Тек

     А ведь, когда я попросил её об этом в первый раз, мама сделал страшные глаза и покрутила пальцем у виска. И мне ничего не оставалось, как обратить всё в шутку.

     Но в любом случае, видео с танцующей мамой навсегда запечатлелось в моём мозгу. Видео с ТОЙ самой кассеты. Это стало самым настоящим наваждением. Я хотел, чтобы моя мама так же танцевала для меня. В смысле, в том же самом платье и даже, чтобы у неё была точно такая же причёска. Понятное дело, что был самый натуральный бзик. И, понятное дело, что мама вместо ответа на это, просто покрутила пальцем у виска.

     Ресторан — это тоже было частью традиции. Ну... Типа, отмечать возвращение в цивилизацию. Так было каждый раз, когда мы возвращались из таёжной глуши домой, в столицу. Обычно это был очень хороший ресторан.

     Но пускай мама и покрутила пальцем у виска, специально или это было чистой воды случайным совпадением, в тот вечер на ней было ТО самое вечернее платье... Чёрт возьми... Даже причёска была ТА самая. Даже макияж ТОТ самый. Даже украшения ТЕ самые! Почему-то, я не сомневался, что и трусики сейчас на ней НАВЕРНЯКА те же самые...

     Ошибиться в этом было невозможно. Ведь этот видеоролик с грациозно танцующей красивой женщиной, просмотренный мной много-много-много-много раз, я знал наизусть.

     Во всяком случае, едва мама показалась из своей спальни, — такси в ресторан уже ждало нас внизу, — я так и замер, восхищённый и поражённый до глубины души. Мама усмехнулась, явно довольная моей реакцией. Впрочем, следом за восхищением маминой красотой пришло и возбуждение... Дикое! Невообразимое! Когда я, наконец, нашёл в себе силы признаться самому себе, что мама выглядит именно так, как она выглядела на ТОЙ самой кассете. И как тут было не возбудиться? Ведь именно с этой кассеты всё и началось, чтобы там не выдумывала себе мама. Ибо до просмотра чувственного и развратного мамкиного стриптиза, никогда ранее я не испытывал к ней плотского вожделения...

     Мама даже, не сдержавшись, как-то торжествующе улыбнулась мне, не скрывая, что ей, произведённый на меня эффект, по нраву.

     Она приняла грациозную позу, поворачиваясь ко мне то одним боком, то другим, что на подиуме, с явным удовольствием демонстрируя мне себя. Правда, спустя миг выражение её лица сделалось испуганным. Ну... Когда, до неё дошло, что пробудила она самый настоящий вулкан.

     — Сёма... , — только тихо и застонала она, когда сжав её в объятиях, прижав спиной к стене, я впился в её губы долгим поцелуем. Тонкий аромат её духов дурманил мой разум.

     Её вид возбудил меня настолько... Ну... Словно, и не было нашей с ней медовой недели «новых» отношений матери и сына.

     Меня накрыло аки девятым валом.

     — Сёма... Нас же такси ждёт...

     Какое там. Я ничего не слышал. Любовное безумие накрыло меня с головой. Но кто в этом был виноват? Я, зелёный юнец? Или взрослая опытная женщина, рискнувшая предстать перед своим обожателем в образе его ночной вожделенной нимфы? В том самом образе, в котором я впервые возжелал её?

     — Нет, малыш, мы не можем, не сейчас, нет, прошу тебя, остановись...

     Ее слова затихли, должно быть когда в её живот упёрлась моя огромная возбуждённая дубинка. Но тут уж, ясен пень, и даже невинной девице сразу стало бы ясно без слов, что простыми уговорами уже не отделаешься.

     Я нежно коснулся ладонью её щеки и снова приник к её губам поцелуем. А ладонь моя меж тем скользнув по ее шее, украшенной дорогим ожерельем, осторожно легла на ее грудь. Что бы там сейчас не лепетала мне моя мамочка, но её сосок был твёрдый, как камень. Хе...

     Я подцепил тонкие лямочки ее платья и развел их в стороны. Платье легко скользнуло вниз, открывая восхитительные, налитые, округлые груди, уже так хорошо мне знакомые и на вкус, и на ощупь.

     — Только не помни мне платье! — мама уже молила только об этом, — и будь осторожнее с причёской!

     — Мама... Всё будет хорошо... , — хрипло пробормотал я, вновь сливаясь с ней в поцелуе.

     Одной рукой я неспешно мял грудь матери, а другой продолжал стаскивать с неё платье. Моя рука скользила все ниже и ниже по ее гладкой загорелой коже пока, наконец, тонкая материя не соскользнула с ее бедер и не упало на пол.

     Мама вообще никак не сопротивлялась, будто, она впала в какое-то оцепенение. Волны сексуального возбуждения прокатывались через моё тело. Я сладострастно окинул взором почти что голое зрелое тело своей матери, лишь тонкие чёрные трусики и чулки еще оставались на ней. О-о-о... Новая волна возбуждения, родившись где-то в районе паха, обдала жаром всё моё тело. Трусики и чулки... Это были ТЕ самые, что и на ТОЙ кассете! Ну, или, во всяком случае, точь-в-точь такие же.

     Нежная кожа мамы была коричнево-золотистой от загара и пахла тонким ароматом духов. Не удержавшись, я склонил голову и начал нежно сосать ее грудь, потянувшись руками к ее трусикам.

     Кое-что между мной и мамой сейчас действительно происходило впервые. Правда, это самое я осознал лишь спустя несколько дней.

     Я делал с мамой то, что мне хотелось, и совсем как-то позабыв спросить о том у неё соизволения. Собственно говоря, даже больше того, презрев её хоть вялые, но всё же явные возражения и попытки дать мне отпор. В кемпинге я не позволил себе такого ни разу. Как бы я не желал её, как бы не сносило голову от возбуждения, но я никогда ни на миг не забывал, что эта женщина не просто моя любовница, но прежде всего моя мать.

     А вот сейчас, впервые в жизни, я словно и совершено позабыл, что эта женщина в моих объятиях моя мать, а я её сын. Впервые, я вёл себя с ней, подобно перевозбуждённому самцу с вожделенной самочкой. Без всякой оглядки на почтение отпрыска к своей родительнице.

     Должно быть, это почувствовала и мама. И пусть это и застало её врасплох, но всё же у неё хватило благоразумия осознать, что виной этой вспышке неистового возбуждения, она сама и, значит, нечего меня винить в моей наглости.

     — Ох, Сёма... Ну, вот как чувствовала, не закончится это добром... — постанывала мать, и сама уже пребывая в сладкой истоме, пока мой язык и губы играли ее соском, — просто, хотела сделать тебе приятное... Ох...

     Она уже и сама, по-моему, готова была отдаться нахлынувшему на нее удовольствию.

     Правда, когда моя рука скользнула в её трусики, у неё хватило силы воли и решимости, остановить меня.

     — Так! Сёма! Мы опаздываем в ресторан!

     — Мама! — едва ли не в голос взревел я вне себя, раздражённый её попытками отвергнуть мои притязания. Мама даже испуганно дёрнулась, удивлённо воззрившись на меня, непривычная к такой реакции с моей стороны.

     — Сёма-Сёма... Прошу тебя... Этой ночью мы одни в квартире, — она шаловливо улыбнулась, прижимаясь бёдрами к моему паху, — и на двери моей спальни замка нет... Я никуда от тебя не денусь!

     Её ладошка сжала мой возбуждённый член, что рвался к ней из плена узких брюк.

     Пушистые ресницы захлопали. Красивые глаза жалобно округлились:

     — О... Бедный мой мальчик... Прости меня... Вечно твоя вредная мамочка заводит тебя ни к месту и не ко времени, малыш. Подожди-подожди, я помогу тебе...

     Она шаловливо замурлыкала и немедля более ни секунды, легко скользнув меж моих рук вниз, встала на корточки, расставив широко в стороны колени и определённо не без сноровки расстегнула ширинку моих брюк, извлекая наружу перевозбуждённый напряжённый пенис. Я едва не заорал в голос, чувствуя её тонкие умелые пальчики на каменном стволе, до того я был возбуждён.

     Мамочка не стала томить и издеваться надо мной и её губы, и язык тут же приникли к пылающему любовному орудию. Он принялась нежно целовать и облизывать меня. А уже через несколько мгновений, без обиняков, она насадилась на мой член. Её голова запрыгала туда-сюда, вбирая меня в свой рот. Я чувствовал теплоту её рта, посасывающего меня и влажный умелый язык, дразнящий мою головку.

     В отличие от того, как это происходило у нас с ней обычно, в этот раз она явно торопилась. ...

  Ну, впрочем, учитывая, что мы опаздывали в ресторан, оно было и понятно.

     Её ладошки сжали моё мужское естество у самого основания, будто, она хотела задушить эту змею с раздувшейся малиновой головкой, бессовестно таранящую женский рот. Я яростно, уже почти не помня себя двигал бёдрами навстречу горячему сосущему рту. Но казалось, мою маму нисколько не пугали ни мои размеры, ни мой напор. Она отважно насаживалась ртом на меня, что называется, по самые гланды.

     В конце концов, она просто обхватила меня губами, сжатыми в плотное колечко, и так сосала член, одновременно умудряясь облизывать языком мою головку, когда на какие-то мгновения я выходил из её рта.

     Немного спустя, видимо, уже чувствуя первые сполохи семяизвержения, её ладошки на моём члене пришли в движение верх-вниз, словно выдаивая меня, а её рот обхватив ртом мою головку, принялся жадно высасывать, высасывать, высасывать... Я только сжал её плечи и громко застонал, уже в который раз изливаясь в услужливый податливый материнский рот.

     Вряд ли весь сеанс орального секса занял больше, чем минута. В конце концов, я действительно был перевозбуждён, да и мама, что называется, была истой мастерицей этого дела, что уже не раз, собственно говоря, мне и демонстрировала. Чего уж там?

     Мама выпрямилась, на ходу натягивая лямки платья обратно на свои плечи и чмокнула меня в щёку влажными губами.

     — Всё-таки женщине моего возраста надо дважды подумать, прежде чем заводить себе юного любовника, — мило потупившись, озабоченно пробормотала моя мама, глядя на меня смеющимися глазами, — ты очень ненасытен, милый, и тебе нужно как-то научиться контролировать себя! Мы уже не в лесу, и я не могу ублажать тебя каждый раз по твоему первому капризу!

     Я что-то ответил. Не помню, что. В голове приятно шумело, я опустился на пуфик, пытаясь унять дрожь в коленях. Мама ласково погладила меня по голове и упорхнула в ванную, привести себя в порядок.

     В ресторан мы, кстати, почти и не опоздали, хотя к нашему приходу, чета Косаревых и ждала уже нас за столиком.

     Надо тут отметить, что после нашего с тёткой безумного траха, наши отношения ровным счётом никак не изменились. Ага. Словно, и не было ничего. Правда, это было полностью заслуга моей тётушки, но никак не моя.

     Помню, через пару дней после нашего с тёткой «более близкого знакомства», тоже в бане в кемпинге, застав её стирающей там детские штанишки, я эдак, по-хозяйски, игриво шлёпнул её по заднице... Хм... Ну, тогда я искренне веровал, что в общем-то, теперь имею на то моральное право. Да и, надо сказать, мысленно я был совсем не против, если бы с моей тётушкой когда-нибудь повторили наш сексуальный марафон.

     Хм... Я мгновенно и на месте воочию убедился, что тётушка моя своим характером была совсем не в мою мать. Я огрёб суровый подзатыльник, словно, аки нашкодивший сопляк был пребольно схвачен за ухо, вздёрнут, и тут же на месте принуждён выслушать короткую гневную отповедь на тему, что, конечно, то что было промеж мной и ей, то было и о том не стоит сожалеть, но, чтобы впредь к тому никаких новых поползновений не было и что моя дражайшая тётушка не позволит ни малейшей непочтительности с моей стороны по отношению к себе.

     Что там говорит, я был подавлен столь мгновенным и беспощадным отпором. М-дя... Это не то, что моей маме демонстрировать свои мужские начала. Тётка кремень, блин, у меня.

     Пришлось со всем с тёткой согласиться, торопливо кивая головой и даже просить прощения.

     Правда, и прощён я был тут же на месте. Тётушка премило улыбнулась, потрепала меня по щеке, опять же, аки сопляка какого наградив напоследок пинком по заднице, спровадила от греха подальше прочь из бани.

     И более мы никогда с ней не возвращались, ни разговором, ни даже малейшим намёком к тому, что произошло с нами нечаянно в одну ночь в таёжном кемпинге. Никогда.

     Опять же, благодаря тётушке, случилось и ещё кое-что. Её разговоры, в ту ночь, когда наши тела раз за разом сходились в любовной яростной схватке, не пропали втуне.

     Кое-что я осознал. О своей маме. Что дело было вовсе не в презервативах. Если бы не эта, удачно подвернувшаяся ей под руку отговорка, так была бы другая, которая точно так же бы позволила моей маме избежать кровосмесительного слияния с собственным отпрыском.

     Просто... Просто... Просто мама была не готова к этому. Не готова к сексу с собственным сыном. И мне не следовало её торопить. Разве можно было её в этом винить? Тем паче, моя ненаглядная мамочка, не отталкивала меня от себя, отнюдь не отвергала, но дарила мне самые восхитительные ласки всеми прочими доступными способами, которые могло дать мне её знойное тело.

     И осознал я это именно благодаря моей тётушке. Помнится, что мне даже было стыдно, честное слово. Ну... В смысле, чего же я сам не допёр до такой простой прописной истины? Что тут скажешь, опыт есть опыт.

     Так что оставшиеся нам дни в кемпинге, я больше не приставал к маме, нудными донимающими её уговорами отдаться мне, наконец, самым естественным для женщины и мужчины способом.

     Мы проводили вместе дни и ночи. И я искренне старался быть для мамы самым нежным любовником и самым любящим сыном.

     Этим вечером мы отлично провели время в ресторане. Обычный добрый семейный ужин. Мы пили вино, весело болтали, вспоминая деньки в кемпинге, танцевали, нет-нет и сетовали, мол, как жаль, что в этот раз мой отец не смог к нам присоединиться.

     Моя мама была обворожительно хороша. Иной раз, я с трудом отводил от неё взгляд.

     А вечером, дома, меня ожидал сюрприз. Конечно, мысленно я уже был ему готов, — ведь не просто же так моя милая мамочка была сегодня одета в точь-в-точь, как на той пресловутой кассете. Как-то потом, она мне даже признается, что специально пересмотрела это видео, чтобы постараться быть точной копией себя самой, той самой, которая когда-то зажгла во мне огонь желания настолько горячий и сильный, что в его пламени сгорело даже тысячелетнее табу.

     И вот я восседаю в кресле в зале нашей квартиры, с бокалом шампанского в руках. В этот раз мама танцует для меня.

     В красивом вечернем платье, томно и чувственно двигая телом в такт медленной музыке, мама, немного после ужина пьяненькая, красиво и изящно, раздевается, медленно и неподражаемо эротично, избавляясь от каждой детали своего вечернего туалета.

     Её платье, скользнув по волнующим изгибам сочного зрелого тела, опускается на ковёр. Чуть позже, в меня летит один её чулок, потом другой. Её загорелая кожа непередаваемо соблазнительно отливает в полумраке ночного бра.

     Опять же, дело даже не в самом танце, будь он даже вполовину менее искусен и возбуждающим. Моя мама танцует для меня! Вот, что сейчас воистину возносит меня едва ли не до небес.

     Соблазнительно раскинувшись на ковре, мама грациозно разводит в стороны длинные стройные ножки. Нежные тонкие пальцы длинным перламутровым маникюром, украшенные драгоценными кольцами, ласкали гладко выбритую нежно-розовую киску Мама томно стонет, не в силах сдержаться, вскидывая голову назад. Подрагивающие атласные бёдра, играя, плавно двигались навстречу пальцам.

     Крошечные ажурные трусики, извивающаяся от её движений, болтаются на кончиках пальцев ноги. Лёгкий взмах ножкой и трусики отправляются в мою грудь.

     Теперь на маме нет никакой одежды, если конечно не считать золотые украшения на её шее и запястьях.

     Мама смотрит на меня, и я весь, полностью, тону в этих колдовских ставших почему-то невообразимо порочными глазах. Я не успеваю понять, как и когда моя мать оказалась на четвереньках. Словно, похотливая послушная кошка, припав обнажённой грудью к ковру и медленно покачивая вздыбленной попкой из стороны в сторону, моя мамочка неспешно крадётся ко мне.

     Её дыхание становится всё напряжённое. Она трётся щекой о мои колени, сладко мурлыкает, потом становится на колени. Её лобок все настойчивее прижимается к моей ноге.

     Мама медленно расставляет в стороны мои ноги....  

      Я буквально заворожён. Рука мамы легла на мой живот всего в нескольких сантиметров от его разбухшего члена. Тонкие ровные ноготки царапают мою кожу между полами распахнутой рубашки.

     И вот настал восхитительный миг, когда ее ладонь легла на моё разбухшее мужество. Её пальцы быстро пробежались по все его длине моей мужской доблести, ткань брюк уже не могла скрыть силу моего возбуждения.

     — О! — восхищённо прошептала моя мама, смерив меня самым блядским взглядом, которым я был удостоен когда-либо в своей жизни, — мой мальчик, готов доказать своей маме, что он стал мужчиной?

     — Разве я ещё не доказал?

     Лёгкая блядская улыбка:

     — Нет-нет... Этого мало, чтобы твоя мамочка ДЕЙСТВИТЕЛЬНО убедилась, что ты уже взрослый...

     У меня от этих слов горят даже уши. Её опытные пальцы в несколько секунд расстегнули молнию на моих брюках, извлекая на свободу негнущийся каменный член.

     — Большой пребольшой мальчик... , — еще раз восхищенно прошептала мама, — ты не позабыл о презервативах?

     Её пальчик ткнулся в напряжённую головку, безуспешно пытаясь склонить её к моему животу:

     — Твоя дубинка поливает спермой, как из брандспойта. Она точно сделает меня беременной! — поясняет мне мама.

     Я едва не кончил от этих слов! Мама усмехнулась и произнесла строгим менторским голосом:

     — Ну-ну, мачо! Мы уже говорили с тобой об этом! И только самого испорченного и избалованного мальчишку могут заводить мысли об этом! Ты и без того, можешь гордиться собой, наследничек! Добыть в любовницы родную мать... Не думаю , что этим могут похвалиться многие мужчины.

     Она медленно облизнула губы и покачала головой. По-моему, ей и сама нравилась мысль, и она раз за разом смаковала её, что я не только хочу её, вожделею её тела, но жажду сделать её беременной.

     Я с торжествующей улыбкой извлёк из кармана брюк пачку презервативов. Мама улыбнулась в ответ, в этот раз нарочито смиренно и покорно, и принялась стаскивать с меня брюки, сначала с одной ноги, потом с другой.

     Она успела избавить меня от трусов и от рубашки тоже, а у меня всё не клеилось. Не знаю, быть может дело в дьявольском наваждении, но сначала я долго не мог справиться с упаковкой...

     Мама, прильнув тяжёлыми упругими грудями к моим коленям, ласково перебирала пальцами мои яички и с улыбкой наблюдала за мной.

     Чёртов презерватив на налезал на мою головку! Это... Это... Да, млять, не может быть! Что не так с размером этой долбанной резины!?

     Мама взяла второй презерватив из пачки. Но и у неё тоже ничего не получилось! Проклятая резина не желал вмещать в себя мой детородный орган!

     — Мама... Я...

     — Сёма... , — она покачала головой, — я уверена, что ты это специально!

     — Мааам... Да, нет же!

     — Сёма, ты хочешь, чтобы я поверила, что в мире существует хотя бы один мужчина, который не знает размера своего члена?

     Она выпрямилась. Я замер, уверенный, что сейчас она, обиженная, просто уйдёт и всё. И мне некого будет винить, кроме себя самого.

     — Сёма... Это очень плохо, спать с собственной мамой и не предохраняться! — строго повторила мама. Её ладони легли на мои плечи, её ножка ступила на кресло, утопая в мягкой обшивке рядом с моим коленом, — ты уже не мальчик! И должен быть поответственнее! Впредь...

     Её груди шлёпнули меня по лицу, когда она, упираясь ладонями в мои плечи, нависла надо мной с широко расставленными в стороны ногами.

     У меня... У меня... Одним словом, так и отлегло от сердца. Мой член возвышался над моими бёдрами, словно, кол из живой плоти, на который этой женщине предстояло быть насаженной.

     На миг возникла пауза. У нас обоих замерло дыхание. Мама приблизила своё лицо к моему и вогнала свой язык мне в рот. Мы слились в страстном поцелуе. Я чувствовал, как она медленно опускается вниз, навстречу моему мужскому древку.

     Моя возбуждённая головка коснулась дивно горячего и влажного материнского естества, — мамочка в едином порыве продолжала опускаться на меня всем телом ­ и мой любовный мускул, не останавливаясь, погружался в восхитительное, тесное и горячее блаженство.

     Мать жадно сосала мои губы. Ее язык извивался внутри меня подобно змее. Она была в плену похотливой страсти. Наши бёдра с силой приникли друг другу. И мамочку, насаженную до упора на собственного отпрыска, аж выгнуло на мне дугой.

     Мы оба в голос застонали, наслаждаясь слиянием матери и сына. Не помня себя, я обхватил её дрожащие бёдра, с силой прижимая мать к себе. На какое-то время мы замерли, смакуя и осознавая то, через что мы только что с ней переступили.

     Мы целовались, Дитя и Мать, снова слившиеся воедино, в греховном любовном кровосмесительном соединении.

     Тому, что сейчас происходило между нами, как самому греховному и грязному на земле делу, не могло быть никакого прощения. Как бы это не было упоительно для меня. Ведь не даром инцест самый страшный запрет на земле. Вам могут простить всё: воровство, ложь, предательство, даже убийство, но грех кровосмешения навсегда останется несмываемым клеймом.

     Я хотел что-то сказать... Но не смог. Мама не позволила мне разорвать наш поцелуй. Её язык был глубоко во мне. Собственно говоря, а зачем сейчас нужны слова? Нет, слова сейчас были не нужны. И моя мама, в отличие от меня, ясно это понимала.

     Как бы там ни было, мою маму, казалось, мысли о грехе не волновали ни на йоту. Мышцы ее детородного органа напряглись, сжимая в плотное кольцо, как будто старательно доили мой напряжённый изнывающий член, словно, подбадривая его как можно скорее оросить своим любовным нектаром женские глубины.

     Обвив мою шею руками, тесно прижимаясь грудью ко мне, всё так же жадно целуя меня, мама неспешно принялась покачиваться на мне.

     И уже скоро мы оба с головой утонули в неистовом удовольствии. Прекрасная амазонка, оседлав меня, то поднималась, то опускалась, насаживаясь раскалённым влажным лоном на твердый и несгибаемый, как скала, мужской мускул. Любовный сок густо стекал из ее распаленных глубин, обволакивая моё естество.

     Всё это было волшебно! Свершилось всё, что я мог себе, когда-либо вообразить. Моя мама, моя Богиня, стала МОЕЙ женщиной.

     — Мама... Мама... , — прохрипел я, шумно и мокро, разрывая наш поцелуй, мамочка, любимая... Я... Я не могу в это поверить!!!

     — Тихо... Тихо, мой малыш! — жарко прошептала она мне в ответ, — просто наслаждайся... Ты же очень долго об этом мечтал, милый! Просто наслаждайся своей мамой, дорогой...

     Её губы снова накрыли мой рот жарким пылким поцелуем.

     Время остановилось. Мой член находился в самом святом для любого человека месте. В месте моего зачатия, во вратах, когда-то подаривших мне жизнь.

     Нет, я не испытывал ни малейшей вины или раскаяния. Подобные тем угрызениям совести, что испытывал прежде, тайно от всего мира вожделея собственную мать. Я совершенно не ощущал, что между мной и мамой происходит нечто грязное и извращенное. И точно также, вопреки множеству моих эротических фантазий о сексе с мамой, когда я представлял, как буду трахать её, будто в каком порнофильме, жёстко и отвязано во всех позах, всё было иначе. Напротив, все происходящее было как-то нежно, совершенно естественно, неспешно и проникнуто необычайным теплом и любовью. Мы любили друг друга и наслаждались этим.

     Моя мама для меня была самой прекрасной женщиной на земле. И теперь я это уже знал наверняка, — никогда в моей жизни, ни одна другая женщина, не вызовет во мне подобных чувств. Разве может, какая-то ещё женщина на свете воплотить в себе трепетную бескрайнюю любовь к матери и пылкую необузданную страсть к любовнице?

     Горячая влажная плоть женского естества нежно и крепко сжимала в своих объятиях мой распаленный член. Пожар, рожденный между моих ног, разливался дальше и охватывал всё тело.

     Я чувствовал, что и мать, тело которой всё явственнее охватывала дрожь, испытывает нечто подобное. Она всё быстрее скакала на мне. Несчастное кресло, явно непредназначенное для подобных скачек, всё более жалобно скрипело под нами, уже едва ли не ходило ходуном.

     А мама, то с силой прижимаясь ко мне, то откидываясь назад, выгибалась дугой, ее мягкие груди раскачивались, нежно шлепая меня по лицу. Её губы то снова впивались в мой рот, то гуляли по моему лицу. Нет-нет, но моя мамочка издавала громкие жалобные стоны, словно, не в силах справиться с ураганом чувств, что бушевал внутри её. Её пальцы, когда она с силой опускалась на меня всем своим весом, едва ли не больно впивались в мои плечи. Наши бёдра, наши животы мягко соприкасались и вновь расходились.

     О, мы были созданы друг для друга. Если бы кто-то сейчас сказал бы мне обратное, я бы просто рассмеялся ему в лицо. Более того, сливаясь в любовном экстазе, теперь мы являли собой единое существо, коим, в сущности, и являлись. Сын и мать, кровь от крови, плоть от плоти.

     Пребывая уже где-то за гранью, я всё же нашёл в себе силы, в самый последний миг, шепнуть ей, что уже всё. Всё, всё, всё сейчас я взорвусь!

     Да, та напряженность, что так долго, бурля, копилась во мне достигла своего предела и теперь с неистовым напором была готова извергнуться мощным потоком.

     Я был уверен, что мама отпрянет от меня. Но...

     — Да, да... Мой мальчик... Кончай в меня! Я знаю! Я знаю! Ты же этого хочешь! Я знаю это! Сделай это со мной! Ты хочешь этого! Сделай это со своей мамой, сын!!! — она как будто обезумела, чуть ли, не выкрикивая все эти слова, а её бёдра уже буквально ходили ходуном на мне, — о... мужчина всегда должен кончать в свою женщину!!! Ну, же сделай это со мной, сын!

     После этих слов... Я думал, что меня просто разорвёт. Содрогнувшись в судороге самого настоящего экстаза, я начал бурно изливаться прямо в глубины незащищённого лона матери.

     — Сё-ё-ё-ёма... Сы-ы-ынооок... , — тонко в голос застонала мама, изо всех сил приникая ко мне еще сильнее прижимаясь к моим бёдрам тазом. Её бёдра дрожали. Вскоре ее стон перешел в жалобное хныканье.

     А я... Теплые ласковые волны качали меня, пока я извергался залп за залпом в голодное, сосущее женское лоно. Напряжённое, сжавшись в мягкое плотное кольцо, оно требовательно выдаивало меня, жадно поглощая в свои незащищённые глубины, щедро выплёскиваемые из меня потоки семени.

     Сейчас я хотел только одно, — наполнить её всю, без остатка, своей горячей спермой. И как бы это дико не звучало, но видимо, моей маме это тоже нравилось.

     — Мама... мама... мама, я люблю тебя, — едва ли не задыхался я в любовной горячке, готовый умереть и тут же воскреснуть.

     Впереди у нас была целая ночь... Да и как покажет время, много ещё чего у нас с мамой было впереди.

     ст