеть его, и что ничего такого я не думал, и что в постель я тащить его не собирался. В конце концов Андрей без особого восторга согласился сесть ...   в машину. В тот день мы больше не стали ничего обсуждать. Я высадил его на автобусной остановке, а сам поехал домой. Андрей обещал позвонить.

     Его звонка я так и не дождался ни через день, ни через два, ни через неделю. На мои он не отвечал или просто сбрасывал. Солнце померкло, и мир без Андрея стал серым и скучным. Я впал в долгую непрекращающуюся депрессию, пытаясь смягчить свою боль вином и шатаниями по ночному городу. Просыпаясь утром со страшной головной болью, я плелся на работу, тупо просиживал там восемь часов, потом шёл в бар и напивался. В лучшем случае доходил до дома своими ногами.

     — Всё, так больше не может продолжаться! — прикрикнул на меня как-то Олег.

     После случившегося он вообще частенько заглядывал в мой пустой дом, беспокоясь о заблудшей страдающей душе. А может быть, его просто терзали угрызения совести? Не знаю, да и знать не хочу. Нередко с ним появлялся Алексей, а ещё бутылка хорошего коньяка. Сегодня был выходной, и я лечил свою утреннюю головную боль чашкой крепкого кофе. За окном ярко светило августовское солнце, но мне оно почему-то напоминало пытку для ослабленного алкоголем вампира, в которого я превратился.

     — Ты посмотри, у тебя уже синяки под глазами, — Олег читал нотации, и мой безразличный ко всему вид заводил его ещё больше. — Погоревал — и хватит, по-моему. Возьми себя в руки — на тебя даже смотреть противно. Побрейся, приоденься, выйди хоть на улицу...

     Алексей в этом плане был куда тактичнее: он молча прошёл на кухню, бросая на нас с Олегом внимательные взгляды, вымыл посуду, поставил чайник и достал из холодильника закуску.

     — Со мной всё в порядке, Олег... Правда, — я твердил это ему уже полтора месяца кряду, но, видимо, выглядел при этом не слишком убедительно.

     — Ага, оно и видно, — Олег разлил коньяк в три стопки, и к нам за стол присел Алексей. — Говорил я тебе, никогда с натуралами не связывайся.

     — Избавь меня от повторения. Это моя жизнь, и я буду делать с ней то, что считаю нужным.

     — И не надейся, Березин, — Олег неприятно улыбнулся. — Ещё я тебя алкоголиком не видел.

     — Не переживай за меня, — съязвил я, протягивая ему бутерброд. — Не сопьюсь.

     Крушинин посмотрел на меня с вызовом и уже собирался устроить по этому поводу дискуссию, но тут в наш спор вмешался обычно молчаливый Алексей:

     — Оставь его, Олежка. Он прав, — с мягкой улыбкой вступился за меня Рыжик, наливая чай в две чашки.

     Крушинин несколько секунд хмурился, смотрел на Алексея пристально и раздражённо. Я так и не понял, почему вспылил Олег. Совершенно неожиданно на моей кухне разыгралась самая настоящая шекспировская трагедия.

     — Не лезь к нам, Лёша, понял? Я этого птенца, как брата, люблю, а ты не вмешивайся. Никогда в мои дела не вмешивайся. Сколько повторять? Не твоего ума дело, — Крушинин выскочил из-за стола. — Делайте, что хотите — я пошёл. А ты, — бросил он Рыжику, — чтобы дома был не позднее шести.

     Алексей ничего не ответил — закусил губу, да так и остался стоять с чашкой горячего чая в руках. Он не поднимал глаз, с тоской смотря на пар, что испарялся с поверхности жидкости, и я мог поспорить, что он вот-вот сорвётся.

     Олег ушёл, при этом от души хлопнув дверью.

     — Не обращай внимания, — я попытался смягчить удар, который Крушинин нанёс по душе Алексея, и даже выдавил улыбку. — Он не с той ноги встал.

     — Он любит тебя, Максим, — Рыжик обречённо опустился на стул и наконец поставил чашку на подставку. Пальцы у Алексея были красными, и я побоялся, что он обжёгся.

     — Не говори ерунды, — отмахнулся я. — Он сам тебе такое говорил?

     — Нет.

     — Ну, нет — значит нет.

     Рыжик усмехнулся так тоскливо и безнадёжно, что у меня защемило сердце.

     — Говорить ведь не обязательно, — он с досадой вытер ладонью скупую влагу с ресниц, по-прежнему не глядя мне в глаза. — Он когда-нибудь кричал на тебя, Макс?

     — Ну... нет, — неуверенно ответил я, пытаясь припомнить, было ли что-нибудь подобное.

     Мне отчего-то стало стыдно признаться, что я даже не видел никогда Крушинина в подобном состоянии. Сегодняшняя сцена стала для меня откровением, неприятным и неожиданным. А вот у них с Алексеем, похоже, такое случалось не впервые.

     — Вот видишь. Он очень беспокоится о тебе... — начал Рыжик.

     Тут сорвался я:

     — Бред. С чего ты взял?

     Алексей пожал плечами.

     — У нас почти все разговоры о тебе. Знаешь, Олег просыпается утром и говорит, мол, надо позвонить Максу. Надо позвать в гости. Я забегу к нему по делу, потому после работы задержусь, — Рыжик посмотрел мне в глаза, и я прочёл в них боль — нарисовать бы такое — прославился бы, но во мне заговорила совесть. А Алексей уже не мог остановиться: ему было плохо и необходимо было выговориться.

     — А однажды Олег сказал мне: «Давай поиграем: я буду Андреем, а ты Максом...»

     Я поперхнулся и пролил кофе на стол. Бурая жидкость растеклась по белой скатерти уродливым пятном, но мне стало уже не до него.

     — Я не выдержу больше, Макс, — голос Алексея стал совсем тихим, и я забеспокоился, что дело — дрянь. Не наложил бы на себя руки. Казалось, что у Рыжика даже не осталось сил дышать.

     — Что я ему плохого сделал, скажи мне? — продолжал он. — Я из кожи вон лезу, чтобы нравиться Олегу. Я на всё соглашаюсь, я готовлю, стираю, прибираю за ним. В постели я в последнюю шалаву превратился, только чтобы ему хорошо было. Секс втроём? Пожалуйста. Игры? Хорошо. Любые. Хочет звать меня Максом иногда? Хорошо. Я не... — Алексей закрыл лицо руками и вздрогнул, словно от судороги. — Прости, Макс. Зря я всё это... Прости.

     — Ну что ты? — я не знал, как утешить Рыжика и помочь ему. Впервые в жизни захотелось въехать Олегу по симпатичной роже. Я подошёл к Алексею и обнял его за плечи, а он сидел тихо, словно уже не существуя в этом мире. — Всё наладится. Я точно знаю. Ты мне веришь, Лёш?

     — Нет, не наладится, — он натужно вздохнул и положил ладонь поверх моей руки. — Я ведь его даже бросить не могу. Люблю придурка этого. Много раз уйти хотел, но не могу. Скажи, ну чего ему нужно? Что во мне не так?

     — Не в тебе дело. Просто Олег такой...

     — Он мне казался ласковым и обаятельным вначале. Я был так счастлив, что земли под ногами не чуял. Не понимаю, что произошло. Почему он так со мной? За что?

     Рыжика трясло не на шутку, и, чтобы снять стресс, я налил нам обоим по пятьдесят грамм Хеннесси.

     — Выпей, — я дал ему стопку, и он виновато посмотрел на меня. — Пей, легче будет. Мне помогает.

     Он не стал перечить, но распитие на двоих пол-литра всё равно не изменило ситуацию. Алексей даже не особо захмелел, а решимость напиться в доску в нём ощущалась сильно. Он полдня извинялся передо мной за Олега и за то, что так получилось с Андреем. Забавно, но я считал, что Рыжик уж точно ни в чём не виноват. Люди с таким золотым сердцем мне в жизни встречались редко, теперь я был уверен, что Олег — законченный идиот. Я не хотел отпускать Рыжика домой, но к пяти часам он заторопился, и, хотя мы не говорили больше о Крушинине, я знал, что это из-за него.

     ***

     Сентябрь принёс с собой много хорошего: я получил повышение на работе, ушёл в отпуск, у меня неделю гостили родители, я купил новую машину — серебристый Лексус, но вот моя глухая тоска по синим глазам никуда не делась. В последнее воскресенье сентября я отважился заглянуть в магазин дисков, однако не вошёл дальше стеклянных дверей. Встав так, чтобы меня не было видно из-за рекламного щита, я позволил себе немного полюбоваться Андреем. Мне даже показалось, что он слегка возмужал. Горин отпустил волосы почти до плеч и теперь собирал их в маленький хвостик на затылке, а непослушная, косо выстриженная чёлка по-прежнему лезла в глаза. Во мне всё снова заполнилось горечью, словно душу распинали на дыбе и теперь она корчилась в страшных муках. Я не выдержал даже пяти минут: ушёл из магазина, гнал свой автомобиль по дороге со скоростью сто километров в час и ...   клял себя за то, что вообще отправился туда. Мои чувства заходили ходуном с новой силой и со страшной, невообразимой болью давили на сердце. Вернувшись домой, я первым делом сорвал с мольберта портрет однокрылого ангела с изумительной весёлой улыбкой и швырнул в шкаф под мойкой — рядом с мусорным ведром. Я психовал, раздеваясь донага, потом залез по уши в горячую ванну и просидел там два часа в полной апатии и размышлениях о том, как несправедлива жизнь.

     Счастье достаётся не каждому человеку — его надо заслужить, а я точно в этом списке у Госпожи Любви не числился. Меня тошнило от этой глупой детской безысходности, и всё же, как только я вышел из ванной комнаты, я вытащил портрет Андрея из мусорки и вернул картину на место. Пить с горя мне уже надоело, идти было некуда, и я не придумал ничего лучше, чем убить вечер, сидя на диване и размышляя, куда уехать из города. В субботу я встал рано, прибрал квартиру и приготовил обед, после чего с чистой совестью полез в интернет смотреть курорты с пометкой «для геев». Решил отправиться в Таиланд. Меня всегда привлекали экзотические страны, другие люди, другая жизнь. Единственное, кого бы мне не хватало в поездке, это Горина, но со вчерашнего вечера я запрещал себе думать о нём.

     В дверь позвонили. Я набросил на плечи рубашку и без особой охоты пошёл открывать. На пороге стоял Андрей — он неловко улыбнулся, выдохнул:

     — Привет, Макс, — и моё сердце рухнуло вниз. Я едва Богу душу не отдал от счастья!

     — Ты извини, — сказал мой ангел, нервничая. — Если я не вовремя, я пойду...

     Я, словно обезумев от страха вновь потерять его, неожиданно ухватил Горина за руку, да так и застыл, понимая, что веду себя как последний идиот — безнадёжно влюблённый идиот.

     — Нет... Останься.

     Я заставил себя разжать пальцы вокруг его запястья и с улыбкой проговорил:

     — Всё в порядке. Заходи.

     Он кивнул и, по привычке сунув руки в карманы, неуверенно прошёл в прихожую.

     Замок на дверях защелкнулся, и я отчего-то вспомнил о мухоловках: забавные цветы — питаются насекомыми. Так странно. Сегодня всё как-то странно: тиканье часов в прихожей, посвистывание закипающего чайника на кухне, запах мандаринов... Но мне запомнился другой — запах прохлады и мужского парфюма, исходивший от Андрея.

     — Макс, ты знаешь, я... В общем, тут такое дело... — мой ангел совсем разнервничался и всё время отводил взгляд, словно смотреть мне в глаза было для него пыткой.

     — У тебя что-то случилось? — догадался я.

     Он тяжело вздохнул и, собравшись духом, тихо выпалил:

     — Можно я у тебя переночую пару дней? Я сказал родителям, что я гей, и ушёл из дома.

     — Ты ушёл из дома, потому что ты гей?

     Я обалдел — такого услышать я точно не ожидал, а потому глупо уточнил:

     — А ты — гей?

     — Ну... понимаешь, так получилось... В общем с Катей мы расстались, и я всё время думаю о тебе... Неприлично думаю... То есть я... Да, наверное, — Горин покраснел и опустил глаза.

     Мне показалось, что он боится даже шелохнуться.

     — Андрей... Милый мой. Андрюшенька, — целуя лицо возлюбленного благодарно и торопливо, я шептал его имя, не помня себя от счастья. У меня внутри всё ликовало, а в штанах стояло так, что узкие джинсы, казалось, приносили неудобство и боль.

     Андрей не отвечал ни словами, ни действиями, но мне уже с лихвой хватало того, что он позволял себя целовать, гладить, ласкать. Как же я боялся отпустить его, отпугнуть! Но вот что действительно вызывало опасения — это собственный рассудок. Я едва сдерживал глупые счастливые слёзы. Мне стоило больших усилий удержаться и не взять его прямо там — на полу узкой тёмной прихожей. Нет, я дал себе слово, что не испорчу всё в первый же раз.

     — Я так ждал этого...

     — Напоишь чаем? — растеряно спросил он и вдруг обнял двумя руками за шею — это было, как ожог. — Я очень замерз.

     — Сколько ты на улице пробыл? — до меня только сейчас дошло, что на Андрее лёгкая куртка, а на улице — плюс два градуса по Цельсию. Его ладони были ледяными, и пальцы плохо слушались.

     Андрей совсем смутился:

     — Часа три... может больше.

     — О, Господи, — выдохнул я, стянув с него куртку и потащив за собой в ванную. — Ты с ума сошёл?!

     — Да я не специально, — оправдывался он, — просто никак не мог решиться зайти... Я думал, ты на меня злишься. Я плохо с тобой поступил, Максим...

     — Глупость какая, — я включил кран на полную мощность, и ванная комната стала наполняться приятным расслабляющим теплом. Забыв о сексе, я помог Андрею раздеться и усадил его в тёплую воду. — Я заварю чай с малиной, а ты постарайся завтра не свалиться от простуды, или, не дай Бог, от чего похуже. Хорошо?

     — Хорошо.

     — Смотри, ты обещал, — напомнил я, и в ответ получил тёплую, ту самую — искреннюю — улыбку.

     Я впервые видел Андрея полностью обнажённым — мне стало трудно дышать, по телу пошла дрожь, и в какой-то момент я понял, что ещё немного — и всё кончится простым изнасилованием. Я вылетел из ванной как ошпаренный под предлогом того, что организую ужин. Пока я был на кухне, у меня всё из рук валилось, перед глазами незримо стоял образ обнаженного Андрея: нежная кожа без рубцов и изъянов, сильные плечи, стройная талия, родинка на бедре, упругие ягодицы. Я открыл кран с холодной водой и умыл лицо.

     — Боже, сделай что-нибудь, — выдохнул я еле-еле, — а то я просто сойду с ума.

     Мои молитвы были услышаны: раздался звонок в дверь. Поначалу я не хотел открывать, но трезвонили так настойчиво, что пришлось пойти.

     На пороге стоял Алексей: всё лицо было в крови, куртка порвана, он едва держался на ногах.

     — Максим, — сказал Рыжик и просто повалился вперёд — я едва успел его подхватить.

     Затащив Алексея в дом, я сразу же бросился вызывать скорую помощь. На шум из ванной вышел Андрей. Вдвоём мы перенесли бесчувственного Алексея в комнату и уложили на диван, стараясь быть при этом очень осторожными. Я не знал, что случилось, и здорово нервничал, а Рыжик тем временем начал приходить в себя: он громко стонал, корчился от боли, хватаясь за живот и хрипя, будто задыхался.

     — Я принесу воды, — Андрей сбегал в ванную и притащил чистое полотенце, тазик с холодной водой, я же рылся в шкафу в поисках чёртовой аптечки, которая просто обязана была лежать здесь, но непонятно куда запропастилась.

     Скорая приехала быстро. Полная медсестра сразу вколола Алексею обезболивающее, поставила диагноз «множественные травмы» и попросила водителя сбегать за носилками. Однако тащить их было некому, и мы с Андреем сами отнесли Рыжика вниз, положили в машину, после чего я отправился в больницу, а Андрей остался дома.

     Объясняться пришлось не только с врачами, но и с милиционерами, которые посчитали своим долгом «повесить дело» на первого попавшегося подозреваемого, а им по стечению обстоятельств оказался я. Пару часов кряду я повторял двум рослым двадцатилетним лбам одну и ту же историю. В конце концов они оставили меня в покое, заставили написать заявление от лица Алексея и отпустили восвояси.

     Приехав домой под утро, я принял душ, а после позвонил Олегу. Он воспринял эту новость достаточно сухо, но пообещал навестить Рыжика сегодня же. Я не понимал его реакции, но высказывать ему всё, что я думаю по этому поводу, не было никаких моральных сил. Если бы не Андрей, я не знаю, что бы со мной было. После легкого завтрака мы решили отдохнуть и перебрались в спальню, где без всяких задних мыслей улеглись в постель.

     — С ним будет всё в порядке? — спросил Андрей.

     Он повернулся на живот и, подперев ладонью подбородок, посмотрел мне в глаза. Растрепанный, красивый, в махровом синем халате на голое тело — я залюбовался им.

     — Всё будет хорошо. Его избили какие-то придурки, но врачи говорят, что будет как новенький через пару недель.

     — Я всё в зале прибрал, — невпопад сказал мой ангел, смущённо скользнув взглядом по моему торсу: я, в отличие от Андрея, привык спать обнаженным....   .. почти (сегодня в виде исключения я надел трусы — не хотел шокировать Андрюшку раньше времени).

     — Ты у меня сокровище, — я погладил его по щеке, проклиная собственную нерешительность, и уже собирался убрать руку, когда Андрей неожиданно припал губами к моей ладони — стал целовать торопливо и неумело. Сколько невинности и очарования было в этом жесте, и я понял, что он позволит мне взять его. Сегодня. Сейчас.

     — Андрей... я не сдержусь.

     Он удивленно посмотрел на меня, медленно и осторожно придвинулся ближе.

     — И не нужно... Просто будь нежным... Это же мой первый раз.

     — Ты уверен, что готов? Будет больно.

     — А может, ты просто не хочешь? — он бросил это как-то обиженно и стал подниматься с кровати.

     Он не стремился устроить ссору, но я вдруг догадался, что ему просто было страшно. Иногда переступить через себя настолько сложно, что малейшее препятствие в достижении результата начинает казаться непреодолимым. Андрей не привык говорить такие вещи мужчине и вообще не привык к подобным отношениям. Мои сомнения сыграли роль детонатора. Кому из нас в этой ситуации придётся труднее в моральном плане, сложно было сказать, но я всё для себя решил. Я рывком приподнялся и, схватив Андрюшку за халат, опрокинул навзничь.

     — Я никогда в жизни никого не хотел так сильно, как тебя, — ласково выдохнул я, нависая над ним и серьёзно глядя в широко раскрытые от удивления глаза.

     И я поцеловал его — пробуя, изучая, проявляя настойчивость и в то же время осторожность. Он впустил мой язык к себе в рот, отвечая слабо, но открыто, задышал чаще. Мы целовались долго, словно привыкая друг к другу, погружаясь в совершенно новый мир, который начали строить вместе. Невинность Андрея не позволяла мне сорваться даже на игривую грубость, хотя я мог быть с ним каким угодно: нежным, страстным, сильным или беззащитным. Пока имело значение только то, что мы вместе, а всё остальное придет позже. Сейчас я превратился в саму любовь, и грешник благоговейно соблазнял своего прекрасного ангела. Я ласкал его — каждый сантиметр горячего молодого тела, и казалось, что стоны Андрея проходят сквозь меня самого, пробуждая сладкую дрожь.

     Формула абсолютного счастья оказалось проста: мечты, помноженные на ожидание. Чем ярче мечты и дольше ожидание, тем полнее счастье! Я хотел стать для Андрея другом, любовником, воздухом, самой жизнью! Но я даже не подозревал, на что способен человек с такими намерениями. Никогда и ни с кем я не был таким открытым, внимательным и нежным, таким откровенным в ласках — я словно наперёд угадывал, что нравится Андрею, находил особенно чувствительные места на карте моего объекта вожделения и успешно пользовался ими. Андрей задыхался от желания, и в том, как он отчаянно хватался дрожащими пальцам за мои плечи и выгибался от моих откровенных поцелуев, от влажных уколов языка, бесстыдно касавшегося самого сокровенного, было что-то такое, от чего я терял голову.

     Мы никуда не торопились, постепенно изучая друг друга. Мне хотелось, чтобы Андрей забыл обо всём на свете со мной, а потому я с особым усердием скользил губами по его члену, языком — по головке, заставляя его стонать и выгибаться. Но мне всё равно было мало, и я совершенно по-садистки замедлял темп в последний момент, когда Андрей, не помня себя, начинал толкаться в мой рот и головка его члена слегка набухала у меня на языке. Я проделал с ним это три раза — до тех пор, пока он не начал бессвязно шептать моё имя, перекатывать голову из стороны в сторону, до белизны в пальцах цепляться за простыню. Усмехнувшись, я отстранился и одним резким движением перевернул Андрея на живот, сунул ему под бёдра подушку и дотянулся до тюбика со смазкой, что лежал в верхнем ящике тумбочки. Андрей дрожал, но всё ещё приходил в себя после минета.

     По стандартной схеме я пустил в ход два пальца, а затем и все три, при этом выцеловывая спину Андрея и лаская его бедра свободной рукой. Он цеплялся за простыни, прятал раскрасневшееся лицо в сгиб локтя, но не сопротивлялся, и лишь когда мой двадцатисантиметровый член начал преодолевать слабое сопротивление сфинктера, дернулся, зашептал:

     — Нет, Макс...

     Но было поздно, и я, словно хищник, почуявший кровь, уже не мог остановиться. Я удержал его, смешивая напористость и нежность, целуя плечи, шею, покусывая мочку уха, добиваясь, чтобы Андрей разжал зубы, расслабился, впустил меня до конца. И он впустил. А потом мы оба потеряли контроль: я, начав с плавных неторопливых фрикций, уже через десять минут жестко и быстро работая бедрами, вбивал податливое тело в постель, а Андрей бесстыдно стонал и прогибался в пояснице, подставляя мне упругую задницу. Так ярко и прекрасно я не кончал никогда! Моё тело сотрясалось в сладостных конвульсиях так, что на миг я даже утратил всякое ощущение реальности.

     Он лежал на боку, с закрытыми глазами, положив голову на согнутую в локте руку, и немного дрожал. Я знал, что ему было больно и стыдно: в первый раз мы все через это проходим, и потому я изо всех сил старался избавить Андрея от этого чувства. Обнимая его за плечи, я поцелуями слизывал соленые капельки с бархатной кожи, понимая, что андрюшкино тело впитало в себя мой запах. Я заклеймил его собой, и теперь нас смогла бы разлучить разве что только смерть.

     — Мне было хорошо, Макс. Правда, — тихо прошептал он, открывая глаза и смотря куда-то перед собой, словно задумавшись. — Я не знал, что секс... Это так...

     — Погоди-ка, — я осторожно повернул его на спину, чтобы взглянуть в глаза. — Ты разве не делал этого с Катей?

     — Нет, — он неловко улыбнулся. — Прости, мне было так стыдно признаться, что я девственник.

     — Да ты что? — непонятно чему обрадовался я: то ли осознанию того, что я у него первый, то ли от облегчения, что всё прошло просто великолепно. — Это же прекрасно, Андрей! Дай-ка я тебе открою секрет. Секс по любви — самое замечательное, что может случиться с человеком в жизни. Понимаешь?

     — Да... Теперь да.

     Он поцеловал меня первым, и я снова сорвался в пропасть своих желаний, своих радужных красок души. Я ласкал его напряженные губы, языком срывая с них жаркое дыхание, и пил его. И мне казалось, что на земле нельзя быть таким счастливым!

     ***

     Через две недели Андрей помирился с родителями, но возвращаться домой отказался: сказал, что у него есть парень, и остался жить со мной. Знакомиться со мной его мама и отец не торопились, но я знал, что рано или поздно это произойдёт, а потому часто представлял себе, как скажу им, что по-настоящему люблю их сына и способен сделать его счастливым. Наше совместное проживание мне всё больше напоминало Рай. Мы были счастливы, даже недостатки друг друга нам доставляли мало неудобств. Мы привыкали к новой жизни без стрессов и всё свободное время проводили вместе: читали, играли в компьютерные игры, гуляли и, конечно же, постигали искусство любви. Оказалось, что к минету у Андрея природный талант, и частенько этим талантом он выбивал из меня последние остатки разума. Первый раз для него был шоком, но потом он, как говорится, вошёл во вкус и творил со мной все, что хотел. Падшие ангелы способны на удивительные вещи, только об этом мало кто догадывается. Мне же посчастливилось испытать это на себе.

     ***

     Конец ноября для нас ознаменовался ещё одним событием: Алексея выписали из больницы. Он не рассказал толком о своём злоключении, лишь то, что его избили какие-то хулиганы. Но я выпытал из него подробности, заявив, что не буду разговаривать с ним две недели, если он мне всё не расскажет. Оказалось, что в тот день они с Олегом здорово поссорились и Рыжик, видимо, решив досадить Крушинину, пошёл в бар «Белая лагуна», где, подвыпив, начал приставать ко всем подряд, за что и получил приличную трёпку. Но хорошо всё то, что хорошо кончается, и мы решили отметить выписку Алексея у меня дома. Я нарочно не говорил им с Олегом, что Андрей теперь со мной, мой и я счастлив, как Леонардо да Винчи, окончивший портрет Джоконды....   Я предвкушал, какой шикарный выйдет сюрприз!

     Когда Крушинин и Рыжик пришли, у порога их встретил я и с порога поинтересовался, как дела. Алексей радостно ответил, что хорошо.

     — Нормально, — буркнул Крушини и выдавил улыбку.

     Он в последнее время был вообще странным: задумчивым и хмурым, а иногда антагонистично весёлым.

     — Вот это запах! — Рыжик снял свою куртку и повесил её на вешалку. — Кажется, это утка с лимоном?

     — С апельсинами, — Андрей выглянул из кухни и улыбнулся. — Привет, ребята.

     Крушинин удивлённо распахнул глаза, а Рыжик расплылся в улыбке.

     — У меня галлюцинации или это правда Андрей? — изумлённо спросил Олег. — Умеешь ты, Березин, сюрпризы делать. Неожиданно.

     Я с хитрой улыбкой пожал плечами, мол, ничего особенного, но мои чувства определялись словами: гордость, радость, блаженство и самодовольство. Я был счастлив.

     — А это ещё не всё, — заявил Горин, подошёл к нам и, обняв меня одной рукой за шею, так страстно и долго поцеловал в губы, что Олег присвистнул.

     — Ни хрена себе! А я ещё думал, что чудес не бывает.

     — Здорово, что вы вместе, ребята, — Алексей порывисто обнял нас с Андреем, а Крушинин одобрительно похлопал меня по плечу.

     — Респектище, Макс. Ей богу, не подозревал, что ты такой... Научи натуралов соблазнять...

     — Тебе зачем? — рассмеялся Рыжик, но по грустному блеску в его глазах я заподозрил, что между ними что-то было не так. Не чувствовалось прежней теплоты и страсти.

     — Для общего развития, Лёша.

     — Так, сейчас начнутся взрослые разговоры, — Рыжик приобнял Андрюшку за плечи, увлекая на кухню. — Детям до шестнадцати лет такое слышать не полагается.

     — Мне восемнадцать, — смеясь, возмущённо выдал мой ангел.

     — Взрослым с неустойчивой психикой — тем более.

     — Мама, а можно мне мороженого?

     — Мороженого можно, но сначала выучи уроки.
— Хорошо мамочка

     Весь вечер Алексей валял дурака, зачастую часто вовлекая в этот процесс Андрея, который с детским озорством поддерживал Рыжика в любой авантюре. Я даже немного ревновал. Мы посидели вполне культурно: спиртного не было, а ужин получился великолепным. Мы были как одна семья, и мне чертовски нравилась эта атмосфера. Крушинин с Алексеем ушли около двух ночи, а мы с Гориным плюнули на всё и продолжили праздник в спальне. Нам обоим нужно было завтра на работу, но до пяти часов утра уснуть у нас не получилось.

     Жизнь становилась лучше с каждым днём, но порою меня это очень пугало. Я слишком хорошо знал, что за любое счастье в этом мире надо платить. В каждой бочке мёда будет ложка дёгтя — тот, кто это сказал, знал, что говорит. Я берёг своё счастье и делал всё, чтобы Андрею со мной было хорошо, комфортно и легко — я слишком сильно боялся своей ложки дёгтя.

     Накануне Нового Года ко мне в гости заглянул Крушинин. Однако заявился он в гордом одиночестве — весёлый, приодетый, с бутылкой водки и салатом оливье.

     — Ты его бросил, да? — улучив удобный момент, спросил я.

     — Мы с ним разошлись по обоюдному согласию, Макс. Так что сделай милость: уволь от комментариев на эту тему.

     — Слушай, чего ты всё время ищешь? Тебе тридцать два... Через пару лет от твоей внешней привлекательности мало что останется — находить партнеров станет всё труднее, а Лёшка любит тебя...

     Олег разозлился — разозлился потому, что я сказал правду.

     — Да, вот такая я блядь, — огрызнулся он в надежде прекратить неприятный для себя разговор.

     — Наконец-то ты начал подбирать себе подходящие определения, — зло заключил я.

     Мне было обидно за Алексея, потому что у Олега и без его блядской натуры был непростой характер: с ним никто не уживался подолгу.

     — Рыжик замечательный. Ты его не заслуживаешь.

     — Мои отношения с Алексеем тебя не касаются, понял?

     — Понял, — психанул я. — Значит мои с Андреем тебя касаются, а меня ваши нет?

     — Не думал я, что ты мне это припомнишь.

     — Да. Вот такая я сволочь.

     Олег вернулся к столу и нервно разлил водку по рюмкам.

     — Кто тебе, кроме друга, правду скажет? — спокойно сказал я.

     Он закрыл бутылку, громко поставил передо мной стопку, нахмурился, но промолчал. Мы выпили, закусили. К концу вечера Крушинин немного повеселел и принялся вспоминать всех своих любовников, рассказывая разные смешные истории из их совместной с ним интимной жизни. Я считал до восемнадцатого, но потом плюнул. Мне показалось, что он вспомнил всех, кого только мог, кроме меня самого и Рыжика. Имя Алексея стало своего рода табу на этот вечер. Я много думал об Андрее и всё время поглядывал на часы, ожидая, когда он придёт с работы.

     Он вернулся около пяти и, улыбнувшись нашему пьяному дуэту, спросил:

     — Что празднуем?

     На что Олег неудачно промямлил:

     — Мою свободу.

     Андрей помрачнел, но не показал вида: он тоже считал, что Лёша и Олег — красивая пара. Темперамент и сложный нрав Крушинина гармонично сочетался со спокойным и приветливым характером Алексея — они идеально дополняли достоинства друг друга и сглаживали недостатки.

     — Присоединишься? — спросил я.

     — Ага, только переоденусь.

     Когда Горин вернулся, я уже поставил чайник, а спиртное прибрал: мне не хотелось, чтобы он пил. Андрей недовольно поморщился, но возражать против малинового джема в качестве лакомства для него было непосильной задачей.

     Олег немного оценивающе взглянул на обнажённый торс моего ангела, но заметив, как я недоверчиво прищурился, отвёл глаза.

     — Слушай, Андрей, — начал он, — ты когда-нибудь думал про секс втроём?

     Горин смутился и даже не донёс до рта ложку с джемом.

     — Нет. Мне Макса хватает. А что?

     — Да так, ничего. Мне для статистики.

     — А, понятно.

     Андрей вернулся к чаю, с некоторым недоверием поглядывая на меня, а я отчего-то начинал сердиться.

     — Макс, а помнишь наш первый раз? — лукаво засмеялся Крушинин. — Было здорово. Я бы повторил.

     — Сомневаюсь. Ты пьян, Олег. Я вызову тебе такси.

     Пока я набирал телефонный номер, я не мог унять дрожи, не понимая, для чего Олег завёл этот разговор. А может быть, наоборот — очень хорошо понимал. Меня это разозлило. У Крушинина в последнее время с головой творилось что-то странное, да и с ним самим тоже. Разрыв с Рыжиком подействовал на него не лучшим образом.

     ***

     Новый Год мы встречали с Андреем в гордом одиночестве, но отчего-то этот факт меня безмерно радовал. Я подарил ему наручные часы SUUNTO X-LANDER, он мне — набор беличьих художественных кистей. Мы целовались под бой курантов и пили шампанское на брудершафт, после чего я, совершенно слетев с катушек, поимел Горина прямо на праздничном столе. Моё милое растрепанное счастье улыбалось сквозь боль и вызывающе стонало, сводя меня с ума этой напускной распущенностью.

     Под утро мы решили немного пошататься по городу и позапускать петард.

     Правду говорят: «Как встретишь Новый Год — так его и проведёшь». Это был тёмный грязный подъезд пятиэтажки. Я стоял перед Андреем на коленях и, удерживая своего ангела за бёдра обеими руками, ласкал его член языком. Горин шумно дышал, уцепившись одной рукой за прожжённый старый подоконник, а другой — перебирая пряди моих светлых волос. Он сам задавал темп и направлял мои движения.

     — Макс... Максим, — сбивчиво шептал он. — Не надо... Нас же... Ах! Нас же увидеть могут...

     Я удвоил усилия, и через минуту Андрюшка потерял контроль и теперь умолял — не останавливаться.

     — Ещё... — просил он, облизывая сухие, распухшие от поцелуев губы. — Ещё...

     И я давал ему то, что он хочет, и так глубоко, насколько это было возможно. Я отстранился лишь один раз, чтобы сказать:

     — Кончи мне в рот.

     От этих слов Андрея начало нетерпеливо трясти, и, едва мои губы обвились вокруг твёрдой напряжённой плоти и сделали два томительно скользящих движения, пальцы Горина сжались на моём затылке. Он рычал, всё яростней и быстрее толкался мне навстречу ...   бёдрами, и мне казалось, что он похож на демона — такой звериный и жадный блеск плескался в его синих глазах. Вязкая струя ударила мне в нёбо, но я только плотнее сжал губы, проглатывая семя жизни и понимая, как сильно мне нравится это. Вкус ангела, взгляд демона. Моё сердце трепетало перед ним.

     Я поднялся и просто обнял его — напористо, но нежно, как самое дорогое сокровище на свете.

     — С Новым Годом, Андрюшка.

     — Хочу каждый день Новый Год, — тихо прошептал он, обжигая горячим дыханием мою шею и приближаясь к губам.

     Этажом выше щёлкнул дверной замок, и в проёме показалась худенькая седая женщина в рыжем байковом халате — некоторое время она то ли прислушивалась, то ли принюхивалась. Потом всё-таки сумела разглядеть нас в полумраке подъезда — мы с Гориным всё ещё обнимались.

     — А ну убирайтесь, а то сейчас милицию вызову! — истерично взвизгнула старушка, грозя кулаком. — Извращенцы... Тьфу!

     Бабка захлопнула дверь, а мы отчего-то засмеялись. Мы были счастливы, и точно знали: этого нам никто не мог запретить. Хохоча, мы привели себя в порядок и выбежали на улицу. Новогодний снежок большими пушистыми хлопьями размеренно падал с небес, и я, опьяненный этой сказкой, кричал в облака:

     — Я люблю тебя! Я тебя люблю, Андрей!

     Мой ангел смеялся, глядя на мои дурачества. Мы валялись в сугробах, катались с горок вместе с весёлой ребятнёй, целовались в тёмных переулках и пили шампанское из горлышка бутылки. Уже возле самого дома я, пьяный и счастливый, взобрался на скамейку, чтобы крикнуть во всё горло, что мне плевать на всех и что я люблю парня, но в этот момент у меня земля ушла из-под ног. По роковой случайности моя пьяная бравада перед соседями окончилась трагично. Упав на сваленный у подъезда железный забор, я ощутил дикую боль в правом боку, после чего потерял сознание. Очнулся я на каталке в больнице, когда меня везли в рентгенокабинет, и первое, что увидел, было встревоженное лицо Андрея. Оказалось, что падая, я сломал себе три ребра и сильно ушиб голову. Врачи посчитали, что идти домой с такими травмами нельзя, забинтовали мне бока и, оформив карту пациента, с чистой совестью упекли в травматологию.

     Я всегда знал, что жизнь несправедлива, но попасть в больницу в Новогоднюю ночь — это верх подлости! Хорошо, хоть врач попался понимающий и умелый. Сергею Алексеевичу было семьдесят шесть лет. Этот странный ветхий старичок на отделении был местной «легендой», и многие медсёстры частенько повторяли, что мне с ним очень повезло, при этом за глаза называя лучшего доктора клиники «дуриком».

     То утро мне запомнилось на всю оставшуюся жизнь. Едва я проснулся, как в палату пришёл мой лечащий врач.

     — Здравствуйте, Максим Викторович. Какое у нас сегодня самочувствие? — поинтересовался «дурик» как-то по-доброму, словно с самого утра записался в Деды Морозы и загодя начал учить роль. Только вот присел на край постели и улыбнулся как-то уж слишком сочувственно... или печально?

     — Отлично, — соврал я и без энтузиазма улыбнулся в ответ.

     Мы оба гримасничали друг перед другом, по обыкновению следуя традиционному утреннему ритуалу вежливости, но мне не было противно. К этому седому старичку с пушистыми бровями и широким лбом я испытывал только уважение и благодарность.

     — Сергей Алексеевич, когда вы меня выпишите? Меня на работе ждут давно. Дома куча дел. У меня три неоконченных проекта.

     — Ну-у, — протянул он и успокаивающе похлопал меня по кисти руки, — придется потерпеть ещё немного, милый мой... тем более что тут у нас с вами такие дела... Думаю, ваши проекты подождут.

     — То есть как? Какие дела? — едва не взвыл я от обиды.

     Две недели я валяюсь в этой старой двухместной палате с обшарпанными зелёными стенами, белым потолком, подтекающей ржавой раковиной, грязными окнами и соседом, который храпит по ночам так, что дребезжат стёкла. Ещё этот строгий постельный режим. У меня давно уже срослись все ребра: и сломанные, и даже те, которые были целы, — и теперь мне казалось, что Дуриков просто издевается надо мной. Я не могу больше валяться тут! Я хочу домой — к Андрею! Хочу видеть его, целовать в бледно-розовые губы, которые пахнут малиной и так похожи на раннюю осень. Андрюшка любит малиновую жвачку... всё малиновое: джемы, конфеты, чай и даже сушёные ягоды, которые продают в аптеке напротив. Малиной пропахла вся кухня, но мне нравится. Я хочу обнимать Андрея, говорить «спокойной ночи», смотреть, как он утром, растрепанный и сонный, шлёпает босыми ногами в ванную комнату, а после пьёт горячий чай, обжигаясь, по-детски морща нос. Я хочу быть с ним. Всегда и только с ним!

     — Я прекрасно себя чувствую, Сергей Алексеевич. Я здоров.

     — Чувствовать себя прекрасно и быть здоровым не одно и то же, Максим. Постарайтесь меня понять. Я не могу и не имею права отпустить вас, тем более что ваши результаты рентгена отнюдь не положительны.

     — А что с моим рентгеном?

     Дуриков вздохнул и положил руки на колени. Он серьёзно посмотрел на меня и ровно сказал:

     — У вас опухоль в желудке... Рак...

     Меня как обухом по голове огрело. Я поначалу даже не понял, что он только что сказал, а потому решил уточнить:

     — Рак?

     — Да. Четвёртой стадии.

     — Это очень серьёзно? Может, вылечить там или вырезать как-то? — я немного запаниковал, отчего-то испытывая страх за собственное будущее. Жизнь вдруг показалась короткой и какой-то неправильной по большей части.

     — Мне жаль, Максим, но боюсь, что лечение не будет достаточно эффективным, — доктор тщательно подбирал слова. — Такие диагнозы требуют подтверждения, дополнительных обследований, терпения. Постарайтесь не нервничать, успокоится, и...

     — Сколько мне осталось? — само собой вырвалось у меня. — Год? Два? Пять?

     — Три месяца...

     Я закрыл лицо ладонями и попытался проснуться — не вышло. Глотая подступающий к горлу ком, я смотрел в потолок, пытаясь найти хоть какой-нибудь выход, хоть что-нибудь, что поможет мне пережить весь этот кошмар, но безуспешно. Мои мысли постепенно обращались к Андрею. Как я скажу ему? Как он будет без меня? Его же никто никогда не будет любить так сильно, так нежно, так... как я! Никто и никогда не будет ему готовить чай в постель, кутать в махровое полотенце после душа, рассказывать выдуманные истории о нас. Так умею только я, но... Получается, что я бросаю его? Я не могу! Не должен! Не хочу этого делать! Я ХОЧУ ЖИТЬ! Мне есть ради кого бороться за этот кусок земного существования — пусть он всего лишь бремя, но с тех пор, как я встретил Андрея, моя жизнь стала радостной, наполненной особым смыслом. И как теперь?

     — Мне жаль, Максим Викторович, — хрипловатый голос Дурикова вернул меня в отвратительную реальность.

     — Можно что-нибудь сделать?

     — Мы можем попытаться провести курс химиотерапии, но эта процедура достаточно агрессивная — тяжело переносится. Гарантировать я вам, естественно, ничего не смогу.

     — Я слышал, что после неё волосы выпадают и зубы, — я почему-то тихо засмеялся, представив себя безволосой, едва передвигающей ноги ходячей мумией. Неужели желание жить доведет меня до «фараоновых извращений»?

     — Давайте не будем забегать вперёд, — похоже, что Сергей Алексеевич начинал заговаривать мне зубы: то ли с целью успокоить, то ли избегая прямых ответов на поставленные мною вопросы.

     Чего уж там! Я, по мнению нашего «дурика», принял всё это достаточно мужественно, но, к сожалению, весь масштаб катастрофы был понятен только мне. Я никак не мог представить себя лежащим в гробу под двумя метрами промёрзлой земли, с памятной эпитафией на гранитном надгробии, которое в качестве прощального подарка закажет в мастерской дорогой сердцу коллектив: «Здесь покоится талантливый, прекрасный человек, ушедший из жизни слишком рано. Максим, дорогой, мы всегда будем помнить о тебе. Скорбим. Любим», или так: «Ушёл из жизни раньше срока — и свет померк на небесах, и выпала тебе дорога по жизни вовсе не в цветах. Но ...   ты был сильным и упрямым, умел любить, ценить друзей. Ты был на свете лучшим самым инициатором идей». Боже, как пошло! Догадывайся из них хоть кто-нибудь, что я гей, такого бы точно не написали. А Андрей, мой Андрюшка, мой любимый — он будет стоять в стороне, прячась за спинами соседей, сослуживцев и дальних родственников и не сможет подойти ближе, в последний раз обнять меня, расплакаться навзрыд, целуя холодные губы. Ведь нельзя. Засмеют. Будут призирать. Жизни не дадут потом. Несправедливо! Ведь он единственный, кто будет тосковать по мне, даже когда пройдёт время и растает снег, когда могильный холм сровняется и земля осядет — её надо будет иногда подсыпать. Андрей будет помнить меня всегда, потому что он один любит меня по-настоящему. Он похож на жаркое пламя в океане жалких свечей — он как никто достоин проводить меня в последний путь.

     — Давайте не будем, — уже безразлично согласился я.

     — Вот и славно. Поживем, как говорится, подумаем о соответствующем лечении. А пока отдыхайте, Максим, набирайтесь сил.

     Дуриков вздохнул и, поднявшись с постели, вышел в коридор. На смену ему сразу же прибежала процедурная медсестра и с приветливой улыбкой добавила к моим синякам на ягодицах ещё один. Конечно, этот вопрос в свете последней новости казался таким пустяковым, что я бы позволил истыкать уколами себя с ног до головы.

     До вечера я провалялся в постели с отвратительным настроением и философскими мыслями о той же смерти и её месте в жизни каждого человека. Ещё вчера мне казалось, что её вообще нет. Я злился на себя за свою слабость, но знал, что я имею на это право. Как ни банально, а умирающему можно похандрить, пока никто не видит. Я решил ничего не говорить Андрею — далось мне это решение тяжело. Кто бы знал, как тяжело! Может быть, по отношению к Андрюшке это было нечестно, но я не хотел, чтобы он страдал, а может, просто боялся видеть его мучения. Глупо, успеет ещё — настрадается, а пока пусть всё идет, как идет. Сделаю вид, что всё в полном порядке. Несколько часов после обеда я потратил на репетицию хорошего настроения нормального выздоравливающего человека, но ежечасно задавался вопросом: а получится ли у меня притворяться, что всё отлично?

     Получилось. Андрюшка пришёл после работы, притащил кило апельсинов, сок «Моя семья», пачку печенья, маленький телевизор и немного настоящего светлого тепла в мою травянисто-зелёную келью. Он ввалился в двери с чёрным пакетом, в накинутом поверх тёмно-синей новой ветровки белом медицинском халате и с таким счастливым выражением лица, что меня внутренне передернуло.

     — Привет выздоравливающим! — Андрюшка плотно прикрыл за собой дверь, швырнув пакет на постель, прижал меня всем телом к стене у раковины и впился в мои губы таким поцелуем соскучившегося любовника, что я едва не выронил чашку, которую только что собирался помыть. От Андрея пахло осенним дождём и всё той же малиной.

     Тысячу раз порадовавшись, что моего соседа по палате выписали вчера днем, я ответил на поцелуй в контрасте — слишком нежно.

     — Боже, как же я соскучился, — наконец отстранившись, заявил мой мальчик, по-хозяйски начиная вытаскивать принесённые им вещи и продукты и суетливо распихивать по моей тумбочке. Столько энергии, столько жизни в простых обыденных движениях, а я элементарно присел на постель и выдавил улыбку.

     ***

     Возвращение домой было как праздник. Дуриков не хотел выпускать меня из больницы, и Андрей начал подозревать неладное.

     — Почему они тебя до сих пор не выписали? — обнимая меня в тёмном углу больничного гардероба, как-то поинтересовался он, а я в ответ промолчал и, притворившись, что меня интересует в данный момент совсем другое, напористо поцеловал Горина в губы.

     На следующий день я пришёл в ординаторскую и заявил, что не уйду из кабинета без выписки. Дуриков убеждал меня остаться под наблюдением врачей, но я наотрез отказался, сказав, что уйду без больничного листа и моё увольнение будет на его совести. Конечно, как лечащий врач, он не мог допустить, чтобы мои последние дни жизни превратились в чёрте что, и написал выписку.

     Я был рад. Рад вернуться домой, видеть Андрея каждый день, обнимать каждую ночь, просыпаться вместе. Я в корне пересмотрел своё отношение к жизни. Нет, я не стал ходить в церковь — моих прегрешений перед Богом было не замолить, я просто наслаждался каждым днём, каждым моментом! Уговорил начальника дать мне отпуск, у Андрея был отпуск по графику. Прихватив Олега, мы поехали в Санкт-Петербург и провели там волшебные две недели. Андрей был в Питере впервые, и для него поездка стала настоящим подарком. Я же, напротив, бывал в северной столице часто, давно и безнадёжно любил этот город. Сырой и старый, с огромными проспектами, площадями, божественно красивыми дворцами, парками — сказочный и роскошный мегаполис. Но мне нравился другой Петербург — город времён Пушкина и Лермонтова: вымощенные камнем улицы, глухие сумеречные дворы, холодные стальные воды Невы.

     В Петербурге Крушинин нашёл себе нового приятеля, и манерный смазливый блондин Эрик стал на время нашим гидом. Впрочем, мы с Гориным почти не видели ни Крушинина, ни Эрика: конфетно-букетный период у них прошёл за сутки, а потом начался медовый месяц. Вытащить эту парочку из постели было делом бесполезным и требующим много нервов. В результате Олег остался в Питере ещё на шестнадцать дней, после чего они с Эриком закономерно расстались.

     Апрель выдался в этом году холодным, неприветливым и пасмурным. Меня частенько мучили боли в животе и спине, бессонница, но я по-прежнему скрывал от Андрея свою страшную болезнь. Дуриков настоял, чтобы я снова лёг в больницу на пару недель — обследоваться. Горину мы сказали, что у меня обострение гастрита. Результатов я не узнал. Спросив у Сергея Алексеевича о моём состоянии, я получил в ответ только тяжёлый вздох.

     Двадцать седьмого марта праздновали День рождения Андрея. Была пятница. На торжество пришли Олег, Алексей, мои родители и мать Горина — мы познакомились, и к концу вечера настороженная, хмурая Мария Викторовна относилась ко мне с большой симпатией. Нам с Андреем удалось то, что я считал невозможным: доказать серьёзность наших чувств. Я был счастлив за своего ангела: геям обычно очень сложно найти общий язык с родителями, а часто — просто невероятно. А вот Крушинин с Алексеем совсем не разговаривали, будто были едва знакомы. Рыжик собрался домой раньше всех и, извинившись перед Андреем, ушёл.

     — Что он тут делал? — спросил Олег у меня, улучив удобный момент — я как раз направился на кухню за праздничным тортом.

     — Он мне такой же друг, как и ты, Олежка, так что перестань хмуриться и не порть моему ангелу праздник. Твои проблемы, Крушинин, это твоё дело.

     Он сунул руки в карманы, опёрся спиной о дверной косяк и тяжело вздохнул:

     — Ты со всеми моими бывшими любовниками дружить будешь?

     От такой похабной ухмылки у меня возникло желание врезать Крушинину, но руки марать неохота было.

     — Ты с ним спал, Олег. Ты, а не я. Хочешь сорвать на мне злость? — я криво улыбнулся. — Не выйдет. Моё отношение к Рыжику ты знаешь и, кстати, мне плевать: нравится тебе это или нет.

     — Почему ты не сказал, что он здесь будет?

     — А что, ты бы не пришёл?

     — Нет.

     — Вот так просто, да? Жаль мне тебя, Олег. Ты совсем уже совесть потерял.

     — Ты не понимаешь, Макс.

     — Куда мне. Рыжик тебя любил, а ты — дурак.

     Олег только открыл рот, чтобы ответить, но тут на кухню заглянул Андрей.

     — Вот вы где! Идемте пить чай — остыл уже весь.

     Мы с Олегом обменялись многозначительными взглядами, и Крушинин улыбнулся:

     — Конечно, идём, малыш. Прости, что мы тут задержались. Максу нельзя торты доверять: он жуткий сладкоежка.

     — Не знал, — рассмеялся Горин, смущённо краснея от того, что я любовался им. Он был божественно красив в шёлковой тёмно-синей рубашке в чёрных брюках. Я его хотел.

     — Он скрытный, — махнул рукой Крушинин и, забрав у меня ...  

     торт, понёс в комнату.

     Мы с Андреем задержались ещё на пару минут, чтобы насладиться глубоким поцелуем. Зато вечером я оторвался по полной. Мы не спали всю ночь, занимаясь любовью повсюду: в гостиной, в прихожей, в ванной, даже на подоконнике в кухне. Я был с Андреем то нежным, то страстным, то преступно осторожным. Мне нравилось целовать его солёную шею, его подрагивающие от напряжения плечи. Он из последних сил держался за турник, который я когда-то совершенно не к месту приладил в дверном проёме спальни. Влажные пальцы моего ангела иногда грозили соскользнуть с прохладного металла, но Андрей упорно хватался за эту опору снова. Таковы были правила игры: он — удерживается почти навесу, я — позади, обнимая его правой рукой поперёк груди. Моя вторая рука свободно скользила по его бёдрам, забиралась между ягодиц, в пах.

     — Макс... Давай уже...

     — Как скажешь, — я усмехнулся его нетерпению.

     Впрочем, ласками я его изводил уже добрых полчаса, хотя сам едва сдерживался. Только вначале я был осторожным, а когда с андрюшкиных губ сорвался сдавленный стон, сквозь меня пошли волны острого наслаждения — они накатывали в неторопливом ритме, и мне хотелось ускорить процесс. Я грубо впился пальцами в бёдра Андрея, стал резко и быстро врываться в него, и от предыдущей нежности не осталась следа. Мне хотелось только одного: срывать с этих губ дикие стоны и всхлипы, сбивчивый шёпот сквозь судорожные вздохи. По моей спине катился пот. Комнату заполнили какие-то странные, нечеловеческие звуки, похожие на жадное рычание. Андрей вдруг закричал, отцепился от турника, так что я едва успел подхватить его, а потом его заколотило в странном оргазме. Я ощутил, как ритмично и сильно сжимаются мышцы его ануса — это было так прекрасно, что я на несколько секунд выпал из реальности. По моим венам текло расплавленное солнце, и мне казалось, что мы с Андреем уже никогда не разомкнём этих любовных объятий. Мы умрём, но уже никогда не отпустим друг друга.

     Когда я немного очухался, то понял, что мы лежим на полу — обессиленные, вымотанные и невероятно счастливые.

     — Макс? Что это было?

     — Не знаю, — честно выдохнул я, целуя его ухо, — но мне очень понравилось. А тебе?

     — Не то слово... — Горин немного отдышался и повернулся лицом ко мне.

     — Знаешь, я слышал, что бывают такие оргазмы, только не думал, что это так клёво. Ты меня сегодня решил до смерти затрахать, или впечатление пытаешься произвести? — рассмеялся Андрей, целуя меня в губы. — Что они тебе там кололи в этой больнице? Надо будет спросить и пару ампул прикупить потом...

     Андрюшка шутил, с каким-то садистским удовольствием списывая мои бурные приступы двухмесячной страсти на выдуманные им же причины, а я только улыбался в ответ, урывая эти чудесные мгновения нашей близости, его притягательную улыбку — немного хитрую и чертовски очаровательную, ещё не огрубевший окончательно голос. Я запоминал всё: прикосновения, запахи, свои внутренние ощущения, собирая их в памяти как какое-то сокровище. Если правду говорят, что наши души живут вечно, я бы хотел взять это с собой.

     — Идём в душ, я тебе подробно всё объясню, — встав с постели, я потянул любимого за собой.

     Нас окутало тёплым дождём и нежностью. Мы обнимались под струями воды. Руки Андрея скользили по моей спине, пальцы осторожно ощупывали кожу, словно она была сотворена из хрупкого фарфора.

     — Максим.

     — Что?

     — Я очень тебя люблю.

     — Я знаю, Андрей... Знаю.

     Хотелось ответить Горину тем же, но в последние недели я совсем не говорил, что больше всего на этом свете я люблю его. Я всё время думал: каково будет Андрею, когда меня не станет? Зачем же усложнять моему ангелу существование этим самым «люблю»?

     Я прижался губами к его лбу и замер. Мгновение счастья и приятной усталости — я жил ради этого. Между нами всё было правильно. Я закончил картину, и работа вышла потрясающей: на ней ангел был счастливым, юным и немного сонным. Как и оригинал.

     — Пойдём в постель, — нежно сказал я, заглядывая в глаза.

     Андрей крепко спал, я обнимал его за плечи и, всматриваясь в темноту комнаты, слушал тиканье часов — размеренное и непривычно громкое. Старый железный механизм отсчитывал удары моего сердца, а темнота сидела на краю кровати, нахально любуясь моим возлюбленным. Как я ни старался, сон не шёл. Меня терзало странное беспокойство. Пролежав в постели около часа, я осторожно выбрался из-под одеяла, вскользь поцеловал Горина в губы и пошлёпал на кухню.

     Я поставил чайник и достал из шкафа сухой малины, чтобы приготовить Андрею утренний чай. Стрелки на циферблате уже три минуты как отсчитали шесть часов. Я устал — это ощущение так неожиданно навалилось на меня, что я собрал всё необходимое для чаепития и сел за стол. Меня хватило только на то, чтобы насыпать в ладонь сухой малины из пакетика. Наверное, она была свежей, потому что пахла так, что перед глазами окружающий мир поплыл, завертелся. Я засыпал, ощущая, как моё сердце постепенно замедляет ход, как я сползаю на пол, и мои пальцы бессильно раскрываются, роняя на пол бордовые ароматные ягоды.

     — Прости меня, Андрей...

     ***

     — Дождь собирается. Надо ехать, — Алексей поёжился и, поправив куртку, взглянул на небо: серые тучи неприветливо нависли над зелёными соснами, угрожая ненастьем.

     — Да, конечно. Ещё пару минут посидим?

     — Ладно. Если хочешь, в субботу помогу тебе с землёй и цветами.

     — Спасибо, Рыжик.

     Они молчали, словно боясь, что блондин с фотографии на могиле осудит их за глупые суетные разговоры, но он улыбался — мёртвой неподвижной улыбкой.

     Андрей задумчиво смотрел куда-то перед сбой. Рыжик поправлял витую ограду из чёрного металла — ведь земля ещё не осела толком.

     По кладбищенской тропинке шёл высокий парень — он нёс в руках четыре белоснежных хризантемы. Подойдя к могиле Максима Березина, Крушинин нерешительно поздоровался, положил цветы к надгробию, скорбно помолчал.

     — Можно поговорить с тобой, Лёша? — тихо бросил он в спину Рыжика, когда тот неожиданно собрался уйти. Правила приличия давно исчерпали себя, да и Андрей бы не осудил Алексея за желание сбежать. Слишком уж сильно Олег обидел его. Такое не прощают.

     — Нам не о чем разговаривать, — огрызнулся Рыжик, но Крушинин умоляюще ухватился за его руку.

     — Пожалуйста. Мне очень надо с тобой поговорить.

     — О чём?

     Крушинин не ответил, но и руки Алексея не выпустил. Его глаза блестели каким-то странным жалобным огнём, умоляя о снисхождении.

     — Я пойду к машине, — Горин неловко поднялся, провёл пальцами по красному граниту надгробья.

     — Мы сейчас поедем, — начал было Алексей, но Андрей только пожал плечом.

     — Не торопись, я немного пройдусь.

     Когда Горин затерялся среди сосен, Крушинин несмело заметил:

     — Он повзрослел.

     — Слишком быстро повзрослел, — как прописную истину ответил Рыжик и запахнул свою синюю лёгкую куртку. — Чего тебе? — сказал он резко, с раздражением.

     Олег вздрогнул и с минуту не мог подобрать слова: он никогда не слышал, чтобы Алексей так разговаривал.

     — Прости, — хрипло произнёс он, а потом смелее повторил, — прости меня, Лёш.

     — А я и не сердился, — зло прозвучало в ответ. — Это всё?

     — Нет, — совсем тихо прошептал Крушинин.

     С неба начал крапать мелкий дождь, и Алексей стал нетерпеливо переминаться с ноги на ногу. На самом деле дело было не в дожде.

     Рыжик усмехнулся:

     — Ладно, Олег, забей. Я тебе ничего не должен, ты мне тоже. Вот и поговорили.

     Он развернулся и зашагал прочь, как вдруг неожиданно оказался в крепких объятиях Крушинина.

     — Я люблю тебя! — всхлипывал тот, пытаясь удержать Алексея, который неуверенно, но упорно продолжал вырываться.

     — Пусти меня...

     — Я люблю тебя!

     Алексей вывернулся из цепкой хватки Олега и со всей силы оттолкнул его от себя.

     — Придурок! А о чём ты раньше думал?! — Рыжик кричал на бывшего любовника, но в его голосе не было злобы — только боль и горечь. — Или тебе издеваться не над кем, да?! Ты мне жизнь сломал! Я жить без тебя не хотел! Я едва от горя не издох! И на тебе — явился! Да пошёл ты, понял?!

     — Лёш...

     Рыжик стиснул зубы и закрыл лицо ладонями: он не хотел, чтобы Крушинин видел его слёзы, он дал себе слово — не плакать из-за этой сволочи никогда в жизни!

     — Прости... — совсем обречённо долетело до слуха, а потом тёплые нежные пальцы невесомо коснулись руки, но Алексей не смог заставить себя взглянуть в глаза Олега.

     — Лёш, я знаю: я большой кусок дерьма. Такой большой, что сам себе противен. Я заслуживаю презрения и ненависти, но я не могу больше держать это в себе. Я извёлся за последние полгода. Ты прогони меня, если хочешь, но... Сейчас дай мне пару минут, ок? Я должен сказать тебе... Когда мы познакомились, ты для меня был таким же, как и все, а потом я вдруг понял, что зависим от тебя. Я скучал, когда тебя не было рядом. Я терял голову, когда целовал тебя. Я влип, как никогда раньше не влипал. И я испугался. Я трус, Лёш, понимаешь? Трус. Я не хотел себе признаваться, что люблю, не хотел терять свободу, и тогда я придумал всю эту дурь с Максом. Я думал, что если ты меня возненавидишь, всё станет проще. Я ошибся, чёрт возьми... Я так ужасно ошибся. Я жалею о том, что натворил.

     Алексей не верил ушам и не верил Олегу, но, взглянув на него, не смог произнести даже слова упрёка. По щекам Крушинина текли слёзы, губы дрожали, и его просто трясло. Казалось, ещё немного — и с ним произойдёт что-то страшное, непоправимое.

     — Знаешь, Макс мне сказал однажды, что я тебя не заслуживаю... Он был прав. Судьба дала им с Андреем короткое, но настоящее счастье, а своё я упустил сам... Дай мне ещё шанс, Лёш...

     Рыжик проглотил вставший в горле ком и упрямо вытер с ресниц солёные капли.

     — Шанс, говоришь? — Алексей шмыгнул носом, не обращая внимания на то, что дождь усилился, обдав всё живое неприятной прохладой.

     Олег выжидающе замер.

     — Что ж, можно попробовать, но если ты ещё раз...

     Рыжику не дали договорить, прекращая разговор жарким благодарным поцелуем — поцелуем настоящей любви.