12.

     Наши дни, г. Червоневск

     Она не звонила целый месяц, вообще не выходила на связь, даже Вконтакте не появлялась, очевидно, избегая общения со мной, а может быть и со всем миром. Сначала я метался от злобы и желания увидеть ее, снова прижать ее дородное тело к своей груди, почувствовать запах ее волос, уложенных в тугую косу, увидеть ее улыбку и блеск глаз. Это стремление не давало мне покоя, пожирая изнутри диким пламенем черных страстей. Я думал даже поехать в церковь, чтобы перехватить ее перед службой, она ведь, непременно, посещала храм, она просто не могла не делать этого.

     У меня было столько мыслей по поводу нашей шалости, этого дурацкого изнасилования, и по поводу странного поведения моей возлюбленной. Я метался из одной крайности в другую, то проклинал ее и бранил последними словами, то готов был разорвать себя за то, что втянул невинную душу в мерзкое липкое противоестественное распутство. Наш роман был так прекрасен, в нем было всё идеально и животный секс, и прогулки по пустым вечерним кварталам, и теплый пахучий хлеб, что она подавала мне на завтрак, и еще миллионы вещей, которые соткали наши отношения. И вдруг всё остановилось, как автомобиль, вдруг врезавшийся в скалу из-за того, что водитель не справился с управлением на крутом горном повороте.

     Я не был готов оставить её, вот так распрощаться и сладостно вспоминать её только, когда очередная пассия задаст мне идиотский вопрос: любил ли я когда-нибудь по-настоящему. Я любил ее все также сильно, все также безумно и безудержно. Да, я любил и поэтому пребывал в таких глупых мыслях. Я хотел мою прежнюю жизнь, простую и понятную, и чтобы в этой жизни была моя Катя. Что ни говори, у мужчины исчезают последние мозги, когда он начинает думать сердцем.

     Не знаю к счастью или нет, но я смог перебороть это неуемное желание восстановить всё, наконец, взяв себя в руки, распрощался с мечтой. Я взглянул на жалкое зрелище, что предстало передо мной в зеркале: осунувшееся, небритое, постаревшее лицо с впалыми глазами, такое же как было после развода с женой, и сказал себе — хватит. Наверное, уязвленное самолюбие оказалось сильнее, чем чувства к Кате, но она позвонила сама.

     Голос был тихий, скромный, но какой-то настойчивый, дававший понять, что моя чертовка снова вошла в образ сдержанной целомудренной прихожанки, словно ничего такого и не происходило в ее жизни. Сказала, что скучала по мне, что поняла, как важен я для нее и что хочет искупить все те непотребства, что натворила в последнее время. Услышав эту хрень, я всерьез насторожился и не зря.

     Катя твердым тоном, словно это уже было оговорено сотню раз, объявила, что мы с ней едем в Троицкий Тихонский монастырь, ибо там, по словам ее набожных знакомых, открывается такая громадина истины, что вряд ли уместиться в ней одной, так что истиной непременно надо наполниться и мне. Предчувствуя неладное, я судорожно начал рыться в интернете на предмет узнать хоть что-то об этом монастыре.

     Все оказалось весьма грустно, как я и предполагал. Мало того, что монастырь не был самым популярным туристическим местом, соответственно не располагая практически никакой инфраструктурой необходимой изнеженному городскому созданию вроде меня, так он еще и находился на Смоленщине. Не фиговое развитие ситуации, больше полутора тысяч километров махнуть, чтобы только напитаться истиной... Это было чересчур, но ее голос... на меня словно ведро холодной воды вылили. Одна только возможность увидеть ее, побыть с ней напрочь лишала меня какого-либо сопротивления и нормального осознания ситуации.

     Я сказал, что непременно возьму отпуск на три недельки (благо летом я не ходил, отчего начальство возражать не стало бы) и мы обязательно поедем вдвоем, ведь это так здорово быть вместе, и дорога сущие пустяки, и мы сможем останавливаться в разных интересных местах и, конечно, предвкушение предстоящего наполнения меня истиной это высшая радость для любого разумного существа.

     Все было так спонтанно и немного нереально. Через пару часов я уже подъехал к ней, чтобы помочь собрать вещи. Сердце бешено колотилось — неужели я опять увижу ее, смогу обнять или нет, а вдруг она не хочет больше нашей физической близости, вдруг она приняла обет или как там это у них называется, вдруг...

     Когда Катя открыла дверь, все эти мысли смыло чудовищной волной моей страсти. Мне было плевать, что и как думает она — я набросился на бедняжку и прижал ее к стене жарким нескромным поцелуем, сжимая ее талию крепкими объятиями. Я безумно хотел ее, нет, я по-настоящему понял, что люблю ее, именно люблю. Она ответила мне также горячо и, не позаботившись даже закрыть входную дверь, принялась шаловливыми пальчиками расстегивать ширинку на моих брюках.

     Стоило только прикоснуться к ней, чтобы стало ясно, что наши тела скучали друг по другу не меньше чем наши сердца. Мой налитый кровью малец только и ждал момента снова почувствовать теплую влажную пещерку, в которой он уже так давно не был. Надо сказать, заниматься сексом стоя, прижав подругу к стене, было не самым удобным способом, но добраться до более подходящего места мы не смогли бы, такое нетерпение зудело у нас между ног.

     Встав на колени перед Катей, я с трудом спустил с любовницы белые трусики, упорно перекручивающиеся и цеплявшиеся за ее полные бедра. Когда мои руки судорожно стягивали эту мешающую материю с девичьих щиколоток, запах ее киски, волной ударил мне в нос, совершенно сводя меня с ума. Он породил целую бурю сладких воспоминаний о нашем животном совокуплении, и я живо нарисовал в мозгу сладостную картину предстоящего действа. Мне захотелось прижаться губами к ее сочной пышке, слизывать душистый женский нектар, жадно вдыхать ее интимный аромат, наслаждаться вкусом малышки, но задубевший от неуемного желания член настойчиво требовал поместить его в Катю прямо сейчас.

     Я поднялся и посмотрел в глаза девушки — они светились такой же дикой похотью и грязным желанием как, когда мы занимались этим последний раз, а ее пальчики тем временем победоносно расстегивали ремень на моих брюках. Не было сомнений — она хотела опять быть моей шлюхой, и я предоставил ей эту возможность. Мой набухший малец, слегка направляемый ее рукой, резво вошел через скользкие ворота плоти и целиком утонул в нежном пуховом лоне, так что мои шары шлепнулись о ее задницу. Катя выгнулась дугой и приглушенно застонала. Это несравненное ощущение погружения в теплое, влажное и такое привычное место, которое окутывает твой член целиком сладостным блаженством. Ты прекрасна моя кошечка, по-прежнему также прекрасна.

     Было очень неудобно, мы пару раз даже чуть не упали, когда Катя пыталась забраться на меня поудобнее, обхватив ногами, но мы не могли остановиться, словно два изголодавшихся путника, которые, наконец, попали на роскошный пир плотского наслаждения. Я снова и снова загонял свое расчехленное орудие в хлюпающее раскрытое влагалище подруги под ее размеренное похрюкивание, пока, наконец, мы не кончили одновременно. С диким ревом я спустил тугую струю семени в незащищенную матку Кати, которая только и ждала этого, словно изголодавшаяся дождем пустыня ждет спасительной влаги. Девушка крепко сжимала меня бедрами, дрожащими предательским тиком распространяющегося оргазма, и шептала самые отвратительные непристойности, которые только могли ей прийти в голову.

     — Извращенцы, хоть бы дверь входную закрыли, раз уж на меня вам все равно, — услышали мы язвительный голос Катиной соседки, наблюдающей за нами из дверного проема комнаты, — весь дом слышит, что вы помирились.

     — Маришка, — засмеялась моя подруга, все также повиснув на мне, — ну ты же понимаешь, как трудно было удержаться. Мы сейчас пойдем в мою комнату, не будем тебе мешать.

     — А мне что пока делать? В ванной мастурбировать? — хмыкнула девушка, — вы так сладко стонете, что у меня по коленкам уже течет. Поеду я к Никите, порадую его не запланировано. И я еще думала, что поселилась со скромной религиозной девушкой....

 

     — Я очень скромная, — хохотала Катя, — Я тоже никогда не буду мешать вам с Никитой.

     Моя прихожанка потянула меня в комнату, заботливо прикрыв мой еще не опавший инструмент от взгляда соседки. Захлопнув дверь, она тут же набросилась с поцелуем, на ходу стягивая с меня одежду, и жарко зашептала мне прямо в губы:

     — Может ты хочешь, чтобы Марина осталась?

     — Что ты такое говоришь? — стараясь придать голосу, удивление спросил я, впрочем, не очень рассчитывая скрыть от моей проницательной грешницы то, как я на самом деле хотел бы сейчас пригласить к нам третьей рыжую плутовку в этих ее умопомрачительных коротких джинсовых шортиках, приоткрывавших круглые дольки ягодиц.

     — Ты ведь сейчас в голове представляешь, как она сосет твой великолепный хуй, прямо у меня на глазах? — рычала Катя, с силой растирая мою спину ладонями, — Киря, я не могу противиться моим желаниям, я только и думала все эти дни, как было бы здорово трахнуть вдвоем какую-нибудь сучку, хоть бы и Марину. У меня столько фантазий было.

     — По телефону ты говорила совсем о другом. Я думал, мы едем в этот твой монастырь, чтобы ты могла покаяться, и все в этом духе, — ответил я, теперь уже с действительным непониманием.

     — Да, — потухла она, отстраняясь от меня, — Господь, поможет мне в монастыре победить мой недуг... наш недуг, мы ведь с тобой грешны и омерзительны...

     — Катя...

     — Тш, — приложила она пальчик к губам, — мы обязательно справимся, но не здесь, здесь мы очень слабы и грех одолеет нас все равно, когда мы вместе это ощущение еще сильнее, поэтому, ни к чему бесцельно сопротивляться. Я хочу этой грязи прямо сейчас, хочу быть тварью, хочу лизать киску Марине, пока ты входишь в меня сзади, хочу, хочу...

     — Хорошо, — успокоил я ее, снова заключая в свои объятия, — только не прямо сейчас, я слишком соскучился по тебе, чтобы сейчас тратить внимание на другую женщину. Я сам хочу отлизать твою киску.

     — Ты обещаешь мне, что мы сможем повторить то, что сделали с Леной? — оживилась девушка, — обещай. Скажи, что тоже хочешь этого! Скажи, что ты такой же как я!

     — Конечно, я очень этого хочу, и мы обязательно трахнем какую-нибудь сучку вместе и не один даже раз, — ответил я, целуя ее вишневые губки, — у нас ведь впереди долгая дорога в Никулинск. Выезжаем завтра ближе к обеду.

     13—16

     Уважаемые мои читатели, я понимаю, что большинство из вас не будет читать историю «Невинная душа» целиком, поэтому каждая публикуемая часть сделана мной по возможности максимально самостоятельным произведением. Вместе с тем, эта последняя часть получается чрезмерно объемной и дабы не терять ее сюжет и не затягивать рассказ на дополнительную публикацию, мной опущены некоторые главы повествования, которые рассказывают о путешествии моих героев в Смоленскую область. Главы во многом схожи между собой и представляют собой несколько сцен группового секса Кати и Кирилла со случайными спутницами. Думаю, что от их пропуска сюжетная линия не пострадает. Поэтому возвращаюсь непосредственно к рассказу уже с прибытия героев в город Никулинск.

     17.

     Наши дни, г. Никулинск

     Утомленные монотонной, словно бесконечной дорогой, к вечеру мы все же подъехали к белой табличке «Никулинск». Дальше, я попытался вспомнить правильную дорогу, которую мне показывала Настя, но запутавшись окончательно в этих перекрестках коммунистических идолов Ленина и Карла Маркса на пути к Интернациональной, решил довериться навигатору. Впрочем, городок был настолько крохотен, что заплутать в нем не получилось бы при всем желании и уже через десять минут моя «Астра» свернула с моста через ту самую реку на середину, которой якобы долетит лишь весьма редкая птица.

     Настроение у меня было не из лучших: небо из-за верхушек деревьев уже раскрасилось кровавым заревом заката, предвещавшего скорую мглу, а я даже не был уверен, что мы найдем ночлег на сегодня и провести очередную ночь в салоне автомобиля была не самая захватывающая перспектива. К тому же, несмотря на еще не глубокую осень, которую я и без долгих разъездов ненавидел всеми фибрами души, на улице было довольно зябко и мне даже казалось, что на лужах в свете фар поблескивает зеркальная корочка льда. Да и двенадцать часов проведенные в последнее время за рулем давали о себе знать неприятной тяжестью в спине.

     Когда мы, в конце концов, остановились перед большим зеленным дощатым домом, водрузившимся на жирное белое основание из кирпича, я был безумно рад возможности размять ноги и выкурить первую за долгое время сигарету.

     — Это должно быть, и есть сестринская, — сказала Катя, — подожди меня, сейчас я попытаюсь найти игуменью Михаилу.

     — Хорошо, иди, ищи своего Мишу, — пошутил я, — пока ноги разомну да перекурю.

     Но не успела она подойти к дверям, как грозный оклик заставил нас обоих вздрогнуть: «На территории обители курить нельзя».

     Мы обернулись в сторону голоса и увидели большую черную тень — укутанную с ног до головы в бесформенное одеяние пухлую женщину, бодрым шагом направляющуюся в нашу сторону. Из-под высокого клобука было видно только бледное круглое лицо, поблескивающее линзами очков, а из остальной фигуры в опускающихся темными красками сумерках можно было различить лишь крупный золоченый крест где-то посредине объемистой грудастой тумбы.

     — Матушка Михаила, — бросилась к ней моя спутница, на ходу грозно шикнув в мою сторону, — мы издалека к вам прибыли, нам бы переночевать. Одна путница была у вас в прошлом месяце, может быть, помните Анастасия, светленькая такая, она сказала, что можно к вам обратиться.

     — У нас каждый день прибывают паломники, — с некоторой настороженностью в голосе проговорила монахиня, — всех и не упомнишь. А ваша Настасья она не самая лучшая прихожанка, напомаженная заявилась в монастырь, еще и нагрубила дежурной сестре.

     — Ой, — осеклась Катя, но потом добавила с явной недвусмысленностью, — а мне она показалась очень скромной, и о вас она так нежно отзывалась, что лаской ее всю оградили.

     — В монастыре всем рады и каждой страждущей душе найдется утешение, — почти не дрогнув бровью, ответила женщина, не смущаясь намеком собеседницы, — Только все равно на подворье нашем мест нет, оно в ремонте сейчас большом, да пожертвований на него нынче не любят делать прихожане.

     — Как же, матушка? Неужели никак не найдется нам место, — озадачилась девушка.

     — Ну, в келью я вас не положу — вам туда нельзя, а на стройке вам жить самим не сподручно будет, — все также спокойно объясняла игуменья, — подождите здесь, пришлю к вам благочинную, может она подскажет, где у местных можно остановиться. А вам, молодой человек всё же не угодно курить.

     — Кирилл, — зарычала Катя, — Спасибо матушка, вы простите нас, что побеспокоили.

     — Господь с тобой, дитя, — перекрестила нас женщина.

     Я сделал последнюю глубокую затяжку и с неохотой выбросил окурок.

     — Ты ещё и насвинячил тут, — улыбнулась моя любимая, прижимаясь ко мне как настоящая ластящаяся кошка, — мне стыдно за тебя.

     — Этой вот не стыдно было, когда она Настю благословляла, — буркнул я в сторону скрывшейся за дверью женщины, — а я уже три часа не курил. У меня уши отклеиваются.

     — Ладно, тебе, может Настя и выдумала всё это, что-то я сомневаюсь в её словах, — пожала плечами Катя, — а ты можешь и потерпеть, и ещё курить вредно. Вот.

     Через минут пятнадцать откуда-то из-за угла вышла еще одна черная фигура в сопровождении молодой девушки вполне даже гражданской наружности. Монашеская тень была столь же скучна и безжизненна как все прочие обитательницы подобных мест, проявляясь лишь на короткое время не запоминающимся пятном, а потому я даже не обратил особого внимания на нее, пока она разговаривала с моей подругой. Зато сопровождавшая ее сразу приковала мой интерес.

     Когда она подошла поближе, я понял, что несколько промахнулся в своей первоначальной догадке с возрастом. Ей было скорее уже около тридцати,...   что легко угадывалось по коже лица и шеи, но вся ее фигура была слишком хороша как у совсем юной девицы. Стройная, но без болезненной худобы, она вызывала естественное желание прикоснуться к этим небольшим холмикам грудей второго размера и к этому плавному изгибу талии, перетекающему в крепкие, но совершенно не вызывающие бедра. На ней была надета длинная черная юбка с красными кустами цветов, накиданными небрежно по всей поверхности материи, и серый растянутый кардиган, нахлобученный прямо поверх белой футболки или чего-то подобного.

     Конечно, прежде всего, я залюбовался ее лицом, обрамленным белым платком из-под которого выбивались русые длинные волосы, совершенно не уложенные в прическу, отчего эти легкие воздушные локоны придавали ей невинный или даже скорее непорочный вид. Неглубокие морщинки, спускавшиеся от краешка голубых глаз, хоть и намекали о ее возрасте, но совершенно не портили общей картины.

     Ее чувственный рот, на котором не было и мазка помады, невольно вынудил меня облизнулся в похотливом желании ласк этих губок. Я наклонился к Кате и скоро прошептал ей

     — Ты думаешь о том же? Какая у нее фигурка.

     — Боже, ты омерзителен, даже в обители... — разражено ответила она, добавив через секунду, — готова спорить, что она будет пищать как мышка, когда ты будешь жарить ее в задницу... у меня опять трусики взмокли, проклятый ты распутник.

     Мы распрощались с монахиней и двинулись в сопровождении женщины к машине. За витанием в облаках по ходу рассматривания новой знакомой, я пропустил весь разговор Кати с благочинной. Как оказалось, наша спутница, Ирина, так представила ее монахиня, трудница монастыря, она из местных и дом, в котором живет ее старенькая больная мать, находится совсем рядом. Матушка настоятельница сама отпустила ее из монастыря, дабы та взяла нас на постой. Это ещё больше укрепило мою уверенность насчет слов Насти, ведь все жильцы обители, как правило, не покидают ее стен.

     Ехать оказалось вовсе недалеко и уже через несколько поворотов по разбитым совсем не городским улицам, мы остановились перед обычным деревенским домом, сложенным из крепкого бруса, под серой шиферной крышей. Наша провожатая, как и полагалось, была очень скромна и почти не поднимала на нас глаз, лишь изредка обмениваясь фразами с Катериной насчет цели нашей поездки. Когда она услышала, что мы держим путь в Тихонский монастырь, она несколько оживилась и залепетала про то, какое это дивное место и какая там благодать.

     Между тем кидая короткие взгляды на мою любимую, я понял, что мы оба в исступлении ждем совершенно другой благодати, причем прямо сейчас. Мне было заметно, как волнительно изменилось дыхание моего котенка, и как нервно елозит она в кресле, не в силах сдержать жжения между ног, что возрастало с каждым новым взором на невинную овечку, сидящую на заднем сидении. Что уж говорить о моем члене, который совершенно не давал мне вести нормально машину, упорно выпрямляясь во всю силу в штанах, от одного только предвкушения беспутства.

     Втроем мы обогнули густой частокол забора перед домом и, нащупав в уже почти полновластной темноте, засов калитки, наконец, прошли по брошенным в дворовую грязь доскам в само жилище. Все время я совершенно бесцеремонно, почти нагло разглядывал раскачивающуюся соблазнительным ритмом задницу идущей впереди Иры, не отводя глаз даже, когда женщина украдкой оборачивалась и без сомнения замечала мой интерес к ее филейной части. Катя, впрочем, делала то же самое, заставляя бедную прихожанку покрываться пунцовой краской стыда от догадок, что мелькали в ее прекрасной головке.

     Расположившись в полумраке комнаты, лениво освещенной одной единственной шестидесятиваткой, за стоящим прямо посредине массивным деревянным столом, мы стали ждать, когда хозяйка приготовит на ужин самую что ни на есть бесхитростную яичницу, заодно продолжая наш разговор про путешествие. В тепле избы Ира, хлопотавшая вокруг нас, расстегнула свою кофту, и я жалобно заскулил, увидев два превосходных полных мячика грудей, не скрытых бюстгальтером, а оттого прекрасно просматривавшихся своими манящими силуэтами через белую материю сорочки. Между двумя этими соблазнительными бугорками, укором нашим грязным мыслям, висел на затасканной простой нити стальной крестик.

     Катя, не прерывая разговора, поднялась со своего места и подошла совсем близко к женщине. Она не намеривалась больше ждать, она просто не могла, я понимал, что ее желание достигло совершенного безумия, и никакие силы больше не могут сдержать этого дикого зверя, рвущегося на волю. А может быть мы оба уже вошли во вкус наших приключений и точно знали, что сможем добиться своего. Сжав одной рукой Ирину за талию, чтобы та не могла вырваться, другую моя проказница поместила на грудь женщины, небрежно сжав ее ладошкой.

     — У тебя красивые титьки, — запела Катя, продолжая своей напор, — на ощупь просто сказка.

     Трудница не сделала даже попытки вырваться или воспротивиться не прошеному вторжению блудливых пальчиков. Она глупо таращилась на нас из-под жиденьких ресничек своими пустыми васильковыми глазками, в которых я, тем не менее, уловил понимание того, что сейчас произойдет и дикую тоску, какая бывает у заядлого курильщика, который после очередной попытки бросить вертит в руках проклятую сигарету.

     — Ну чего замолчала, — скривилась злорадно моя наперсница, — что нравиться, когда тебе сиськи мнут.

     — Мои хорошие, может... — вяло произнесла наша жертва.

     — Лучше уж продолжай молчать, сука, — заскрипела зубами Катя, — ты же блядь! Думаешь, я тебя не вижу насквозь. В монастырь пошла, потому что с пиздой своей совладать не можешь. Говори, мразь, сколько мужиков ублажила? Небось перетрахалась со всем городком. Что зудит у тебя писечка?

     Девушка перевела руку вниз, поместив ее в промежности несчастной. Сильная ладошка принялась тереть чувствительное женское место прямо через материю, стараясь отыскать самое отзывчивые к наслаждению точечки. Слегка приоткрытые губы моего котенка дотронулись до щеки скромницы легким касанием поцелуя.

     — А мужик твой, что же сидит растерявшимся? — произнесла Ира, борясь с волнением, — или он только смотреть на нас будет?

     — Ах, ты моя шлюшечка, — улыбнулась Катя, — не переживай, он без дела не останется.

     Уязвленный колким замечанием, я подскочил к сучкам и сразу впился поцелуем в губы новой знакомой. Она уверенно ответила мне с жаром искушенной любовницы. Приотворив губки, дала свой язычок в мое распоряжение, и я сладостно втянул его наполовину, наслаждаясь вкусом новой самки. В четыре руки мы с Катей принялись раздевать женщину, на ходу исследуя ее прелести, которыми мы планировали усладиться.

     Наши пальчики по-хозяйски пролезли под резинку черной юбки и прильнули к средоточию женской плоти послушницы. Ира была уже взмокшая, ее сочащаяся дырка приготовилась к проникновению в мгновенье ока, лишь только мы прикоснулись к ней, она ждала, она требовала войти в нее, растекаясь бесконечным потоком желания, с которым невозможно было совладать.

     Катя смочила два своих пальца в ее соке, а затем поднесла их к моим губам. Соленый запах смазки, раздражая мой мозг диким желанием совокупления, отразился в висках жестким стуком пульса. Мои шары заныли от потребности немедленно разрядить запас спермы в приготовленное женское нутро. Жажда похоти накрывала меня с головой, заставляя забыть обо всем на свете, кроме этой текущей пахучим нектаром пизде смоленской бабы. Мы опять были на охоте.

     Я облизал Катины пальчики, блаженно заглатывая окутавшую их слизь, а затем передал ее вкус через поцелуй моей любимой.

     — Я люблю тебя безумно, — стонали мои губы, под напором ее язычка.

     — Нет, я люблю тебя больше, — шептала в ответ паломница, — ты моя жизнь, ты даришь мне такое наслаждение. Как же это сладко чувствовать вкус другой сучки у тебя на губах.

     Мы принялись жадно целовать друг друга в приступе бесконечной взаимной нежности и тепла, немного отстранившись от ...   нашей третьей участницы. Впрочем, она не нуждалась в нашей опеке, и сама прекрасно знала, что предпринять.

     Опустившись на колени между сосущимися нами, Ирина смело расстегнула мою ширинку и извлекла на свет выскочившего в давнем ожидании свободы моего мальца. Я почувствовал, как немного обветренные, но всё же несказанно нежные губы деликатно коснулись самого кончика моего орудия, словно опасливо пробуя его на вкус, а затем пальчики потянули крайнюю плоть, расчехляя его для боя. Ей он понравился — без отвращения она разом заглотила половину и стала продвигаться дальше, плавно впуская его глубже и глубже. Разве имело значение, что в соседней комнате лежала ее больная мать — Ира уже подчинилась нам целиком, она стала инструментом для удовлетворения мерзких желаний всех нас троих.

     Я застыл, наслаждаясь оральными ласками очередной нашей жертвы, тяжело дыша от приятной щекотки, растекавшейся с лелеемой головки члена, а Катя продолжала целовать меня со всей страстью распаленной самки, не забыв между тем запустить свою свободную руку в пряди Ириных волос, с которых она уже стянула платок. Эта власть над несчастной женщиной, которую она принудила ублажать меня, напитывала мою грешницу энергией, передавая ей живительные импульсы от каждого движения головы, наползавшей на мой разбухший корень влажным ртом, от каждого ее чмокающего стона, от каждого моего вздоха.

     — Я первая, — резко выпалила моя кошечка, отрываясь от нас обоих, — у меня всё горит, так хочу ебли.

     Она отодвинула выставленную на столе посуду, а сама легла на жесткую поверхность деревянного краешка. Это было немного необычно, мы ведь всегда сначала трахали приглашенную третью, чтобы окончательно сломить ее сопротивление и дальше спокойно наслаждаться грехопадением несчастной. Возможно, сегодня моя проказница действительно была слишком возбуждена после почти двухдневного воздержания, а может быть она разглядела в Ирине настоящую шлюху, которая сама только и ждет, чтобы покориться извращенцам вроде нас.

     Поспешив к распаленной подруге, я закинул ее ножки к себе на плечи и без промедления вошел в ее горячее лоно. Она была такой влажной, что член с легкостью скользнул внутрь, заставляя Катю изгибаться от распространяемой им услады и срывая с ее губ сахарный стон. Ей должно было быть очень жестко на грубом столе, покрытым одной лишь клеенкой, но в тот момент желание секса заставляло забыть о таких неудобствах, моя шалунья слишком сильно хотела меня.

     Я обернулся и увидел, что, глядя на наше совокупление, трудница ласкает себя, запустив пальчики в свою небритую пиздищу, чернеющую большим островом на фоне ее бледных бедер. Ее глаза пожирали нас, разгораясь все ярче и ярче, словно напитываясь дикой похотью от лицезрения размеренного движения моего поршня, ритмично долбящего женскую плоть, извивающуюся под его нажимом. Кивком головы я дал ей понять, что пора присоединиться к нам.

     Она только и ждала этого приглашения. Скидывая на ходу белую сорочку — последнее, что прикрывало ее наготу, Ирина с легкостью козочки запрыгнула на стол, располагаясь на коленях так, что сочащаяся мохнатка оказалась прямо над губами распластавшейся под ней Кати. Моя распутница, конечно, не растерялась и притянула бедра любовницы поближе, запуская скользкий язычок в приоткрывшуюся щель пушистого бутона. Потоки нектара хлынули ей в ротик, и она не без удовольствия принимала их, оглашая комнату звучным чмоканьем, которое заводило пружину моего болезненного возбуждения еще сильнее.

     Трудница чуть наклонилась ко мне, опершись руками об мою грудь, и наши губы соединились в поцелуе, хмельном, жарком, животном. Я чувствовал ее страсть, ее желание, которое сжигало бедную грешницу, разламывая на сотни кусков все запоры похоти, ощущал, как слизкий язычок ввинчивается в мой рот, наполняя его медовым вкусом женской слюны. Разгоряченная, вспотевшая, дрожащая от ласк Катиного язычка, она была прекрасна. По очереди я брался за ее спелые груди, так удобно умещавшиеся в моей ладони, словно два надутых шарика, и с силой сминал их, ублажаясь их безупречной наполненностью. Мне хотелось взять в рот ее длинные затвердевшие в возбуждении коричневые соски, втянуть целиком эти сладкие камушки, посасывая как карамельки, но в такой позе на неудобном столе этого сделать было нельзя, а потому пришлось ограничиться лишь ласками рукой.

     С Ириной нам не пришлось долго приспосабливаться и искать взаимопонимание — мы как-то сразу нащупали друг дружку и помчались в бешеном ритме к пику наслаждения. По ней чувствовалось, что она умеет получать удовольствие и знает, что ей самой нравится в сексе. Не берусь судить точно, но вполне вероятно, что это был не первый ее опыт секса с парой, слишком уж уверено она чувствовала себя. Как бы то ни было мы довольно быстро подошли к сладостному краю, и первой сорвалась вниз Катя, доведенная до белого каления возможностью не только принимать мое орудие в себя, но и самой облизывать маленькую пуговку клитора новой знакомой.

     Моя кошечка задрожала сильнее, стенки влагалища стиснули мой корень, она зарычала от вспыхнувших эмоций, но на счастье Иры ее скользкий язычок не остановился ни на секунду, позволив и другой женщине сорваться за ней следом в пучину красочной плотской услады. Монастырская трудница приподняла зад, не в силах больше выдерживать обжигающие прикосновения подруги и, сжимая мою грудь, поначалу стала беззвучно хватать открытым ртом воздух, а потом выпалила длинным протяжным воем все разрывавшее ее наслаждение.

     Эти две плутовки и меня загнали в своей бешеной пляске, но, не попробовав киску нашей новой знакомой, я не мог себе позволить столь бесцельно спустить запас спермы, который мне непременно хотелось поместить в узенькое влагалище невинной грешницы, соблазненной нами. Я извлек вздымающийся ствол, покрытый соком моей голубки, как раз в тот момент, когда набухшие шары начали ныть от желания скинуть скопившеийся груза, и приказал Ире очисть его, что она послушно исполнила, собрав все влагу до последней капли.

     Девушки нежились на столе в последних волнах оргазма, и чтобы не тревожить их сложными перемещениями, я просто обошел стол с другой стороны. Хозяйка дома уловила мой замысел и тоже пододвинулась к противоположному краю, позволяя мне войти в ее малышку сзади. Я нащупал пальцами в зарослях лобковых курчашек, слипшихся от ее собственного сока и Катиной слюны, покрасневший вход в жаркую пещерку и, раздвинув половинки срамных губ, ткнул туда гладкую головку члена.

     — Прости, у меня там все заросло, — виновато произнесла Ирина, подрагивая всем телом от прикосновения, которое, вероятно, было еще слишком чувствительным для нее, — я ведь не знала, что такое произойдет, а в монастыре сестры бритвой не пользуются.

     — Ничего страшного, так даже приятнее, чувствуешь, что трахаешь монашку, — крякнул я, заталкивая свой прут всё дальше и дальше в раздвигающееся под его напором теплое влагалище.

     Киска оказалась, как я и ожидал, по-девичьи узенькой, плотно сжимающей вторгшийся в нее ствол своими гладкими стенками. Я положил ладони на Ирину попку, чтобы удобнее было вгонять в нее и начал постепенно набирать нужный темп. По обильно увлажненному каналу мой поршень скользил как отточенный механизм, разгон, шлепок о вспотевшую белую задницу любовницы, резкий отскок и опять по кругу, безудержно и неукротимо, все быстрее и быстрее.

     Неожиданно я почувствовал влажное прикосновение к своим яйцам, заставившее меня невольно дернуться. Мне не нужно было даже смотреть вниз, чтобы понять, что это моя проказница решила присоединиться к возобновившемуся плотскому празднику. Подставив свое расстраханное лоно под сластолюбивые губки новой знакомой, Катя с интересом шкодного ребенка рассматривала ритмичное шлепанье моих наполненных спермой шаров о мягкий ковер лобка, не без порочного наслаждения наблюдая, как исчезает твердый густо смазанный белесой слизью стержень в черном кусте женского прохода, чтобы через секунду снова выпрыгнуть оттуда. Время ...   от времени она игриво шалила, то обжигая язычком мою мошонку, то щекоча растянутую щель любовницы, стараясь подобраться через заросли волос к ее затвердевшему клитору.

     Ирина послушно опустилась к подсунутому ей под нос пахучему девичьему цветку, раскрывая пальчика его мясистые лепестки. После недавнего вторжения моего члена этот бутон был весь наполнен ароматной смазкой, тягуче стекающей из него по полным ляжкам. Женщина яростно впилась в Катину киску, не выпуская ее ни на секунду из падких оральных объятий. За раскачивающейся в такт ударов моего молота женской головой, мне не было совершенно ничего видно, но по хлюпающим отвратительным, но в тоже время возбуждающим звукам, легко было догадаться, что наша любовница жадно засасывает в себя нектар, прилежно собирая каждую капельку своим алчущим этого напитка язычком.

     Эта картина двух забавляющихся самочек, сводила с ума своим роскошным видом, заставляя член сжиматься сокращениями накатывающего оргазма, столь великолепны были они обе, горячие, раскрасневшиеся в бесконечных взаимных ласках и немного ошалевшие от накрывающих их эмоций, две красивые развратницы, неспособные сопротивляться своей похоти, несмотря на все попытки сдержать ее жесткими обрядами служения церкви.

     — Нет, не в меня, — заскулила Ира, почувствовав мое приближение к скорому разрешению, — я не предохраняюсь... у меня сейчас как раз это время.

     — Замолчи, сучка, — зарычал я, наблюдая, как Катя с силой прижала рот несчастной к своей голодной пизде, чтобы не позволить ей жаловаться, — я хочу накачать тебя по полной своей спермой. Ты же ведь добропорядочная христианка и знаешь, что противиться зачатию большой грех. Ты же не хочешь быть ещё большей грешницей.

     Наши с Катей руки крепкими тисками держали ее трепетное тело с двух сторон, и она при всем желании не могла бы помешать нашим грязным замыслам. Впрочем, Ира и сама понимала всю плачевность своего положения. Уткнувшись лицом в вонючий мохнатый бутон незнакомой случайной гостьи, она тоскливо протяжно скулила, чувствуя как густые потеки спермы другого незнакомца, с силой выбрызгиваясь через маленькую щель на кончике гладкой головки, смазывают ее давно не покрываемое мужчиной влагалище, растекаются по женским внутренностям, разнося по ним детородным руслом миллионы головастиков, один из которых прямо сейчас несется к ее созревшей огромной желтой сумке яйцеклетки — средоточию всей жизни и единственной цели прихода в этот отвратительнейший из миров.

     Мой член с характерным чпоком выпал из разверзнутой пасти пизды, в тот момент больше похожей на беззубый рот жуткого чудовища, из которого словно рефлекторным капаньем ядовитой слюны вытекала белая тягучая струйка моей кончины, разбавляемая женским соком. Я чувствовал блаженное облегчение. О какое же это наслаждение разрядить в смердящую едким запахом, слизкую, сочащуюся бесконечным потоком смазки, горячую набожную дыру всю скопившуюся похоть, заполнить ее грехом, напитать развратом и порочностью.

     Поглаживая холодные от пота, упругие небольшие ягодицы бедняжки, я на миг проникся к ней жалостью.

     — Ирочка, всё будет хорошо, ты такая славная девочка, — успокаивал я ее, с некоторым сочувствием глядя на вздрагивающие от рыданий худенькие женские плечи и, утонувшую между обширных ляжек расположившейся под ней девушки, русую головку, — никто не узнает о том, что случилось.

     На секунду я даже начал сожалеть, что столь злонамеренно оставил в этой несчастной русской бабе свое порочное семя, но в этот момент я посмотрел на мою распутницу. Катя, закатывая глаза от наслаждения, открытым ртом ловила последние капли спермы, лениво стекающие из раскрытого влагалища монастырской трудницы. Ее тело сжималось в неконтролируемых спазмах блаженства каждый раз, как мутная жидкость попадала на выставленный жадный язычок, по которому она стекала ей прямо в горло. Девичьи губы и щеки сплошь были испачканы вонючей липкой смесью выделений двух ее любовников, которые она так старательно и охотно хватала прямо на лету.

     Вся вымазанная этой любовной влагой, развалившаяся в сладкой истоме, насытившая свою грязную прожорливую похоть, Катя была омерзительна... она была изумительна.

     18.

     Наши дни, г. Никулинск

     Приятно утомившись в наших плотских игрищах, мы втроем, все же немного перекусив, отправились спать. Ира понемногу пришла в себя и, хотя глаза ее еще не просохли от горестных слез, она проявила положенное гостеприимство и расстелила старую железную кровать на скрипучей сетке, которая жалобно пищала стоило лишь кому-нибудь присесть на нее. Других свободных покоев в доме не нашлось, но приходилось радоваться и этому.

     Катя решительно отказалась пускать меня к себе, заявив, что на этом одноместном и неудобном ложе мы с ней вдвоем не поместимся, я буду жутко мешать, а ей непременно надо выспаться перед завтрашней поездкой в монастырь. Хозяйка, несмотря на всё только что произошедшее с нами тремя, покрывшись пунцовой краской стыда, предложила лечь с ней.

     Рассматривая ее правильную соблазнительную фигурку, просвечивающуюся через длинную и по всем правилам должную быть скромной, ночную сорочку, я почувствовал оживление члена в штанах. Хорошо, что у него совести было гораздо меньше, чем у меня, и он без тех сомнений, что терзали меня за проделанное с бедняжкой, просто хотел еще раз войти в ее узенькую теплую щелку. Ожидание этой сладкой плюшки приятной волной растеклось по всему телу.

     Моя кошечка злорадно ухмыльнулась и заявила, что это единственное разумное решение проблемы и, наверное, нет ничего дурного в том, чтобы Ира провела ночь со мной, даже, если это ненароком может вылиться во что-нибудь такое... ну такое.

     Это ее ехидное замечание, почему-то вызвало у меня внутренний дискомфорт, словно я был ее игрушкой, послушным щенком, который всегда выполняет команды. Это она ведь специально не стала ложиться со мной в одну кровать, чтобы отправить к труднице, еще, небось, будет со злорадством слушать мое пыхтение сверху на бабе, вспоминая как заглатывала соленную сперму, вытекавшую из расстраханной дыры. Взглянув еще раз на хозяйку, я дал себе слово не зариться на нее, пусть распутница немного поостынет.

     Однако, усмирить моего меньшого приятеля было куда сложнее, чем просто принять решение об этом. Чувствуя теплое, упругое тело здоровой, красивой женщины, готовой принять мой инструмент в свое влажное нежное лоно, еще сохранившее следы нашего прежнего совокупления, я скрежетал зубами от желания.

     Ира расположилась ко мне спиной, часто дыша в волнении своих собственных мыслей. Она не спала также, как и я. В ночной тишине, изредка прерываемой обычными домовыми скрипами и стуками, какие бывают в старых деревенских домах, я задыхался от ее аромата — запаха женского пота, смешанного с натуральным соломенным вкусом ее кожи и терпким пряным букетом животного секса.

     Не в силах сдерживать себя, я все же прижался к теплому упругому телу, отчетливо ощущая, как мой вновь напрягшийся боец упирается в трепетное беззащитное бедро любовницы. Я освободил его из-под резинки трусов и он, распрямившись стальной пружиной, уткнулся своей багровой отекшей головкой между полных женских булок. Ирина не отстранилась и не подала вида, что ей не нравиться такое поведение, а потому я решил действовать более нагло.

     Моя рука под теплым полотном одеяла нащупала край ее сорочки и потянула его наверх, оголяя гладкие женские ножки. Она не противилась этому и даже слегка приподняла зад, чтобы облегчить мою задачу. Обнажив ее спелый плод, рассеченный глубокой трещиной на две идеальные дольки, я прижался к труднице еще сильнее, протиснув член между ляжек. Нежная внутренняя поверхность бедер приятно обхватила мой ствол, согревая томным теплом тела.

     Я чувствовал, что ее кожа в этом месте влажная и липкая, очевидно, от смешения наших выделений, что еще сочились из ее раскрасневшейся дырочки....   В голове промелькнула мысль о том, что я ведь сегодня оплодотворил эту сучку, а вдруг и в самом деле всё получилось, она же говорила, что самое время. Может быть прямо сейчас, в этот самый миг, в темных влажных уголках детородной фабрики наши гомункулы соединяются, чтобы подарить миру новую жизнь. От таких размышлений у меня перехватило дыхание и лицо загорело огнем мерзкого вожделения.

     Левая рука перебралась на Ирину грудь, прошмыгнула в широкий разрез спереди сорочки и властно легла на небольшое полушарие, пропустив длинный коричневый кончик соска между средним и указательным пальцами. Женщина мягко заелозила задом, однозначно давая понять, что ей нравятся мои ласки и разморенное тело только и ждет продолжения. Я нежно поцеловал ее шейку, приподнявшись на локте. Так я чувствовал ее запах еще сильнее, и он выбивал в моем мозгу целые снопы искр желания, сдавливая член невидимой рукой спазмов похоти.

     Я еще раз поцеловал ее и опустился на подушку, в сладкой неге прижимаясь к ней. Ну уж нет, Катерина, мы еще посмотрим кто кого.

     — Ира, ты невообразимое чудо, у тебя самая нежная плюшка на свете, — растягивая слова, прошептал я, — спокойной ночи.

     — Спокойной, — нежно ответила хозяйка, — только не уходи, я хочу, чтобы ты обнимал меня вот так, пока я не усну.

     Рядом с теплым мягким телом столь милой для меня любовницы, одурманенный ее самочьим запахом, ощущая почти позабытое спокойствие и умиротворение, я почти моментально провалился в бесконечную черноту ночи. Может быть, очередное наше грехопадение, может быть просто утомительная дорога, а может просто дежурный закидон моего распаленного воображения, но в ту ночь ко мне опять пришел привычный сон. Впервые после нашей игры с Верой.

     Прежняя деревенская изба была все такой же, все те же облезлые серо-коричневые стены, всё та же грубая мебель, и даже густой запах сельского жилья был все таким же, но я не чувствовал прежнего спокойствия и уверенности. Оглядевшись, я понял, что причина моей тревоги тусклая мужская фигура, облаченная в форменный китель, что суетилась перед столом, разбирая какие-то бумаги.

     — Кто ты такой? — без промедления спросил я, зная, что надо разбираться как можно скорее, пока все не прошло, — и где хозяева?

     Мужчина повернулся ко мне, блеснув маленькими хитрыми глазками, прищуренными под круглыми заплывшими то ли от пьянства, то ли от невоздержанности в еде веками. Весь вид его был неприятным и отталкивающим, но в тоже время вызвал паническое оцепенение, какое бывает при виде представителя власти.

     — Хе-хе, — деланно ухмыльнулся он, — разрешите представиться, пристав следственных дел, Новоелов Павел Константинович, коллежский асессор. А вы Кирилл Кириллович, собственно какими хозяевами интересуетесь? Еже ли вдовицей Агрепиницей, то сейчас мы с вами в том времени, когда она еще и не появилась здесь, а прежними я как раз и занимаюсь.

     — Откуда ты меня знаешь? — совершенно растерявшись, промямлил я, не понимая собственно, как мне вести перед этим господином, который очевидно имел какое-то отношение к полиции.

     — Полно, батенька, — охнул мужичок, — мы ведь в вашем воображении. Как же не знать мне вас, когда я сам не более чем плод вашей душевной болезни.

     — Это, что опять шутки домовика? — вскрикнул я, — опять вы меня за нос водите своими намеками.

     — Ну, уж, сударь, вы совсем, — покачал головой пристав, — еще и нечистую силу приплетаете, а на вид образованный человек. Говорил мне Семен Ардальоныч, что всякий из нынешних бунтовщиков студентов, суевернее любого темного крестьянина, стоит только испугать как следует. Голубчик, вы меньше в эти глупости верьте, а фактам доверяйте, за наукою будущее. Это даже я в наш темный век крепостничества понимаю, а в ваше просвещенное время и паче того надо от предрассудков избавляться. Я лицо официальное, здесь провожу повальный обыск крестьян деревни Лопыгино на предмет злодеяний, учиненных урлою, по предположению, крестьянки Устиницы и полюбовника ее Агея Провоторхова.

     — Не знаю я никакой Устиницы, — произнес я, — а собственно, зачем мне все это показывает мое воображение, я и сам не разберусь. Просто так ведь сны не грезятся, есть какая-то связь с моим настоящим.

     — А вот уже и разумные слова из ваших уст. Только эту связь вы сами уж поищите, потому, как сказать прямо вам ваше подсознание не может, по одной простой причине — знание это не зря попало в глубину вашего мозга, вы его жуть как боитесь, — нравоучительствовал следователь.

     — Погодите, — прервал его я, — ладно, пусть всех этих асессоров и приставов я мог припомнить, так как читал про них в юности, да видно не обратил на то особого внимания, но вот эта деревня, откуда я могу про нее знать. Чего вы такого расследуете, еще раз?

     — Думайте, милостивый государь, — улыбнулся во весь рот мужчина, — в этой самой избе, в деревне Лопыгино была зверски растерзана семья крестьянина Севостьяна. Вы кстати никогда в Новоалександровском уезде не бывали?

     — Нет, — задумчиво ответил я, пытаясь сосредоточиться

     — Жаль, это может быть, какой-то свет на ваше пребывание здесь пролило бы, — продолжал Новоелов, — Так вот, по некоторым обстоятельствам следует, что злодеяние было совершено Агеем Провоторховым, которого подбила к этому дочь Севостьяна Устиница. Местные показали, что девка была, вероятно, беременна от этого самого Агея, который совратил несчастную в еще юном возрасте. Вполне может быть, что семья девушки была против Агея, а может быть у нее были другие мотивы, но как бы то ни было молодые люди решили расправиться с ее домочадцами. Уж право слово и не знаю, что ими двигало в этом преступлении, но поняв, что за совершенное отвечать придется именно им парочка бежала.

     — Странно это, — неуверенно возразил я, — чего бы им вообще убивать родных, если можно было просто сбежать.

     — Мы и сами этого не знаем, — ответил следователь, — только вот обнаружили ту самую Устиницу аж в Смоленской губернии много лет спустя, Агеея же до сих пор не сыскали, верно, уже и не найдем.

     — Так может она, просто была жертвой и бежала, пытаясь скрыться от преступника, — предположил я, — может этот Агей и совершил убийство, может он, прежде всего ее и хотел убить, а она успела скрыться.

     — Я было тоже так думал, но до того, как мы нашли несчастную. Она, видите ли, Кирилл Кириллович, совершенно лишилась рассудка, даже не смогла понять, что попала в руки властей. Полицмейстера управы благочиния принимала за некоего знакомого ей священника иерея Илью, который должен спасти ее грешную душу, требовала, чтобы сломали крышу ее избы, потому что так ей не выйти из дома. На розыске, несмотря на прошедшие многие годы, показала подробно детали убийства, что выдавало в ней очевидицу событий, но только утверждала, что все это совершила некая темная сущность под личиною святой великомученицы Параскевы. Более того, в дальнейшем этот самый демон заставил ее совершать прочие непотребные вещи, склонял к свальному греху, ворожбе, идолопоклонничеству.

     — А как же вы вообще ее нашли, с чего стали расспрашивать про преступление, совершенное в другой губернии, да к тому же еще много лет назад, кто ее мог опознать? — поинтересовался я.

     — Да собственно, как обычно и бывает, задержали ее по другому делу, — ответил Новоелов, — в связи с ее сатанинскими выходками, по жалобе игумена Герасима, настоятеля Троицкого Тихонского монастыря. Этот достойный муж вел непримиримую борьбу с остатками бесовых суеверий среди местных крестьян и обнаружил, что эта самая Устиница организовала целую секту почитания Параскевы Пятницы, вытворяя неблагопристойности, о которых и говорить не можно. Виданное ли дело, что в последнюю засуху почитатели этого культа выкапывали кости прежних преступных людей, что были заложены на перекрестке тракта, и с этими ложными мощами бродили по полям, вымаливая у покровительницы воды необходимый дождь.

     — Покровительницы воды?

     — Да, — тараторил пристав, — они, видите ли, на самом ...   деле под образом пресвятой великомученицы Параскевы поклонялись поганой бесовой сущности языческой Мокоши, то бишь мокрой богини. Та якобы опекала русское крестьянство, в особенности бабское племя, представлялась то коровой, утоляющей голод ненасытный молоком, то осиной трепетной, то пораненной ткачихой. И символ они придумали этого демона, вроде как крест...

     — Только с кругами между перекладинами, — вскрикнул я.

     — Вы, я смотрю, уже сталкивались с этой сектой, — усмехнулся мой собеседник, — выходит, знаете всё же историю Устиницы.

     — Нет, — сникнул я, — в прошлый раз ко мне приходила сама Мокошь, только домовик так и не смог ответить, чего собственно она хотела от меня и, причем тут вообще вся эта ваша история. Там был ее храм, я думаю это священное для нее место. Такая необычная часовня.

     — Опять, вы Кирилл Кириллович, свое воображение принимаете за действительность, — расхохотался Новоелов, — часовня та, случаем, не похожа на стрелу?

     — Да, такая высокая, с зеленой крышей.

     — С зеленой, — шмыгнул он, — только вы ведь ее видели без цвета. Где видели? Ну как же, ведь она у вас в кошельке и сейчас лежит на десятирублевой купюре. Это древняя святыня. По словам сектантов Устиновых такие стрелы в прежние времена изображали, простите за выражение, мужские достоинства, в небо устремленные. У них там все было замешано на плотских утехах и оплодотворении бабской сущности. Так вот они и принадлежали Мокоши. Позднее с приходом веры православной большинство из них было разрушено, а вот та, в Красноярске, стала храмом святой Параскевы. Язычники считали это символом поражения прежней своей богини и всячески противились церковным обрядам.

     — Совсем меня запутали, — недоумевал я, — где бы я мог сталкиваться с сектой этой, да и о Мокоши я, если и слышал раньше, то мимоходом. А что стало с этой Устиницей и ее последователями?

     — Ах, да, я ведь не закончил свой рассказ. По челобитной игумена местные власти провели расследование, самых членов секты отправили на поселение в Сибирские города, ибо за ними кроме еретических обрядов ничего особого не было, а саму Устиницу представили на расправу, где и добились от нее признания и в поклонении темной сущности и в давнем убийстве. Правда, она настаивала на том, что культ зародился еще в прежнем ее месте жительства и распространял его некий мельник Захарий, который и подвиг их с Агеем на убийство. Да вы завтра и сами всё сможете прочесть в списке с житописания Герасима, он считал своей большой заслугой торжествование истинной веры православной над погаными темными верованиями.

     — И какое наказание было для Устиницы?

     — Наказание известно, какое должно было быть, да только в своем зрелом возрасте преступница не перенесла тяжести тюремных условий и преставилась еще до того, как сыск кончили, а внучку ее отец Герасим потом забрал в сиротский приют при монастыре, другой родни не нашлось.

     Я хотел еще что-то спросить Новоелова, пока у меня была такая возможность, стараясь найти хоть какую-то связь своих безумных снов с реальностью, но тут откуда-то сбоку на меня накинулась огромная тень и, грузно придавив своей тяжестью, повалила на пол. В пугающем ощущении необузданного страха я вдруг очнулся в прежней комнате в Никулинске.

     За окном уже брезжил серый и не очень обнадеживающий рассвет, вяло растекаясь по углам избы. Я открыл глаза и обнаружил, что на мне расположилась абсолютно голая Ирина, томно прижимаясь под теплом одеяла всем своим трепетным телом ко мне. Я чувствовал, как она дрожит в греховном нетерпении, сладострастно шепча мне прямо в лицо:

     — У тебя стоял так... я проснулась от того, что он в меня уткнулся. Какой он классный, такой большой, я еще вчера хотела сказать тебе. Не дал мне дальше спать, у меня там все сочиться, так хочется.

     — Ирина, я... — никак не в силах прийти в себя со сна, бормотал я в ответ, — ты же не хотела вчера.

     — Как же я могу не хотеть такой хуй, у меня столько времени уже не было хуя в моей мохнатке. Давай же отъеби меня как вчера по жесткому, только без нее. Хочу, чтобы ты меня опять накачал, а то вдруг не получилось с первого раза. Оставь мне ребеночка своего... ааа

     Ее речь захлебнулась в бесконечном потоке сладких стонов, пошлых стенаний и блаженного скулежа. Только тут я понял, что мой член уже целиком поглощен ее жадной, размокшей от нестерпимого желания, теплой и мягкой вагиной, которая тут же принялась яростно полировать стержень, поливая его потоками смазки.

     Ира наклонилась ко мне еще ниже и, приоткрыв похотливый рот, пустила тонкую струйку липкой слюны прямо мне в губы. Хотя со сна мне было трудно сразу прийти в себя, но вожделение этой крепкой смазливой женщины, так приятно щекочущей своей волосатой плюшкой мой прибор, довольно быстро распалило во мне такое же неуемное желание, как и в ней. Я сам раскрыл рот и желанно пропустил женскую влагу, ощущая, как мой член все сильнее пульсирует от прикосновения каждой капельки секрета к моим губам, от медленного потока, наполняющего мое горло.

     — Как я тебе на вкус? — жарко стонала трудница, размазывая своим скользких языком слюну по моим губам.

     — Ты великолепна, — напряженно ответил я, — такая сладенькая.

     — Лучше, чем твоя шлюха-жена? — протяжно торжествовала женщина, — тебе нравится моя пизда, она ведь мягкая, нежная, она так подходит к твоему хую.

     — Да твоя писечка офигительная, — шептал я, стараясь, справится с растекающимся по всему телу наслаждением от соединения с этой распутной зрелой бабой.

     Она продолжала шептать мне грязные штучки, снова и снова заглатывая мой торчащий член, с возбуждающим хлюпаньем исчезавший в ее горячем лоне. Ее губы не уставали целовать все мое лицо, а бедра все также резво подпрыгивали вверх и вниз, высекая раскаленные искры наслаждения.

     Привычная рука похоти прижала меня, и я только и думал о том, что сейчас разряжу в это мягкое и уютное влагалище. Вот сейчас, вот, вот... Мне казалось, что у меня не было секса не меньше месяца — столько спермы совершенно неожиданно хлынуло из моих ноющих шаров. Одна струя била за другой, переполняя узкую Ирину щель густыми потоками семени. Не в силах выдавиться наружу через плотно обхватившие мой напряженный ствол кромки ее вагины детородная река вдавливалась все дальше и дальше, распирая пульсирующие оргазмом стенки, наполняя ее нескончаемым запасом живчиков.

     Мы оба выли в блаженном биении волн наслаждения, которое еще больше усиливалось животным инстинктом размножения. Понимание того, что мы не просто занимались любовью, а словно дикие самец и самка сливались в подавляющем волю стремлении породить новую жизнь, нестерпимыми раскаленными щипцами услады жгло где-то внизу живота.

     Я долго не мог оторваться от нее, поглаживая вспотевшие статные ляжки, ощущая каждой клеточкой тела ее частое сбивчивое дыхание и маленькие вспышки сласти, покалывающие разморенное женское тело, ее острые сосочки, уткнувшиеся в мою грудь, и терпкий запах удовлетворенной плоти.

     Я старался не обращать внимание на Катины злорадно торжествующие глаза, которые пожирали наши слившиеся в нежном сплетении греховной любви тела.

     19.

     Наши дни, 15 км. от г. Никулинска

     Монастырь, как и положено таким заведениям, уже издалека белел громадиной жирных распухших строений, накрытых стальными шапками крыш и подпоясанных высоким забором. Где-то посредине территории величество поблескивал золотыми шапками Троицкий собор.

     Все было торжественно и основательно, вокруг царила необычная тишина и спокойствие, непрерываемое даже обычными природными звуками. Мы прошлись по мощеным аккуратно прикрытыми длинными еловыми ветвями дорожкам, обогнув толстенную башню с колоколами, и вошли в сам собор. На входе надпись о том, что фотографирование запрещено еще больше расстроила меня тем, что и на память об этом довольно красивом месте ничего не останется.

     Я довольно вяло рассматривал небольшое помещение с бесчисленным количеством икон,...   закрепленных повсюду: на стенах, на распластавшейся по средине огромной ноге белой колоны и, конечно, на царских вратах. Несмотря на мое длительное знакомство с Катей, я так и не выучил, кто же изображен на этих деревянных досках, уверенно различая лишь самого Спасителя, справа от входа во врата, и Богоматерь, слева. Прочие святые, облаченные кто в царские наряды, кто в простое черное одеяние, для меня все были на одно скучное лицо.

     Моя паломница долго и усердно крестилась, шептала какие-то заклинания возле каждой из икон и всем видом противоречила той суке, что вчера вылизывала мою сперму из Ириной расстраханной щелки. Мне подумалось, что она действительно хочет побороть это свое греховное стремление к похоти с помощью вот таких магических ритуалов. Как же наивен я был, предполагая, что Катя приехала сюда за этим.

     В зале кроме нас была только одна женщина лет сорока, также весьма скромная, завернутая в полупрозрачный платок, беспрестанно кланяющаяся и крестящаяся. Когда мы вышли на улицу, она довольно фамильярно подошла к нам и осведомилась кто мы такие. В общем-то, обычный разговор путешественников, случайно пересекшихся на своем жизненном пути на короткое время, но всем своим видом она настаивала на общении и, несмотря на то, что я старался не смотреть ей в глаза, не желая показывать заинтересованность в беседе, прихожанка настойчиво расспрашивала о нас, равно как и с упоением сама описывала монастырь.

     — Вы знаете, Катенька, — разглагольствовала Любовь Андреевна, та представилась наша новая знакомая, — я уже не первый раз приезжаю в монастырь и каждый раз это невообразимое событие. Раньше я в составе группы ездила, тут очень хороший экскурсовод батюшка Феофан, все так интересно рассказывал, а потом решила, как вы самой приезжать, чтобы просто помолиться и напитаться этой благодатью. Здесь образы, о которых в святом писании читаешь наполняются конкретными смыслами, у тебя такое ощущение сопричастности появляется, здесь даже время течет по-особенному, не так как за стенами монастыря.

     — А мы по совету друзей сюда прибыли, — заинтересовано ответила Катя, которая в отличие от меня была совершенно не против общения, — ну собственно я эксплуатирую возможности Кирилла свозить меня.

     — Это очень хорошо, что вы решились на такую поездку, — продолжала женщина, — Вы знаете, ведь не так давно монастырь практически не функционировал. Еще в войну немцы всё здесь взорвали и собор, и помещения монахов, такую реликвию поругали, потом еще полвека по крупице восстанавливали. Если бы не отец Андрей, ведь столько работы проделано. И все равно еще не всё сделали, говорят, что на месте старых построек до сих пор есть ходы в подвалы прежних строений. Только опасно в них спускаться. К тому же можно ненароком повредить какую-нибудь старую святыню.

     — Разрушен был монастырь, значит? — спросил я, неожиданно вспомнив по мой ночной сон, — а сохранились ли прежние какие-то вещи, я слышал про житописание игумена Герасима, первого настоятеля, уцелело ли оно?

     — Конечно, что-то осталось, — неожиданно насторожившись, ответила Любовь Андреевна, — в усыпальнице отца Герасима должно быть есть та книга, о которой вы спрашиваете, можно попросить батюшку Феофана проводить туда.

     — Откуда это ты слышал про отца Герасима? — удивленно засмеялась Катя

     — Не знаю, наверное, в интернете прочитал, когда искал про монастырь информацию, мне ведь важно, чем ты живешь, — соврал я, пытаясь придать голосу максимальное спокойствие и даже скуку.

     Мы прошли к настоятельскому корпусу, который выделялся своей новизной и некоторым не сочетанием с общим ансамблем, дабы отыскать длинного худого чернеца, немного раздраженного и не очень услужливого. Он проводил нас к некрополю и провел в крохотную коморку, где под стеклянной крышкой стоял обычный гроб, в дополнение накрытый небольшим деревянным навесом. Рядом с гробом стояла косая тумба, на которой также старательно укрытая стеклянным саркофагом покоилась древняя толстая книга.

     — Вот это житописание о которым вы осведомлялись, — указал монах, — вновь обретено вместе с мощами святого отца Герасима в восьмидесятые при раскопках на территории.

     — А можно ли взглянуть на нее? — живо спросил я

     — Книга очень хрупкая, осматривается только по разрешению настоятеля, да и то в научных целях. Собственно, прочитать ее вам будет сложно, там же не современным письмом набран текст.

     — Да что же тебя так интересует эта книга? — встревожилась Катя

     — Да так, — отнекивался я, — а скажите, батюшка, упоминается ли в книге про разгром отцом Герасимом некой секты почитателей Параскевы Пятницы.

     — Это не разгром, а спасение душ заблудших, попавших в лапы сатанинской силы, — раздраженно вспыхнул мужчина, — Об этом паломники редко спрашивают, на сайтах о таком не пишут, знают совсем не многие. И что же вас так привлекло в этом?

     — Ничего особенного, — ответил я, с удивлением обнаружив, что все присутствующие, в том числе и моя кошечка, как-то заерзали на местах при одном упоминании культа, — слышал откуда-то об этом. Правда ли, что главу их общины, Устиницу обвинили в нескольких убийствах.

     — Это дело не церковное было, — покрывшись багровыми пятнами выпалил монах, — следствие проводили официальные власти, все материалы собирал коллежский ассесор Новоелов...

     — Павел Константинович, — резко прервал я

     — Возможно, я уже не припомню его имени, но нам пора идти.

     Совершенно растерянный, я поплелся к выходу вслед за моими спутниками. В голове никак не укладывалась эта ерунда. Выходит, всё это действительно существовало и секта и Устиница. Конечно, ничего удивительного. Мало ли чего там было в стародавние времена, но причем же все-таки здесь я, к чему эти сны, как я могу быть связан с этим и почему мои вопросы про основателя монастыря вызвали такую бурную реакцию у всех. Ладно, еще монах, хрен его разберет, чего он скрывает, но Катя, она ведь сама ничего не знала об этом. Решив понаблюдать за ее реакцией еще, я вновь завел разговор на эту тему.

     — А участвовал ли в разбирательстве священник по имени Илья?

     — Глава еретиков во время разбирательства призывала этого самого Илью, — обернувшись злым взглядом, ответил чернец, — якобы он обещал помочь ей, но только тот, кого она имела в виду полковой священник 25 пехотного полка Илья Терлецкий погиб еще за год до этого в Севастополе и не мог он никак встречаться с ней. Он был мертв на тот момент, как и вы.

     При этих словах, провожатый отделился от нас, подойдя к большому черному надгробью, и навалился всем телом на него. Я хотел переспросить, что за ерунду он имел в виду, но в этот самый момент что-то тяжелое опустилось сзади мне на затылок, и под напором резкой колющей боли я рухнул прямо на мокрую землю.

     ...

     Точно не скажу, через какое время я проснулся, но должно быть приходил я в себя не очень долго, потому что удар, несмотря на всю неожиданность, был достаточно слабым, что вырубить окончательно здорового сто девяносто сантиметрового лося вроде меня. Настраивая плавающий после травмы взгляд, я постарался поскорее сориентироваться и понять, как мне теперь обороняться.

     Я лежал на холодном каменном полу в слабо освещенной просторной комнате больше похожей на пещеру. В дальнем конце ее коричневым пятном виднелась массивная деревянная дверь, стянутая тугой клеткой железной обивки. Никаких окон. Должно быть, монах затащил меня в один из подвалов, оставшихся от прежних зданий, а входом в него и было надгробие, скрывавшее пустоту под землей — здраво рассудил я. Только вот зачем?

     Чьи-то теплые руки заботливо гладили мое лицо. Спутать эти ласковые прикосновения моей Кати было нельзя. Что ж, она была рядом, это несколько обнадеживало. Я хотел было спросить ее о чем-то, но она жестом показала мне, чтобы я сохранял молчание. В этот момент дверь отворилась, и в комнату вошло сразу несколько человек, точное количество которых в толчее мне было сложно распознать. Среди них я узнал ...  

     только Любовь Андреевну.

     — Мы уже заждались тебя, Кирилл, — звучно произнесла она, — нам ведь непросто жить прямо на вражеской территории.

     — Вы кто мать вашу такие, — прохрипел я.

     — Ну как же, — засмеялась женщина, — мы те, о ком, ты только что спрашивал. Хранители Мокоши, последние ее жрецы. Этот выродок отец Герасим он думал, что справиться с нами легко — достаточно лишь уничтожить нашу главу и обратить в свою верю наследницу ее, но у Устиницы был и другой ребенок, мальчик, тот самый, что от Агея. Беднягу пришлось убить и съесть во время бегства, он слаб был слишком, не вынес велесовой проверки, но семя его никуда не делось. Достойный наследник древних волхвов, охранитель словеньских богов, а потомки его и поныне достойное дело продолжают.

     — Это вы на меня что ли намекаете? — язвительно спросил я, предположив, что меня как раз и записали в потомки того самого неизвестного сына Устиницы, — чего-то не припомню я в своей родне умалишенных.

     — Ах, самодовольный хвастун, — ухмыльнулась женщина, — потомка Устиницы мы давно нашли, то не сложно было, и она по силе своей, по преданности богам нашим не уступит бабке своей.

     — Она? — смутился я

     — Да, — плавно произнесла Катя, — Правь и Явь распорядились на наш род горестный возложить бремя это нелегкое сохранения племени нашего роського.

     — Катя! Что за хрень, какая еще Явь, — вскрикнул я, вскакивая на ноги, — Ты меня, что же специально затащила в эту дыру? Ты что в этой долбанной секте состоишь? А как же все эти твои молитвы и церковь и росток веры? Ты решила погубить себя. Это Мокошь значит про твою невинную душу говорила мне во сне.

     — Глупыш, — улыбалась моя любимая, — невинная душа — это ты. На тебе нет этого бесового знака — креста, и обряд их гадостный крещения на тебе не проведен. Мне-то он по ведьмовскому моему происхождению не грозит, а вот обычного человека навсегда истины лишает, в царство Параскевы злогорестной погружает. Не зря к тебе богиня наша единокровная приходила, чувствовала душу свою, невинную.

     — Ты и впрямь сбрендила, — таращился я на нее, — погоди, а откуда ты знаешь про мои сны?

     — Я все знаю, Род триединый мне дар вручил этот, за почитание детей его, — сладко пела Катя, — Мокошь мне тебя указала. Ты думаешь, это ты меня заприметил тогда возле храма. Ха. Я знала, что ты судьба моя, что смогу передать знание свое праведное через твое семя. И теперь всё сбылось, как и положено.

     — Ты беременна? — еще больше недоумевал я.

     — Я ли одна, — улыбнулась она, — сколько мы уже напитали чересел девичьих твоей спермой. Ты предназначен оплодотворить этот мир через фаллос свой ненасытный, как Ярило помещал прежде живородные семена свои в мать землю. Смотри сколько здесь женщин собралось, каждая из них станет твоей.

     Вслед за этими словами присутствующие женщины, в том числе и приведшая нас сюда, и впрямь стали скидывать с себя одежду, обнажая свои не самые совершенные пухлые тела, с обвисшими мешками грудей и складками на животах. Они прибывали в каком-то странном помутнении или экстазе, гладили друг дружку и ныли под нос непонятные гимны.

     — Катенька, — буквально закричал я, — очнись, что с тобой твориться. Давай уйдем от этих ненормальных, все наладится, будем жить как прежде, я и ты, и наш малыш.

     — Я знала, что повторю судьбу Устиницы, встретив своего слабого Агея, — вскакивая, выпалила девушка, резко меняя тон голоса.

     Глаза ее дико блестели, дыхание в бешеном ритме трепыхало большую грудь и даже волосы ее, казалось, вздыбились. Она уже не была моей любимой — она стала каким-то чудовищем.

     — Что ж, — холодно произнесла она, — придется, значит и поступать как моя бабка. Всё что нужно я от тебя уже получила. Если ты не хочешь встать на нашу сторону, значит, тебе нет места среди живых. Кирилл, это война, война за будущее людского рода, тут жалости проявлять нельзя.

     — Вьлхва, мы позаботимся об этом, — вмешалась Любовь Андреевна.

     Понимая, что дело явно принимает дурной оборот, ибо несколько здоровенных мужиков весьма решительно выступили вперед, похрустывая кулаками, я приготовился к драке. В полумраке душной комнаты я заметил, как блеснуло несколько ножей, и все могло бы закончится довольно плачевно, но в этот момент внутрь жужжа влетела какая-то железная банка, поливая всё вокруг едким густым дымом. Поднялась жуткая неразбериха, сложенная из метаний полоумных сектантов, пронзительных криков, стонов, ударов человеческих тел друг о друга, скрипа железных засовов и в этой кутерьме я снова потерял сознание.

     20.

     Наши дни, п. Горный исток

     — Так значит, это благодаря той самой Ирине, полиция смогла отыскать вас?

     — Да, она тоже принадлежала к секте, но давно хотела избавиться от этой зависимости и когда встретила меня с Катей, поняла, что необходимо действовать, возможно, у нее появились какие чувства на наш счет. Хотя оперативники давно уже занимались этой группой, просто не знали, как найти место сборища. Вот тут Ирина им и помогла, — ответил я, рассматривая красивую дородную женщину лет пятидесяти, что расположилась в кресле передо мной.

     — Как же всё же они вас спасли?

     — Ох, честно говоря, и не помню всего, они запустили газ, а потом была давка, ворвались люди в форме. Все так сумбурно.

     — Хорошо, что всё закончилось. Надеюсь, вы не таите на нас злобы за всё произошедшее.

     — Ну что вы, вашей вины здесь нет. К тому же несмотря ни на что я очень рад, что в моей жизни появилась такая женщина как Катя, и что у нас скоро родится сын. Вот только что будет с ней.

     — Мы проявим внимание и к дочери, и к внуку тоже. Это, конечно, очень тяжело финансово, но мы с отцом позаботимся о ее лечении, пока она побудет в клинике, а потом непростая работа с психологами, она обязательно поправится. Я верю в это и моя вера укрепляет меня.

     — Я тоже хотел бы оказать помощь.

     — Конечно, Кирилл, мы же теперь одна семья и это очень славно, что вы не оставили нашу дочь в сложной ситуации.

     — Это не ее вина, она просто больна. Эта безумная идея неоязычества целиком поглотила ее, она уже не могла реально оценивать мир. Вот только одного мне не понять откуда она взяла все это. Ведь секта располагалась за тысячи километров отсюда.

     — Не знаю, даже, что вам ответить. Она всегда была под опекой, активно участвовала в жизни церковной общины, никаких интернетов, дурных книг, всего такого и вдруг эта бесовская ересть. Я порой виню себя, что не заметила... Но точно могу вам сказать, что ведьм в нашем роду не было.

     — Но меня она околдовала, — пошутил я в ответ, — вы знаете, Ульяна Николаевна, мне пора, дорога еще дальняя до Червоневска. Приятно было познакомиться. Жаль мужа вашего не застал.

     — Кирилл, знаете что, — оживленно воскликнула женщина, — оставайтесь у нас. Нет, ну правда, у нас целая комната свободная и Виктор с утра вернется, ему будет приятно пообщаться с вами.

     — Не удобно как-то стеснять вас.

     — Вот еще, зять меня будет стеснять. Оставайтесь. Сейчас я еще чай заварю.

     — Что ж, если еще ваш вкуснейший чай тогда можно и остаться.

     Катина мать поднялась и быстро зашагала к двери, но тут я сам не знаю почему вспомнил:

     — Знаете, Ульяна Николаевна, что не дает мне покоя. Вот эти мои сны. Я после всего этого произошедшего осматривал Катину комнату подробно и не нашел ничего, что смогло бы спровоцировать мое подсознание на такие мысли, ни записей каких, ни картин, ничего про Мокошь, про Смоленскую секту, даже про Тихонский монастырь. И о книге игумена Герасима и о Устинице я узнал еще до того, как приехал в монастырь. Как же это странно.

     — Кирилл, может быть это не совсем ваше воображение, может быть всё более реально чем вам кажется, — понижая голос, ответила моя собеседница.

     Женщина наклонилась ко мне и ее полные сочные губы сомкнулись на моих губах бесстыжим поцелуем.

     — Может быть Мокошь и, правда, выбрала тебя.

     конец