Он держал в руках вед­ро с соляркой и тонкая желтоватая струйка жидкости вязкой змейкой про­падала в темной глубине горловины столитровой бочки.

     — Чертова дрянь, вот же суки, — буркнул человек в ватнике, когда соляровая рептилия вильнула на его ботинок.

     Первая часть высказывания касалась высококачественной финской финской краски, вторая — всех остальных, у которых «поехала крыша» от этой краски.

     Но все равно продолжа­лась эта непонятная операция в тайне от всех в холодном и темном форпике — извечном хранилище всех красящих, мажущих и пахучих веществ на корабле.

     Все события в недавней жизни Алексея были невидимо связаны с этими тремя чертовыми бочками так называемой при­борной эмали светло — желтого цвета или слоновки, как называли этот дефи­цит все моряки.

     Он сам разгружал их специально в обеденный перерыв, что­бы поменьше было зрителей, но все равно, как назло, пропало питание с берега и новенькие бочки повисли над палубой в канатной сетке, сверкая све­жей импортной маркировкой в самый неподходя­щий момент, когда весь персонал вышел на послеобеденное построение.

     Шел месяц июнь, самый разгар ремонтно-покрасочных работ в квар­тирах. Жены с детьми были отправлены в теплые края менять цвет лиц с голубовато-зеленого на бо­лее аппетитный, мужская часть оста­лась четко поставленной задачей при­вести квартиру в божеский вид, для чего заранее женские руки с азартом обдирали старые обои для снижения вероятности «предремонтных» и «вовремяремонтных» любовных происшествий.

     — Никому ничего не давать, закрыть на замок и только с личного моего раз­решения! — прогудел директор своим низким басом, показывая рукой на застывшие в возду­хе три металлических сосуда с красящей субстанцией и буквально через час передал через репепционистку трехлитровую банку с ка­проновой крышкой.

     — Ети его мать, началось! — сказал тогда Алексей сам себе и полез в узкую горловину фор­пика выполнять директорский заказ.

     Он уже не знал, куда и где спря­таться от разного рода просителей, в дверь его корабельной каюты постоянно кто — то громко барабанил, то тихо-тихо стуча­ли пальчиками, даже царапались, как известные домашние животные, а то и просто нагло и громко спрашивали насчет крас­ки.

     Подходили и с литровыми, пол-литровыми банками, баночками из-под майонеза и еще черт знает с чем, работа превратилась в какую-то игру в прятки от всех и вся.

     Мало того, никакой жизни не было и дома, телефонные звонки, звонки в дверь, просто стуки довели его до того, что один раз выехал в тундру и спал в своем Камазе, потому что во всех гаражах, включая свой и гараж предприятия тоже состоял из таких же назойливых просителей.

     Уж что творилось с прекрасным полом, ему было страшно даже представить! Ночью кто-то позвонил в дверь, открыл, влетает пьяная голая баба этажом выше с распущенными волосами, и стала верещать, что если он ей не даст краски, она расскажет милиции, как он ее изнасиловал. Подбегает еще одна:

     — И меня тоже. Нет, еще и мою подругу. Сейчас подойдет.

     Он стал нервно смеяться и поливать пьяную тусню из огнетушителя. Перепугались и убежали.

     Скоро подходило время ехать в отпуск, его заместитель, был не прочь и выпить, а в та­ком объеме покрасочного материала он просто утонет от преподнесенного ему спиртово-водочно-винного эквивалента. Вот уже несколько чело­век задало провокационные вопросы об его отпуске и кто за него остается.

     Решение созрело как — то неожи­данно быстро и — поразило своей просто­той: надо их — всех ПРОУЧИТЬ! Под ВСЕМИ он подразумевал вот эту выма­тывающую ему нервы группу всех должностей, которые теперь улыбаются ему в глаза, а когда недавно его заштопали с запа­хом свежего пива никто и не заступился...

     А тут еще прикомандированных практикантов — китайцев подсунули, их всего было трое, так их всех ему и впихнули, по экипажу ходила шутка, что Лешка по­лучил желтую краску, чтобы всех сде­лать желтолицыми.

     Один из миллиарда с лишним уже стоял в его каюте с ведром солярки и рапортовал:

     — Товалиш Лоша, плактиканат Жу Сы ведло солярка принёсы.

     — Не солярка, а растворитель!

     — Понял!

     — Отнеси в форпик. Потом подой­дешь ко мне.

     Хао! — радостно сверкнуло зу­бами скуластое лицо и затопало по ко­ридору в нос корабля.

     — Ваша сделаль! — вер­нулся его подчиненный.

     — Жусик, если у тебя будут просить краску, давай им из зеленой бочки! По­нял?

     — Зеленая боцка!

     — Вот такая, как вот эта занавеска, понял?

     — Моя поняла, моя поняла — залепе­тал практикант.

     — Свободен, как китайский народ! — закончил свой предотъездный инструк­таж и крякнул про себя:

     — Этот китаёза как скажешь, так и сделает!

     На следующий же день после отъезда Леши экипаж на­чал штурмовать лицо, его временно замещающее, но оно уже с утра было готово в стельку и народ осваивал русско — китайскую речь его лучшего кла­довщика Жусика, от которого никто, не мог допроситься ключей от заветной кладовой и только слышалось:

     — Лазалесения начальника!

     Народ побежал за «лазалесением» к единоначальнику, но потом все вспомнили, что он сейчас же вызовет зама Григория, а он — уже всмятку в каюте.

     В конце концов, «ласлесения» бы­ли выпрошены и с бумажками с зага­дочными цифрами, очень скрытно и очень тайно радуясь, коллектив опус­тошал 300 литров заветной красочки.

     Первым покрасил свой пол в яр­ко — коричневый цвет, добавив в слоновочку коричневую краску, молодой инженер.

     Через месяц должна была прие­хать молодая жена, и только что полу­ченная квартирка сияла и пахла новой краской.

     Не прошло и недели, как специалист по электронике стал интересоваться физико — химическими свойствами этой эмали.

     Еще позже он стал листать спра­вочник по покраске, при этом он лицом выражал недоумение, и в разговоре с товарищами по применению этого по­красочного материала показал дно сво­его портфеля, неосторожно поставлен­ного им на пол, покрашенный две неде­ли назад — днище портфеля было хоро­шо пропечатано коварной краской и она же виднелась на палубе в каюте.

     — Не сохнет, сука! — резюмировал собеседник, который покрасил полочку для книг.

     На третью неделю разнесся слух, что это совсем и не краска, а финская эпоксидная грунтовка, к которой надо добавлять отвердитель перед употреб­лением.

     Жусика попросили показать бочку, но на ней была наклеена красивая би­рочка с указанием их ГОСТа, марки, даже изготовителя. Никакая там эпоксидная эмаль, краска до только!

     Подменили, Лешку обвели во­круг пальца на складе! — гудел народ.

     Стали изготавливать скребки и со-красочники, чертыхаясь и мате­рясь, стали тщательно снимать нане­сенный слой краски.

     Никто не подходил к представите­лю великой нации за великой стеной, потому что просить было просто нечего.

     — Все раздал? — вопросил прибыв­ший из отпуска Алексей.

     — Сё, сё, — отвечала ему одна полуторамил­лиардная часть великого народа.

     — Каласка плохой, — продолжал практикант, — я солялка ласатаволитиль поливала все боцки.

     — Зачем?

     — А то совсем плохой.

     — Я делаль как Гиригори саказаль, ласатоволитель поливаль.

     — Каждый пятый на Земле — китаец. Полтора миллиарда солялка ласатволитиль!

     Леша взялся за голову.

     — Чертова краска! Любка — ведьма, Катька — колдунья...

     * * *

     Приснилась Люба и Катя. Обе загадочно улыбались. Интересно, о чем они тогда говорили на складе?

     Краска в этот день у всех, все-таки, высохла!

     Вот поверь...