Знакомый чёрный джип поджидал меня на улице напротив Главного управления. Мюллер-Шитинков, довольно ухмыляясь, высунул башку из окна, скрывая свиные глазки под солнцезащитными очками.

     — Ну что, поговорил с милицией? — спросил он.

     — Поговорил, — невесело отозвался я.

     — Садись, поехали, — он завёл двигатель.

     Он повёз меня на старую квартиру, ту самую, в которой я впервые увидел Анжелу. Я ждал серьёзного разговора по душам, а получил краткие наставления: уволиться с работы, купить костюм с галстуком, записаться в автошколу, явиться на следующий день при полном параде в головной офис для обучения.

     ***

     Власть Ключника над рабыней безгранична. Нет ничего, что бы она не сделала ради хозяина. Чтобы поверить в это, достаточно один раз подняться на крышу «Паруса» с Познером — главным идеологом секты Семи Ключей.

     На самом деле этого подонка звали Михаилом Громыко, как двух паханов Советского Союза — Михаила Горбачёва и Андрея Громыко, но про себя я называл его Познером из-за внешнего сходства с известным телеведущим. Громыко с таким же успехом мог стать Набоковым в моих глазах. Одно его маниакальное увлечение юными рабынями, которых он всегда трахал средним пальцем в перчатке из латекса, чего стоило. Но карта легла на Познера, во многом благодаря запутанному происхождению ублюдка и его хитрожопой манере общаться.

     С высоты птичьего полёта ночной Минск похож на бархатное покрывало, усыпанное золотым песком и бриллиантами. Бесконечный поток машин струится по главным артериям города. Лёгкий летний бриз приятно обдаёт лицо тёплой волной. Из магнитофона Лара Фабиан надрывно доказывает, что любовь это болезнь. Но какое мне дело до романтической атмосферы, созданной Познером, — непременной составляющей всех его извращённых перформансов, — когда прямо на моих глазах разворачивается чудовищное зрелище.

     — Венди хорошо погуляла? — ласково интересуется Познер у вчерашней выпускницы в голубом вечернем платье.

     Она пришла нарядная на рандеву, с сумочкой, на шпильках. Сделала причёску в салоне красоты, макияж. Шоколадные гирлянды волос густыми барашками спадают на оголённую спину. Тени на глазах, румяна на щеках и алые губки бросают вызов красоте павлина. Только детское личико выдаёт неопытность и несоответствие обёртки внутреннему миру.

     — Да, папочка, — щебечет ангел в атласном переливающемся платье.

     Папочка — так Познер просит девчушек-рабынь называть себя — делает шаг вперёд. Его волосатая рука обвивает тонкий стан Насти, сползает на попу. Лысый дедуля в смокинге и изящных очочках, сморщенный, как мопс, как ссохшееся червивое яблочко, кружит девочку в танце. Она на голову выше его, на порядок умнее. Красный диплом и куча призовых мест на олимпиадах по гуманитарным наукам тому подтверждение. Но она ничего не может противопоставить власти Ключника, которая въедается глубоко в сознание, заставляет совершать безумные, противоречащие логике поступки. Он не замыкает своих девочек, нет, это было бы слишком просто для Чародея Познера. Он заставляет их менять партнёров, как перчатки, разрывать отношения после первой же ночи любви.

     — Резвитесь, пока молодые, — говорит он своим протеже.

     И они отдаются налево и направо, разбивая сердца по уши влюблённым юношам, переходя к следующему в очереди, благо на таких красавиц всегда найдутся желающие. Им нельзя влюбляться, можно только очаровывать и трахаться. Девочки одной ночи, они арканят непритязательных, женатиков, туристов.

     Настя знакомится на дискотеках и в барах, сразу сообщает, что приехала издалека, чтобы у парня не возникло привязанности. Легко соглашается отправиться в гости на чай. Легко скидывает платье, раздвигает ноги. Тело, принадлежащее не ей, а Ключнику, по несколько раз за ночь претерпевает самые изысканные ласки и проникновения. Она любит то, что с ней вытворяют, ведь в этот момент она служит Ключнику.

     «Поэтому я не могу кончить, — думает она. — Потому что не имею права».

     Настя любит, когда парней двое или больше, ведь тогда Ключник с особым интересом выслушает во всех подробностях, как и в каких позах её сношали, куда кончали, сколько раз. Она запомнит все детали и даже постарается разнообразить меню, чтобы удивить Ключника, побаловать его новыми похождениями. Но она так и не сможет кончить, потому что только Ключник способен подарить ей неземной оргазм, отправить её на седьмое небо.

     А на утро, после многочасовой долбёжки, если обкончавшиеся парни ещё не поняли, она сообщит им, что замужем, и навсегда исчезнет с горизонта, оставив несуществующий имейл на память навязчивым поклонникам.

     — Венди хочет полетать, — то ли спрашивает, то ли утверждает волосатый Ключник. На его губах застыла коварная улыбка.

     — Венди не умеет летать, — испуганно лопочет Настя. Она смотрит на Ключника широко отрытыми глазами, наполненными ужасом. Её руки холодеют, опускаются, платье на спине начинает дрожать. Забыв про танец, она топчется на месте.

     — У меня для тебя подарочек, — папочка заигрывает с дочкой, лезет в карман, достаёт миниатюрный пакетик с песком. — Волшебная пыльца Динь-Динь.

     Настя недоверчиво изучает пыльцу, подняв пакетик на свет.

     С течением времени сознание рабыни претерпевает серьёзные изменения, в ней борются две полярности, инь и янь, эго и бессознательное. Она готова верить всему, что скажет Ключник, хозяин не может ошибаться. Пыльцу могли собрать не с тех цветков, Динь-Динь могла пошутить, продавец подменил пакетик. Но только не Ключник, нет, он — часть рабыни, часть её сознания, которая не может обманывать.

     Впрочем, есть ещё одна причина, по которой пыльца может потерять волшебные свойства:

     — Хочу тебя предупредить, Венди, — Познер делает строгое лицо. — Пыльца Динь-Динь подходит только плохим девочкам, которые имеют то, чего нет у хороших.

     — Чего? — растерянно спрашивает Венди.

     Познер бросает задумчивый взгляд на ночной город.

     — Мужского семени, конечно, — переводит взгляд на Настю. — Ты ведь глотала всё, что тебе давали?

     — Да, — она лихорадочно вспоминает все последние контакты. Парни кончали большей частью в презерватив, иногда на грудь или живот, редко на спину, копчик, всё стекало по анусу вниз. Она уже и не помнит, когда в последний раз пробовала вкус спермы. Проглотила она в тот раз полностью или пролила часть на волосатый лобок мужчины, — скачет шальная мысль.

     — Тогда этого должно хватить, — Познер с облегчением кивает на пакетик. — Полетай, доченька, — он разводит руки, закидывает голову вверх, прикрывая веки, втягивает ночной воздух ноздрями. — Лети-лети-лети...

     Венди страдает неимоверно. Обречёнными движениями она открывает пакетик, дрожащей рукой берёт щепотку, посыпает голову песком. Лёгким подскоком пытается оторваться от крыши.

     — Давай я тебе помогу, — Познер высыпает весь пакетик ей на голову. Толстые крупинки проникают в локоны, струятся вниз по шее, под платье.

     — Чтобы взлететь, мало подпрыгнуть на месте, — вспоминает Познер одну немаловажную деталь. — Нужно оттолкнуться, — он указывает на карниз, — и верить, что всё получится.

     Вся жизнь Насти выворачивается наизнанку в этот момент. Если бы она знала, что для полётов в небе нужна сперма, она бы не растратила столько мужских оргазмов впустую. Она бы всё собрала, в крайнем случае выпила бы из презерватива. Она могла бы предлагать только минет, ссылаясь на месячные, могла бы придумать, что обожает вкус спермы, что у каждого мужчины он свой, что она хочет только пробовать мужчину, а не трахаться с ним.

     — Мне кажется, у такого интересного мужчины должен быть интересный вкус, — она бы сразу закидывала удочку.

     Девять из десяти согласились бы принять участие в дегустации. Она бы водила их в туалет, замыкалась бы с ними в кабинке. И вкус был бы самый оригинальный: сладкий, с кислинкой, с алкоголем, как у яично-молочных коктейлей.

     Но теперь ...

 

     поздно оглядываться назад, Венди должна переступить через страхи и научиться летать, ведь этого хочет Ключник, этого хочет её бессознательная часть.

     Настя поднимается на карниз, ветер развевает платье, в ночном небе горит всего одна звезда, зато какая — самая яркая.

     «Кажется, это Сириус», — печально думает она.

     Внизу разверзлась темнота, безразличный поток машин струится по главным артериям города.

     Я не выдерживаю, встаю с единственного места в зрительном зале, подхожу к Познеру, громко шепчу ему на ухо:

     — Вы уверены, что в этом есть необходимость?

     Он смотрит на меня стеклянным отстранённым взглядом, как человек, находящийся в глубокой прострации.

     — Необходимость? Что такое необходимость? — его тон старикана, заигрывающего с ребёнком, ничуть не изменился.

     Познер корчит из себя философа-буддиста, йогу, мастера медитаций, трансов и автотреннинга. Только вся его философия зиждется на ущербном миропонимании, в котором рабыни якобы сами выбирают жизненный путь. Виктивность — подсознательное желание быть жертвой в любых обстоятельствах — заложена в каждой женщине, говорит он. Не мы выбираем рабынь, они сами выбирают нас. Мы — всего лишь проводники, инструменты для удовлетворения женских инстинктов.

     — Инстинкт саморазрушения — самый сильный женский инстинкт после деградации, — поведает мне Познер чуть позже.

     А пока он стоит, задрав голову к небу, расправив плечи, раскинув руки в стороны, возомнив себя богом, принимающим жертву.

     — Настя, дай мне руку, — я аккуратно ступаю к ней, сердце колотится в груди, как рыба, выброшенная на сушу.

     Она оборачивается, на детском личике застыло выражение неловкости за происходящее. Это выражение сменяется виноватой вымученной улыбкой.

     — Извините, — произносит она стыдливо, как девушка, испытывающая невероятный конфуз.

     И прыгает...

     ***

     Я не стану вам рассказывать про весь тот ужас, который я испытал, стоя на крыше «Паруса», слушая девичий истошный крик, стремительно удаляющийся в бездну ночи. Скажу лишь, что секта Семи Ключей не оставляет следов, а молодое женское тело, разбившееся в лепёшку об асфальт, при всей видимости самоубийства, вызывает кучу вопросов даже у обывателей, не то что у следователей.

     Настя пролетела сто метров тридцатиэтажного здания, чтобы приземлиться в цирковую сетку, временно растянутую двумя рабочими. Они получили заказ от сестры Венди, получили гонорар в полной мере и до конца не верили, что падение девушки, страдающей суицидальными наклонностями, состоится. Зато когда она прилетела, отпали всякие сомнения и насчёт психического состояния сестрицы, которую они изначально приняли за душевнобольную миллионершу, и насчёт состояния самой Венди, которая, ступив на землю, забилась в истерике, повторяя:

     — Этого недостаточно, недостаточно... чтобы летать.

     Появилась заботливая сестра, поблагодарила спасителей и удалилась с зарёванной самоубийцей. Та едва переставляла ноги, растрёпанная, в голубом атласном платье, с размытым макияжем на лице.

     Рабочие пожали плечами, свернули лавочку и уехали, оставляя редких ночных зевак разочарованно переговариваться. Их интерес так и не был удовлетворён.

     Я стоял рядом, дрожа от нервного потрясения, не уставая переживать падение Насти с крыши «Паруса». Познер куда-то исчез, я был предоставлен самому себе и тяжким мыслям, одолевавшим меня.

     Прошло всего пару недель с момента вхождения в новую роль, а мои поиски не продвинулись ни на шаг. Наоборот, казалось, я зашёл в тупик, из которого не было выхода.

     Подобное поведение — безоговорочное подчинение, святая вера на слово — проявляли все без исключения рабыни по отношению к своим Ключникам. С первого дня, а вернее с первого вагинального проникновения, мои девушки растворились в мельчайших волеизъявлениях, исходивших от меня. Кроме того, они сами навязчиво искали способы угадать мои желания, впасть в зависимость. Казалось, их сознательная часть постоянно противилась внутреннему голосу, чуждому, холодному, расчётливому, а бессознательная жила обособленно. Они постоянно жили в конфликте с собой, с внутренним голосом. На определённом уровне девушки отлично понимали, что всё, что с ними происходит, губит их. Но как неизлечимая наркозависимость или психическое расстройство, которого ужасно стыдятся, которое тщательно скрывают, и в котором винят только себя, рабская болезнь поражала девушек изнутри, вызывала адаптацию и в конечном счёте привыкание к подчинению. Мысль пожаловаться, обратиться за помощью даже не возникала, ведь девушки свято верили, что сами виноваты в душевных пороках, неожиданно проявивших себя таким странным образом. Кроме того, они стыдились пристрастия к мазохизму, как люди стыдятся венерических заболеваний, как девушки комплексуют по поводу кривого носа, неправильного прикуса, косоглазия. Только хуже, намного хуже. Никто не учил их врать, что говорить и как поступать. Они сами выбирали, как извернуться, улизнуть от маминых расспросов, что сказать брату, чтобы тот не волновался.

     Они были с Ключником заодно и в то же время люто ненавидели его. Я чувствовал это на интуитивном уровне, каждый раз, когда встречался с девушками глазами, когда наблюдал за их реакциями.

     — Кольцо Ключника — это проклятие, — сказал Познер как-то раз. — Если бы тебе отрубили яйца во время Испытания, то, как мученик, ты, скорее всего, отправился бы в Рай. А так... — он зловеще улыбнулся, сверкнув золотым зубом.

     А так смерть Ключника несравнима со смертью мученика. Первая заповедь «Книги Семи Ключей» гласит:

     «Только смерть разлучит Ключника с Кольцом».

     В Книге не уточняется, какая смерть постигнет Ключника, решившего, например, отойти от дел, но, я думаю, обезумевшая рабыня, одна или несколько, достанут вероотступника из-под земли и разорвут на кусочки, стоит только внушить им, что тот является исчадием Ада или что его кровь абсолютно необходима для полётов под луной.